— Я Монтехо, и я у твоих ног, Ло. Во всех смыслах — если захочешь. Отомстить у тебя получилось, хорошо. Но что дальше?

Тяжесть тишины, повисшей в зале склада после моих слов, угнетает.

Лоретто долго не двигается, будто опять оцепенев, как бывает в моменты душевной опасности. Чувствую, как Тэйенова рука, напрягшись под прикоснувшейся моей, крепче сжимает пуговицу на куртке. Вижу, как во взгляде куратора, устремлённом в пустоту, пирует такая же мертвенная опустошённость...

Мне становится некомфортно, тревога больно сжимает что-то в груди. Начинаю переживать, что поступил опрометчиво, поспешил с вопросом. В конце концов, от любви до ненависти — один шаг, а от ненависти до любви — тысяча. Может, после сегодняшнего рассказа и всех воспоминаний о прошлом в сознании Ло заново ожили и былые кошмары? Может, мои пальцы, моё тепло, сама моя близость стали противны?

И сидя на этом грязном, промозглом полу, взаперти, в углу перед заслонившим выход Монтехо, Ло снова ощущает себя словно в рабстве?

«Но поможет ли, если я просто молча сейчас уйду и оставлю Лоретто ненадолго в покое?»

Однако до того, как успею принять новое решение, Тэйенов взгляд фокусируется. Куратор поднимает глаза и смотрит на меня, но совсем не как на врага, а... как на умственно отсталого. Изумлённо, раздражённо, немного жалостливо. Не то снисходительность, не то пренебрежение собирается в уголках Лореттовых сжавшихся, пересохших губ.

— Что дальше? — парадируя меня, сварливым эхом отзывается наконец куратор. Выдёргивает руку из-под моей и отстраняется, будто Монтехо у ног — так себе достижение. — Ничего, Еля. В моей истории все мертвы, в твоей — все скоро погибнут. Не никакого дальше, это конец. Ты хотел услышать от меня правду, вот и услышал. Ты проиграл на сей раз, Монтехо, ничего больше от тебя не зависит. Так что на этом всё. Сказкам свойственно заканчиваться, неужели ма тебе не рассказывала? Теперь можешь идти спать или есть, или, коли желаешь, плакать. А меня... оставь здесь.

— А если я не хочу оставлять тебя здесь?

Тэйен не отвечает. Я жду, но куратор лишь продолжает прожигать меня непостижимым взглядом своих чёрных глаз.

На стыке стен за Ло огромная тень от стоящего рядом со мной фонаря, которая жутковато трепещет от каждого Лореттова вздоха словно потусторонние, сотканные из мрака крылья. А из-за того, что Лореттов опухший глаз так и не распахивается полностью, кажется, что учитель смотрит на меня с хитрым прищуром. Точно ухмыляясь над тем, что я остался по-прежнему идиотом, не смыслящим ничего в этой жизни и ко всему прочему отказывающимся бежать от своего смертоносного бога.

— Твоего мнения я не спрашиваю, — в итоге говорит Лоретто, высокомерно и грубо, выговаривая каждую букву. — Я не хочу тебя видеть. Мне на тебя плевать. Ты мне больше не нужен. Уходи, ты сделал всё, что от тебя требовалось, юный Монтехо.

Но я не двигаюсь. Вместо тревоги возмущение на этот раз обжигает мне сердце. Едкое возмущение — реакция на Тэйеново извечное злопыхательство, проявляющееся каждый раз, когда что-то идёт не по плану! Неужели Ло думает, я расстроюсь и плаксиво уйду, бросив всё, чего таким трудом добивался? Испугаюсь шамана? Куплюсь на эту дешёвую, вымученную циничность? Это сработало однажды в разбитой башне в грозу, это почти сработало в ссоре, где были замешаны наволочки и кольца, но третий раз? Нет, я не отступлю.

Наверное, я и впрямь инфантильный — живу в своих грёзах, верю в мир во всём мире и вечно додумываю то, чего нет. Но с другой стороны, что ещё мне остаётся, если каждый, как оказалось, мне врёт и от меня что-то скрывает? Я не могу идти вперёд вслепую, а развернуться назад — как сдаться.

Да, я выдумал крылья из мрака. Насочинял любовь до гроба. Да, куратор не любит так же безусловно и исступлённо меня в ответ, однако равнодушие — последние, что найдётся в Лореттовой душе мне в отклик.

«Так что пока я дышу, за свои грёзы не перестану бороться».

— И что же от меня требовалось? — интересуюсь я, мятежно складывая руки на груди. Сверлю куратор взглядом в отместку.

Выходит мой взор явно не так убедительно, потому что Ло лишь небрежно ведёт плечами, когда говорит:

— Доверие. Смелость. Дурость. Давать Тому выбор было ошибкой с моей стороны, Еля, но с тобой все ошибки учтены. Поэтому ты стал моим учеником, а не просто другом. Поэтому узнал не только о магии, но и о боли, которая на протяжении всей истории становилась её ценой. И научился ты у меня в первую очередь не колдовать, а сражаться.

