Странно оказаться в месте, о существовании которого знал всегда, но частью которого себя не считал никогда. Это словно чужая жизнь. Сновидение, ставшее зыбкой явью. Вроде знаю, что могу проснуться в любой момент — в моём случае вернуться домой, — только... вспоминаю, что не могу.

Втянув голову в плечи, невольно стараюсь шагать потише по тик'альским подметённым улочкам, меж идеальных цветочных клумб и под висящими на балконах аурными фонариками из разноцветного стекла, блики которых раскрашивают стены храмов.

Всё вокруг столь безупречно, будто и правда сон. Ни единого скола на каменной плитке под ногами, ни единой травинки, выбившейся из подстриженных газонов, и даже сладковатый аромат бутонов столь равномерно наполняет улицу, точно освежителем, пробежав, пшикнули на каждом углу, что тошнит.

Воздух прохладен, но неподвижен. Тени окутывают храмы плавно, но до неприличия симметрично. А тишину не тревожат даже чужие голоса...

Красиво, спокойно, волшебно.

Но неуютно.

Обман.

Может, в этом заключаются и тюремные муки? Не в том, что ты заперт, а в том, что смотришь по сторонам и веришь, что это не так — а потом твою веру грубо отнимают и, как сорванный цветок, топчут.

Я вспоминаю свою комнату дома, теперь одиноко пустующую без меня; думаю о рубашке с оторванной пуговицей, которую оставил на кровати, чтобы починить, когда вернусь, и так и не вернулся... О мамином голосе, кричащем бодро, безапелляционно, приглашающем всех нас на ужин примерно в этот же час каждый вечер. О бесконечных пошлых шуточках Кофи и Арьане, закатывающей глаза в ответ, когда все мы собираемся за столом.

Интересно, сегодня за ужином мой стул пустовал? Или туда Ола уселась? Вечно эта малявка пыталась его занять, так как, видите ли, её стул скрипит. «Нечего было на нём качаться, он бы и не скрипел».

Все эти мелкие глупости о родных, детали, которые я раньше никогда не ценил, теперь, кажется, остаются единственным, что по-прежнему важно. Они наполняют мою одинокую прогулку смыслом, пока я плетусь по холодной дороге неизвестно куда.

Почти что ощущаю на плечах заботливое тепло мягкого одеяла, пропахшего, как весь дом после ужина, жареной курочкой, слышу шорохи, доносящиеся из других комнат перед тем, как все засыпают... В том доме меня любят, я нужен там.

За углом разливается чей-то смех, пугая меня и разбивая видение. Вздрогнув, я замираю в полушаге и вновь оказываюсь в промозглом, враждебном Тик'але, на незнакомой мне территории, где я никто, просто лишняя тень. Парочка шаманов проходит мимо, не обращая на меня никакого внимания, и опять тишина. Я один. Одеяла нет.

Дома нет.

«Ненавижу». — Со вздохом поёжившись, засовываю кулаки в карманы и иду дальше.

Мысли о доме всё ещё вертятся в голове, такие досягаемые, такие близкие. Не считая поездок с отцом в Сент-Дактальон, я никогда прежде не уходил так надолго из дома, и кажется, будто и теперь могу вот так топать и топать по этой окаймлённой пахучими цветами дорожке, до самого её конца, потом выйти за ворота и отправиться домой. Выбраться из сновидения.

А потом я напоминаю себе, что не могу. Что меня поймали и коварством вынудили остаться, и осознаю, что Тик'аль вовсе не сон — попытаюсь выбраться и скорее всего накликаю на себя смерть за считаные минуты.

И, что самое ужасное, чем дольше я прокручиваю любимые воспоминания в голове, тем плотнее, похоже, мой разум закрывает ведущую к этим воспоминаниям дверцу. Обращает их в плоские картинки, бледнеющие и искривляющиеся как в плохом зеркале. Это как повторять одно и то же слово раз за разом, пока оно и вовсе не потеряет смысл.

И вот уже не реальность, а мои воспоминания кажутся миражом — эфемерным, далёким, бессмысленным и безликим, и дома там за воротами не существует, и семьи нет...

Что, если я теперь навсегда останусь в этом ночном кошмаре?

«Ненавижу шаманов. Все мои беды из-за них».

༄༄༄

Как и всё в Тик'але, кафетерий расположен в старинном здании, которое однажды было храмом: с массивными белыми колоннами, огромным основным залом с барельефами — изображающими то ли драконов, то ли колдовских сущностей — на стенах, а также террасой, обращённой к пышной оранжерее.

