— Ло? — Этого не может быть. «Лоретто не может пропасть».

У меня начинает сосать под ложечкой, я оторопело озираюсь по сторонам, пучу глаза в заросли, раздвигая ветки и безжалостно топча траву и цветы. Но ни намёка на присутствие Лоретто не вижу.

Неужели Марисела опять кого-то подослала по наши души? Или простокровки Ло схватили, пока Кофи заговаривал мне зубы?..

Однако ведь Ло, шамана, победившего ныне всех как сама стихия, не могли взять и похитить! Даже если бы на Тэйен кто-то напал, я бы услышал, верно? Даже если бы наложили чары безмолвия, осталась бы кровь и следы... Ничего. Нет ничего! Будто и не было никогда у меня куратора, будто я выдумал всё.

— Ло-о? — шепчу я, громче, но в ответ лишь сухой ветер треплет мне волосы, противно прилипшие к вспотевшему лбу.

Кофи всё ещё что-то гаркает неподалёку, зовёт меня и ищет среди дыма и кустов. Но моё сердце начинает колотиться о рёбра как припадочное, забывая о брате, о войне и собственных дрожащих ногах. «Где Ло?»

«Вкус лицемерия, мой нежный мальчик... — просыпается тут же в голове голосом Мариселы ядовитый страх. — Тебя бросили как дохлого коня, видишь?»

Нет, не вижу.

С минуту я стою в кустах, замерев изваянием мраморного божка, не зная, что делать, что думать... Лоретто не бросит меня на произвол судьбы, но и насильно увести, получается, Тэйен не могли — что тогда? Первокровная бесшумно явилась и под угрозой смерти запретила Ло вмешиваться в сегодняшнее сражение? Но зачем же тогда уходить?

Уже совсем было отчаявшись от безысходности, но зацепившись взглядом за чёрную ленту на своём запястье, которую утром завязывал мне куратор на кровати, я едва ли осознанно вспоминаю Лореттову попытку всё на той же кровати уговорить меня бросить всё и уйти. «Из Кабракана. Навсегда».

«Но в Кабракане наш дом, Ло».

«Любое место может быть нашим домом, если мы будем вместе, Еля».

А ведь дело на тот момент было вовсе не в Первокровной. И не в сражении за трон, которое тогда ещё не началось. Я, невежда, с утра на радостях решил, что мои поцелуи соблазняют Лоретто и вынуждают говорить влюблённую чушь... но ведь это я говорил чушь, это меня соблазняли, не так ли? Нет у Лоретто никакого дома в нашем анклаве, ничего тут нет кроме плачевных воспоминаний и мёртвых родных. А я бы в порыве страсти и впрямь согласился на что угодно, будь у Ло время подыграть и отдаться моим влюблённым объятиям ещё раз до того, как Кайл напал.

И зачем Тэйен воевать за власть, в самом деле? Во имя чего биться? Лореттовой целью была месть, а не власть, и Марисела своё воздаяние сегодня уже получила — лишилась и достоинства, и уважения советников, и титула самой могущественной ведьмы анклава.

Центром внимания моему куратору никогда не нравилось быть, а с Кайлом Лоретто вообще иметь дело не желает, ведь презирает его как неугомонную вошь. Ну, устроил мой брат кровавую стычку, и что? В первый раз в наших землях такое, что ли? «Сад можно восстановить, фонтан тоже». Кайлова спесь не стоит того, чтобы тратить на неё силы. Тем более, рано или поздно Марисела восполнит свои магические способности, всех повстанцев прибьёт, и всё вернётся на круги своя. Она не будет править так же напыщенно и престижно, как прежде, после сегодняшнего позора, и может, кто-то в конце концов её подсидит, но это будет потом. Не наши проблемы.

Только теперь оставшись в забытом одиночестве среди покрытых сажей зарослей, где некуда спешить и не о чем другом думать, я понимаю: мой куратор и правда уже добился всего, что хотел. Лоретто больше нечего делать в Кабракане.

Ло даже не обязательно отныне быть рядом, чтобы оберегать меня. На мне Ил'ла — заговор, что приносит удачу, а значит, сила моего учителя по сути впредь принадлежит мне. Я уже знаю, как действует шаманская удача, и соответственно могу осознано ей управлять. Императрица пройдёт мимо меня и моей семьи, перебив всех кроме нас, если я просто-напросто пожелаю.

