Когда мы возвращаемся на тик'альскую площадь, битва уже стихла. Нас встречает похоронная атмосфера из осевшего пепла, пролитой крови и притупившейся боли. Картина войны, которая не стоит того.

Пожар окончательно стих, смог рассеялся. От бешеных куриц остались лишь мокрые клочья перьев тут и там да оторванные мертвенно бледные, когтистые лапки, а советник Супай, который прежде расшвыривал птиц, лежит у разбитого фонтана с простреленной точно меж бровей головой. Из дыры на месте вошедшей пули уже угасающей струйкой течёт кровавая жижа: она заливает застывшую гримасу то ли злого упрямства, то ли радостного безумства на лице Супая и растекается по дорожной плитке блестящими на солнце, багряными кляксами. Никому нет до сего зрелища дела.

«Кто-то всё-таки умудрился совладать с Повелителем куриц», — но меня это тоже не успокаивает. Совсем. Я стараюсь не вдыхать мерзкий запах разложения, не думать, не смотреть на тело Супая, как и на остальные трупы, устилающие площадь, но взгляд всё равно вновь и вновь натыкается на чужие остекленевшие глаза, торчащие из порванной плоти кости, разорванные сухожилия... Сюрреалистично, страшно. Грустно. Сомневаюсь, что все эти люди мечтали закончить вот так.

Сомневаюсь, что они понимали, к чему ведут их решения.

Сомневаюсь, что сам я понимал, к чему мои собственные решения приведут.

В глубине души у меня всё ещё теплится надежда на то, что так истории не заканчиваются, что я что-то упускаю. Ло не из тех, кто проигрывает, а значит, и сейчас вот-вот неведомым образом явит силу несмотря на ошейник. Надо не лезть на рожон и добросовестно подождать.

И я жду. По инерции переставляю ноги, едва чувствуя их. Иду и с упадническим настроением наблюдаю, как Кофи впереди тащит моего куратора через площадь, схватив за ворот, точно жалкого воришку, пойманного в кладовке с последними крошками чужой еды.

Лоретто ни на кого не смотрит. Позволяет себя тащить.

Выжившие простокровки вокруг тем временем либо молча ковыляют к воротам на выходе из Тик'аля, где их ждут суетливые врачи с бинтами, либо помогают ковылять другим. Лишь изредка слышатся стоны и сердитые возгласы. Никто не озирается по сторонам, никто не празднует выигрыш.

Некоторые, правда, попросту сидят на земле и таращатся в пустоту в немом ужасе, в каком всё замерло и во мне. Хотя... вон несколько человек вдалеке уже, наоборот, тащат со стороны аурного фонтана, сокрытого за обгорелыми рощами, корзину, полную пузырьков с награбленной аурой. «Что ж, хоть кто-то нашёл в сложившейся ситуацию для себя выгоду».

Однако, куда ни глянь, на поминках счастья больше, клянусь.

От превратившихся в скелеты, выжженных кустов по периметру площади смердит гнилью, от людей несёт безысходностью, а я чувствую себя чудом не растерзанной падалью среди хищников. Шаманом среди охотников. Несмотря на раны и тлен, ни один живой не бросил своё оружие; всюду на поясах у народа пистолеты и серебряные ножи, будто люди не выдохнули с облегчением от воцарившейся паузе, а лишь озверели. Будто рыскают и ищут, на кого бы ещё напасть.

И если Лоретто вскоре так и не придумает способ вырваться из своего плена, то как вызволять куратора из лап сегодняшних зверей мне? Во мне не осталось ни энергии, ни уверенности в себе. Как бы я ни старался, выходит лишь хуже! Всё происходящее из-за меня! Не знаю как, но... из-за меня, да. Я хотел стать кому-нибудь нужным, научиться колдовать, потом всех помирить, заслужить любовь, что дарит мне Ло... Я хотел изменить мир — но изменился лишь сам.

Оказывается, это больно.

Все знания, что я получил за время пребывания в Тик'але относительно того, что в магии нет ничего противоестественного, о равенстве шаманов и простокровок, об умениях сопереживать и прощать... кажутся теперь му́кой. «Как же легко было быть злым, несведущим дураком».

— Сиди смирно, — плюёт Кофи, толкая Лоретто на выстланную гладкой каменной плиткой землю у ступеней, ведущих к главному входу в Великий Храм.

Ло падает на четвереньки. Едва успевает выставить ладони, прежде чем рухнет лицо прямо в грязь, но с абсолютно невозмутимым видом молча усаживается, как было велено, поджимая под себя ноги и складывая на коленях ободранные руки, которые на пути сюда куратору успели ещё и связать старой, засаленной верёвкой. Ни одна мышца на Лореттовом лице не выдаёт истинных чувств, как будто их и нет вовсе. Ни обиды, ни горя, ни ярости. Чего у Тэйен не отнять никому, так это флегматичной выдержки, благодаря которой Том даже будучи без сил, в оковах и на коленях выглядит как принц — падший, но не побеждённый.

А меня вот выкручивает изнутри от сдавленного желания зашипеть! Чтобы не то обматерить Кофи, который ведёт себя как подонок, не то куратора, который позволяет с собой так обращаться. Зачем? За всё то, что происходит ныне, унижать должны меня, но как всегда — страдает за мои промахи Тэйен. Вот он, учитель до последнего вздоха, а?

Остаться всё же стоять неподвижно меня убеждает лишь мысль о том, что что бы я ни сказал, Кофи воспримет мои слова как издёвку над Ло. «Не надо толкать шамана так грубо? О, да, конечно, Еля, ты прав, надо грубее... Вот так!»

Поэтому я, прикусив изнутри щёку, молчу. Чем быстрее все забудут о Лоретто, тем целее останется мой куратор.

Как и все остальные захваченные аурокровки.

Двери Великого Храма по-прежнему непреступно заперты, от них в моём сознании веет едва ощутимо алеющими, горячими защитными чарами Мариселы. Значит, бóльшая часть шаманов до сих пор за стенами, вне досягаемости для армии моих братьев, но кое-кого всё-таки поймать удалось. Семь аурокровок, — включая Лоретто, — сидят теперь на земле в один ряд в ожидании своего приговора.

Среди связанных шаманов я замечаю Ялин, которая впивает в меня прожигающий ненавистью взгляд исподлобья, как только наши глаза встречаются. Ялин, кажется, невредима, но пистолета, что был при ней в последнюю нашу встречу, нет, а на её руках размазана кровь — испачканы три пальца и половина правой ладони, что подозрительно точно подходит под отпечаток на щеке у Кофи.

Также из знакомых мне пленников тут Зури — беловолосая куратор Ялин с мягкими, добрыми чертами лица, которая как-то предлагала Ло помощь в моём обучении. Эта женщина единственная из всех выглядит умиротворённой, на её мантии ни капли крови, и ни единой порванной складки на ткани, что намекает на то, что сдалась она добровольно. Серебряный ошейник приносит ей дискомфорт, но явно не боль, как Ялин, которая то и дело морщится, поправляя ворот блузки так, чтобы серебро не касалось её голой кожи.

Зури сидит, чуть придвинувшись к Ялин, точно оберегая свою ученицу, и что-то тихо, терпеливо талдычит простокровной девушке, которую оставили надзирать за шаманами и которая с хмурым видом играет ножиком рядом, огрызаясь на все попытки Зури её вразумить.

