Спустя час блужданий по переулкам, глядя, как вечерние тени упрямо тянутся вверх по древним храмовым стенам, а на балконах зажигаются блестящие аурные фонарики, я позволяю своим ногам принести меня в пустынный уголок фруктового сада.

Вечер наступает тёплый и уютный, но я не могу отделаться от назойливых, дискомфортных мыслей, даже усевшись на землю под одним из бесчисленных в своём однообразии цветущих деревьев маракуйи и наблюдая, как их белые бутоны с насыщенно-пурпурными тычинками загадочно, гипнотизирующе, как потусторонние огни в свете садящегося солнца, колышутся на ветерке.

«Все шаманы коварны как Валто, — твержу себе я снова и снова. — Невозможно обладать силами под стать богам и не возомнить себя чванливым господом, так? Так».

Но почему тогда Джая и Ялин вполне отзывчивые? Да и Тэйен...

«Зараза».

Листва над головой шелестит, вторя цветам, насмехаясь в ответ. Снова и снова.

«Да и Тэйен, если подумать, не обращается со мной как с недостойной простокровкой. Не пытается целенаправленно обидеть: будучи у моего горла, Лореттов нож прикасался к моей коже лишь незаточенной стороной, а когда я подрался с Валто, мой куратор метко навязал мне уборку в качестве наказания — это малая цена, если учесть за свои предыдущие бесчинства я оказался в наручниках, верно?»

Более того, в день нашего знакомства Лоретто вздумалось мой разбитый висок исцелить. Я заработал пару угроз за попытку спереть ножик, да, но я бы тоже не побрезговал припугнуть того, кто пытается у меня что-то украсть.

«О боги... — Вытягивая ноги и прижимаясь затылком к шероховатой коре дерева, выдыхаю, выходит хрипло. Не помогает. — Ещё минута, и я признаю, что Их Всемудрость, доставшиеся мне в качестве учителя, не так уж плохи».

Всю свою жизнь я не без оснований ненавидел шаманов, а теперь, сидя здесь в одиночестве, вслушиваясь в вечерний щебет птиц, отговариваю себя от желания подружиться с одним? А я ведь провёл в Тик'але всего несколько недель. Что будет, если буду жив через месяц? Захочу тут остаться? Влюблюсь в одного из них?

— Привет, незнакомец.

Вздрогнув, поднимаю голову. Вижу приближающуюся ко мне меж деревьев девушку — сегодня на ней обычные шорты и кофта, не рубиновая мантия, но я узнаю её тут же. «Племянница Верховного советника». На вид ей не больше двадцати, однако её дядя возрастом, очевидно, почти как императрица, раз почти так же силён, так что не могу теперь не задумываться, не обманчива ли и её внешность. Есть в её вездесущности что-то хищное, если задуматься.

— Уединённое ты нашёл место. Пожалуй, тебе тогда будет по душе и на крыше Великого Храма, загляни как-нибудь. Воздух там чище, а небо ярче. — Закат окрашивает её каштановые волосы переливающимся красным золотом, когда она неспешно, легко присаживается на землю рядом. — Ты Елисей, верно? Студент Лоретто Тэйен?

— Да. Ты?

Она лишь улыбается.

— Я глаза и уши этих мест. Как тебе у нас в Тик'але, нравится? Слышала, у тебя вышла, хм... размолвка с одним из других студентов. Подумала, тебе захочется с кем-нибудь поделиться. Выговориться? Может, нужна помощь в учёбе? Или есть проблемы с куратором, о которых стоит кому рассказать?

Любезно с её стороны предложить помощь. «Но откуда такой интерес к моему куратору?» Я всё ещё помню волнение на лице Лоретто во время их беседы в кафетерии. И если теперь я кому-то и доверяю меньше, чем Лоретто, то именно императорским советникам — и их родственникам. Может, она думает, что раз у Тэйен ни друзей, ни родных, чтобы делиться секретами, то что-нибудь тайное перепадёт мне, а значит, пора бы и выведать?

«Вот, значит, и всё? Теперь я часть шаманских игр за власть?»

— Нет, — отвечаю. — Никаких проблем. Лучше куратора не найти.

Племянница советника смотрит на меня долгое мгновение, её чуть раскосые глаза наполняются сомнениями.

— И всё же ты тут грустишь в одиночку, Елисей.

