Королёва карта бита.
Бит и весь его отряд.
Дело будет шито-крыто —
Карты правду говорят.
Вуаля, Вуаля,
Завтра грабим короля.

Геннадий Гладков.

Митя играл с чертями в гляделки всю ночь, Зилия тоже не спала. Они остались ночевать на улице, где единственным источником света была луна. Ветер почти не появлялся, и было так тихо, что слышалось, как по траве бегали муравьи.

Зилия уже наловчилась просыпаться вместе с караульными Ловцами. Первые стояли ночь, вторые день, и смена заканчивалась еще до солнечных проблесков. Страх взметнулся в груди перепуганным фазаном, и, собрав некоторые вещи, Зилия повела Митю к бане. За ней стояла Петровская запасная карета. Один черт — кучер, второй ишак, третий внутри.

— Запомни, пожалуйста, все, что я тебе говорила! Не подведи меня! Не подведи нас! И веди себя хорошо... Иначе это очень сильно нам аукнется. Слушайся чертей и не выходи из дворца Лефорта без надобности. Прошу тебя...

— Да понятно все! Все сделаем по высшему классу. Я никогда тебя не подводил, ты же знаешь! — отсалютовал Митя, прыгая в карету.

Зилия бы сама с превеликим удовольствием поехала вместе с Митей, но, к сожалению, кто-то должен был остаться во дворце, чтобы в случае чего притормозить того же Нарышкина или Лефорта. Да и к тому же, пропажу царского писаря сразу бы обнаружили и подняли тревогу, а Митя никому в пень не уперся. Перестанет мыть полы, никто и не заметит.

Сегодня свершится судьба не только Зилии, но и всей нечисти в Царской России.

***

Колеса стукались о встречные камни, за черными шторками мелькали деревья, а черт, перебирая между пальцами четки, смиренно смотрел в одну точку. Совсем он не походил на Ловца или стражника: несмотря на некоторое преображение, что-то животное в нем все-таки прослеживалось. Наверное, копыта вместо ног. Но сейчас не об этом.

— Еще раз! — прохрипел черт, указывая на бумагу.

— Да не могу я читать эту галиматью! Невесть что понаписала, а я разбирай! Не буду я это читать! Сам читай!

— Это не мне надо, а тебе, — черт потеребил листок, двигая его ближе к Мите.

— Не буду! Не хочу! Там нет картинок и буквы сплошь и рядом кривые! Ничего не понятно!

С нарисованными усами Митя выглядел чересчур карикатурно, будто сошел с шаржа именитого художника.

— А если я тебе перепишу на французский, ты будешь читать? — сдвинув картуз на затылок, черт проявил перо и, макая его в воздух, принялся переписывать текст Зилии. Почерк у черта был больно приятный и понятный, слегка закругленный и крупный.

Митя закинул ногу на ногу и потянулся. Уже целую вечность ничего не происходило, а черт царапал плотный лист так приятно, что клонило в сон. Щека прислонилась к холодному стеклу, но оно даже не запотело, и Митя отчего-то расстроился.

Черт вот дышал и теплый был, совсем как живой. И пил, и ел. И ни от кого не зависел.

— Вот скажи, черт, правильно ли я произношу? Ты же французский лучше меня знаешь и учишь дольше. «Йа тиль дез арме контре ле сузеран? *»

Негромко сглотнув, черт отложил перо в сторону и похвалил Митю за произношение, а потом, чуть погодя, предложил перевести новое предложение:

— Уи, же. Сир де баи, мьель ет ту леур дэшет. Ил а трэ пер дес абели, миа аттенсьен, си ву лви лиасен ун пу де рэпи, ил ву тера.*

— Я понял, спасибо за помощь, теперь мой французский будет куда лучше, — на лицо Мити наползла угрюмая маска, кожа посерела, и он задумался.

К этому времени они уже подъехали к Лефортовскому дворцу. Здание состояло из нескольких теремов и все еще находилась в состоянии «достройки». Петр перед отъездом приказал расширить покои своего сподвижника и верного друга — Франца Лефорта. Уже было возведено три проездные арки, на втором этаже красовался огромный зал для приемов и праздников, а в боковых частях здания разместили жилые покои.

