Мучительная неделя в больнице, которая строго прошла по настоянию врача, духовно и физически отразилась на подростке, сутками не смыкающий глаз, устремляя все свои силы в мысли, убеждения, доводы. Но к чему они привели? Заспанному лицу, какому-то зачахлому состоянию, не здоровому цвету кожи. Томонори заметно похудел.

На вопросы помощника шерифа шатен отвечал неординарно, неразборчиво. В какой-то момент предложения совершенно разрывали логическую цепь построения дела. Ещё чуть-чуть и полисмен закрыл невзрачный блокнот, распрощавшись с пострадавшим. Однако родителей уверял в продолжении следствия. Рибери не был разоблачен. Вилкинсон продолжал хранить строгое молчание.

Рибери.

Казалось, это имя несло с собой анафему для подростка. При одной мысли о злосчастном родственнике он нервно содрогался, жмуря мокрые глаза. Срок истек... Три дня прошли. Но дядька не появлялся, не напоминал о себе в течение семи тяжелых дней. Томонори обзвонил всех, которых только знал из Ghetto. Никто не поднял телефон: ни Найджел, ни Донни, ни Кори. Последнему подросток звонил ежеминутно. Но словно все подходы и не предпринимались. Он словно взывал в пустоту.

Уж лучше б он услышал недовольный вздох байкера, нежели страшную тишину.

Так как по заключению врача у Вилкинсона было растяжение правой руки, совсем скоро ему перевязали ее эластичным бинтом, строго наказав не нагружать себя. Но гематомы и ссадины на теле и лице юнца заживали долго. Их же обрабатывали мазью.

— Черт, Томонори, — просвистел Кевин, входя в палату с пакетом в руке. — Ты же знаешь какой у тебя дерьмовый вид, друг?

Томонори моргнул, оторвав взгляд от пола, он поглядел на друзей, которые пришли навестить потерявшегося приятеля.

За Кевином вошел угрюмый, немного раздосадованный Джейкоб. Один его взгляд выражал список упреков на шатена.

— Так и знал, что добром это не кончится, — буркнул брюнет.

Томонори попытался присесть на кровать, слегка приподняв правую руку, дабы автоматом не опереться на нее. Тут он поймал на себе растерянное лицо француза. Джоули будто сквозь плачь и силу смотрел на Рино, стараясь зажать себя в жёсткие рамки, из желания не казаться сентиментальным.

— Если вы пришли отругать меня и посмеяться, то можете выметаться, — твердо вставил больной, не смотря на друзей.

Кевин с шумом поставил пакет, недовольно глянул в сторону Томонори. Джоули застыл в дверях, прижав руки к груди.

— Никто не собирается кидаться в тебя камнями, — так же твердо ответил Джейкоб. — Скажи хотя бы спасибо, что мы вообще пришли навестить твою жалкую тушку.

Хилл по хозяйски развалился на стульчике, запрокинув ногу на ногу.

— Не надо меня жалеть, — не унимался Рино, боясь втоптать свою гордость в грязь.

— Расслабься, — сказал Кевин. — Меня лично интересует, когда ты в свет выберишься.

Томонори набрался сил, чтобы наконец поднять голову и поговорить с друзьями напрямик. Но в душе подростка шла борьба, оставляя глубокий след вовне.

— Завтра.

За время приема, Мадзини ни разу не обмолвился словом, переводя взгляды от каждого. Состояние его было чудачным. Таким, как будто людей и их голоса француз слышал, видел впервые за долгие годы в отчуждении одиночества. Вилкинсон заметил неестественное поведение друга изначально, изредка, во время диалога с Хиллом или Джейкобом, бросая взгляды на притихшего в уголке Джоули.

— Значит, завтра? — переспросил перед уходом хорошо настроенный Кевин.

— Да, — прислонившись к стене, сухо подтвердил шатен.

Друзья попрощались, пожелав скорейшего выздоровления, на что Томонори презрительно прищурился. " Лучше б смерти желали, " - думал он. Что касается Мадзини, Мадзини как незаметно пришел, таким же способом исчез. От этого на сердце у и так измученного подростка стало тоскливо.

Сейчас он ощущал, как жизнь решила все-таки пройти по старой тропке, испугавшись всего лишь раз споткнуться, но в дальнейшем вступать по нежной цветастой дорожке. Вся серая, безлюдная, антипатичная жизни, будто возвращалась на круги своя, когда-то пыльная и завистная она предстала с новой заглушающей силой. Обида, быть может, терзала подростка острыми когтями, ведь Джоули Мадзини был первым, кому Вилкинсон чувствовал сострадание и кому хотел открыться. Теперь же, он словно боялся Томонори, хотел убежать и не откликаться. Что же это? Чувства взывающие из эгоизма или собственная забота. Он вновь потерял значение в мире. Теперь он более не был любимым, членом группы, частичкой чьей-то тайны. Он вновь оказался на берегу, с многочисленными обломками только что исполинского корабля.

Конечно. Хорошее долго длиться не может. Это тот самый лакомый кусочек, именуемое себя запретным плодом, от маленького сорта которого поспешат свои недуги, посрамления, упущения. После желчные и равнодушные люди станут насмешливо усмехаться над другими, попадшими в запутанные сети. А может, его и не было, – счастья, хорошего – стало быть, это человеческие иллюзии, которые они так любят воссоздать?

В Саванне стало не на шутку холодно, сыро, туманно. Приближалась зима. Выписка домой, встреча с взволнованным младшим братом, ужин, собравший в себя ближайших соседей, не взыграли в мертвом мальчике вожделенных родителями эмоций. Франческа дала понять, что в школу ближайшие дни сына не пустит, пока тот окончательно не придёт в себя.

Ранним пасмурным утром, когда заря занималась в сером небосводе, он накинул черное пальто, тихо закрыл дверь от дома, после того как оставил леденящий душу взгляд на спящем Мартине, и ушел. Последний раз набрав байкеру и, так и не услышав долгожданного ответа, было твердо решено самому появится в Ghetto.