Остальных пленённых шаманов я не знаю, но уверен, видел их в штаб-квартире тик'альской высшей стражи. Если помню правильно, это шаманы, выдающие одноразовые заклятия-пропуска на прохождение аурных чар, какие окружают наш анклав и скрывают от всего мира. Многие ненавидят конкретно этих шаманов вдвойне, потому что считают, что аурокровки специально держат нас в Кабракане, как в тюрьме, не выпуская в Большой мир по собственной прихоти, а не для того, чтобы сохранить тайны магии, которая, — попади она в расточительные руки, — может натворить ещё больше бед, чем произошло сегодня.

«Да, отличная работа, Кайл, — думаю, наблюдая, как один из безымянных шаманов, согнувшийся пополам, навзрыд плачет, давясь соплями. Как колдун, он определённо не очень силён. Серебро доставляет ему адские мучения. — Раньше эти люди не выпускали нас, потому что не имели на то причин, а теперь не выпустят, потому что ты нацепил на них серебро и они банально лишились необходимой для этого магической силы. Зачем обращать в рабство тех, кто способен тебе помочь только будучи свободным?»

Кстати, о Кайле...

Матюгнувшись, я понимаю, что тот идёт к нам.

Расправив свои широченные плечи, откинув кудри со лба, Кайл прямо-таки светится от самолюбования, когда пересекает площадь. Идёт словно бог. Расслабленный, забывший все прежние подозрения, с каким встречал меня в прошлый раз, и сачащийся гордостью за сегодняшнюю победу.

На нём чистенькая, идеально выглаженная небесного цвета рубашка, которая делает его голубые глаза ярче, а взор пронзительнее — да, даже тут он подумал о впечатлении, которое производит. И защитный жилет не нацепил, будто намекая, что ничего и никого не боится; только на шее у Кайла скромно болтается амулет в виде Узла, похожего на дерево с четырьмя ветвями, отражающего колдовское воздействие. Хотя зачем брату жилет, право? На лице Кайла ни намёка на усталость. Видимо, он отсиживался в стороне, командовал, пока тут все друг друга кромсали и пулями решетили.

Кто, однако, он после этого: великий стратег или трус?

И точно дополняя завоевательный образ, в руках у Кайла стеклянная бутылка с домашним морсом из ягод асаи, какой по выходным варит мама. Брат идёт, на ходу раздавая указания своим соратникам, и то и дело делает глоток, поднимая бутылку к губам, отчего морс насыщенно бурого цвета сверкает на солнце, напоминая свежую кровь, которой и без того всё вокруг залито. Невольно кажется, что пьёт он соки тех, кто сегодня не выжил, — и при мысли об этом мороз бежит у меня меж лопаток.

— Еля! Ну, наконец-то, нашёлся! — лучезарно восклицает Кайл, приблизившись. Обнимать меня, тем не менее, не спешит. Кайл морщится, пробежав взглядом по кровавым разводам, покрывающих моё лицо и одежду, но тут же берёт себя в руки, скрывая брезгливость за улыбкой. Улыбка выходит и правда по-родственному тёплой. Заботливой даже, что, однако, наоборот, беспокоит, так как совсем не сочетается с взбудораженной искрой в его глазах. — Аурокровки тебя не тронули? Где ты прятался? Перепугался, поди? Морсика хочешь? Выдохни.

Перед моим носом возникает бутылка.

— Нет. — «Как вообще можно что-то хотеть, когда вокруг амбре как на мясном рынке под солнцепёком?» Тянет, если честно, снова блевать.

— Я хочу! В такую жару-то! Холодный ещё? — Кофи выхватывает бутылку из-под моего носа, тут же с упоением пригубив.

Распивая морс, братья обмениваются ещё парой фраз и цинично посмеиваются, пока обсуждают погоду и то, сколько ауры им сегодня удалось награбить, а шаманов перебить. Невероятно, как в то же самое время они умудряются игнорировать и зловоние смерти вокруг нас, и факт того, что простокровок полегло в разы больше, чем аурокровок, и сидящих у наших ног измученных заложников... Каковы шансы того, что я за всю свою жизнь так и не понял, что братья мои сумасшедшие? Или эйфория от нынешнего успеха им головы вскружила?

Или виной тому человеческий мозг. Он отказывается видеть то, что ему не по нраву. Искажает реальность. Находит оправдание абсолютно всему. В конце концов, наверное, это защитный механизм, верно? Природе ты полезнее душевно больным, но живым.

Пока Кофи и пара его бесноватых друзей в красках расписывают, как они искали меня по полыхающим кустам и вязали Лоретто, Кайл, совладав-таки с чистоплюйством — или поняв, что выглядит в глазах своих последователей недостаточно сердобольно, — приобнимает меня. В успокаивающей, почти отцовской манере он начинает потирать мне плечо, пихая меня щекой к своей груди. Ничего мне не говорит. Решил, видимо, что моя молчаливость обусловлена пережитым испугом.

От ласки брата мне становится стыдно. Ло на коленях, а жалеют меня?

Сглотнув, я украдкой кошусь на Лоретто. Тэйен не видит мой взгляд. Может, и хорошо. Разве имею я право смотреть Ло в глаза после того, как сам же и посадил своего учителя на привязь? «Я бы тоже на себя смотреть не стал, Ло». Куратор обучал меня, терпел и оберегал все последние месяцы, а я отдал его на растерзанье повстанцам.

Уверен, Лоретто теперь меня презирает всем сердцем. И я даже исправить попытаться ничего не могу, потому что любое моё слово в защиту общепризнанных ныне врагов лишь увеличит шансы того, что Ло обвинят в промывке моих мозгов и убьют на месте.

Но зато теперь я без зазрения совести могу позволить себе деградировать и выражать знакомую мне с детства малодушную, дикарскую злобу.

— Эй! — цежу я, когда какой-то парень с перевязанной головой тянет свои грязные пальцы к Лореттовы растрёпанным волосам. Получившие первую помощь у врачей простокровки начали стекаться обратно, чтобы полюбоваться добычей. С десяток хромых, перебинтованных людей теперь бродят вокруг, как коршуны, тычут в шаманов пальцами и перешёптываются, тихо зубоскаля, но один оказался смелее. — Не для тебя шаманы тут.

Парень поднимает на меня один-единственный, красный от полопавшихся капилляров глаз, торчащий из-под новенькой повязки.

— А для кого? Если ты эту тварь поймал, теперь тебе одному с ней и развлекаться, что ль? Я из-за аурокровок наполовину ослеп, они мне тоже должны! — Следом из кармана он достаёт и демонстрирует всем собравшимся складной ножик. — Говорят, сушёные шаманские языки полезны для здоровья. Кто-то против проверить? Я вот не отказался бы глаз полечить. Кому ещё шаманский язык? У нас целых семь!

Среди обступивших пленников простокровок слышится свист в знак согласия. Затем кто-то всё-таки фыркает с отвращением. Кто-то задумчиво ворчит. Но никто не говорит «нет».

Я сам не замечаю того, как мои ладони сжимаются в кулаки. Негодование подкатывает к глотке, электризуя мышцы, и я уже делаю шаг, чтобы ударить красноглазого... Но не позволяет мне устроить сцену и спасает Лореттовы волосы — на удивление — Кофи.

