Если человек один, звук собственного голоса может или напугать, или успокоить.

Август бежал так быстро, будто пытался сбежать от самого себя.

Он бежал так быстро, будто хотел освободиться от собственных мыслей.

Он бежал так быстро, будто желал догнать саму Вселенную.

Парень сгреб в охапку ослабевшую, истощенную надежду и, в конце концов, бок о бок с ней вырвался из нескончаемого кладбища кукурузных початков и гниющих костей. Он оказался на свободе, ослепленный световыми бликами, вспышками и кровавыми солнечными зайчиками пылающего на горизонте заката.

День, не успев начаться, подходил к концу.

«Неужели так быстро?» – взмолился про себя Август.

«Это же Кокон. Он не поддается законам реального мира».

Парень остановился и выдохнул, не смея оторвать взгляда от горящего алым неба.

«Небо. Черт его побери, небо! Как оно посмело послать нас сюда? За что? Неужели во всем мире не могли найтись более грешные, более грязные души? Да, я не верил и уж тем более сейчас не собираюсь верить в Бога, но кто же тогда виновен во всем дерьме, происходящем вокруг? Демоны, черти, Сатана? Сказки, чтобы пугать непослушных детишек. Надменный Бог? Старо как мир. Инопланетяне? Возможно, но слишком уж фантастично. И все же, кто?»

Вы сами.

Тело Августа дернулось от возникшего в голове голоса. Голос Истины ножом врезался в сердце и пустил пулю в висок. Все тело парня свело судорогой от неумолимой и вечной Правды.

Парень поднял глаза и всмотрелся в поднимающиеся от земли столбы пыли. Сквозь них он разглядел очертания распластавшейся на камнях фигуры.

– Элизабет! – крикнул он и ринулся к девушке, цепляясь за эту надежду, как за последний шанс спасти собственную душу. – Элизабет, очнись, пожалуйста, – Август повернул голову девушки и увидел тоненькую струйку крови, переходящую с ее лба на большой плоский камень, – пожалуйста, Лиз, – он почувствовал, как начинают душить слезы. Как огненные руки страха зажимают его горло, не пропуская внутрь столь необходимый кислород, – Элизабет... – на щеке Августа появилась предательская влага, – черт возьми! – выругался он, поднявшись и пнув оказавшийся неподалеку камень, – ты же говорила, Лиз, что у нас не было выбора?! Ты же говорила, что они сами этого хотели и сделали это! Но ты... но ты же хотела жить, я знаю, черт побери, ЗНАЮ.

Он чувствовал, как все, что было в его жизни, душит его. Как маленький мальчик, уснувший так давно, проснулся и начал плакать – до того страшным казалось все вокруг. Август думал обо всем этом. О тяжелых судьбах тех, с кем его свел Кокон, о демонах прошлого. Он знал, что, по сути своей, его жизнь была прекрасной. Буйной, но приятной, как пузырьки шампанского. Безумной, но по-человечески. Доброй и спокойной. В этом было его наказание, и внезапно он почувствовал дикую вину перед Лиз, Алфи, Софией и Фредерикой за то, что просто был счастлив всю свою жизнь, какой бы она ни была.

Август опустился на землю и закрыл лицо руками. Ему нужно было подумать. Он хотел обдумать последующие действия, хотел составить план, но не мог. В голове бушевал океан. Он не знал почему, но первой картинкой, всплывшей в голове, была вода. Волны набегали друг на друга, неслись куда-то за мятежным, чернеющим тучами небом и исчезали во тьме. То были его мысли. Его мысли обернулись обузданным страхом и неуемным желанием жить.

Парень снова поднялся на ноги. Обернулся, оценил масштабы приближения Тумана и решил для себя, что еще может успеть. Взял себя в руки и постарался не думать о мигрени, пульсирующей в виске. Поднес ладонь к шее Элизабет.

И выдохнул.

Никогда еще в жизни Август не был рад одному-единственному слову.

Жива.

Он взял девушку на руки и медленным шагом, не тратя силы понапрасну, направился к горизонту, из-за которого постепенно вырастал Лес Первобытного Страха.