Помедлив, Ло упирается спиной в стену, утомлённо скисает и вздыхает, будто вот, опять приходится объяснять очевидное. Добавляет:

— Ну сам посуди. Ты больше не тот наивный щенок, который разрешал брату собой потакать. Ты не позволишь Кайлу посадить тебя под замок и морить голодом, как позволил Адану Том. Не станешь сомневаться в своём здравомыслии, даже если весь мир против тебя ополчится. Ты будешь мстить. Требовать справедливости. Как ни глянь, ты отныне бьёшься за мои принципы. Так что бери меня в плен хоть сотню раз, истязай, убивай, — я всё равно побеждаю.

— Каким образом? — не сдаюсь я.

— А каким нет? — огрызается Тэйен. Кривит рот, но улыбка больше напоминает гримасу. — Если ты признаешься родным, что оказался шаманом, это морально их уничтожит. Утаишь правду, и жизнь с одинокой тайной уничтожит тебя самого изнутри. А так как ты неотъемлемая часть своего гнилого семейства, твои родные в любом случае окажутся сломлены при виде того, как страдаешь ты. Ваша жизнь будет хуже смерти, а смерть тогда долго ждать себя не заставит. Чуешь, мне даже больше не нужно вас, Монтехо, калечить, чтобы со свету сжить, разве не чудно?

— Но...

— Но если ты попытаешься всё объяснить? О, никто не поверит, что ты научился призывать ауру, потому что в наши дни никто в это не верит, верно. Народ так долго, старательно рыл яму между ведьмами и простокровками, что наконец получилось. Увидев колдующего тебя, все подумают только одно: праведники Монтехо стали ядом, с которым боролись! Зря воевали, пали! Твои люди возненавидят самих себя, осознав, что не заметили, как среди них зародились те, кого они столь искренне презирали. Вот тебе и равенство. О нём ты мечтал, не так ли?

Порез, оставленный ножом Кайла, тянется на шее Ло ниткой запёкшейся, тёмной крови, когда куратор задирает подбородок, чтобы продемонстрировать мне свой серебряный ошейник. Громоздкий, толстый обруч, в котором тонкая шея Ло выглядит ещё более уязвимой.

Лоретто, однако, это не смущает.

— А что касается меня, мне не впервой оказываться на поводке, — говорит Тэйен, без особого энтузиазма щупая пальцами серебро. — Уже даже скучно, как будто очередной понедельник... Да и магия мне всё равно не нужна, не в ней моё преимущество. Моё преимущество в знаниях, Елисей. Знания позволяли мне выживать, и эти же знания тебя уничтожат.

«У Ло и впрямь всё продумано наперёд, — против воли начинает продираться на поверхность моего сознания безысходная мысль. — Настолько продуманно, что по идее в сердце куратора не может остаться ничего живого и способного сострадать после бесчисленных лет, потраченных сугубо на планирование мести. Жажда расплаты должна была выесть всё доброе из души».

Но правда дело в жажде расплаты?

— А если бы я не попался с ворованной аурой тогда? — спрашиваю, опять растирая во фрустрации шею. Хочется не думать, лишь встать и размять затёкшие ноги, согреться, а не зябнуть на каменном полу, но что-то мне подсказывает, что если я шевельнусь слишком резко, Тэйен воспримет это как безоговорочную победу и разговор будет кончен. «А я не закончил».

Лоретто качает головой, косо обрубленные кончики волосы колышутся из стороны в сторону.

— Попался бы наверняка, — чеканит в ответ. — Горсть аурок, которую мне пришлось заплатить малолетке, который, как последний дурак, пытался украсть твой же велосипед у тебя перед носом, помнишь? Он бы голову расшиб, но накраденное из тебя вытряс. Соглашусь, отчасти жаль. В запасном варианте у меня был на примете восхитительный куст роз. Твоё невинное личико их шипы расцарапали бы похлеще, чем сегодняшний хаос.

Нахмурившись, я вспоминаю злосчастный день, с которого всё началось. Получается, у Ло было уготовано для меня не только место в Тик'але, но и мой арест? Даже там я не по своей глупости облажался? Мудрёно.

Тут же в голове всплывает и другой момент того дня: тень, которую я видел в руинах башни, когда после кражи выбирался из шаманского города с Кофи. Я гадал тогда, силуэт ли это от отражения облаков или призрак, за мной следящий?

Ни то, ни другое.

Там был куратор.

«Мы с Лоретто в тот день были так, так близко друг к другу, буквально рукой подать, и я не догадывался», — это одновременно будоражит и ошеломляет. Моя судьба уже в тот момент была предрешена и написана. Что для меня загадка — для Ло скрытый умысел. Для одного божественная провидение — для другого заурядная схема действий.

Будущий учитель высматривал свою жертву целую ночь накануне. «Поэтому знал, когда я прокрадусь к шаманам за аурой, где спрячу велик... Поэтому был таким невыспавшимся при встрече со мной, таким вдвойне нервным».

А если бы всё же не удалось меня поймать, то у Ло, очевидно, имелась и другая задумка: книги в Шаманской библиотеке. Зачем куратор вечно таскался со странной литературой? Там многозначительно поглядывал на Мариселов тайник, в котором она заперла книги, где магия объясняется с точки зрения науки?

