Уже смеркало, когда фонари ярко засверкали, заполняя уличные просторы чистым светом, преодолев сумеречные темницы. Птиц не было слышно, только мягкий шелест листов, которые колыхались при малейшем дуновение ветерка, отдаленные сигналы автомобилей, говоров людей, по-видимому, расходившихся после не плотного ужина в местных забегаловках.

Он перешел почти нелюдимую дорогу, где мимо проехали парни на скейтбордах. Взглянув им в след, подросток вспомнил Ньюпорт, где "места" для него не было. Кружило голову от мысли, что родного города он больше не увидит, что более того, больше не услышит барабан холодных капель дождя по старой крыше, вид из окна, откуда он наблюдал за улицей больше нет. Все скоропостижно исчезнет так, будто ничего и не было.

Его телефон зазвенел, когда он входил в дом, из-за чего пришлось избавиться от наушников. Томонори подумал, что его решили потревожить родители, которые вероятно начинали переживать за слишком долгое отсутствие сына. Обычно телефон молчал в тряпочку.

- Алло, - заговорил Томонори, ожидая услышать голос взбудораженной матери.

- Чувак, привет! - проорали в телефон.

Он вздрогнул и моментально отпрянул от мобильного. Ухо немного заложило.

- Дастин, орать не обязательно, - буркнул в ответ шатен.

Парень засмеялся. Громче.

- Извиняй, бро, - сквозь смех произнес он. - Как дела? Дом большой, нравится?

Голос друга можно расслышать даже во время крепкого сна, если тому вздумалось поговорить с тобой о жизни. Так считал Томонори, выходя на улицу Ньюпорта и замечая горделивого парня, на год старше его. Дастин О'Брайан. Так звали парня, который не знал, что мальчишка, которого он приручил к себе, как собачку, втайне считал своим другом, вместе с тем ненавидя его.

Томонори прошел на второй этаж, прежде чем, все-таки решил ответить на вопросы друга.

- Все в порядке. Дом нормальный, мне больше ничего в голову не приходит, когда смотрю на эту жуть.

- Ну знаешь, всякий дух испугается твоей рожи, с которой ты ходишь?

- Я говорю не об этом. Что-то в нем не так, вот и все. У меня возникает чувство, словно я уже бывал здесь. Наверное, это дежавю.

- Ох, чувак, а мне кажется, что тебе голову впрямь снесло, - скептически проговорил он.

- Заткнись.

Друг посмеялся.

- Отлично, я расскажу тебе кое-что интересное, пока ты переживаешь свое "дежавю", - интриговано протянул Дастин.

- И что же?

- Черт возьми, сделай хотя бы вид, что ждёшь не дождешься моей новости, мелкий засранец!

Томонори вошел в комнатушку, где спальная мебель была собрана, а около нее грудами покоились коробки. Материалы от шкафа лежали в углу с левой стороны.

- Атас, Дастин, атас!

- Скотина, - зло посмеялся друг в ответ.

- Ближе к теме! - продолжал О'Брайан. - Сегодня прошла игра против второй школы. И мы... мы выиграли, приятель!

Томонори нервно испустил выдох, встав посередине комнаты.
К этой игре он готовился пол года, но как на зло ему не удалось проявить себя, улетучив сомнения тренера, хотя в футбольной команде Вилкинсон числился, как лучший игрок.

Первые несколько дней подготовки к игре, Томонори истязал себя на тренировках, дабы добиться высших результатов. Тренер, увидев упорство подростка, все же допустил его к игре, правда на городской чемпионат по правилам входили только старшие классы от шестнадцати до восемнадцати лет. Однако данная заминка Вилкинсона не остановила.

К огромному сожалению, парню не посчастливилось сыграть с ними.

Между тем прилив тепла по всему телу, заставлял ликовать каждую клеточку от радости.

Он потер холодными руками горячее лицо, которое, наверняка, приняло багровою окраску, чтобы хоть как-то размять мышцы.

- Супер! Я так рад за вас! Поздравляю, - тараторил Томонори.

- Спасибо, бро! - ответил друг, сквозь смех.

Томонори прислонился к форточке, которая открывала вид на всю улицу, точно как в Ньюпорте. Заметил, как из соседних домов в их сторону глазели втихомолку любопытные глазенки, которые скорее всего ожидают приглашения. В худшем случае, они придут сами.