— Жить надоело? — осаждает Кофи идиота с ножом, отгоняя того взмахом руки с опустевшей бутылкой из-под морса. — Даже в ошейниках у аурокровок в жилах магия. Поцарапаешь их, обожжёшься сам.

Другие три человека, потянувшие уже руки к съёжившейся в испуге Ялин, тут же отпрядывают.

Красноглазый, насупившись, убирает свой нож.

Лоретто же никак не реагирует. Даже не вздрогнет, когда рядом мелькает блестящее лезвие. Меланхолично рассматривает брусчатку, на которой сидит посреди остервенелых зрителей, будто давно смирившись. Не оборачивается на унизительные перешёптывания за спиной. Не язвит в ответ на смешки. Не глядит на падающие у своих коленей плевки. Тихо ждёт казни. «Хоронит себя». От этого мне становится совсем мерзко от самого себя: чем больше пытаюсь защитить о Ло, тем больше страданий куратору причиняю.

И само моё присутствие, похоже, теперь убивает, потому что мой заставший на Ло взгляд привлекает ещё и внимание Кайла, всё обнимающего меня. Только сейчас брат удостаивает шаманов своим придирчивым взором, его глаза замирают на Ло, и — улыбка сходит с его лица.

— Это же... — Кайл умело скрывает свою тревогу. Кривит рот, как и все вокруг. И сердито косится на Кофи, точно говоря: «Я же тебе говорил, что этот Том мутный! Ладно Еля, недотёпа, не углядел, но ты?»

Кофи предпочитает проигнорировать Кайла, начиная разгонять любопытный народ. Рассылает тех, кто не критично ранен сторожить выходы из Великого Храма и прочёсывать тик'альские улицы в поисках шаманов, какие могли ещё затаиться.

— Аурокровок сегодня больше не убивать! — в итоге лишь рыкает Кайл, показательно громко, вкладывая в свой приказ всю фрустрацию, ведь нельзя же ругаться со сводным братом у всех на виду. «Можно лишь меня, дурачка, хлопать по плечу и публично жалеть, изображая народного папочку. Невесту бы свою так голубил, а не меня, честное слово». — Они нам нужны живыми, чтобы попасть в Храм и приструнить тех, кто всё ещё прячется! — С тёмной улыбочкой добавляет: — И если уж убивать магов, то на глазах у других им подобных. Чтобы своё место знали, верно, Еля?

«А меня ты первым убьёшь?» — чуть не скатывается с моего языка то ли с упрёком, то ли с отчаянной просьбой.

— Почему вы напали сегодня? — спрашиваю лишь вслух. Ощущая необходимость себя придушить, усилием воли отвожу взгляд от Лореттова пришибленно-безучастного лица, разворачиваюсь спиной и тяну Кайла за собой, делаю вид, что хочу полюбоваться вместе с ним выжженным полем боя, в которое превратился Тик'аль. — Ты же говорил на третий день Испытаний, Кайл. Сегодня первый. — «Должен был быть».

— О! — Кайлу нравится мой проснувшийся интерес. — Обрадовал тебя наш сюрприз?

Я молчу.

Уперев руки в бока, Кайл довольно щурится на солнце, глядит... не знаю, на что. На парочку простокровок, которые волокут вдалеке носилки с покрытым телом.

— Надеюсь, ты не сильно расстроился, — замечает брат, уже чуть менее уверенно, когда я так и не отвечаю, — что у тебя не получилось самому подмешать серебро шаманам в еду? Не кори себя, мелюзга. Это было и правда опасно, да и я твою пугливость предвидел. Поэтому у нас была запасная порция.

Нахмурившись, я поднимаю глаза на Кайла. Тот, добродушно улыбаясь, глядит на меня в ответ, пока его кудри ворошит лёгкий ветер.

— Запасная? — «То есть это не я налажал? Те серебряные жемчужины, что я закопал под деревом у развалин, никто не нашёл? Никакой попугай меня не выдавал?» Хотя и впрямь глупо было винить попугая, наверное... Но в чём именно тогда я просчитался, что привело всех нас сюда?

Кайл хмыкает.

— Еля, тебя же неспроста прозвали синонимом катастрофе...

— Ты прозвал.

— ...ведь ты вечно, сам того не желая, подводишь. А мы не могли рисковать. Так что, да, мы с Кофи подстраховались. И каково получилось, а? Больше эти ошибки природы не заставят никого плясать под свою чародейскую дудку. И тебя в своей прачечной не запрут. Красота!

Красота, по мнению брата, видимо, на сей раз заключается в куче хвороста, который трое других простокровок, разломавших уцелевшие после пожара деревья, несут в сторону невысокого здания с резным заборчиком на другом конце площади. По словам Ло, это старый храм второсортных погодных богов, где в наши дни разводят цветы и куриц.

— Не туда!! — орёт Кайл так, что у меня в правом ухе что-то чуть ли не лопается. Люди с хворостом в руках замирают. — Сначала костры у всех дверей Великого Храма! Надо выкурить аурокровок как можно скорее!

«Выкуришь ты их, как же, — думаю, морщась и потирая ухо. — Мариселовы чары обычным огнём не взять, они там внутри даже запаха не учуют». Но Кайл, как и все простокровки, даже не подозревают о существовании чар, а я ничего не скажу.

Хотя...

При мысли об этом меня на миг одолевает почти нестерпимый позыв взять и признаться во всём. Вскарабкаться повыше на груду влажных обломков, оставшихся от фонтана, и крикнуть во всеуслышание, что я — колдун. Тот самый, вшивый, ошибка природы, которую надо искоренить! Пусть все знают, что я тоже тогда ублюдок и мразь, как выражался Кофи о Ло, но теперь в их собственной семье, и пусть они с этим живут. Нацепят ошейник и на меня? Ну и славно. Зато смогу посидеть рядом с Ло. И с сардонической гордостью посмотрю, как улыбка холодеет на лице Кайла, как осознание отражается шоком в его голубых глазах — точно таких же, как у меня. А если глаза у нас одинаковые, если мы одного рода, то кто сказал, что и сам Кайл не вшивый, а?

«Гляньте! — добавлю я, хохоча как злодей, пока меня вяжут. — Кайл меня только что обнимал, на его рубашке отпечаталась кровь с моего лба! А раз я аурокровка, моя кровь — это аура! Он не боится ауру, получается? Он тоже колдун! Он вас всех проклянёт!»

О, да, революционеры тогда тут же разбегутся, бросив и дрова, и ножи. Может, даже кинутся с кулаками на самого Кайла. «Убить предателя!.. — запоют. — Убить каждого, в чьей семье есть шаман, пока шаманы не погубили всех нас!..»

Простит ли меня тогда Ло?

Быть может.

Однако почему-то от фантазии об убийстве Кайла легче мне не становится. Ма не обрадуется, если хоть одного её сына прирежут, а смерть моего брата не спасёт Ло. Да и если я без утайки громогласно признаюсь в своих магических силах, то только устрою всеобщее помешательство и куплю всем нам казнь... Заманчиво, конечно, умереть в один день вместе с Лоретто, но если шанс есть, хотелось бы для начала прожить вместе жизнь.

Кайл же, хоть и по личным, меркантильно-идеологическим причинам, но запретил своим мятежникам сегодня калечить аурокровок и дальше. Как-никак, но он единственный сейчас способен контролировать свою шайку. И если я не хочу разжигать огонь войны, придётся найти способ контролировать Кайла.