Не вышло б сделать из Монтехо шамана, куратор бы просто раскрыл секрет магии всем — сделал бы колдуном каждого. Это ведь та же месть, верно? Монтехо, ратующие поколениями за мир без шаманов, в котором шаманами враз становятся все. Не такой приятный вариант для расплаты, конечно, не личный, без горя глаза в глаза, но всё равно очень результативный.

— Мы не созданы друг для друга, тут ты ошибся. Ты создан для меня, — констатирует Лоретто. Перестав ощупывать ошейник, сидит вновь неподвижно и улыбается почти безжизненно. — Ты был рождён и воспитан, чтобы стать моим врагом, Елисей. Испытать мою боль и мой гнев. Заплатить за моё отчаяние. Был создан неудачником и изгоем. Настоящая война всегда разворачивалась у тебя за спиной, и ты ни разу её не видел. Делал лишь то ничтожное, что нужно другим — бегал хвостиком сначала за Кайлом, потом за мной, создавал шум, но не реальные проблемы.

Тоскливо хмыкнув, Ло спрашивает:

— Но ты же взаправду не рассчитывал, что один окажешься прозорливее вековых шаманов, революции и всего мира, правда? Что всё предвидишь и всех спасёшь? История твоя не о великом мятеже, а лишь об очередном глупо разбитом сердце.

Пока Тэйен говорит, хоть лицо и невозмутимо, во взоре, устремлённом на меня, начинает мерцать тот зловещий, недобрый блеск, с каким меня встретили сегодня на пороге этого зала. Медленно набирая силу, как готовящийся к пиру хищник, этот блеск пришпиливает к земле и гипнотизирует, если не сводить глаз. С Ло всегда так. Это не магия и не фантазия, а простая эмоция, думаю. Гнев? Страх? Затаённое предвкушение? Что-то подобное, пожалуй, испытываешь, если стоишь перед несущимся на тебя смерчем. Ничего в этот миг нет, только смерч — который сносит всех на своём пути и вот-вот до тебя доберётся. Только парализующая глубина бездонных, знающих меня от и до глаз Лоретто. Прятаться негде. Отвернуться сил нет.

Это взгляд, который я лицезрел сотни раз, но всё равно каждый раз поражаюсь как впервые при виде подобной силы.

«А это она и есть, истинная Лореттова сила, — только и думаю вместо того, чтобы спорить. — Безупречная маска. Отказавшаяся от страха и боли броня. Ни рабский ошейник, ни раны её власти не умаляют. Это ненависть, взращиваемая столетиями, которая до конца не угаснет никогда. Мне её не одолеть, а значит... можно лишь подыграть. Плыть по ветру».

— Ты покроешь весь мир кровавыми реками, точно как однажды сделал Эрнандо, — продолжает действовать мне на нервы Тэйен, растягивая слова как похоронную песню. — Но на сей раз прольёшь кровь ради магии. Ради меня. Перечеркнёшь достижения предков против собственной воли. Ты моё оружие, Елисей, хочешь ты этого или нет. Ничего, помимо ненависти, впредь не существует.

Сердце у меня начинает стучать чаще. Лореттовы глаза сверкают, фонарь дребезжит, мысли в голове носятся по кругу, но чего-то самого важного никак не находят. Всё в словах куратора логично и праведно, все эмоции глубоки и темны, но что-то не так.

— Не почувствовал что-то я вражды, когда мы спали в одной постели, — бормочу себе под нос тихо.

Но мы сидим близко друг к другу, и Ло слышит мои слова.

— Это была вынужденная мера, — опять не теряясь, как заготовленную реплику, выдаёт Тэйен. — Притворись я твоим верным другом с первого дня знакомства, ты бы заподозрил неладное. Откажись я подогревать твои чувства потом, ты бы снова от меня отдалился. И вообще не доверился бы мне, не откройся в первую очередь тебе я. Искренние чувства хрупки, они... распознают фальшь.

Фальшь...

Смерч...

Искренние чувства...

«Броня».

«Ты только что сам себя выдал, куратор». Кое-что ещё есть в словах Лоретто, что-то то самое, хрупкое. Пробоина в броне, трещина в маске.

Вот, чего мне не хватало, вот, что не так.

Праздная бесстрастность, с которой Тэйен сейчас от меня отчуждается, — это ведь то самое поведение, с которым куратор обращался ко мне изначально при знакомстве, с которым обычно ведёт светские беседы с Мариселой и здоровается с назойливыми прохожими. Эта идеальная, бесчувственная осанка, неподвижная поза, стеклянный взгляд, — тактика, которой Ло удалось овладеть безупречно, с помощью которой удалось выживать.

Боязно ошибиться, конечно, но...

— Но твой план на тот момент уже работал, Ло. Я уже был шаманом, уже тебе доверял, уже готов был за тебя жизнь отдать. — «До сих пор готов». — Наши отношения бы ничего не изменили.

— Нет, откажись я тебе отдаться, ты бы потерял ко мне интерес. Перестал бы меня слушаться.