- Дастин, это из-за тебя я здесь.

Подросток говорил о привязанности к нему, но глубоко в душе ненавидел его. Дастин - это лицемерная крыса, ради собственной выгоды которая пойдёт на все. С ним он подобного не вытворял. Но тот видел и чувствовал, как другие шарахались при виде парня. Он делал больно тем, кто в жизни-то и не смыслил.

О'Брайан знал о проблемах шатена, и в отличие от некоторых он был единственным, кто остался и поддержал его. Хотя, в какой-то мере Томонори понимал, - знал - что это деяние всего лишь плата за долг. Ведь все это произошло по его вине тоже.

- Я знаю, приятель, знаю. Поверь, если бы можно было перемотать плёнку назад, то я бы...

- Скажи, Дастин, - не слушал подросток его. - Ты ведь продолжишь заниматься этим, да? Только не ври.

Томонори услышал тяжкий вдох, наверное, сопровождаемый с анафемами в его адрес, ибо говорить на эту тему он не хотел. Совесть мучила.

- Скорее всего, да, - признался он. - Мама мертва, помнишь? Мне надо как-то жить.

- Твоя мама умерла, из-за твоего, так называемого, способа выживания, О'Брайан.

Миссис О'Брайан умерла. Неделю или две тому назад, моля со слезами на глазах прекратить сыну заниматься наркотой. Он покивал, но в мыслях громко хохотал над ее слабостью и своей вседозволенностью. Ему было отчасти плевать. На всех.

- Ясно, - инициативу заключить разговор взял Томонори. Он тут же выключил.

Работники и родители поработали на славу, ибо все самое необходимое было собрано и подключено, и сейчас Томонори думал о холодильнике. Пока он, правда, пустовал, на то мать и уехала в супермаркет, зато на барной стойке отлеживалась некоторая часть из продуктов, на первый день.

Томонори порылся в ящиках из-под посуды, хотел найти стакан, чтобы попить молока, что кстати тоже стоял в стеклянной бутылке среди завала еды. Посуда гремела и звенела, но попадались только тарелки, да кухонные приборы.

- С кем-то разговаривал?

Вилкинсон выронил вилку и та звонко шмякнулась по тарелке, из-за чего он зажмурился. Отец в кухонном проеме застал его врасплох. На звонкий шум мужчина шумно выдохнул, ожидая ответа. Томонори закрыл коробку и направился к следующей, надеясь хотя бы в ней найти чертов стакан.

- Да, - он вспомнил, что отец говорит с ним.

Рассказывать ему о разговоре с Дастином представлялось Томонори морокой, от которой будет невыносимо скучно и грустно, но она, как тупик, вставала на пути и, не рассказав все отчасти, далее не ступишь, как бы противоречить не стал. Отец, Байран Вилкинсон относился к такому дурному типу людей, которые половину сознательной жизни молчат с угрюмым выражением лица, и вдруг, как снег на голову, начинают в самый неподходящий момент барабанить по мозгу, получая нужную для себя информацию. Когда мужчину заставал подобный "приступ", Томонори улетучивался в воздухе, знаете ли, исчезал, дабы он не въедался в него, точно ненасытная пиранья.

Наверное, еще немного и ящик полетел бы к чертям, но, к его счастью, стакан оказался там.

- А с кем, если не секрет? - сев за барной стол не унимался он.

Томонори подошел к столу, поблескивая в руках стаканом. Мысли сложились в одну фразу крупным шрифтом: " Помолчи, Томонори! ". Шатен сознательно понимал и даже знал чем будет благоухать последующие минуты разговора и чувств: гневом, недоверием и презрением. Мирность бытия мило помахало ручкой, скрылась за дверью, предупредив, что вернётся как злость в сердцах остынет.

Глаза бегали по фосфудам, из-за невнимательности и концентрации эмоций слов в последующие секунды диалога, бутылка молока все не виднелась, хотя Томонори мог поспорить, что уже сотый раз посмотрел на нее, но мозг не успел среагировать.

- С Дастином, - безразлично ответил, продолжая поиски.

Кажется, его эго дало парню смачную пощечину, многочисленный раз спрашивая у Бога, в которого Томонори не верил, за что ему такое наказание, вроде него.