К тому же, раз ни Ялин, ни Зури, ни Ло до сих пор не сказали никому из своих поработителей, что в моих жилах течёт магия и что Том мой куратор... А что, если они всё ещё рассчитывают на меня? Мои тайны могут сыграть всем нам на руку, но — пока они остаются таковыми.

— Как же вы тогда отравили шаманов, Кайл? — продолжаю я, изображая искреннюю заинтересованность. Нужно заставить брата выболтать что-нибудь, что мне поможет. — Без меня?

— С серебром в кафетерии нам помог Йен, — тут же вежливо сообщает Кайл. И в мыслях не допускает, что я могу что-то замышлять, хорошо. — Знаешь же его, Еля? Лопоухого? Он прям находка. Такой весь чопорный, простодушный, но очень смелый, из-за чего кажется, что он не способен врать. Но это не так. А ещё никто его не воспринимает всерьёз на фоне сестры-трудоголички, так что для Йена пробраться по нашей просьбе на шаманскую кухню оказалось раз плюнуть. Аурокровки так привыкли к тому, что никто им давно не перечит, что за едой особо и не следят. Все всё сожрали, не глядя, как миленькие. Легкотня.

— В Тик'аль вас тоже Йен впустил?

— Нет, за ворота мы прошли сами. Нас не впускали, но и некому было остановить.

— Вчера стражники отмечали чей-то день рождения... — припоминаю слова всё того же Йена, повстречавшегося мне, когда он искал Гвен. — Вы и им подмешали что-то?

— Ага, — подтверждает Кайл, всё наблюдая, как его приказ выполняют и хворост сваливают под стеной Великого Храма. — Самый эффективный способ всегда самый элементарный, запомни. Кто заподозрит тортик, да? Это, кстати, ты меня на это мысль натолкнул, когда приходит с... Томом. — Имя срывается с губ Кайла, как проклятие. — Поэтому один из стражников, у которого был день рождения и который работал на нас, подсунул стряпню с чуточкой другой гадости своим сослуживцам. Нам осталось только с утра потихоньку прокрасться в лазарет и всех связать, пока они не очухались. С теми, кто сегодня ещё стоял на ногах, но не желал помогать нам, пришлось бы, конечно, повозиться... Мы были даже готовы.

— Но?

— Но потом появился этот. — Брат указывает кивком на центр площади, где лежит тело Супая. — Увидев шамана с курицами-мутантами, все люди сами помчались нам помогать. Поняли наконец, каким чудовищам служат.

Гора дров тем временем у стен Храма становится всё выше. Не знаю, должно ли это меня волновать.

— Вся шаманская прислуга ожидаемо разбежалась, как только мы подорвали фонтан, — продолжает хвалиться своими наработками Кайл, поправляя воротничок на рубашке. — Загвоздка, правда, изначально оставалась ещё в городских патрульных, которые могли бы прибежать сегодня на помощь тик'альской страже... Все они тоже вооружены и обучены. Но, как оказалось, аурокровки обычно набирают в ряды коррехидоров и альгвасилов людей, у которых нет особо родни, всяких сироток и отщепенцев, знаешь?

— Не знаю.

— А зря, это умно, ведь если придётся приказать кого до смерти забивать, таким никого не жалко. С родными они не столкнутся, а моральные ориентиры прекрасно перекрываются высокой зарплатой. Однако нет же столько сирот в нашем анклаве, сколько патруля, верно? Так что самое муторное было выискать тех, кому есть что терять и с ними договориться. В результате даже некоторые сироты прониклись. Я умею достучаться до людей, а...

— Поднимайся, тебе говорю!

Мы с Кайлов враз напрягаемся, позабыв наш разговор. Следом за возгласом Кофи за нашими спинами слышится шорох, шипение и сердитый визг, и встрепенувшись, я разворачиваюсь.

Моя рука инстинктивно тянется к Лореттову серебряному кинжалу, который всё ещё у меня за поясом, и от моего бокового зрения не ускользает тот факт, что и Кайл тут же тоже сжимает рукоятку ножа, который висит у него на боку.

Однако сражаться нам не с кем. Глазеющий сброд разогнали по делам, а Кофи, очевидно, решил проявить заботу и пересадить пойманных аурокровок подальше от зевак и Великого Храма, у дверей которого собрались устроить пожарище. Зури и других шаманов, которых я не знаю, уже увели, остались лишь Ло с Ялин. И на очереди Ялин.

Кофи пытается поднять её на ноги, объясняет, что нужно пересесть и никто её убивать не планирует, но Ялин, разумеется, ничего не слышит, а читать по губам у неё настроения нет. Она брыкается, визжит и одурело впивается в руку Кофи ногтями, когда тот тянется к ней. Кофи, матерясь, отскакивает. Ялин падает обратно на колени, шипит. И всё начинается заново.

— Она глухая, Кофи, — говорю я, вздохнув. — Ори на неё сколько угодно, Ялин общается на языке жестов.

— Но она же визжит, — замечает рядом Кайл.

— Глухая не равно немая.

Кофи прекращает свои попытки совладать с Ялин. Недоверчиво косится на меня, затем на Кайла, затем снова растерянно глядит на Ялин. Потирает расцарапанную руку, медлит. Кофи общителен и умеет подстраиваться под других людей, но сейчас определённо не хочет, чтобы кто-то счёл, что он уступает и прогибается под шаманов.

Однако так ничего не надумав, мой сводный брат лишь цокает языком. Обречённо выдыхает и принимается жестикулировать своими долговязыми пальцами. Выходит у него даже ловчее, чем у меня, когда я только познакомился с Ялин. Что ж, не удивлюсь, если среди любовников и любовниц Кофи были и глухонемые, он не жалует предрассудки. «Если, конечно, предрассудки не касаются аурокровок».

— Тебе плохо? Может, пить хочешь? — добавляет Кофи в конце, когда Ялин смотрит на него в упор снизу вверх, явно понимая теперь, что ей говорят, но никак не откликаясь.

— Вот ещё, — фыркает Кайл. — Из лужи попьёт.

— Да она какая-то хрупкая совсем для шамана... — оправдывается Кофи как-то затравленно. — Еля, а она точно из их числа?

— Ты теперь всех аурокровок будешь с людьми путать? Не была бы шаманом, не сидела б в Тик'але! — Раздувая ноздри, Кайл начинает терять терпение при виде того, как Кофи выражает, пусть и зыбкое, но сострадание врагу. Не даёт мне и слова вставить. —Шаманы не люди, ничего даже не чувствуют, лишь притворяются, чтобы наш облапошить, Кофи! Забей. Хочет эта сидеть у костра, пусть сидит. Сама встанет, если жопу подпалит.

Лоретто рядом с Ялин всё это время продолжает изображать живую статую. Грудь мерно вздымается под растерзанной мантией, солнце блестит на шёлковой ленте на горле и свежих, кровоточащих ссадинах на ключицах, — и это всё, что отличает куратора от изваяния в данный момент.

— Тома тогда тоже тут оставь, — говорю я, когда Кофи, так и не добившись от Ялин ответа, уже без особых надежд, с опаской даже, шагает было к Ло. — Я сам потом уведу.