— Да неужели? — Я сужаю глаза. Моргнув, куратор от меня отворачивается. Смерч стихает. — Ты правда столь низкого мнения обо мне? Считаешь, интерес для меня приравнивается к ласке?

Ло меня игнорирует.

А у меня будто второе дыхание открылось.

— Если я и впрямь для тебя лишь оружие, Ло, — завожу я, подаваясь вперёд и повышая голос, — инструмент для мести, игрушка, то зачем ты тут битый час передо мной распинаешься, а? Оправдываешься? Так рьяно доказываешь своё безразличие? Повторяешь мне по сто раз о том, что я больше не нужен? Если дело было лишь в мести, тебе следовало выйти сегодня на площадь у всех на глазах и заставить меня использовать магию. Обмазать меня аурой с ног до головы, закидать серебром... Но никак не пытаться сбежать, а потом поступаться гордостью и сдаваться в плен, чтобы покрыть мои тайны. Тебе не нужно было со мной целоваться, делить покои, связывать свою удачу заговором Ил'лы с моей. Даже рисковать своей репутацией и выходить в свет, где тебя так глупо рассекретили, Первокровная, ради меня не стоило!

Когда ответа так и не получаю, я подталкиваю фонарь, который куратор недавно отпихнул, вновь ближе к нам.

Ло тут же поднимает ворот куртки, пряча от меня лицо.

«Нет, ну это уже совсем по-детски, — стискиваю зубы я, рассердившись. — Мне опять с тобою ругаться?»

— И если тебе плевать на меня, с чего вдруг ревновать меня к Кайлу? — Это мой последний козырь. — Не из страха ли, что я выберу его, тебе сегодня вздумалось меня бросить в разгар сражения, м? Не из-за мысли, что месть и впрямь удастся, а тогда я тебя возненавижу и ты вновь всё потеряешь, но уже по своей вине? Тебе всегда проще уйти, чем признать слабость, Ло. Ты так выживаешь, я знаю, но ты обещал, что не сбежишь от меня, куратор! Обещал! Помнишь? — Не знаю, хочется ли мне от этих слов рыдать или драться, право. — А если я для тебя и впрямь лишь оружие, то ладно, согласен. Но и ты тогда тоже моё. Оружие.

Из всех моих слов Тэйен после долгого молчания выбирает последние, самые безобидные:

— Я не сражаюсь за твои принципы, — ворчит глухо.

— Нет? А что ты делаешь? Думаешь, наши цели такие уж разные? Знаешь, раз тебе удалось чему-то меня научить, но и мне удалось что-то. Я что-то в тебе сломал, Ло. Растопил, может. Ты говоришь, что караешь мою семью? В этом работа всей твоей жизни? Но если ты уничтожишь мои надежды, то уничтожишь и свои тоже. Кое-что помимо ненависти у тебя всё-таки есть, Лоретто. Не говори, что тебе не понравился ужин в моём доме. Что не лестно было, как моя мать наливала тебе чай с улыбкой. Не приятно, когда Кофи на тебя заглядывался, а Кайл проглатывал свои колкие комментарии и делил с тобой стол? Тот ужин — самое домашнее из всех воспоминаний, какое у тебя было за последние четыре столетия, Ло, и ты не против от всего отказаться? От любви? От семьи? Не верю я, что в твоей душе достаточно жестокости, чтобы умертвить по пути и себя ради того, чтобы напакостить мне.

Ло терпит мою речь, не шелохнувшись. Сидит как статуя, укутанная в лохмотья и сумрак, и ни одна мышца в теле не дрогнет. Только когда вновь повисает тишина, Тэйен говорит хрипло, бессердечно и совершенно непоколебимо:

— Мне не нужна ни твоя семья, ни ты, Монтехо. Вы все одинаково плохи.

— Мир изменился, Ло! Я не такой, как Эрнандо.

Ло взмахивает рукой. Магии нет, но какая-то точка мелькает у меня перед носом. В свете меркнущего фонаря я даже не успеваю разглядеть предмет толком и с запозданием понимаю, что в лицо мне прилетела оторванная наконец, та самая пуговица от куртки.

Следом в меня летит и сама куртка. Ноги давно затекли сидеть, и я чуть не падаю на спину, теряя равновесие.

— Ты точно такой же! Вы все как он! ВСЕ!!! — восклицает Лоретто внезапно, так отчаянно и обезумевши громко, почти надрывно, что, кажется, задыхается от своего же голоса. Хорошо, что тюремщик с пистолетом больше не смеет к нам соваться, хотя наверняка слышит вопль.

Пока я пытаюсь выпутаться из куртки, неуклюже повисшей на моей голове, слышу, как Ло подскакивает на ноги. С невесть откуда взявшейся энергией отпихивает меня и выбирается из угла. Топает у меня за спиной. Судорожно вдыхает.