— Лицо у меня такое. Вечно выгляжу, будто грущу. Но мне вполне нравится быть одиночкой, спасибо.

— Учту. — Она отводит взгляд, поправляя прядь волос за ухом, но не уходит. Когда усаживалась под деревом рядом, вышло у неё непринуждённо, но теперь понимаю, что сидим мы слишком уж близко. Наши плечи почти соприкасаются.

Со своей любовью к личному пространству шаманы неустанно следят за дистанцией в общественных местах, и я по-прежнему ни разу не видел, чтобы кто-то в Тик'але хотя бы сидел бок о бок ближе расстояния вытянутой руки, не говоря уже об объятиях. И с тех пор, как я считаюсь шаманом, никто (помимо кулаков Валто и залечившего мой висок пальца Лоретто) и ко мне руки тянуть не смел — даже простокровные стражники.

Так что ведёт себя племянница Тихона... дерзко. «Как вообще полагается реагировать? Обидеться? Польститься? В обморок упасть?»

Четверть следующего часа мы сидим в напряжённой тишине.

Может, конечно, напрягаюсь лишь я, потому что незнакомка по-прежнему держит себя расслабленно и безмятежно, крутит локон волос на пальце и любуется просвечивающим из-за деревьев закатом, о чём-то думает. Или, ждёт, что заговорю я.

Но говорить я не хочу.

И вообще, надо бы отстраниться, чтобы никакой двусмысленности потом не возникло, но я не уверен, как это сделать, не привлекая внимания. Девушка-то красивая, стройная, сочная, круглолицая, со смуглой кожей и высокими скулами, и полагаю, я должен быть рад её обществу, — но красивые разумные люди редко находят меня достаточно интересным с первого взгляда да ещё и без меркантильной цели.

В конце концов, когда последние лучи солнца скрываются за Великим Храмом, обволакивая нас сумраком окончательно, племянница советника, не выдержав, подаётся вперёд, собираясь подняться на ноги.

— Что ж, мне, вероятно, пора, — говорит, тихо вздохнув. — Но если тебе потребуется любая помощь, в любое время... — Прежде чем встать, однако, она склоняется ко мне ещё ближе. — ...или с кем-нибудь поговорить захочется, или заскучаешь... — Её рука скользит по моему бедру. Будто бы случайно, ловя равновесие. Но ладонь её оказывается точно у того места, которое я предпочитаю оставлять без прикосновений, пусть даже случайных.

Все мои мышцы тут же напрягаются.

Без тени смущения карие глаза девушки встречаются с моими.

— Буду откровенна, Елисей, меня не привлекают отношения с конфетами и серенадами, понимаешь? — спрашивает она вдруг тоном таким сладким, словно в сахарный сироп окунули. Руку не убирает, лишь стискивает мою ногу у самого паха крепче. Наглее. — Зато у меня есть тёплая постель, которую я не прочь разделить с кем-нибудь, когда мне скучно, cariño*.

(*cariño — «детка, малыш, дорогуша» на испанском языке, на котором говорили предки-завоеватели Елисея.)

«Cariño? Детка? — Невольно пялюсь. Она что, только что пригласила меня... — Ого. Вот так просто?» — Сглатываю, оторопев.

Я догадывался, конечно, что шаманы беспринципны в душе и морально распущены, что недотрогами они себя, вероятно, чтят из соображений величавого статуса, не целомудрия, но... не знаю. Где тогда границы приличия? Если как знакомого по плечу похлопать при встрече — так фу, а чужака в постель пригласить — так когда мне скучно, я ни в чём себе не отказываю, cariño, а ты? «Нет, я в этом месте непременно свихнусь».

Подозреваю, будь на моём месте Кофи, он был бы сейчас в восторге от внепланового свидания, но я никак не нахожу малознакомых персон соблазнительными. Не могу расслабиться рядом с теми, кому не доверяю, и как следствие, о наслаждении речь и быть не может.

Кроме того, эта детка видит меня третий раз в жизни, а разговаривает так вообще в первый! Вдруг я ужасный человек?

«А может, ей плевать ужасный я или нет. Может, я в её глазах как экзотика — простокровка со способностями, диковина в зоопарке для развлечений».

Гнев приливает к щекам.

Не буду я ни чьим развлечением.