Пожав плечами, мол, ваши проблемы, я рад, Кофи охотно соглашается. Напоследок ещё раз протягивает руку Ялин, будто силясь доказать, что на что-то всё же способен с помощью своего сострадания, и на этот раз Ялин внезапно растягивает свои губы в улыбке. Однако улыбка у неё совсем не дружелюбная. Наоборот, марциальная, заносчивая и как-то зловещая — приподнимающая правый уголок её тонких губ выше левого, точно тая в себе хитрость. Мириться со своим положением, как мой куратор, Ялин точно не собирается и вдобавок к хитрой улыбке показывает нам в ответ ещё один-единственный жест: средний палец.

Теперь всё выглядит так, будто жопу подпалит вскоре именно нам.

И от этого Кофи окончательно теряет веру в себя, его взгляд тускнеет. Но зная брата, я уверен, что Кофи никогда не признаёт свой страх — разве что становится нервным и драматичным. Так что и сейчас вместо того, чтобы что-то сказать, он следом за Кайлом с надменной, напускной важностью складывает на груди руки и отворачивается от двух оставшихся с нами пленников, вновь обращая взор на происходящее на площади.

༄༄༄

На какое-то время близ меня повисает натянутое молчание. Пленники продолжают ждать своей участи, Кайл задумчиво потирать подбородок, Кофи неосознанно его пародировать. Я знаю, что моих братьев объединяет ненависть к шаманам, но если Кайлу нужна власть, Кофи — расплата. Обоим их цели кажутся справедливыми, но как долго можно уживаться на одной справедливости? Особенно, если каждый трактует её по-своему?

Может, Марисела была права, и нашему миру априори не суждено быть добрым. Может, раз из порочного круга насилия мне не выбраться, как ни старайся, лучшее, что я могу — не сопротивляться и спокойно наблюдать, как Лоретто. Злорадствовать, как Ялин. Наслаждаться хоть чем-то, хоть даже порочностью, пока сам ещё жив.

Размышляя, я гляжу, как мимо проносят ещё один труп. «Нет, ну почему я должен наблюдать за этим спокойно? Я не святой».

Молчание затягивается.

— Ой, да не волнуйтесь вы так, скоро аурокровки потеряют последнюю спесь, —прерывает вдруг нашу паузу Кайл, тоже провожая взглядом бывшего товарища, от которого осталось лишь никому не нужное бездыханное тело.

— Сам выбивать её будешь из них? — ворчит Кофи.

— Отнюдь, зачем? Слух о нашей победе уже наверняка разнёсся по городу. Следовательно, даже те, кто в нас до этого сомневался, через пару дней поймут, на чьей стороне правда. У аурокровок нет шансов. Мы сегодня одержали верх в борьбе за свободу от гнёта колдовской тирании, это благое дело, и работа осталась совсем за малым: вытравить шаманов из нашего дворца и уничтожить все аурные фонтаны, чтобы императрица не смогла вернуться из мира аурных духов и нам помешать установить новый порядок.

— Фонтаны, по-твоему, это порталы в мир духов? — это меня удивляет.

— Ну да, а что же ещё?

Я не отвечаю. Если честно, ни разу об этом не думал. Но даже если и так, если мир духов всё-таки есть, Иш-Чель точно не там.

Опять косясь на гору хвороста у дверей Храма, я на каком-то полуинтуитивном ощущении поднимаю глаза, пробегаю взором по каменным сводам, узорчатым колоннам, витиеватым балкончикам... и мой взгляд натыкается на узкое угловое окно.

В тени того окна стоит едва различимый женский силуэт в красном. «Марисела, — понимаю, приглядевшись. — Как в басне, стоит лишь вспомнить...» Не могу сказать, однако, смотрит ли она на меня, но что Иш-Чель не планирует сдаваться — это очевидно по её обижено-высокомерному выражению лица.

Вероятно, Марисела могла бы сейчас даже тихонечко пристрелить Кайла из тени, но для этого, — чтобы пуля прошла, — потребуется снять защитные чары с Храма, а тогда она рискует своим убежищем. Поэтому бездействует. Но надолго ли?

Что бы там ни было, от меня, похоже, уже ничего не зависит.

«Да и зависело ли вообще?» — Следовало задать этот вопрос себе куда раньше. Я ведь не герой и не избранный, как давно понял, а всего лишь винтик в огромном, несправедливом механизме мира.

Я синоним катастрофе, который никто не воспринимают всерьёз.

Кайл же упрям, самовлюблён, но опрометчивостью не славится. Может, он до сих пор не допускает мысли, что я мог примкнуть по своей воле к шаманам — потому что не подозревает, что такое возможно, что шаманом может стать любой, даже я, — но Кайл по опыту уяснил, что я умею косячить. Серебро подмешать в еду он поручил другому. Стражу тоже потравил. А сам напал сегодня, в первый день Аурных Испытаний, хотя обещал мне прийти под конец третьего дня. Может, Кайл думал, что я сболтну лишнего, как обычно. А может, и не собирался делать меня реальной движущей силой своего восстания. Так, дал мне задание, занял как ребёнка, чтобы я не мешался, но чувствовал себя важным. Ещё и пряниками меня дома задобрил, чтобы я совсем размяк.

И я размяк. Уверовал в наше с Ло всесилие.

Братья, разве что, не предусмотрели опасность в лице Мариселы, которая, по их мнению, обитает в потустороннем мире.

Но в этом им повезло из-за Ло. Мой куратор наградил меня своей шаманской удачей, а я из ненависти к Мариселе, сам того не заметив, подсознательно попросил Вселенную нейтрализовать императрицу — она отведала серебра. Тихон же наверняка ждал Первокровную и готовился к бою с ней и Лоретто сам, узнав, что племянница не в форме. Поэтому рассудив, что ситуация плачевная и он не сможет выйти к мятежникам, Тихон в качестве последнего козыря позволил Супаю выпустить на улицу его странный проект — аурных куриц. Наверное, советники думали, что таким образом, если не победят, то хотя бы изувечат как можно больше простокровок, запугав горожан.

Однако и тут не срослось.

Полагаю, когда Кофи поймал Ялин, на помощь ей поспешила её куратор Зури, сдавшись добровольно, чтобы защитить ученицу, а Зури — тоже советник. Супай же, увидевший свою коллегу в кандалах, либо перепугался, либо ненароком замешкался от изумления. Тут-то его кто-то и подловил, застрелив.

Всё сложилось идеально, как пазл.

Только вот где Кайл всё-таки набрал столько серебра, которое в нашем анклаве вообще вне закона, чтобы создать и эссенцию Явар'вӓка, и выковать ошейники, и ножи?..

— Кайл, а ты... — Я не успеваю спросить.

Высоченные ворота, ведущие из Тик'аля в Кабракан, на которые смотрит Кайл, теперь взаправду никто не охраняет; там под шатром развернули пункт помощи раненным. И так как гул и грохот битвы миновал, а новость о восстании нынешним днём уже без сомнений стала главной в анклаве, как брат и сказал, всё больше и больше горожан приходит посмотреть на содеянное.

Какая-то старушка причитает, увидев своих внуков без чувств на носилках. Две женщины ссорятся — у одной перебинтована сломанная нога, а другая прибежала к ней в домашнем халате; подозреваю, одна участвовала в мятеже Кайла, а подруга её узнала об этом, только когда проснулась и не нашла свою девушку рядом... Нетривиальные отношения, но и не моё дело.