— Вы сломали мне жизнь, Монтехо! Это вы ошибка природы, не я!!! — стуча каблуками, не прекращает орать всё это время Тэйен, во всю глотку и с таким бешенством, какого я никогда от Лоретто не слышал. Будто уже умирая. — Идиоты твердят, дело в генах, ха! Да злые люди тебя просто так воспитали! Сделали завистливым, узкомыслящим, жадным! А мир не меняется. Всем нужна только власть! Ты по-прежнему думаешь как Эрнандо, выглядишь как Эрнандо, говоришь... как Эрнандо! Единственное твоё достоинство — юность, из-за которой ты не понимаешь, чего хочешь от жизни, и в поисках страсти готов открыть своё сердце первому встречному!

Отложив куртку, я молча гляжу на Ло. Не знаю, что сказать, чтобы не сделать хуже.

Лореттовы до сих пор запачканные кровью от сегодняшней битвы руки сжались в кулаки. Лицо побледнело, плечи дрожат. Тэйен орёт и орёт, понося меня на чём свет стоит. А когда выдыхается, просто сердито топает, разгуливая кругами, то и дело бросает на меня испепеляющий взгляд, пока в глазах воюют ярость и истерика, разгорающаяся лишь сильнее при виде того, что я молчу и покорно слушаю.

«Куратор не готов был, что его будут слушать так долго».

Не дождавшись от меня ответного выпада, Ло плюёт мне под ноги и с новой силой начинает расхаживать по залу неритмичными, дёрганными шагами, увеличивая круги, то отдаляясь от меня и исчезая во тьме противоположного конца помещения, то опять появляясь. Грудь Ло тяжко вздымается, и я слышу Лореттово рваное, надсадное, как у раненного, дыхание.

Облизывая кровоточащую губу, я встревоженно слежу за Ло несколько минут, но Тэйен как будто не хочет — или не может — успокоиться. Продолжает лихорадочно шагать, словно ища выход, но игнорируя незапертую дверь.

— Ло? — зову я неуверенно наконец, когда становится ясно, что куратор скорее ноги сотрёт в кровь, чем сам справится с нахлынувшими эмоциями. — Ло, я понимаю, тебе надо было отомстить. Поделиться таким образом болью. Разбить мне сердце, как однажды разбили тебе...

— Ни хрена ты не понимаешь! — шипит Тэйен. Ругается на древнешаманском, когда наступает на подол собственной драной мантии. Край трещит по шву, отрываясь и оставаясь валяться на полу, когда Ло, не оборачиваясь, идёт дальше. — Почему ты не уходишь, Монтехо? Чего ты от меня сейчас ждёшь?! Похвалы? Прощения? Извинений? Я не извинюсь! Ты достоин худшего! Знаешь, каково мне было? Твои предки не просто пришли и убили всех, кто мне дорог, они мучали, насиловали и жгли людей заживо у меня на глазах! Они издевались! Они наслаждались! А почему меня оставили в живых, не хочешь спросить?

— Почему?

— Потому что, когда я, срывая голос и глядя, как догорает моя семья в моём доме, в слезах кричу и клянусь отомстить, это, очевидно, забавно! Меня оставили, потому что я «забавная особь». Тебе сейчас забавно?!

— Нет.

Замерев в темноте, будто не ожидая, что я и впрямь скажу «нет», Ло замолкает. Дышит уже не так лихорадочно, но спина, повёрнутая ко мне, натянута как струна, которая вот-вот оборвётся. Потом пронизанные горечью слова куратора вновь разносятся униженным эхом по залу, хоть и не так ядовито:

— Зря. Может, тогда тебе будет забавно узнать, чем закончилась моя первая любовь? Его убили моими руками, Монтехо. Его подвесили на связанных запястья к дереву, мне дали ружьё. Сказали, если сумею отстрелить верёвку, его отпустят. — Делая паузу, Ло явно борется со слезами. — Урок от учителя, Елисей: никогда не стреляй, если держишь ружьё первый раз в жизни. Если не умеешь целиться... не жми на курок. Моя пуля угодила ему прямо в голову.

— Мне жаль.

— Мне похуй! — Ударив каблуком о каблук, Ло опять начинает ходить туда-сюда. Заламывает руки, качает головой, глотает сопли.

Я поднимаюсь на ноги. Делаю сомневающийся шаг навстречу, но Лоретто целенаправленно меня избегает. Стоит ли вообще прикасаться к Тэйен или лучше подождать, дать буре утихнуть? В тусклом свете фонаря, но я всё равно вижу, как Лореттовы ноги трясутся, замечаю, как поступь становится всё слабее, теряя первоначальный запал, но Ло не сдаётся. Ходит, ходит, ходит. Ждёт непонятно чего. Когда я уйду? Когда начну соответствовать ожиданиям, вести себя как подобает Монтехо и измываться?..

— Я никогда не забуду, никогда тебя не прощу... — бормочет теперь Ло, как мантру, устав орать. Клянясь не то мне, не своим мыслям в ответ. — Не могу, не прощу...

— Не прощай, — соглашаюсь я. — Те, кто отнял у тебя семью, не нуждаются в прощении, Лоретто. Им уже не до нас. Они никто. Они не достойны твоих слёз и тех лет жизни, что ты тратишь на месть. А если хочешь обесценить их труд, мечты, достижения... не обязательно с ними сражаться, верно? Можно жить своей жизнью, построить счастье вопреки всем. И разве это наилучшая месть, представь? Доказывающая, что Монтехо своего не добились?