Бывшее святилище Ицамна, бога-покровителя даров и яств, шаманы ныне, похоже, превратили в очередную попытку сохранить своё былое величие, совместив его с современными нуждами, где куда важнее вкусно поесть, чем помолиться. «Набиваешь желудок и, глазея на высоченные потолки, тешишь себя иллюзиями о том, что делаешь это с неким исключительным правом».

С другой стороны, что тут ещё делать? Молиться некому, боги даже в легендах в наш мир не ходят давно. Да и зачем они нам, если у нас есть единственная и неповторимая императрица Иш-Чель из крови и плоти — якобы прямая наследница некогда самой могущественной шаманской богини Иш-Чель, великодушно оставившей нам частичку себя в наместнице-правнучке? Бред, конечно.

Разумных богов точно нет, раз в современном обществе творится столько бесчинства, хотя какие-то извращённые ду́хи иметься должны, иначе откуда берётся аура?

Вот бы только признался тут кто, императрица и впрямь живёт, как говорят, в мире аурных духов, следит за нами оттуда и возвращается лишь на праздники и важные даты? Должно быть, сильная ведьма. Слабую к себе те вряд ли пустят...

«И очень надеюсь, что ей оттуда меня не видно».

По сравнению с Великим Храмом, где помещается почти тысяча живущих там шаманов, кафетерий не столь грандиозен, разве что просторен. И как Гвен и обещала, несмотря на поздний час, столы тут ломятся от разных блюд кухонь со всего земного шара. «Не уверен, что вообще в жизни столько еды видел», — рот снова наполняется слюной.

Позабыв на время гложущую сердце тоску по дому и сунув альгвасилу у входа под нос свой браслет в качестве пропуска, я спешу ужинать.

Никто на меня не смотрит, пока я расхаживаю вдоль всей этой выставки, набирая креветок, запечённых с бананами и имбирём, парочку стейков с соусом чимичурри*, разных салатов с манго и сладкой картошкой, сырных лепёшек, какао-конфет...** Столько, сколько умещается на тарелке. Захватит бутылку ананасовой газировки, затем отправляюсь к неприметному столику на углу террасы, подальше ото всех.

((*чимичурри — соус из оливкового масла, чеснока, перца, красного винного уксуса, орегано и других трав))

((**Будем надеяться, Елю после такого разнообразия не стошнит...))

Единственный укоризненный взгляд на себе ловлю лишь от костлявого, седого шамана, который тащит под мышкой живую курицу.

«Спас её с кухни, что ли? — думаю, но не осмеливаюсь спросить, когда он, задрав нос, марширует мимо меня со своей непоседливой птицей. — Зачем? Башку свернуть для ритуала? Тогда и не спас вовсе».

Однако только теперь я замечаю, что у меня одного на тарелке целая пирамида. Остальные неприхотливо берут буквально на пару жевков.

«Алчность старомодна», — вспоминаю свою же мысль, пришедшую в голову, когда я увидел Лореттовы апартаменты. Хотя как иначе? Люди ведь запасаются едой, когда знают, что завтра могут её не найти, зарабатывают побольше аурных монет, когда боятся остаться в нищете — когда состояние становится достижением, которым есть право хвастаться.

А если ты шаман, которому еда сервирована день и ночь, маг, способный по мановению руки призвать столько ауры, сколько пожелаешь, похвастаться — значит удержаться, не захапав всё и сразу. Уважают тех, кто трудится, а для шамана труд — выглядеть скромным и бескорыстным при возможности беспробудно пировать.

«Может, и Лоретто сейчас гордится тем, что тот нож не оказался у меня между рёбер при первой же нашей встрече? — мысль необычная, раздражающая. — Гордится, что мне бескорыстно дозволено жить?»

Лёгкие жжёт от негодования. Обиженно шаркая ногами, я подхожу к столику и плюхаюсь за него, поставив перед собой свою переполненную тарелку. «Моя семья работает сутками напролёт, чтобы заработать на жизнь! А эти шаманские твари тут не знают уже, на что потратить свои богатства и противоестественно долгие, избалованные жизни? Таскают куриц в качестве аксессуаров?» — Руки чешутся устроить погром и сломать что-нибудь в этой скромно помпезной обители.

Но нельзя мне больше испытывать удачу своими выходками, так что — заедаю обиду. «Сожру всё, что есть. Мне не стыдно».

Не могу не согласиться, однако, что еда тут и впрямь хороша.

И еда остаётся самым запоминающимся событием последующих трёх недель моей жизни.