«Желаю ли я?»

Мне становится дурно, дышать тяжко, в груди что-то колет, и я припадаю спиной к ближайшему дереву и зажмуриваюсь. В голове всё гудит. «Вкус лицемерия, Марисела, ты права. Только... лицемер здесь, получается я».

«В один прекрасный день тебе придётся выбирать между мной и своим братом...» — сказал мне как-то куратор.

«Ты хочешь пойти к Кайлу?» — возник ныне у Ло вопрос.

«Да». — С готовностью кивнул я.

Да, я хочу пойти к Кайлу, чтобы его образумить, но не эта мысль дошла до Ло. Тэйен думает, что я выбрал Кайла. Вопреки пережитым вместе трудностям, вопреки чувствам, вопреки мечтам... Тэйен думает, что это конец.

И уходит.

Не открывая глаз, я прижимаюсь спиной к шероховатому, кривому дереву, делаю вдох, но закашливаюсь от дыма, и — меня вдруг нестерпимо тянет завыть.

«Ло уйдёт. Откажется от всего! Откажется?!..»

Вот же почему Лоретто приспичило с таким внезапным отчаянием поцеловать меня посреди коридора. Вот почему весь наш разговор дальше свёлся к смиренно-отрешённым взглядам, скупым ответам на мои вопросы и молчаливым кивкам головой. Вот почему глаза Ло походили на глаза умирающего — в них увядала надежда на «нас».

Лоретто не из тех, кто будет сражаться за место под солнцем, не из тех, кто будет умолять о любви. Для моего куратора жизнь куда привычнее, если наблюдать за миром со стороны, а не участвовать в нём, куда безопаснее и разумнее исчезнуть, если здесь не мило.

«Тэйен и правда уйдёт, — осознаю я, наконец сделав тяжёлый, горький вдох, оседающий пеплом на языке. — Не сказав ни слова наперекор, ничего не доказывая, не требуя благодарности. Просто уйдёт».

— Твою мать! — вырывается глухим хрипом из глотки. Закрываю лицо ладонями и стискиваю зубы что есть мочи, чтобы не заорать, но сдерживаюсь едва-едва. «Уйдёт...» В аурную бездну весь этот мир, в бездну! Почему я сразу не понял, что всё свернуло совсем не туда?

Почему любовь — это так сложно?

А Лоретто, верно, считает, что таким образом выражает любовь ко мне. Даёт мне право выбора. Дарит свободу. И опять защищает. Потому что не верит, что такого как Кайл, как Монтехо, можно заставить прислушаться к голосу сердца и остановить мирным путём, не вступив в схватку и непокалечив в процессе меня.

Несомненно, для могущественного шамана, вроде Ло, убить, занять трон, вынудить Кайла и других пресмыкаться... легко. Куратор мог бы добиться здесь многого. Всего. Но Ло отказывается убивать без необходимости. 

Да и разве в этом заключается счастье? В том, чтобы сильнее, страшнее, превосходнее других? Нет.

Значит, остаётся единственный способ по-настоящему выиграть — уйти. На своих условиях. Со мной или без меня. На шаманов открыта охота, на Ло открыта охота — причём всеми, как императрицей, так и потомками Монтехо, — так что Тэйен будет мишенью у всех на виду. А тогда и все, кто окажутся в городе рядом с Тэйен, могут оказаться под пулей.

«Тебе стоило влюбиться в кого-то получше меня».

Однако никто не посягнёт на голову одинокого Елисея, который никому больше не нужен и не интересен. Никто не догадается, что я стал шаманом, если я начну жить среди простокровок как прежде, если братья сами будут меня оберегать.

Даже если какой-нибудь Фарис заикнётся кому в моём доме, что я колдун, ну... чем докажете? Я могу мысленно приказать ауре меня обуглить как простокровку, а следы на запястьях от серебряных наручников у меня заживают на глазах — спасибо Лореттовому каффу, я не очень-то внешне боюсь серебра. Оно жжёт до одури, до белых вспышек перед глазами, но долговечных ран мне не оставляет. Ещё пару месяцев, пару каффов, и серебро вообще причинять мне видимую боль перестанет. Лишь душа будет болеть, вспоминая былое.