Ло не отвечает.

— Или ты можешь простить себя для начала. За одиночество, за страх, за родных, которых не удалось спасти. Этого будет достаточно, станет легче. Знаешь, откуда я знаю?

До сих пор нетленное молчание.

Ничего, я не сдаюсь:

— Я узнал это у тебя, Лоретто. Ты показал мне, как прекрасно принимать свои чувства, куратор. Дружить со своим сердцем. Доверять себе. — Выдохнув, я пожимаю плечами. — Так что да, давай не будем прощать Монтехо. Правда, не надо. Давай, наоборот, сделаем так, чтобы их зверства помнили все. Но не боялись. Чтобы подобного никогда больше не повторилось и никто больше не стал жертвой...

— Я не жертва! — Лоретто разворачивается и впивается в меня взглядом, затыкая без слов. Моя философия не помогает. Гнев сверкает в глазах Ло. Голос опять повышается: — Жертвы слабые, бесхребетные и агрессивные! Их не заботит ничего кроме собственной участи! Это ничтожества, которые ноют и требуют для себя особых условий. Я не ничтожество, Елисей, ясно? Мне не за что себя прощать! — рычит Тэйен. — А жертвой отныне будешь ты. Ты! Я же отражение преступлений тебя и всего вашего народа.

— Хорошо, извини, ты не жертва.

Тэйен порывается вновь что-то злобно сказать, но я продолжаю первым:

— Но тогда, Лоретто, ты уже и не отражение, а воплощение преступлений Эрнандо. Ты, а не я, его преемник. 

Слова эти слишком уж легко срываются с моих губ, сам не знаю почему. Спокойная уверенность наполняет меня до кончиков пальцев. Раз Ло не может сейчас позаботиться о себе, позабочусь я. Скажу, всё, что требуется, чтобы Лореттову сердцу в себе разобраться и успокоиться:

— Считаешь, ты выше всех распрей? Всем известно, что чтобы победить зло, нужно им стать. Оглянись, Ло, мы же здесь из-за тебя! Все последние месяцы, пока Марисела и её Совет высматривают Первокровную, ты нянчишься со мной, а я пытаюсь напакостить Мариселе, никто — никто — не следит за Кайлом. Только поэтому ему удалось добиться успеха. Но даже несмотря на это, мы могли с тобой преуспеть. Марисела уже загнана в угол, а Кайла я даже тебе расписал как запугать и усмирить. У нас был шанс, куратор. Был, пока ты не сбежал. Пока не сдался в плен. Мы могли, Ло, правда ведь могли! У нас есть силы, знания, козыри. Всё... кроме общей цели, ха? Сегодняшняя война — твоих рук дело. Ты в ошейнике и в слезах сейчас из-за своих решений.

Сделав маленький шаг вперёд, я добавляю сговорчивее:

— Но это не страшно. Это поправимо, если только захочешь. А за ложь и попытку меня бросить без объяснений я тебя прощаю.

Всё стоя в нескольких метрах от меня, как тень из плоти и крови, Ло одаривает меня очередным пылающим взором:

— Уходи, — говорит сквозь зубы.

— Нет. Я тебя прощаю, — повторяю я, уже не тушуясь от пожирающего меня смерча в глазах куратора, — потому что сколько бы раз тебе ни хотелось меня прогнать и растоптать, какие бы злые и мстительные замыслы у тебя ни были, важно лишь то, что ты в итоге со мной сделал, куратор. А сделал меня ты только лучше.

Ведь правда, глупо отрицать, что в одиночку я не добился бы ничего столь же грандиозного в своей жизни. Мне не суждено было стать героем. Может, мне не суждено было вообще выделяться из общей массы. Кайл бы попытал удачу со своим мятежом и провалил его, как все наши предки после восхождения Мариселы на трон. И в процессе я, скорее всего, просто погиб бы и сгинул бесследно.

Моя жизнь до встречи с Тэйен была полна обид, сомнений и мелочной жалости к себе. Благодаря же урокам Лоретто я стал выносливее, увереннее в себе, честнее и, может, даже мудрее. Да, сначала я был в тупике. В ситуации, подстроенной с недобрым умыслом, я оказался отрезан от семьи, и единственным человеком в моём окружении, тем, кому я мог доверить свою жизнь и чью похвалу заработать, чтоб не сойти с ума от ощущения собственной никчёмности, остался куратор.

Да, меня почти уничтожили.

Я был готов сломаться в какой-то момент.

Однако куратор не воспользовался этим шансом, не добил, а наоборот научил извлекать силу из любой, самой безнадёжной возможности. На собственном примере доказал, что можно возрождаться из пепла.

Неважно, каков был план. Неважно, насколько ужасные в голове порой роются мысли. Лишь совершённые поступки имеют значения. Намерения, вложенные в эти поступки. И Лореттовы намерения меня уже не раз спасли — от самого себя в том числе. «Уничтожить меня, сделав меня лучше, ну ты серьёзно, Тэйен? С самого начала твоя вендетта не подразумевает ничего, кроме благословения. Заботливее мести и не сыскать».