День и ночь около дворца трудились рабочие в специальных оранжевых жилетках, чтобы Ловцы ненароком их не застрелили. Митя даже услышал, как черти назвали этих рабочих: орки. Горная нечисть из Западной Европы. Чужеземцы работали на чужого царя.

— Да этот Лефорт имеет жопу, наполненную сладостями*! — пробормотал Митя, высовывая ноги на улицу.

Кучер-черт сразу же подбежал к лжецарю, подставляя ему свои ладони. Сдвинув брови, Митя осмотрел дворец и, кивая испуганным, и уже поддавшимся гипнотическому воздействию строителям, зашел внутрь. Все, кто смотрел ему в глаза, тотчас же становились послушными и молчаливыми.

Стены главного зала были обиты красным сукном, украшены картинами и зеркалами, в которых Митя уже не видел смысла, а голландские печи и расписные изразцы пугали своей величественностью. Черти отражались в зеркалах чертями, а Митя черным размытым пятном. Некоторые комнаты были из кожи и парчи, и с каждым разом Митя впечатлялся больше прежнего.

— Вот бы и дома так было... — вздохнул Митя, опираясь на черта.

— Где? В избе Федькиной? Да он сразу ногами вперед ляжет, если мы его избу перекроим кожей да парчой! — рассмеялся черт.

— Он не переживет таких кардинальных изменений.

— Я бы и сам в таком не жил, как в гробу...

Ловцы держали караул только около входа, и на удивление, их удалось обойти. Царя никогда не просвечивали фонарями, что было, в принципе, очевидно. Либо они знали, что он вампир, либо им было запрещено. Ловцы покивали и продолжили выглядывать нечисть. Кто там приехал на царской карете, вероятно, их не касалось — у Петра была своя охрана.

— Царь! — к чертям подбежал мужчина. — А надолго ли к нам? Слухи пошли, что ты уже отправился в Европу на переговоры...

— Враки это все! — пытался басить Митя, отмахиваясь от приставучих людей.

Протиснувшись в зал, он сел, но стол оказался настолько высоким, что Митю было едва видно. Прочистив горло, Митя встал, подкладывая под задницу случайную подушку.

— Тогда, позволь спросить, — начал один из бояр. — Бортовые камни привезли, там рабочие уже копытами стучат — не знают, куда класть. Дворецкий решил иметь наглость спрашивать Царское Величие!

Вытянув лицо, Митя испуганно покосился на чертей. Один из них показал ладонью то ли речку, то ли волнистую дорогу, и Митя все же решил переспросить:

— Какие бортовые камни? Мы что, на корабле по Неглинке будем плавать? Борт же только у ко-раб-лей... — огромных размеров треуголка сползла Мите до носа. Про Петра он запомнил мало, но то, что царь был бешеным фанатиком мореходства и кораблестроительства, знал наверняка.

— Что ты, Царь-Батюшка! — взмолился боярин. — Это для дороги! Чтобы повозки не выезжали на людей! Ты уже и разметку согласовал: беспрерывная полоса для двух потоков, две беспрерывных, пунктир и волна.

— Волна? — Митя все пытался поправить глубокий воротник, который при движении закрывал ему половину подбородка.

— Определение, отвечает на вопросы: «какой?», «чей?», — шепнул ему на ухо черт.

— К чертям на Кулижку отправьте ваши бортовые камни! Мы не в море! Вытащите из церкви поребрики и вбейте в землю! — приказал Митя.

— А чертям они на кой? — затряслись бояре.

— Они из ваших бортовых камней ремонт себе на Кудыкиной горе сделают, дом подобьют. Не пропадет ваш материал заморский.

Толпа придворных и бояр закивала, и вскоре все разбежались по разным углам.

— Зилия будет крайне удивлена тем, что ты принял совершенно не тот закон. Поребрики? Из церкви?! Да кто из нас еще нехристь? Побоялся бы верующих — они потом царя четвертуют!

— Царя и так четвертуют, — цыкнул второй черт, — стрельцы готовят ополчение, как Петр из Европы вернется, так что там либо он их, либо они его.

— Цари вообще долго не живут, — поддакнул третий.