***

Август долго слонялся по лесу, который оказался даже больше похожим на лабиринт, чем кукурузное кладбище. Деревья извивались черными сухими тенями, без листьев, без птиц, без привычной лесной живности. Август часто натыкался на пустыри с беспорядочно торчащими из земли пнями, но даже на таких пустынных островках было темно, сыро и жутко. Все вокруг обволакивала тьма.

Его руки начали подводить. Они дрожали, ныли тупой надоедливой болью, затекали, сжимались судорогами и всячески старались избавиться от ноши. Но Август не мог себе этого позволить. Элизабет не приходила в себя, но она была жива. Парень влюбился в эту мысль, всячески лелеял ее в своем разуме, подкармливал жалкими позывами надежды, успокаивал ее, напевая что-то неразборчивое себе под нос. Он хотел, он так хотел быть не один.

Вернее, убеждал себя в этом.

Вряд ли, будь у него выбор между Лиз и Алфи, он выбрал бы последнего. Но даже и прежний лихой ловелас в Августе не повлиял бы на подобное решение, а повлияло лишь нечто дикое, необузданное, непонятное... Кокон?
Был ли он способен сближать людей и возбуждать в их душах светлые, теплые чувства?

– Сильно в этом сомневаюсь, – хмыкнул парень вслух.

Но что же он все-таки чувствовал к девушке, чье бессознательное хрупкое тело возлагало свою последнюю надежду лишь на его уставшие руки?

Август не понимал.

Секунда, когда мышцы парня были готовы дойти до крайней точки, все близилась. Его руки немели, становились ватными, тяжелыми, затекшими, несуществующими. У него больше не оставалось выбора.

И тогда, будто по велению зова выбившейся из сил надежды, на пути парня под скрюченными сухими ветвями черных деревьев показалась небольшая землянка. Август немного ослабил нагрузку на руки, протиснулся в маленькое подобие дверного проема и оказался не то в комнате, не то в пещере, где сильно пахло сыростью, где-то по другую сторону, на импровизированной стене, копошились какие-то жуки и расползался мох – единственное проявление живого в мертвом лесу.

Август осторожно положил Элизабет на пыльное подобие софы, которое даже для ее небольшого роста оказалось мало. Но это было меньшей из всех проблем. Настолько, что даже переставало быть проблемой.

Парень выдохнул и опустился на пол, в ужасе глядя на свои руки, которых уже не чувствовал. Но вскоре в них вонзились тысячи мельчайших иголок, в каждую клеточку кожи, и Август, вопреки всему абсурду и наравне с ним, рассмеялся.

Его голос, его смех эхом отразился от стен землянки и уперся в земляной потолок. Его смех нарастал, затихал и изливался снова. Новыми и новыми порывами отчаянного, иссохшего, срывающегося голоса, который заходился этим смехом снова и снова, так, будто это последний смех последнего человека на земле.

Август был рад этому. Он был несказанно рад тому, что еще не потерял возможность смеяться над тем, что ранит, над тем, что ломает и пригибает к земле в вопле отчаяния.

Он был рад собственному голосу. Рад, что тот звучал, что тот был живым, а не таким мертвым и искусственным, как все в Коконе. Август был рад, что из всех возможных комбинаций, он остался собой и остался с собой.

Он был рад.

До тех пор, пока его собственный голос не стал чужим, холодным и мертвым.

***

Элизабет показалось, что ее окутывает мягкое белоснежное облако. Бесконечное, оно невесомой периной накатывало на девушку со всех сторон, заволакивало, дышало на нее едва уловимым приятным ароматом и толкало, вернее, нежно подталкивало, куда-то вперед. Девушка сделала шаг. Ноги едва ли повиновались ее воле.

Элизабет поднесла руку к лицу и развеяла ею белые перистые клочья тумана. Белого тумана.

Еще шаг. Облако начало ее отпускать. Выталкивать из белой пелены забвения куда-то, откуда доносился гулкий стук каблуков и эхо от него. Тяжелый медленный шаг вскоре перешел на бег. Бег, по меньшей мере, двух пар ног. Они неслись прямо в сторону Лиз, она чувствовала это, но никак не могла решить: идти им навстречу или бежать в панике.

И она выбрала первое, чувствуя, что туман никак не одобрит возможность отступления.

Она сделала еще один шаг вперед. И еще. И снова. И так до тех пор, пока полностью не вырвалась из дышащего и задыхающегося облака.

Она видела их.