Самые же отважные и любопытные банально слоняются у шатров и глазеют. Собирают осколки разбитой дорожной плитки на сувениры. Рвут уцелевшие чудом цветы. Кто-то уже возвращается с тик'альских улиц, набрав полные руки экзотических фруктов и, опять же, пузырьков ауры... И кучка бездомных, каких обычно не пускают на священные шаманские земли в их чумазых лохмотьях, не спеша крадётся вглубь Тик'аля, с благоговением озираясь по сторонам.

Мало кто, тем не менее, совладав с первым шоком, ликует при виде победы, как Кайл. Некоторые даже начинают кричать что-то о том, что мятеж разозлит богов, и теперь всех нас ждёт конец света.

Однако лишает меня дара речи среди всего этого разномастного сборища не цветы и не ссоры.

Мои глаза натыкаются на человека, который, замерев вдалеке, тоже недоверчиво присматривается ко мне. Приземистый, горбоносый, с копной жёстких каштановых волос, — в нём на первый взгляд нет ничего примечательного.

Если не знать кто это.

«Пабло». — У меня начинает свербеть в груди с новой волной беспокойства. Пабло, неунывающий оптимист, каким он мне раньше казался, который несмотря на свою заурядную внешность, умеет располагать к себе людей лучше Кайла и Кофи, находя в нужный момент и комплимент, и острую шутку, и ободряющий совет. Пабло, который, как выяснилось, словно саранча, успевает быть везде и всюду — подслушать, подглядеть, запомнить твой изъян, а потом выторговать его на полезную информацию, когда ты того и не заметишь. Пабло, который вечно таскается за Кайлом и Кофи, как ещё один брат, будто метит на моё место! «Пабло...» — от одного имени на языке вязко, будто наелся смолы и вот-вот задохнусь. Очаровательный урод он, а не оптимист.

И благодаря Арьане я прекрасно осведомлён теперь о том, что Пабло был готов предать Кайла исподтишка, когда заключил сделку с советников Бадаром, казнённым не так давно Мариселой.

Самое же печальное то, что сам я оправил вчера этому Пабло кичливое анонимное письмо, где представился шаманом и угрожал всем выдать его тайные связи с аурокровками, если он не согласится шпионить за Кайлом отныне для меня.

Чертыхнувшись беззвучно, я прячу за спину руки, но понимаю, что не успел. Пабло уже видел Лореттову чёрную шёлковую ленточку на моём запястье, по которой, согласно письму, и должен был при встрече меня узнать. И если Пабло окажется не последним тугодумом и сложит дважды два... Моя тайна, защищающая меня как броня, ради которой Лоретто сегодня пришлось сдаться, рассыплется. Все узнают, что я здесь самый двуличный из всех.

Однако у меня на руке есть и аурный перстень — который Йен мне как-то достал и который я нацепил сегодня зачем-то... Опять удача на моей стороне? Аурокровки перстни не носят, так что Пабло может решить, что ленточка — чистой воды совпадение, так?

Голова начинает тяжелеть от всех мыслей.

— Я хочу домой, — вру я, заставив себя отвернуться от Пабло. — Кайл, я пойду, раз шаманы меня больше не держат в прачечной, да? И... Тома как раз уведу.

— О, да, ты устал, поди? — Кайл заботливо мне кивает. — Иди, конечно, а у нас ещё дел полно с Кофи.

— Полно? Сам свой дворец поджигай, — ворчит Кофи. Снова зачем-то косится на Ялин. — А я с Елей пойду, тут воняет дохлыми курами. И людьми.

«Неужели заметил», — хочется съязвить мне.

Однако нынешний день богат не только на разочарования и вонь, но и пугающие открытия, которые сменяют друг друга, успевай только вздыхать. У нас с Кофи нет времени и шагу ступить, как на всю площадь разносится хриплый вопль:

— Это же Иш-Чель!

Я замираю.

Мой мозг с запозданием обрабатывает услышанное, и мысли начинают вертеться, причиняя почти физическую боль. «Иш-Чель? Марисела вышла-таки мстить?» Но двери Великого Храма по-прежнему заперты. Затем я вспоминаю дурной факт о том, что плюшевую кошку Олы зовут Иш-Чель, но — вряд ли кто-то пустил в это кровавое месиво ребёнка с кошкой. Да и вряд ли кто-то за пределами нашего дома вообще знает, как эту кошку зовут...

Остаётся один вариант.

«Неужто она всё же явилась? Богиня Иш-Чель? Первокровная?» — На миг облегчение и радость окрыляют меня. Если богиня наконец-то осмелилась выйти из отшельнической тени, то непременно, чтобы защитить Ло. Может, поэтому Тэйен ведёт себя столь невозмутимо всё это время? Знает, что помощь близка? А может, в этом заключался план куратора с самого начала: сдаться, тем самым заставив Первокровную наконец-то вмешаться и навести порядок так, как не сможет никто другой!

Воспрянув духом, я поднимаю голову, пробегаю глазами по площади вновь и... не нахожу никого. Перестав спорить, Кайл с Кофи тоже в замешательстве хмурятся, как и многие люди вокруг.

Никакой богини пока не видно.

Зато видно бездомного, небритого, нестриженного мужчину в годах, который бежит, чуть не поскальзываясь, к нам. Долгий миг требуется моему ошалелому разуму, чтобы вспомнить его: полоумного бродягу, который не так давно застукал нас с Ло у дверей закрытой на ночь пекарни «Трес Лечес». И он, похоже, и правда не очень умён.

Потому что смотрит он на Кофи.

«Кофи, по его мнению, богиня Иш-Чель?»

— Пошёл вон! Уберите его! — Кайл отпрядывает, когда бездомный, запыхавшись, чуть не влетает в нас на полной скорости. Бьюсь об заклад, тот тоже впервые в Тик'але, раз прежде стража не пускала сюда ему подобных. И восторг от того, что он оказался вблизи храмов впервые в жизни, заставляет его забыть всю осторожность. Мужик светит блаженной беззубой улыбкой на своём испачканном сажей лице.

— Иш-Чель! Это богиня Иш-Чель! — упрямо твердит он, шепелявя. — О-о, она вас покара-ает! — И падает на колени, точно в молитве, ударяясь о землю лбом.

Все простокровки, разгуливающие вокруг, застывают, таращась на него в недоумении. Даже Ялин раскрывает рот.

На всей тик'альской площади воцаряется жуткая, звенящая тишина.

И только сейчас до меня доходит, что мужик молится вовсе не на Кофи, а на того, кто за ним. На моего куратора. На Лоретто. «Он решил, что богиня должна воплотиться в своём ученике?.. Но тогда откуда ему вообще знать, что Ло — ученик Первокровной?»

— Ты что, слепой? Какая богиня? — Первым приходит в себя Кофи. Усмехнувшись, он с всё той же драматичностью, за которой прячет нервозность, широким взмахом руки указывал на Ло. — Во-первых, из Тома девушка, как из меня... девушка. А...

— С такими-то космами издали вполне девушка... — откликается кто-то среди людей.

— Да вы чего, шаманы ж гермафродиты...

— Не-не, шаманы меняют пол в зависимости от фазы луны. Ежели им перерезать в полнолуние брюхо, оттуда выпрыгнет новый шаман. Так они и размножаются, я слыхал...