— Да кто узнает? Несколько годов поназывают так, а потом что-нибудь новое придумают! — оправдался Митя, сжимая в руках уже мятую бумажку с французской речью. Сейчас весть о прибытии царя в Немецкую слободу должна разнестись по всей Москве, а потом уже по всей России. Оставалось только ждать, и уже к обеду «царь» должен будет отдать приказы и возвестить новость о принятии новых законов.

Шлепнув себя, Митя откинулся на спинку кресла. Ожидание было долгим: воздух в комнате словно застыл, и даже резвые черти стали медлительными. Стоящий на столе прибор постоянно тикал и такал, перебирая двумя разными стрелками, и чтобы скоротать время, Митя ждал, когда маленькая нагонит большую.

Через неопределенное количество часов принесли бумаги на подписание. Черти, прикинувшись царскими писарями, сразу же принялись ставить галочки, стукать печатями.

Осталось последнее: подпись царя.

— Дмитрий, я тебя как человека прошу: вот квадратик и внутри него поставь закорючку длинную. Внутри квадратика. Не над, не под, не вокруг. Вну-три, — черти в напряжении скучковались около Мити.

— Я что, по-вашему, совсем дергоумный?

Вальяжно вытащив перо из чернильницы, Митя занес его над листком и остановился.

— Я по-русски писать не умею.

— Вот, в чем был подвох, — вздохнул черт с отломанным рогом.

— Надо было догадаться, да...

— Пу-пу-пу... — самый низкий черт почесал темную щетину. — Давай сюда, перо покрепче сожми! — и черт начал водить рукой Мити по листу. Подпись была подделана. Закрепив воском, письмо запечатали и передали почтальонам.

В комнате было невероятно скучно: стол, стулья, кресла, картины с непонятными личностями, позолота, изысканные кувшины. Ничего такого, с чем можно было бы развлечься, но на удачу, в дверь постучали.

— Открыто!

— Дворяне собрались около дворца, Царь-Батюшка! Чего велишь приказать? Расстрелять их всех? — объявил воевода.

— Я к ним сам выйду!

Проходя мимо придворных, Митя едва ли доставал до их плеч макушкой, но они даже ничего не заподозрили: стоило встретиться взглядом с лжецарем, как они тотчас же попадали в рабство изумрудных глаз.

У горничной в коридоре Митя одолжил табуретку и вышел на балкончик. Бородатая знать негодовала, кричала и вообще, судя по всему, не очень-то и боялась.

— Уважаемый воевода, — тихонечко сказал Митя, — прикажите стрельцам расстрелять четверых человек, чтобы остальные себя потише вели.

Отдав честь, воевода побежал вниз.

— Как к ним обратиться? — повернулся Митя через левое плечо, смотря на чертей. Они начали болтать наперебой, и Митя не стал их дожидаться:

— Народ русский!

Черти, стоящие позади, синхронно хлопнули себе по мордам, сплющивая пятачки. В Немецкой слободе, как правило, селились люди самых разнообразных сословий: шлюпочные матросы, офицеры, иностранные министры, царские придворные, немецкие ремесленники, купцы и все остальные, кто ни слова по-русски не понимал.

Речь Мити все время скакала, слова путались и запинались друг за друга, и когда толпа внизу начала подозрительно перешептываться: черти взяли бразды правления в свои волосатые неказистые руки. Полностью обездвижив Митю, они обвили его подбородок когтистыми пальцами и принялись шевелить им так, будто это сам лжецарь рот открывал.

Со звуками стрельбы толпа притихла. А те, кто дослушал до конца, стали возмущаться пуще прежнего. Митя напрягся: ждал, что знать позабудет свое происхождение и закидает его помидорами. Черти вместе с ним неплохо зачитали французский текст сразу с переводом на русский, и даже никто не заподозрил подмены. Юношеский голосок Мити исказился под руководством чертей, стал грубее и громче.

С помощью сарафанного радио вести об отмене указа разнесутся быстрее, чем это объявят на площади.

И теперь, наговорившись от лица царя вдоволь, нужно было поскорее уносить ноги, покуда Нарышкин не явился во дворец. Уж знал он или не знал про царский секрет, но раз Петр уехал — значит, уехал.

Чуть не свалившись с табуретки, Митя посмотрел вниз со второго этажа. Его никто не разоблачил: дворяне и простые жители ругали царя. Не Митю. Петра. Они не просто не заметили такую явную подмену царя, так еще и прожевали и проглотили отмену указа.