– Б-берт? Эмили? – она в ужасе разглядывала лица двух молодых людей. Рубашка первого была заляпана кровью. Она начинала сочиться с его головы, где кожа и череп оказались вспороты сильным ударом о землю, и заканчивалась переломанным позвоночником. Девушка выглядела менее устрашающе, но ее тело больше походило на скелет, обтянутый тонкой и белоснежной, будто медицинские перчатки, кожей.

Подростки улыбались.

Элизабет вспомнила эти улыбки. Улыбки Смерти, которые всплывали у нее в голове каждый раз, когда она вспоминала о своей работе на Телефоне Доверия. Она помнила эти улыбки тогда, когда рассказывала отчаявшемуся Августу о двух людях, Берте и Эмили, покончивших жизнь самоубийством с прижатым к уху телефоном, в котором до последнего продолжал звучать отчаянно успокаивающий и звенящий голос Элизабет.

Но упала не лампа.

Она вспомнила собственные слова, и судорога свела желудок, отправив комок боли сильным толчком в сердце, оттуда рикошетом в голову, сведя виски, а затем, замедлив скорость, остановив его в горле. Пульсирующим и набухающим настоящей истерикой.

– Лизи, – первой шагнула вперед девочка-призрак, неуклюже протягивая Элизабет руку, – мы так хотели увидеться с тобой.

– Нет...

– Ты мне нравишься. Ты такая добрая, заботливая, искренняя, – Эмили снова растянула губы в наигранной улыбке и искоса взглянула на Берта, – мы хотим, чтобы ты была с нами. И ты тоже этого хочешь.

– Это не может быть реально... нет...

– Хочешь... Хочешь. Хочешь! ХОЧЕШЬ! – хором крикнули подростки. Они оскалились, взревели, будто хищные животные, и бросились в сторону Элизабет.

Девушка оглянулась в поисках спасительного ориентира, но лишь поняла, что зажата в тиски между слащавым белоснежным туманом и двумя подростками-полузомби, восставшими из мертвых. Ей некуда было бежать.

Элизабет бросилась вправо и натолкнулась на белую стену, которая сливалась с туманом. Твари ринулись туда же. Лиз в два прыжка добралась от стены до дверного проема, прошмыгнув в него и оказавшись в очень длинном коридоре, освещенном мигающей красным лампочкой и уходящем в темноту лестницы. Элизабет побежала вперед, чувствуя, что и призраки не отстают. Они вот-вот были готовы догнать ее и то и дело кидали едкие смешки в сторону своей жертвы.

– Господи, помоги мне, – взмолилась в отчаянии Элизабет, едва ли шепнув это себе под нос.

– Господь тебе не поможет, поверь, – бросил Берт, выплевывая каждое слово, – мне же не помог.

Берт подался вперед, схватил Элизабет за плечо и впечатал в стену коридора. Девушка взвизгнула и попыталась высвободиться, но хватка подростка оказалась поистине мертвой.

– Что... тебе... нужно от меня?

– Возмещение ущерба. Ты виновата, что мы здесь. Это только твоя вина, – голос Эмили медленно переливался в голос Берта.

– Твоя вина.

Только твоя вина.

Твоя.

Ты виновата. Ты.

ТыТыТыТыТыТыТы. Ты.

Лиз кричала. Она помнила этот день и этот голос. Она помнила его слишком хорошо, потому что слишком хорошо знала. Берт. Ее родной брат. Ее родной брат, который покончил с собой, когда она была на другом конце провода.

Голоса витали вокруг Элизабет, обволакивали ее туманом, через уши проникали глубоко в мозг, где были обречены скитаться вечно. Для Лиз не было возможности скрыться от голоса собственной совести, поэтому пробуждался Страх, который и толкал ее к пропасти. К пропасти ее собственного сознания и она летела в нее, проносясь мимо событий своей жизни. И ни одно из них не желало подкинуть спасательный круг.

– Пожалуйста, прекратите это! Прошу... Почему? Почему я виновата?

– Потому что ты говоришь, что это был наш выбор, и мы его сделали. Но не признаешь выбора за собой.

– Так лети же в пропасть вместе с нами, – в руке Берта внезапно оказался нож, и он, придерживая Элизабет другой рукой, вонзил лезвие ей прямиком в живот. По самую рукоятку.