— А во-вторых, богини не существует! — гаркает Кофи, заглушая всех. — Иначе бы она не сидела теперь на цепи, глупости, вы чего! Смешно же!

Но люди снова шепчутся и с любопытством подходят к Ло ближе. Кайл молчит, наблюдая за происходящим — как король, который не опускается до уровня общественных перебранок. Однако от меня не ускользает то, как на лбу у него становится видна венка, а в зрачках внезапно сгущается сердитая тьма. Кайлу не нравится, что кто-то, пусть и таким смешным образом, но пытается оправдать шаманов и тем самым подорвать его только-только установившийся авторитет.

А вот Ло по-прежнему не интересуется миром. Вперив взгляд в брусчатку, даже не поднимает на бездомного, упавшего рядом ниц, глаз.

Тем временем к нам поспевают товарищи Кайла, которых позвали оттащить бездомного и выпроводить подальше, но тот отбивается и снова с шепелявой хрипотцой голосит:

— Это вы слепые! Вы-ы! Каждый видит столько с-света, сколько вмещает его душа, и я вижу!!. Боги имеют множество форм! Единственное, что неизменно на теле Иш-Чель из воплощения в воплощение, это символ бессмертия! Со-олнце! У неё на шее солнце! О, Богиня вас испытывает... И она покарает тех, кто не докажет свою ей верность, тьфу, да!

Заворчавший было что-то опять Кофи затихает, смутившись. Переглядывается с Кайлом. Кайл тоже на миг теряется, метнув взгляд на Лореттову ленту на горле — её отлично видно из-под ошейника, который для Лореттовой тонкой шеи слишком велик.

Но потом Кайл только закатывает глаза:

— Символ? Ну, давайте все взглянем на её священный символ.

И прежде чем я совладаю со своим смятением, Кайл снова вытаскивает нож. Он наклоняется, двумя быстрыми рывками наматывает на кулак Лореттовы волосы и с силой дёргает так, что Тэйенова голова запрокидывается, а спина выгибается. Мой куратор вынужден приподняться с пяток, на которых сидел, и выпрямиться, привстав на коленях напротив нависшего сверху Кайла. Выглядит Ло в этот миг унизительно — как невольник, которого пришли наказать.

Кайл быстро подцепляет остриём своего ножа ленту на Лореттовой шее, и ленточка рвётся. Тончайший, кривой порез блестит кровью на том месте, где по коже Ло прошлось лезвие...

В толпе кто-то ахает.

Ялин округляет глаза.

Взгляд Кайла каменеет.

А я и вовсе теперь не могу заставить себя пошевелиться. «Ло?» Но куратор отказывается смотреть на меня или кого-либо. Бесстрастно отведя взор в сторону, словно ситуация навевает неприятную скуку, Тэйен лишь слегка вздрагивает, когда ветер касается свежей раны. На лице по-прежнему неприступная апатия.

Ещё минуту назад я был бы готов жизнью поклясться, что вечно сменяющие одна другую Лореттовы ленты предназначены для красоты, не больше. Сколько раз я видел шею Ло обнажённой по утрам и в ночь, когда куратор притворялся Томом? И ничего — ничего, ни следа — не была на ней!

А теперь есть.

Священный символ оказывается не чем иным, как потерявшей от времени чёткость, небрежно набитой с левой стороны шеи татуировкой в виде квадратного солнца, каким святило и изображали древние шаманские манускрипты. Символ верховной богини Иш-Чель, хранительницы тайн мироздания, матери плодородия, радуги, света и силы.

Но ещё это и символ изуверства. Параграф в журнале Монтехо, что я читал, вещал о том, как мой предок во время своего завоевания помечал злых шаманов татуировками — чтобы «не позволить однажды сбежавшему монстру скрыться среди праведных людей вновь...»

Нет, не может такого быть.

«Что происходит, Ло?» — у меня пересыхает во рту. Мгновение будто останавливается, пока я пытаюсь осмыслить, что вижу.

Однако куратор ни разу со дня нашего знакомства не позволял мне и дотрагиваться до своей шеи, понимаю вдруг я. Мне казалось, я выдумываю то недоверие, но право, ведь когда мы целовались, Ло каждый раз упрямо хотелось переложить мои протянутые к шее руки себе на бёдра или на талию. А по утрам, скорее всего, я не замечал этого солнца, потому что Ло прикрывает шею длинными волосами — ну и я не приглядывался! Легко проглядеть какую-то мелочь, когда и её и не ищешь, так?

Когда же мы с Лоретто проснулись в моей кровати вдвоём после сладкой ночи, когда на шее у Ло красовался оставленный мной засос, который потом так же быстро исчез после того, как куратор ушёл умываться, я решил, это магия, но... Быть может, то был тривиальный тональный крем? Замазать такую татуировку в наши дни тоже проще простого.

А теперь уж и не поймёшь, где на Тэйеновой шее тот засос, а где кровоподтёки.

«Но почему тебе вздумалось скрыть от меня тату? — У меня вдруг ощущение, что я вижу Лоретто впервые. Внутри что-то обрывается, как треснувшая от удара плетью кожа, и я чувствую себя одураченным, почти использованным. — Богиня Иш-Чель? Почему ты богиня? И почему на тебе рабская метка, какие не ставят на людях уже почти пятьсот лет? Столько даже среди шаманов никто не живёт!»

Все без исключения люди вокруг какое-то время пялятся на Лореттово тату, как на диковину, в гробовой тишине. Как и я, как и Кайл, как и Кофи. А потом волна ропота опять прокатывается по площади; те, кому Ло не видно, стекаются ближе.

Бездомный завывает с молитвой вдали, куда его уволокли.

Кто-то подхватывает.

Вся эта фантасмагория окончательно выводит Кайла из себя. Желваки заходятся у него на челюсти, свирепая искра вспыхивает в глазах, устремлённых на Ло, как голодный лев, который вот-вот нападёт на добычу. Кайл положил полжизни на то, чтобы сегодня настал его звёздный час — никто не имеет права обсуждать что-то помимо его освободительного похода, а тем более неблагодарно сомневаться в праведности его поступков. Идеальный план победы не посмеет подорвать какая-то мифическая богиня, на которую суеверный народ до сих пор не прочь возложить свои надежды несмотря даже на то, что эта богиня — юный, покорный, бессильный шаман в истерзанном теле.

— Пошутить над нами приспичило? — рычит Кайл.

И снова взмахивает ножом.

Лоретто вскрикивает, впервые выйдя из своего хладнокровного транса. Я вздрагиваю. Но уже поздно что-то спасать. Лореттовы волосы грубо, косо обрублены выше плеч — так, чтобы не мешать всем собравшимся увидеть, что на шее у Тэйен не что иное, как обыкновенная уродливая татуировка.

У меня сердце сжимается, когда я вижу, как Лоретто, буквально перестав дышать, таращится на свои тёмные локоны, которые теперь никому не нужной, отрезанной копной рассыпаются на земле у наших ног точно отсечённые крылья поверженной птицы.

Не веря своим глазам, Ло поначалу неуверенно тянется связанными руками к своими брошенным в грязь чёрным прядям. Потом, так и не решившись к ним прикоснуться, замирает. Лицо куратора бледнеет, плечи беспомощно опускаются. В глазах какой-то пристыженный страх. Ло медленно поднимает взгляд — но не на меня, а на Кайла.