Все эти богачи совершенно не хотели, чтобы придворные ведьмы перестали их лечить, молодить и даже следить за другими, донося им различные сплетни и чужие тайны. Кто откажется от того, чтобы в бане вас парил специальный дух, а новые ковры плела кикимора?

Зилия говорила: «нечисть уже не может жить спокойно! Вместо царевичей к болоту приходят Ловцы и забирают говорящих жаб в специальные палаты, золотых рыбок и щук вылавливают сетями, чтобы принести боярам или кому повыше чином. Все болота, леса, озера и реки находятся на царской земле, а значит — принадлежат людям».

Но теперь Митя знал: русская земля принадлежала вампирам. Они правили ей втихаря, притворяясь, что никто не покидал купол. Жадные кровососы заграбастали себе большие куски и наслаждались бесконечной жизнью.

— Как подменили, — шумела толпа, указывая на болезненный вид царя.

— Почему царь принял закон без собрания учреждения? Как такое может быть?

— Где это видано? На каких таких правах?

Черти сдернули Митю с табурета и потащили прочь, но почему-то остановились, а потом и вовсе пропали. Лев Кириллович Нарышкин пыхтел, его усы стояли колом от злобы, а глаза налились яростью. Он уже перешел с шага на бег, стуча деревянной тростью о пол, когда Митя заметил его приближение.

— Как посмел пробраться во дворец? — взревел Нарышкин, замахиваясь тростью. — Царь уехал, а ты народ дурить удумал, сученок?! Кто таков?

Но ответа не последовало.

Увернувшись, Митя рефлекторно схватил табуретку, блокируя очередной удар. Подобрав под себя ноги, Митя, словно пружина, вскочил с пола, и, не найдя другого выхода, — побежал. Дурить Нарышкина было бесполезно, он словно чуял неладное и нацепил на себя абсолютно все амулеты, которые можно было найти. Стража, выпав из дурмана, только почесывала затылки, наблюдая, как по дворцу носится уменьшенный в размерах Петр Алексеевич, отбиваясь от встречных людей деревянным табуретом.

— Да что вы прицепились ко мне, уроды божевольные? — спрашивал Митя, оборачиваясь на собравшуюся за ним очередь из тех, кто готов был открутить ему голову.

Он смог собрать за собой целую вереницу стрельцов, Ловцов и бояр, которые прибыли вместе с Нарышкиным. Табуретка впилась в ладонь, так не хотела отрываться. И зачем он только ее схватил?

— Убить колдуна!

— Догнать! Восемь шкур спустить!

— Еретик!

— Почто восемь? Восемь — много! — заворачивая за угол, ответил толпе Митя.

Послышались выстрелы, и, кубарем скатившись с лестницы, он вылетел на улицу. Спотыкаясь обо все, что попадалось на пути, попутно стирая усы и стягивая с себя царские наряды, Митя понял, какой же он все-таки беспомощный.

Как же коже не хотелось разлучаться с приятной и чистой тканью! Как же хотелось все себе оставить! И ведь все пропадет! А Петр таких десять штук закажет и забудет! Когда Митя скинул табурет, то разбил подбегающих стрельцов как кегли.

Когда он, перепрыгнув через низенькую оградку, столкнулся с группой рабочих орков в оранжевых жилетках, его уже было не узнать: растрепанные волосы, чумазое лицо в угле, одни портки да нижняя рубаха. Рабочие, признав Митю за бездомного, пустили вслед несколько камней, прогоняя незваного гостя со стройки дворца.

Не этой дорогой они добирались с чертями, не эти улицы мелькали за грязным окном кареты. Митя потерялся. Он поднимался по бесконечным лестницам и петлял по озелененным кускам Москвы.

Странные люди в странной одежде, каменные дороги, забитые конными повозками, громкие крики. Забили колокола, и Митя, запнувшись о собственный ботинок, упал на колени. Белоснежные постройки, недалеко от которых виднелся храм, слепили привыкшие к серости глаза. Огромное озеро пестрело утками. Он завалился в чью-то усадьбу*.