༄༄༄

Никаких новостей от Кайла с Кофи.

Никаких учителей.

Остальные студенты не заинтересованы больше в общении со мной, да и мне они не особо по душе, а мой куратор так вообще не показывается. Поначалу это даже радует, а потом... пугает. Когда кто-то долго держится в стороне, то наверняка замышляет что-то недоброе, верно?

Я провожу дни, бродя по тик'альским улочкам и аллеям, отгоняя комаров от лица и краснея под солнцем. Жду вестей от Кайла, занимаю себя составлением ментальных карт и планов шаманского города, слушаю местные сплетни. Пытаюсь выведать секреты, но — увы — как и люди в Кабракане, шаманы болтают о всякой чепухе вроде моды, изменяющих своим супругам соседях и работе. Или же о магии, в которой я ни черта не смыслю, так что слова их звучат как тарабарщина для моих ушей.

В первые дни чувствую себя не в своей тарелке, ожидаю подвоха, постоянно оглядываюсь, гуляя так беспрепятственно по местам, которых избегал как огня всю свою жизнь, но потом паранойя проходит.

— Они думают, я один из них, — напоминаю себе.

И начинаю понемногу скучать.

Когда солнце печёт совсем нещадно, чтобы не лежать и не страдать в собственных мыслях, скрываюсь в Шаманской библиотеке. Она расположена на подземном этаже, под Великим Храмом, и просто огромная. Требуется не меньше часа, чтобы хотя бы пройти от одного конца храма до другого, не говоря уж о всех коридорах и корпусах, так что библиотека должна быть не меньше.

К тому же, тут явно замешано колдовство, чтобы расширять пространство, потому что полки стоят кольцами, которые постепенно увеличиваются в диаметре, как на срезе ствола дерева, и уходят так далеко, как только позволяют видеть глаза. Город из книг! Простокровным не дозволено заходить дальше стойки ресепшна у самого маленького книжного кольца в центре, куда и ведёт лестница от входа и где можно заказать книги — и то не все, — но мой студенческий браслет творит чудеса.

Набрав ещё несколько учебников по истории, чтобы сойти за прилежного ученика, отыскав томик по языку жестов — научиться понимать Ялин не помешает — и потрёпанную книжицу по старым часовым механизмам, я забираю всё с собой.

Было б у меня моё аурное кольцо, я бы, конечно, мог просто отзеркалить все общедоступные книги в самопишущийся свиток из виртуальной магической базы подобно тому, как простокровки из Большого мира делают на компьютерах с интернетом, но теперь приходится по старинке таскать макулатуру.

И всё же, есть что-то романтичное в этих пожухлых бумажках. Осязаемость слов на страницах. Убаюкивающая монотонность перелистываемых страниц...

* * *

Поставив перед собой на столике в кафетерии очередным утром раскрытую книгу, — прячась за ней, — я в который раз разбираю карманные часы прадеда в надежде убить время и починить изношенный механизм.

Зря.

Пусть перебирание шестерёнок и успокаивает, сколько бы я ни пытался эти часы починить, они каждый раз останавливаются через минуту-другую, как застывшее сердце. Хотелось бы мне иметь возможность просто поговорить с прадедушкой и узнать, что не так... Но даже магия не способна поведать ныне мне его мысли.

Итак, три недели в Тик'але проходят без новостей.

«Каковы шансы того, что шаманы про меня забыли? — размышляю я, сидя опять в интровертном углу кафетерия, глядя, как местный народ стекается на завтрак. Утренняя прохлада наполняет террасу, и свежий ветерок приятно треплет волосы. — Может, спросить? Может, я и домой уже могу уйти?»

Но если я спрошу, про меня ведь тут же вспомнят.

Тревожно это — не понимать, чего ждать. Когда ма с папой долгое время сидели молча, обычно это означало, что вот-вот начнётся новый скандал, причём чем дольше затягивалось молчание, тем хуже скандал намечался. А там ведь недалеко и самому попасть под их горячую руку, а тогда подзатыльников и унизительных слов в свой адрес не счесть.

Теперь же, чем меньше я слышу о Лоретто, тем сильнее хочется что-то выведать, как бы ни была мне эта окаянная шаманская рожа противна. Это же как затишье перед бурей! Когда видишь опасность — когда бежишь от неё, — точно знаешь, что это за опасность и куда бежать, а когда ничего не остаётся как ждать... к чему мне готовиться?

Вновь собрав шестерёнки, я слышу, как часы делают тик-тик-тик, но прежде чем успею хотя бы улыбнуться, они встают.