Кайл с глумливой торжеством улыбается в ответ.

На всё это мне больно смотреть. Я никогда не задумывался о смысле Лореттовых волос, не рассматривал и их как что-то, помимо красивой детали. Но... пора признать, что для моего наставника красота сама по себе не имеет смысла. И у Тэйен ничего не бывает просто так. А на лице у Ло теперь шок — как от пощёчины, как от плевка в лицо.

В былые времена длинные волосы у шаманов считались чем-то сакральным, доступным исключительно самым достойным. Бедняки не могли позволить себе носить роскошную шевелюру, так как не было ни средств, ни времени для их ухода, когда надо изо дня в день работать, скажем, в полях или на скотном дворе. Лишь старейшины, познавшие все горести этого мира и вознёсшиеся над ними, умели распоряжаться своими знаниями так, чтобы жить в достатке и изяществе — и доказывали это в том числе ухоженным внешним видом.

А ещё традиционно бытует мнение, что в волосах сокрыта сила мага. Это связь с родом, с духовным миром. Ну или по крайней мере, это признак труда, вложенного в своё самосовершенствование, атрибут мудрости и отваги, мастерства и превосходства — как медаль и погоны или держава и скипетр. Шаманы давно не соблюдают традиции, но я не знаю и ни одной аурокровки с волосами аж по пояс, как были у Ло. Разве что Марисела? Остальные же, будто не смея привлечь внимание и тем самым случайно бросить вызов, носят причёски короче.

Остричь шаману волосы — всё равно что лишить последней гордости. Раздеть. Опорочить.

Обесчестить у всех на глазах.

Для Ло это хуже смерти.

Однако решив, видимо, что такого унижения недостаточно, и кто-то до сих пор может верить в богов — а значит, сомневаться в непогрешимости мотивов Кайла, — брат использует всеобщее замешательство и вновь замахивается.

— КАЙЛ, НЕТ!

Прежде чем он успеет опустить нож, я бросаюсь наперерез. Кайл понимает, что удар его придётся теперь по мне, и испуг отражается в его взгляде, но убрать руку, в которую уже вложена сила, не успевает. Ему удаётся лишь чуть отклонить траекторию оружия.

Заточенный кончик лезвия приходится мне по губе.

Я не до конца осознаю случившееся в моменте, но от внезапной, острой вспышки боли меня перекашивает. Из глаз брызгают слёзы. Я складываюсь пополам, схватившись за глубоко рассечённую нижнюю губу, чувствуя во рту тошнотворный привкус собственной крови. Отвернувшись от людей, Кайла и его губительного ножа, невольно оказываются сгорбившимся над всё стоящим на коленях куратором.

Мы с Ло вдруг лицом к лицу, и на кратчайшую долю секунды наши взгляды пересекаются. Вихрь эмоций проносится в глазах куратора. Лоретто смотрит на меня с изумлением, растерянностью, грустью, а потом... всё снова скрывается за флегматичной маской с налётом скуки, будто Ло отказывается от своих чувств.

Я не знаю, что это значит.

Когда же я, сделав обжигающе мучительный вдох, что оседает очередной вспышкой острой агонии на губе, всё-таки выпрямляюсь, зажимая разбитый рот рукавом, люди вокруг глядят на меня в ужасе. Никто отныне не шепчется. Однако нет на лицах народа и сочувствия. «Он только что защитил шамана? — читается на их встревоженных лицах. — Он рискнул собой ради аурокровки?» Люди не понимают, бог таки перед ними или демон. Поклониться или сжечь на костре?

А у самого меня миллион вопросов. Откуда татуировка у Ло? Где настоящая богиня Иш-Чель? Почему мне все лгут и... почему мне так больно?! Но я не могу ничего спросить.

Поэтому в одиноком отчаянии приходится снова врать.

— Богиня или нет, этот шаман нужен живым! — говорю я так грозно и зычно, как только могу сквозь тошноту, боль и слёзы. — Если это и впрямь божество во плоти, разве убив его, мы не выпустим дух шаманской стихии на волю?

Никто мне не отвечает.

Я нагнетаю:

— И разве этот дух не уничтожит нас всех за то, что мы его сумели поработить? Только пока на... Иш-Чель ошейник, она бессильна. И даже если всё это обман, остальные аурокровки ведь верят, что богиня является прародителем их императрицы. А значит, сделают всё, чтобы её спасти! Даже отдадут Великий Храм без боя! Иш-Чель наш залог на успех. Тем более, она наверняка знает, как уничтожить мир аурных духов, искоренить всех шаманов раз и навсегда, не этого ли мы хотим?

Народ молчит.

Кофи молчит.

Кайл, помедлив, прищуривается. Чувство вины плещется в его глазах при виде крови, струящейся по моему подбородку, но признать то, что он сам покалечил любимого братика, он не может. К тому же, это же я полез под горячую руку, верно? Нет, Кайл не виноват. И прощения не попросит, тем более у всех на виду. Озвучить свой промах — равносильно сдаться, а брат не сдаётся.

Поэтому он посматривает то на меня, то на Ло за моей спиной, то на людей вокруг в смурных раздумьях. Ему определённо по нраву ход моих мыслей, ему нужна богиня, но он раздражён, что я перетягиваю всеобщее внимание — и одобрение — на себя. Что выгляжу теперь светлым мучеником.

Однако спорить со мной, показывать свою уязвимость и неуверенность — нельзя вдвойне.

Так что Кайл прячет нож и деловито кивает.

— Вы слышали Елисея! Хватит пялиться, шоу окончено! — говорит он таким тоном, будто я только что озвучит его собственный приказ. — Выяснились новые обстоятельства. Отныне Иш-Чель ждёт особенная судьба.

______

от автора:

Ло: — всё что угодно, только не дёргайте за волосы и не ставьте перед собой на колени.

Еля: — ок.

Кайл: — ок. *дёргает и ставит*

____

Ну что ж. Как говорится, можно предусмотреть всё -- кроме бомжа, который подглядит, а потом узнает тебя на улице в самый неподходящий момент :')

Эх, Еля... И ты ведь так и не успел научиться плести куратору косы...

____

А ещё мне очень нравится название этой главы. Изначально я даже и книгу так назвать хотела (в итоге оставила этот вариант для англ. перевода только).

Сами посудите:

С одной стороны, с самого начала истории вор – Еля, который крадёт магию у шаманов, а Ло – бог, потомками коих по легенде являются все шаманы. Однако постепенно всё меняется, Еля становится шаманов, Ло предлагает стырить тортик в пекарне и крадёт Елино сердечко... А теперь мы вообще пришли к тому, что как бог себя ведёт Еля, который подыгрывает Кайлу, пришедшему воевать и таким образом вершить судьбы других людей, а Ло волокут по площади как воришку, пойманного с поличным...

Кто же тогда бог, а кто вор в итоге? Еля или Ло? Ло или Еля? Оба титула принадлежат кому-то одному? Никому?..

Если задуматься (загнаться) и начать копаться в названиях каждой главы этой истории, можно заметить, что у них всех есть такой вот подвох на самом деле.

Или двоякая интерпретация, если хотите. Да, это сделано намеренно. И да, думаю, каждый найдёт какой-то свой смысл в этом. Наверное, так и должно быть)