***

– Август? Август, очнись. Пожалуйста, – знакомый ранимый и жалостливый женский голос разорвал пелену забвения, – Август, мне страшно! Возьми меня за руку, не отпускай, пожалуйста, Август.

Осознание накатило на него ядовитой волной. Парень пробежал пальцами по земле, но она была совершенно гладкой, словно... пол. Да, покрытый обыкновенным линолеумом пол. Но как?

Август в ужасе распахнул веки и почувствовал, как на спине и на лбу проступили капельки пота. Мышцы не желали сокращаться так, как надо, поэтому тело парня лишь дернулось, но не сдвинулось с места.

Тонкое покрывало какого-то белого газа заполонило комнату вдоль пола. Так, что Август даже не видел собственных рук, на которые опирался. Но сейчас ему было немного не до этого. Парень в ужасе и, не смея оторвать взгляда, смотрел на фигуру впереди, на девушку с умоляющим лицом, но с огоньком ухмылки в мертвых глазах.

– Помоги мне, Август...

– Фре... Фредерика? – заикаясь выдавил парень.

– Возьми меня за руку и не отпускай, пожалуйста, – призрак протянул вперед мертвенно белую руку, изъеденную каким-то грибком, с просвечивающейся сквозь тонкую разлагающуюся кожу костью. К тому же с запястья у нее капала кровь. И вряд ли, ее собственная.

Август дернулся и вжался в стену. Тварь сделала несколько шагов в его сторону.

– Ты не поможешь мне?! – Блондинка разъяренно, но обидчиво, будто маленький ребенок, топнула ногой и злобно посмотрела на парня глазами, полными фальшивых слез. – Это все из-за тебя. Это ты виноват! Ты меня отпустил!

– Нет...

– Да. Да! – призрак завопил во все горло, Август не мог это выносить.

– Нет! Нет-нет-нет-нет-нет.

Август закрыл лицо руками и начал раскачиваться из стороны в сторону, даже не делая попыток подняться на ноги. Тварь умолкла. Она больше не кричала.

«Исчезла ли? Или просто выжидает?» – подумал Август, но все же преодолел себя и снова открыл глаза. И вернулся в новый шок.

– Все же ты виноват, Август, – на сей раз призраком оказалась миниатюрная Мишель, из-за которой, по сути, Август и попал в Кокон, – ты не должен был возлагать на себя ответственность за чужие жизни, если не был уверен в своей способности их удержать.

Лицо девушки начало расходиться трещинами и отвалилось, будто маска. За ней ожидал своей очереди новый призрак.

– Эрик? – воскликнул Август.

– Ты гад. Мерзкий, подлый гад. Ты во всем виноват.

– Что? Я не понимаю, о чем ты, – парень в ужасе смотрел на своего мертвого друга.

– Ты посмеялся надо мной. Я излил тебе душу. Рассказал правду, которую хранил годами. Я любил тебя.

Август схватился руками за голову.

Август помнил это, всегда помнил, но так и не хотел говорить себе об этом. Он боялся признаться. Накануне гибели Эрик сказал, что он гей. Август лишь посмеялся.

Призрак Эрика был в ярости. Пожелтевшие белки глаз налились кровью и окрасились темно-алым. Август почувствовал, что не может пошевелить ни одной из конечностей. Его буквально парализовало от страха. Паника белой дымкой тумана проникала в его кожу через поры, неслась по венам вместе с кислородом и проникала прямиком в мозг, где запускала ряд химических процессов и открывала памяти дверь.

Парень дернулся, но не смог подняться. Тут же над ним в упор зависло лицо твари, лицо, которое когда-то принадлежало его лучшему другу.

«Верни ему лицо! Оно не твое!» – хотел крикнуть Август, но язык не подчинился.

Костлявые пальцы призрака сомкнулись на шее парня. Они были ледяными и сухими. Они были какими-то металлическими и, словно тиски, давили, давили, давили, не зная жалости.

Лицо Эрика трансформировалось. Кожа сползала с него и клочьями валилась на тело Августа. Вот уже начинали проглядывать черты Фредерики. За ними – Мишель.

Август не мог дышать. Не мог сопротивляться. Его душила настоящая фобия. Дикая, первобытная, необузданная. И такая что ни на есть человеческая.

Его душило собственное чувство вины.