Психанув, убираю часы в сторону.

Ещё раз окинув взглядом толпу в зале, я тянусь было к кружке мате*, но внезапно замечаю знакомое лицо: девушку, которую уже видел в вестибюле Великого Храма, когда меня сюда только привели.

((*мате — чай из листьев Падуба, имеет сладковатый вкус с лёгкой горчинкой))

Я не встречал никого из членов Совета в кафетерии и оттого решил, они мнят о себе слишком много, чтобы даже делить столы с рядовыми шаманами, но сейчас, наблюдая за этой особой, понимаю, что её черты отдалённо напоминают внешность Верховного советника Тихона Аргироса. Те же глубоко посаженные глаза, тот нос с лёгкой горбинкой... Может, она его дочь? «Или, скорее, племянница». Неудивительно тогда, что она расхаживает всюду так уверенно.

На ней снова рубиново-красная мантия, и цвет привлекает издалека. Когда же она ловит на себе мой взгляд через шумный зал, то улыбается — почти что приглашение пойти поздороваться.

Её улыбка и её внимание — первые, что я получаю за три недели, и я с удивлением обнаруживаю, что чувствовал себя куда более забытым и ненужным, чем думал. Что-то обнадёживающе тёплое, до робости благодарное пробуждается внутри. Может, не все шаманы такие уж подлые? Может, я отыскал того единственного, который способен на дружелюбие и взаимопонимание, и готов будет помочь мне отсюда выбраться?

Однако пока я спорю сам с собой, раздумывая, достаточно ли отчаялся, чтобы попытаться с ней заговорить, другой знакомый шаман появляется в зале.

«Лоретто Тэйен».

Пульс учащается, припоминая лезвие ножа, прижатое к моему горлу, однако Тэйен не замечает меня в уголке и шагает прямиком к накрытым столам.

Так называемый куратор идёт одиночкой, ни с кем не беседует, на все вопросы тех, кто пытается завести разговор, даёт краткие ответы и ускользает, не оборачиваясь.

В отличие от племянницы советника, Лоретто — несмотря на свою всю ту же безупречную лазурно-голубую мантию — каким-то невероятным образом умудряется оставаться в тени. Ничего будто бы не привлекает внимания, и Тэйен движется между столиков словно бриз, бесшумно, лихо, неуловимо.

Вдруг, точно две слетевшие с пружин шестерёнки, девушка в красном и Лоретто сталкиваются. Не могу определить точно, случайно ли или нарочно кто-то из них встал на пути у другого, но теперь они лицом к лицу.

И стоят слишком близко, чтобы назвать это учтивой дистанцией.

Через весь зал я, затаив дыхание, наблюдаю, как они обмениваются несколькими фразами. Рубиновая девушка что-то спрашивает, и Лоретто кивает. Она спрашивает что-то ещё, и Лоретто качает головой. Я бы подумал, они делятся новостями, но потом девушка поворачивает голову, чтобы посмотреть в мою сторону... «Нет, прямо на меня», — я сглатываю. Выражение её лица непроницаемо, но её внезапный интерес к моей персоне вызывает нервную дрожь, метнувшуюся змейкой по позвоночнику.

«Обо мне не забыли».

Лоретто в мою сторону не смотрит, однако следующий ответ моего куратора явно оставляет племянницу советника недовольной. Полным раздражения взмахом руки она откидывает за плечо прядь своих густых, тёмных волос, сегодня не заплетённых в косы, затем снова на меня смотрит — снова мне улыбается, будто я не заслуживаю её раздражения, — а затем шагает прочь, бросив Лоретто на том же месте.

Проходит минута, Тэйен всё стоит неподвижно. Точно оглушили. Ни следа от прежней неуловимой грации. Порыв любопытства подстрекает меня подойти и спросить, что произошло, но я приказываю себе остаться сидеть. Чем тише обманщик вроде меня будет себя вести, тем лучше.

В конце концов, Лоретто медленно поворачивает голову, и наши взгляды пересекаются. Некая новая эмоция блестит у куратора в глазах, что-то, что заставляет меня забыть все свои порывы, лишив дара речи, потому что ничего подобного в до этого дерзком взоре у Тэйен увидеть я не ожидал. Смятение? Огорчение? Страх?! «Что могло напугать шамана?»

Эмоция яркая и тяжёлая, и я почти что чувствую, как она завязывается узлом у Лоретто в животе.

Мгновение, и она меркнет, превращаясь в плохо замаскированное равнодушие.

Тэйен разворачивается и исчезает в толпе.