Если же нынче пришёл мой черёд быть Лоретто опорой... с радостью.

— Аря мне недавно сказала, что зла в мире не существует, — говорю я, вновь не давая Ло шанса меня послать. — Сказала, что зло есть добро, которое попросту не умеет себя выражать. И я подумал... наверное, ненависти тогда тоже в каком-то смысле нет, а? За ненависть выдают непринятую любовь, получается. Последствия того, в чём тебе отказывали веками.

Я встречаю с Ло взглядом.

— Я люблю тебя, Лоретто.

Лоретто замирает. Больше не порывается заорать. Наоборот, всё Лореттово тело деревенеет, застывая на полувдохе. Мне кажется, что вот, ключик от сердца куратора, но... нет. Опрометчивое решение. Неподходящий момент для любовных признаний. Я понимаю это в тот самый момент, как мои слова доходят до взбаламученных мыслей Ло. Когда вижу, как Тэйен бледнеет сильнее прежнего.

Ло втягивает носом воздух, и венка начинает пульсировать у Ло на виске. Тэйенов взгляд зажигается было странной искрой, затем тут же пустеет. А потом в зрачках Ло отсвечивает неподдельных ужас. Куратор смотрит на меня в изумлении, гневе, панике, рывками набирает в лёгкие воздух, точно собираясь на меня кинуться, и я затаиваю дыхания, готовый на сей раз уж к драке...

Но вместо крика и оскорбительных слов из глотки Ло вырывается лишь жалобный писк. Вместо драки, Лоретто пошатывается, будто бы падая.

— Ло...

Тэйен косится на незапертую дверь.

— Подожди! — Я едва успеваю броситься наперерез, прежде чем Ло кидается к выходу. А ведь там по-прежнему сидит вооружённая стража, которая только и ждёт, как подстрелить беспомощного шамана, лишённого магических сил. Нельзя выходить отсюда так необдуманно.

— Отпусти меня! — взвывает Лоретто, врезавшись грудью мне в грудь. — Если не уйдёшь ты, уйду я! Пусть меня Кайл казнит сегодня! Зачем надо мной ещё издеваться?!

Я сгребаю Ло в свои объятия. Пытаюсь удержать, успокоить, но Тэйен не сдаётся, дрожа, вырываясь, пихаясь.

В нелепой, драчливой обнимке мы падаем на пол. Тэйен продолжает, сопя, трепыхаться; Лореттовы ноги переплетаются с моими, руки больно впиваются мне в плечи, пыжась меня побороть. Но сил всё-таки после пережитого сегодня не хватает. Тогда Ло царапается. Тянется укусить, когда я хочу притянуть к себе за шею, чтоб успокоить. Всё бесполезно.

Все эмоции, которые Ло утаптывает внутрь себя весь вечер, будто разом выплёскиваются наружу, и Тэйен превращается не в воинственную, а в загнанную в клетку бурю. Ло ломается. Сдаётся. Плачет и истерит.

— Отпусти! Или сам убей!

Я стискиваю Лоретто крепче, с трудом удерживая отталкивающего меня что есть мочи куратора. Мышцы сводит. Горло сдавливает. Лореттова мантия местами превратилась в корку из засохшей грязи и крови, которая грубо трётся о мою кожу как наждачная бумага и от которой мне в нос бьёт запахом смерти и безнадёжности, напоминая все те жуткие сцены, что я видел на тик'альской площади утром. Украшая поверх сценами Лореттова прошлого, что я узнал: горя, насилия и одиночества. Новой крови, что сочится их моей разбитой губы и Лореттовых содранных костяшек на пальцах.

Тэйен всхлипывает, рыча, напрягая мускулы, своим горячим дыханием, как аурой, опаляя мне щёку. Серебряный ошейник, касаясь моей ключицы, обжигает огнём.

— Ло, пожалуйста. Я не буду тебя убивать, я...

— Убей меня, нет, убей! Отпусти! Отпусти-и-и!.. — голосит Лоретто истошно, меня заглушая. Слипшиеся, спутавшиеся шаманские волосы лезут мне в глаза, мешая разглядеть лицо учителя, но я слышу, как Ло давится собственными всхлипами. — Я не могу так дальше жить, у меня ничего не осталось! Моя семья — призраки, я хочу к ним! Пожалуйста, Еля... убей меня!

Горе подкатывает мне комом к горлу. Ло бьётся в истерике, как подстреленная птица в сетях, а я сделать больше ничего не могу, только быть рядом.

— ...убей! Я же прошу, значит, это не грех, Еля... пожалуйста! Просто убей! Я буду дома!..

«Вот, что на деле творится в мире Лоретто, — осознаю я, и неподдельный ужас наконец завладевает и мной, сковывая льдом душу. — Вот, в чём с самого начала заключался замысел Первокровной, вот, куда вела цель».

Предвкушение в глазах Ло, что я наблюдал прежде? Нет, это не жажда мести. Это надежда на избавление. Путь на тот свет. Гнев? Оттого, что я стою на пути. Страх? Потому, что я уговариваю остаться со мной, и есть риск поддаться, а тогда новых мучений не избежать.

