Имя прозвучало тихо, почти шёпотом, как будто он боялся, что его услышат. Мин Юнги. Оно висело в воздухе, странное, чуждое, но в то же время каким-то образом утешительное. Хотя бы потому, что теперь у него было имя. Он больше не был просто "голосом в камере на против". 

— Мин Юнги, — повторила я про себя, как будто проверяя, насколько реально это звучит.

— Да, — ответил он, и его голос снова был спокойным, почти мягким. Как будто тот резкий, холодный тон, который я слышала раньше, никогда и не существовал. — А тебя?

Я замерла. Сказать своё имя? Это казалось таким... личным. Как будто, назвав его, я открою какую-то часть себя, которую до этого тщательно скрывала. Но что мне было терять?

— Я... — начала я, но голос дрогнул. — Меня зовут...

Не успела я закончить, как вдруг послышались тяжёлые шаги, стремительно приближающиеся к моей камере. Из коридора доносился громкий звук – металлический лязг, крики. Я с ужасом прижалась к холодной стене, сердце снова начало нездорово быстро колотиться.
— Что происходит? — прошептала я, но Юнги уже не отвечал.

Шаги приближались, и через мгновение дверь моей камеры с грохотом распахнулась. На пороге стояли двое санитаров, их лица были напряжёнными, почти злыми. Я их запомнила. Они тащили меня сюда. Моё плечо до сих пор отдаёт грубой болью от воспоминаний.

— Вставай, — сказал один из них, и его голос не оставлял места для возражений.

Сглотнув комок в горле, я попыталась подняться, но ноги подкашивались. Один из санитаров шагнул вперёд, схватил меня за руку и с силой потянул за собой. Он без церемонии прижал меня двумя руками к ледяному полу лицом вниз и навис сверху, скрестив мои руки за спиной, чтобы у меня не было возможности пошевелиться. Его тяжёлое дыхание нависло прямо над ухом, вызывая табун мурашек по всему телу.

Я перевела взгляд на открытую дверь. Впервые за все эти дни она была открыта, а у меня даже не оставалось шанса на побег. Если бы я и могла шевелиться, это ведь мало чем помогло бы мне, они бы всё равно догнали меня, схватили и, мало того, причинили боль. Мой взгляд пал на соседнюю камеру.  Я мельком увидела его лицо – он стоял у решётки, его глаза были широко раскрыты, в них читалось что-то между страхом и... надеждой?
— Держись, — успел он прошептать, прежде чем санитары заставили меня отвести взгляд.

— Не рыпайся главное, и тогда всё будет хорошо, — прошептал один из санитаров, что-то занося при этом в камеру. Я не видела, что именно, но слышала, как по сухому камню передвигается что-то увесистое.

— Что вы собираетесь делать? — прошептала я, но ответа не последовало.

Через несколько минут тусклый свет включился. Я впервые могла разглядеть хоть что-то в этом месте: это было старое помещение, с обшарпанными стенами и едким кислым запахом человеческого тела, но толку от неё было мало, ведь я всегда находилась в темноте. Мои глаза уже настолько начали привыкать, что мне начинало казаться, будто сквозь тьму на меня постоянно кто-то смотрит.

Вдруг вошёл человек в белом халате. Он держал в руках шприц. Я начала испуганно биться в истерике, в попытках выбраться из под тяжёлого тела санитара, но тот  лишь укрепил положение надо мной. Одной рукой он держал меня за руки, а второй вцепился в мою шею. Запястья начали гореть от боли. Мне казалось, будто мои руки перевязали какой-то плотной верёвкой.

— Это поможет тебе успокоиться, — сказал он, медленно подходя ко мне, попутно проверка шприц на работоспособность. Из тонкой острой иглы начала литься непонятная субстанция, похожая на крем.

— Нет, пожалуйста, не надо, — начала я, но он уже присел на корточки в шаге от меня и, убрав прядь моих волос, подставил иглу прямо к моей шее. Я почувствовала редкую боль, но не смогла даже пошевелиться. Из глаз хлынули слезы отчаяния, когда я поняла, что всё кончено. Что это за препарат? Они хотят убить меня? Усыпить, как бездомного котёнка? Это может быть буквально чем угодно, но точно никак не поможет мне успокоиться.

Доктор ввёл иглу достаточно глубоко, а затем надавил на шприц. Я почувствовала, как неизвестная жидкость начинает просачиваться в мою плоть, отдавая жгучей болью по всему телу. Через несколько секунд мир начал расплываться. Последнее, что я сумела запомнить, – это его голос, звучащий где-то вдалеке: — Всё будет хорошо.

Я прикрыла глаза. Тьма вокруг была все такой же густой, но вдруг она начала меняться. Края камеры расплывались, стены таяли, как будто их никогда и не было. Я почувствовала тепло. Мягкий свет заполнил пространство, и я оказалась дома. В своей комнате. На столе горела лампа, отбрасывая уютные тени на стены. За окном шел дождь, его стук по стеклу был таким знакомым, таким успокаивающим.