" Извини, сам порой удивляюсь, зачем функционирую в столь заторможенной системе. ".

- Вот как, - напрягся отец. - Разговор с мамой и переезд тебе, значит, не о чем не говорят?

Сын знал, что за этим последует. От того чувства и мысли держали в руках крепкий щит эмоции хладнокровия. Отец не повышал тона, но взгляд буквально низвергался пламенем и Томонори это прекрасно ощущал.

Вот и молоко.

- Подай, пожалуйста, - подросток легонько кивнул в сторону бутыли.

Отец сидел ближе к ней, нежели Вилкинсон, которому надо было чуть ли не ложиться на стол во весь рост.

Мужчина не шевельнулся. Он продолжал давить его ледяными глазами исподлобья. Он пожирали его с потрохами, старался, видимо, делать это незаметно, но для сына он был, как раскрытая карта. До Томонори наконец дошло, что им до сих пор проигнорирован вопрос, нет, скорее упрек родителя. Томонори ответил в ту самую секунду, когда бутылка с молоком, под напором мужчины, точно приплыла на его конец стола:

- Ты сам ответил, - нежное молоко вливалось в стакан. - Отныне мы с Дастином в разных штатах. Он - в Ньюпорте, я -в Саванне. Так что, будь добр, оставь нас в покое, по крайней мере прошлого не повторится?

- Какое значение имеет расстояние и место проживания? Томонори, до тебя что совсем не доходит на какие муки этот Дастин тебя повергнул?!

- Почему я думаю, что тебе уже должно быть плевать? Как-то раз ты представил мне жизнь бумерангом. Так вот, дыши спокойно, так как ему все вернется.

- И слышать не желаю! - отец сорвался и ударил кулаком по столу. Пакетик с печеньками шмякнулся.

В кухню вошел встревоженный Мартин, с долей надежды в глазах поглядывая на брата с отцом.

Злость так и нарастала в сыне. Мартин не понимал, что сейчас происходило между ним и отцом. Он и представить не мог.

По телу разливался жар, голова закружилась и плотный ком горечи подкатил к горлу, щемя голосовые связки. Томонори уже жалел, что вообще ощутил потребность в холодной жидкости и удостоился спуститься вниз. В адскую бездну. Бедолага Мартин только тщетно пытался вставить свои пять центов. Разум как бы намеренно пропускал голос брата мимо ушей, располагая глубочайшим вниманием серых глаз отца.
Что-то зазвенело в ушах и головная боль резко ударила с височных областей. В этот миг ярость на эту проклятую боль и на отца, возвысилась в сотни раз.

Шкала негодования давно превысила нормы.

- Мне бы убить вас всех, - прошипел Томонори.

Лицо мужчины покраснело, а глаза вытаращились вперед; челюсть то напрягалась, то расслаблялась, глаз нервно задергался. Он был готов напасть на сына. Прямо сейчас и здесь.

Неподалеку от Томонори стояла коробка, на которой находилась белая чашка, где лежали яблоки, а поверх них расположился нож...
Он не знал, как выхватил его, но уже держал нож в руках.

Отец было выскочил из-за стола.

- Видишь это?! - с улыбкой на лице спросил парень, выставляя холодное лезвие напоказ, при этом притормозив отца. - Я могу запросто зарезать им тебя! Мне не составит никакого труда так же прикончить мать!

Звон в ушах, отдавшись эхом в голове, вызвал резкое помутнение в глазах. Земля медленно уходила из под ног, в то время как он чувствовал прохладный воздух, словно взявший его в свои руки. Все тело покрылось холодным потом, скользя по раскаленной коже, которое ощущало все состояние природы, что заволокло за собой все звуки.
Томонори полностью упал на пол. Нож выскользнул с рук, задев что-то с собою.

Настойчивые крики брата и отца лишь полностью оглушили его. Постепенно имя его переходило в психический крик. Он не слышал голоса своих родных, ему мерещилось, словно девичий голос кричит и умоляет о пощаде.

Перед глазами стали всплывать неразборчивые картинки, которые вихрем проходили сквозь него, утомляя больной рассудок. Он видел кровь, медленно стекающая по пальцам рук, как она капала на белую плитку пола; видел зеркало, размазанное кровью, в котором слабо вырисовывался силуэт. Слышал тихие всхлипы неподалеку от себя.