Я то и дело веду себя вспыльчиво и ребячливо, потому что у меня нет причин взрослеть, а у Ло — нет возможности. Можно быть безупречным, непобедимым, многовековым шаманом снаружи, но внутри... ты по-прежнему разбитое детское сердце. Как в истории про вечно юного Питер Пэна, что когда-то рассказывала мне ма, только... юность Ло причиняет агонию.

Может, до встречи со мной эту агонию помогала унимать Первокровная? В слухи о её неуязвимости и всемогуществе все настолько поверили, что, похоже, и для Лоретто те стали незыблемой истиной. Появилась богоподобная маска, бесстрастный доспех. Может, даже другая роль. Одиночество не так страшно, если оно не твоё, верно? Да и тебе вообще ничего не страшно, если ты богиня без слабостей, о которой все вокруг судачат!

А раз люди судачат... Скорее всего, это правда. Не могут же все ошибаться разом. Значит, тебе действительно чуждо всё мирское, а вся твоя боль — это сон.

Только вот сны рано или поздно требуют пробуждения. Маски спадают. Надежды себя не оправдывают.

Первокровной больше нет.

Есть только пташка Лоло, которая веками ищет свой дом.

Это для меня наша история о любви, а для Лоретто — с самого начала лишь о попытке обрести покой. Нет, Тэйен не врёт мне, когда умалчивает что-то из раза в раз. Не отгораживается от меня, когда говорит, что презирает и свысока смотрит. Единственный человек, кого куратор обманывает, — он сам.

Победа в войне с Монтехо никогда и не подразумевалась. Месть, как таковая, не имела цены. Вернуть всё, что отнято, возвратиться домой — вот, что важно. В конце концов, мы и правда не такие уж разные. Мы все хотим любви. Стремимся быть нужными. А где мы нужнее, чем среди тех, кто нам дорог?

«Только вот все, кто были с детства Лоретто дороги, давно на том свете».

— Отпусти... пожалуйста... отпусти меня домо-о-ой, — стонет Тэйен так, будто заживо режут. — Пожалуйста-а, Еля!

Но я не отпускаю. Ни на свободу, ни за порог, ни на тот свет.

— ...Отпусти! ...меня! — Лоретто хрипит и скулит, в какой-то момент перестав вырываться. Наоборот, вцепившись в меня. Задыхаясь от собственных слов. Слабея в моих объятиях. — Отпусти домой!

— Не могу, Ло. Прости.

— Тогда убей прямо тут, так даже лучше. Умоляю... Я же просто хочу... я х-хочу... у меня... — Лореттов голос надламывается. — У меня нет дома.

Последнее слово срывается с Лореттовых губ тише шёпота. Как молитва, которая так и не была услышана.

Ло перестаёт брыкаться, резко обмякнув, как безвольная тряпичная кукла, в моих руках. Разжав кулаки, уронив голову на пол, Ло отворачивается, никуда толком не смотрит, но и глаз не закрывает, когда из них начинают ручьями литься слёзы. Они смешиваются с кровью, засохшей на ресницах и скулах, текут багряными дорожками по лицу, как те самые реки крови.

Последний шаман, который выжил в далёкой войне, и первый, кто сумел поистине отомстить сегодня. Рядом с Монтехо — первым, который доверился колдуну, но последним, ради кого стоит жить...

Со дня нашего знакомства куратор не заботился о своей собственной безопасности, не строил планов на наше совместное будущее, без колебаний сдался сегодня в плен и пытался нам обоим доказать этим вечером, что я больше не нужен, потому, что выживать попросту не хотелось.

Потому что единственный способ вернуться домой — с чистой совестью и упокоенной душой — отомстить и пасть от руки Монтехо. Не счастливо жить, а счастливо умереть. Это единственный смысл, который даруют распри и войны.

Но я не умею убивать.

И отказываюсь воевать отныне.

— Ничего, Ло, ничего, — шепчу я, облизывая собственную соль на губах. Сажусь, приподнимая и осторожно прижимая Лоретто к себе. — Я буду твоим домом. Я буду твоей семьёй.

Уткнувшись мне в грудь, Ло продолжает плакать.

__________

от автора:

Еля на протяжении всей книги: - это история моего героизма!

Ло: - закатай губу. это история моего нервного срыва.

______

тг-канал: @ hour_of_witch

___

 P.S. да, наша богиня следила за Елей ещё в самой первой главе, будучи той самой тенью, проскользнувшей у окна в разбитой башне. Помните, куратор ведь говорил Еле однажды за завтраком, что умеет "зачаровывать тени", чтобы сливаться с мраком ночи? Ещё, кстати, эти зачарованные тени мешали Елисею разглядеть дорогу, когда он шёл выяснять отношения с Фарисом (в 23-ей главе),а потом откуда ни возьмись на дороге появился учитель... И когда Еля дома ссорился с братьями (в 40-ой главе), в тёмном коридоре тоже были какие-то странные шорохи не просто так... Но эту тайну уже оставим для экстр от лица Ло))