На полу, свернувшись клубком, лежал мой кот. Его рыжая шерсть блестела в свете лампы, а хвост медленно покачивался, будто он лениво следил за чем-то невидимым. Увидев меня, он поднял голову, потянулся и подошёл, мягко упираясь лапками в мои ноги. Я наклонилась, чтобы погладить его, и почувствовала, как напряжение понемногу уходит.

Вдруг зазвонил телефон. На экране – мама и папа. Их лица, такие родные и теплые, улыбались мне через видеосвязь. 
— Привет, дочка! Как ты? — раздался мамин голос, такой живой и настоящий, что я чуть не расплакалась. 
— Все хорошо, — ответила я, хотя внутри все сжималось от тоски. 
— Мы скучаем, — добавил папа. — Скоро приедем, обещаем. 

Их слова звучали как обещание, как надежда. Я хотела рассказать им все, попросить о помощи, но слова застревали в горле. Вместо этого я просто смотрела на них, стараясь запомнить каждую деталь: мамины морщинки у глаз, папину улыбку, их голоса, смех. 

Кот запрыгнул на стол, загородив камеру, и они засмеялись. 
— Ну вот, он всегда хочет быть в центре внимания, — сказала мама. 

Я хотела, чтобы этот момент длился вечно. Чтобы я могла остаться здесь, в этой безопасности, в этом тепле. Но вдруг что-то изменилось. Свет начал меркнуть, голоса становились глуше, а лица — размытыми. Я попыталась удержать их, протянула руку, но все вокруг начало распадаться. 

— Нет, подождите! — крикнула я, но было уже поздно. 

Тьма снова поглотила меня. Я открыла глаза. Холодная камера. Тишина. Кота нет. Мамы и папы нет. Только я одна. 

И тогда я поняла: это был сон. Всего лишь сон. 

Сознание возвращалось медленно, будто сквозь густой туман. Я открыла глаза, но вокруг была только тьма. Густая, непроглядная, словно стены камеры растворились, оставив лишь бесконечную черноту. Сердце билось так сильно, что казалось, вот-вот вырвется из груди. Я попыталась пошевелиться, но тело было тяжелым, будто налитым свинцом. Голова кружилась, и в горле стоял комок страха.

Постепенно я начала различать очертания. Камера. Та же самая, но что-то изменилось. В углу теперь стояла железная кровать — холодная, жесткая, с тонким матрасом, который больше напоминал тряпку. Я медленно подползла к ней, залезла и села, чувствуя, как каждая мышца протестовала против движения. Руки дрожали, когда я касалась металлических прутьев кровати. Они были ледяными, как будто впитали в себя весь холод этого места.

Тишина. Такая густая, что можно было услышать, как кровь стучала в висках. Но вдруг где-то вдалеке вновь раздался звук шагов. Медленных, размеренных. Они приближались. Я замерла, пытаясь понять, реальность это или просто игра моего воспалённого сознания. Я почувствовала, как по спине пробежал холодный пот.

Кто это? Санитары? Врач? Или кто-то другой?

Я притихла, затаила дыхание и стала ждать. Шаги за дверью стихли, но я чувствовала, что кто-то стоит там, за тонкой преградой, отделяющей меня от остального мира. Сердце бешено колотилось, а дыхание стало поверхностным и прерывистым. Я вжалась в угол кровати, стараясь не издавать ни звука, будто от этого зависела моя жизнь.

Дверь скрипнула. Медленно, с противным металлическим звуком, она начала открываться. Свет из коридора ворвался в камеру, ослепив меня. Я зажмурилась, но через мгновение заставила себя смотреть. В проёме стояла фигура. Не санитары, не врач – кто-то другой. Высокий, худощавый мужчина в темной одежде. Его лицо было скрыто в тени, но я почувствовала на себе его взгляд: холодный, изучающий, будто он видел меня насквозь.

— Ты проснулась, — произнес он. Его голос был низким, почти безэмоциональным, но в нем чувствовалась какая-то скрытая угроза. — Как самочувствие?

Я не ответила. Слова застряли в горле, будто я забыла, как говорить. Он шагнул внутрь, и дверь закрылась за ним с глухим стуком. Свет снова погас, оставив нас в полумраке. Он подошёл ближе, и я почувствовала, как по спине пробежали мурашки.

— Ты здесь не случайно, — продолжил он, как будто это должно было что-то объяснить. — Ты важна для нас. Но сначала ты должна понять, что происходит.

— Что... что происходит? — наконец выдавила я, голос дрожал и звучал чужим.

Он наклонился, его лицо оказалось совсем близко. Теперь я разглядела его черты: острые скулы, глубоко посаженные глаза, тонкие губы, сложенные в подобие улыбки. Но в этой улыбке не было ничего доброго.

— Ты часть этого всего, — сказал он. — И тебе придется пройти через многое, чтобы доказать свою ценность.

Меня охватила паника. Всего? Какая ценность? Я хотела спросить, потребовать объяснений, но он уже выпрямился и сделал шаг назад.
— Отдыхай, — произнес он, поворачиваясь к двери. — Скоро начнется самое интересное.

Дверь снова открылась, и он вышел, оставив меня одну в темноте. Но теперь я знала – это только начало. Что-то страшное, непонятное, неотвратимое ждало меня впереди. И я должна была найти способ выжить.