" Зачем? Зачем жить, если все равно тонем в пучине горя и страданий. И только редко видим мерцание счастья. И то оно бывает простым миражом. Глупо, не так ли? " - слышал он голос над собой.

Темнота - она всюду... Слабость тела - она взяла вверх над ним... Непонимание - оно пробудило его.

Холодок на лбу немного смутил его, но полное умиротворение тела и разума держало парня под контролем. Он слышал, как бывает больно людям при падении, но и думать не смел, что это так ужасно, ведь сейчас боль была такой невыносимой, словно каждая косточка тела разломалась в мельчайшие куски. Темнота в глазах никак не могла пройти, уши словно заложило, ибо даже свой вздох ему слышался каким-то глухим и, в некоторой степени не признанным собой. Но спустя несколько секунд Томонори полностью убедился, что еще живет и находится в этом гадком мире... Эта несносная боль опять сковала все мышцы, будто его к чертям парализовало.

Когда представляешь, как гадливо и гнусно ты выглядишь на поприще собственной жизни, на которую с усмешкой в глазах смотрят окружающие, тело больше не слушается тебя, ибо страх, что влез в твой разум и значится путеводителем в дальнейшем, не даёт и шанса на здравое решение, тщетно обдуманное тобой, так как тебя больше заботит то, как быстро решится не обращать внимание на него, нежели избавиться от страха вконец. Твоя жизнь теряется в тумане, а сам ты рыщешь не пойми зачем и для чего. Страх показаться жалким сковал Томонори, и теперь тот, как бы ни хотел, не мог ни шевельнуться, ни подпустить обычное для себя течение мыслей. Сейчас он пустовал, точно хрустальная кукла.

Он попытался набраться сил и открыть глаза, так как ярко-красные и желтые блики кругов расплывались перед глазами. Сначала было немного больно. Но позже это ужасное ощущение ушло. Томонори смог полностью раскрыть глаза. Первое, что бросилось, так это белоснежный потолок с черными плинтусами.

Томонори уставился на одну точку, потихоньку вспоминая произошедшее с ним ранее. Но вдруг услышал всхлип. Еле-еле обернув голову, которая на данный момент показалась ему чертовски тяжелой, парень заметил Мартина, спящего на широком подоконнике, и маму, которая сидела около него с опущенной головой и сжимавшая руку сына. Однако тепло, как это должно быть он не ощущал, что не очень удивительно для их ситуации, только астению и жар, от которого вспотели ладошки.

Немного прищурился, так как перед глазами слегка помутнело и лицо мамы ему показалось незаметным. Нормализовав свое зрение, Томонори попробовал произнести слово, но вместо этого лишь выдал глухой стон.

Мама моментально подняла голову и в этот момент он с точностью в словах мог сказать, что эта женщина плакала. Красные распухшие глаза, оттекшее лицо и синие круги под глазами. Ничего хорошего о том, что испытывала она и говорить не смело.

Она прильнула к сыну, упав на колени. Мама аккуратно поглаживала его щеку, словно боялась надавить на подростка. Но признаться, эта нежность лишь злила его. Ему стало мерзко: брови сошлись на переносице, он немного отвернул голову, стараясь заткнуть рот совести, которая внезапно взыграла в нем.

- Т-ты очнулся... - прошептала она, продолжая гладить его по лицу.

Мартин проснулся и, вскочив с подоконника бегом побежал к кровати. Мама немного отошла от подростка, уступая место для брата, что в нетерпение топтался на месте. Он бережно поместил свои руки Томонори на грудь и его свинцовые глаза впились в брата .

- Томонори, ты как? - тихо шептал Мартин, смотря на Томонори сожалеющим взглядом.

На лице шатена не могла не расплыться улыбка, которую он выдавил через ноющую боль.

Этот мальчишка - единственное, что Томонори имел в этом мире, несмотря на то, что его отношение к нему вовсе не подарок... Да, Вилкинсон любит своего брата, но никогда не скажет ему этого, наверно.

- Д-да... все в порядке, - прохрипел Томонори, сморщившись от сухости во рту и в глотке.

Томонори попытался привстать, но мама не дала этого сделать: быстро надавив на грудь рукой, она уложила сына обратно в постель, словно остерегаясь неосторожных действий с его стороны. В ответ тот недовольно закатил глаза, что тоже принесло боль.