Несколько стрельцов перелезли через высокий забор. Дворяне, отдыхавшие в беседке повскакивали с мест. И Митя опять побежал. Длинная дорога пролегала сквозь густую дубовую рощу.

Была бы на дворе ночь — среди этих дубов могли притаиться сотни Ловцов, чтобы настигнуть Митю с анальной расправой. Протиснувшись между железными прутьями, Митя увидел впереди знак: много маленьких домиков и перечеркнутую повозку с конем. Неподалеку действительно оказалась деревня.

Стрельцы окружали. Кто-то уже даже предупредительно крикнул «отступаем», но Ловцы и не думали отходить. Поймать такого колдуна для них, вероятно, было достижением. ЛУЧи замигали, подавая сигналы о колдовстве.

А ведь Митя просто хотел провалиться сквозь землю!

Будто услышав великие мольбы, он вдруг оказался в совершенно другом месте. Рот прикрывала волосатая рука, а находились они в темной яме, где можно было выколоть глаза и все равно ничего не увидеть.

— Тише! — шикнули черти, но Митя и не собирался ничего говорить — над головами ходили Ловцы.

— А мы где? — тихонько спросил Митя, когда они уже точно ушли.

— А вот, царь с собранием учредил коней под землей пускать в больших длинных повозках, чтобы сразу много человек помещалось. До двадцати штук! Представить трудно, но, говорят, что это будет прорыв!

— А кони не сдохнут под землей без воздуха-то? — Митя хоть и выглядел недоученным, но в организмах людей и зверей разбирался.

— Чего им дохнуть? Они будут в специальных масках! Зато дороги наверху разгрузят — не протолкнуться ведь!

И тут была стройка. Вся Москва казалась большой и вечной стройкой. На плакате виднелась красная буква «К» и внизу подпись: конячья труба*.

Если бы Нарышкин, по счастливой случайности, не прибыл во дворец раньше положенного — бегать и прятаться сейчас бы не пригодилось. Он и остальные бояре подумали, что царь решил задержаться, а перед отъездом не желал собирать совет по поводу отмены указа — времени в обрез, всякое такое.

Никто из Совета четырех бояр не видел Митю, чтобы иметь возможность сравнить с царем. По крайней мере, так думала Зилия, которая четко прописала это на листке несколько раз. И Митя только сейчас начал понимать, что это была очень скверная идея. Настолько, что он до самой темноты просидел за бочками вместе с чертями, ослабленный и побитый, совершенно не зная, как ему выбираться из этой копоти.

Зилия очень сильно им рисковала, наплевала на опасность и отправила его маленького и безответственного решать важные дела.

— Как что-то мне надо, так ты отмалчиваешься, а как тебе в ножки кланяться, так ты первый голос подаешь... — шикнул Митя, выходя из укрытия. — Напишите Зилии, спросите про запасной вариант, про бунт. Скажите, чтобы она либо сама приезжала... —Митя осекся, хмурясь. Он опять ничего не смог сделать без ее помощи. Несамостоятельный. — Не пишите ничего. Сами разберемся.

— Хозяин! — воскликнул черт, сминая начатое письмо. — Но как же мы с этим будем разбираться?

— Есть у меня одна мыслишка... Я же все-таки сын дьяка — Андрей Савин. Для начала нужно раздобыть одежду.

Примечания:

«Y a-t-il des armes contre le suzerain?» - Есть ли какое-нибудь оружие против повелителя? (франц). Как бы Митя не противился, то не мог в этом разговоре назвать Чернобога Чернобогом.

«Oui j'ai. Cire d'abeille, miel et tous leurs déchets. Il a très peur des abeilles, mais attention, si vous lui laissez un peu de répit, il vous tuera», — Да, есть. Пчелиный воск, мед и все их отходы. Он очень боится пчел, но будь осторожен, если ты дашь ему небольшую передышку, он тебя убьет, (франц).

Иметь жопу, заполненную (вставьте любое вкусное) это знаменитый французский оборот, который на наш язык переводится как: «этому типу невероятно повезло!»

Теперь, на месте этой усадьбы находится Екатерининский парк, через который я постоянно бегаю до станции метро «Достоевская». Можно сказать, что Митя бежал по моему маршруту.

Первое метро в мире называлось «Труба» и находилось в Лондоне.