— Я предпочитаю спать один, — говорю сквозь зубы. И отдёргиваю ногу. Мои слова вместе с жестом выходят грубее, чем я представлял, и сахарная улыбка слетает с лица племянницы советника, обращаясь в нечто более-менее реальное. В кислую, растерянную обиду.

— Ох, прости. Не хотела тебя смущать. — Она наконец отстраняется, поднимается и быстро разворачивается, чтобы уйти. Так же внезапно, как появилась, и ничего о себе толком не рассказав. Невесть что выведав, собираясь улизнуть, точно кошка, и без какого бы там ни было прощального слова, из-за чего чувствую себя виноватым я. Но я ведь её не хотел оскорбить.

— А как мне тебя найти... — подаю голос ей вслед, пытаясь сгладить момент. — Если всё-таки заскучаю?

Когда она глядит на меня через плечо, улыбка вновь расцветает на её губах. Загадочная, самодовольная, но почти убаюкивающая своей изысканной томностью все мои подозрения. Это, наверное, как наблюдать за голодным ягуаром: боишься, не понимаешь, что у него в голове, но очень хочешь подружиться. Хочешь почувствовать свою исключительность, поверить, что зверь домашний, что он примет из твоих рук кусок мяса, а не оттяпает тебе конечность по локоть, учуяв, что ты и есть самое свежее мясо сам.

С всё той же убаюкивающе благосклонностью племянница советника говорит:

— Спроси Мариселу, Елисей. Я занимаю не последнее место в Тик'але, так что любой стражник знает, где мои покои. — Её глаза мерцают во мраке. — Потому что мои покои всегда стерегут, разумеется.

༄༄༄

Похоже, Вселенная не желает, чтобы я сегодня обрёл душевный покой, раз куда ни пойду, всюду либо узнаю что-то проблематичное, либо встречаю кого-то проблематичного.

Ночь уже укрывает своей непроглядной вуалью мир, когда я возвращаюсь в Студенческий дом, и к моему облегчению, здесь никто не пытается пригласить меня к себе в постель. В общей гостиной пусто.

«Я занимаю не последнее место в Тик'але», — раздаются эхом в голове слова Мариселы, пока я направляюсь в свою комнату. Что она имела в виду? Хотела очаровать интригой? Или должность её дяди при дворе и её тоже влиятельной делает?

Может, тогда она могла бы стать моим союзником в городе, полном двуличных шаманов. Конечно, она тоже шаман, но никто ведь не выживает в одиночку, а мне и правда нужен друг в этом обществе, чтобы хотя бы притвориться, будто я вписываюсь; Марисела, вероятно, самый сговорчивый вариант. И я мог бы использовать её — выведать у неё придворные тайны.

«Но если я позволю ей воспользоваться мной, чтобы в свою очередь воспользоваться ею... продам, получается, себя как шлюха, которой Валто меня нарекал?»

Подходя к двери своей комнаты, на этот раз я не слышу по ту сторону никаких звуков. Выходит, Валто оказался достаточно сообразителен, чтобы не испытывать судьбу в поединке со мной и настольной лампой.

Немного расслабившись, я распахиваю дверь и вхожу, не включая свет и расстёгивая на ходу рубаху, вяло размышляя, достаточно ли сильно устал, чтобы отложить холодный душ и все проблемы на завтра. «Остальные же утром всё равно разойдутся по занятиям со своими кураторами, и ванная будет в моём распоряжении, так что... да», — с этой мыслью иду на ощупь по темноте, ища книгу, что оставил на кровати, чтобы убрать. Завалиться и дрыхнуть.

Вместо книги, однако, ладонь наталкивается на что-то влажное, что мерзко размазывается по пальцам. Я отдёргиваю руку, машинально тут же вытирая её о рубаху, а когда глаза наконец чуть привыкают ко тьме, замечаю, что что бы тут ни разлили, оно поблёскивает и на полу под ногами.

Моя первая всполошённая мысль: аура. Что, если Валто решил мне отомстить и расплескал её всюду, чтобы обвинить меня утром в устроенном бардаке?

Однако аура бы меня обожгла. А боли я не чувствую. «Если он тут нассал...»

Озлившись, зажигаю свет. И замираю, потому что перед глазами вдруг всё багровеет. Ужас сводит желудок до тошноты, заставляя застыть и оцепенеть, когда я понимаю, что густо-красная кровь перепачкала и пол, и одеяло, и — тело, распластавшееся на кровати в неестественной для живого позе.

Валто.

Мёртв.