«Прости, Елисей».

Ненавижу!

Снова ненавижу весь мир, потому что я, сука, неуязвим и не нужен. Потому я один, а это неправильный путь.

Выдохнув, я открываю глаза. Чёрный смог по-прежнему вьётся среди зелени вокруг, ища жертв, и ничего больше не видно. Голос Кофи отдаляется, когда он оправляется меня искать вовсе не там, где я прячусь, а за углом всё так же что-то гулко взрывается. Но мне не нравится это, не нравится выбранный Лоретто исход. Осточертела мне стратегия, где я играю «любимого дурачка» и остаток дней являюсь кем-то наивным и предсказуемым. Где прячу свою правду от всего мира и знаю, что где-то там, в изгнании, тоже прячется Ло!

— Если правила игры таковы, то в жопу вашу победу, — бросаю я, сердито глянув в сторону Кофи. — В жопу вашу вшивую справедливость, в которой ничего честного нет.

В конце концов, Кабракан тоже больше не мой дом, если меня, такого, какой я есть, здесь не принимают. Хватит, на сей раз я не позволю другим людям и обстоятельствам диктовать мне мою судьбу. И не отступлю от намеченной цели.

Я выбираю быть собой.

Я уйду с Ло.

༄༄༄

«Лишь бы успеть».

Я продираюсь сквозь кусты, которые царапают лицо и цепляются за одежду, спешу прочь. Мысленно прошу Ло меня подождать, и хотя куратор меня и не услышит — услышит Вселенная. Магия. Ил'ла. «Удача на моей стороне».

Подозреваю, если Ло собирается покинуть Кабракан, то сначала придётся выбираться из Тик'аля, а отсюда сейчас лишь одна дорога — брешь в городской стене, через которую мы ходили в прошлый раз, когда навещали мою семью. Через главные ворота, где сконцентрировались мятежники, точно не выйти без драки, а других ходов наружу нет.

Ко мне начинает возвращаться усталость. Энергия, которой куратор поделился со мной, иссекает; тело напоминает болью о ссадинах и заторможенностью о той дряни, которой меня напоили сегодня, чтобы притащить без сознания к Мариселе. Забитые мышцы сводит, когда я, ломая ветки, несусь, не жалея ног, но я продолжаю ускорять шаг несмотря ни на что. Нельзя опоздать. Если Лоретто исчезнет, я потом куратора никогда не найду.

Самый короткий путь к разбитой башне с брешью пролегает через пакостную тик'альскую площадь, на которой всё громыхает. Ло не станет показываться там, так как предпочитает оставаться в тени, и пойдёт обходным, тихим путём через рощи вокруг Храма, а значит, я как раз успею, если проскочу наперерез. Главное, чтоб не подстрелили.

«Ло, только дождись».

Переполняемый упрямством, не озираясь особо по сторонам, я выбираюсь из зарослей на дорогу и быстро иду за поворот. Сердце стучит в горле. Пот течёт по спине. Я стараюсь не думать о том, что будет, если я не успею к Ло, силюсь вообще ни о чём и ни ком не размышлять — например, о том, что возможно, никогда больше не увижу родную семью, если сегодня уйду... «Но если не уйду, пожалею вдвойне».

Моя нога шлёпается во что-то склизкое.

Краем глаза замечаю густую, бурую лужу, но не успеваю её рассмотреть. Охнув, теряю баланс. И в следующий момент больно падаю на синяки на коленях, чудом не растянувшись на дорожной плитке во весь рост. Машинально выставляю руки, но всё насмарку, и кинжал в моей левой ладони вонзается во что-то рыхлое, мягкое, мерзкое, спасая тем самым меня разве что от удара подбородком в грязь.

«Там чей-то труп», — проносится в голове мысль.

В нос опять бьёт запах гнилого мяса, и понимая, что вот, я буквально утонул в нём, как в падальщик, я не могу сдержаться. Перед глазами темнеет. По телу прокатывается мандраж.

И с немощным стоном меня рвёт.

Благо, времени сегодня позавтракать не было, и после парочки тошнотворных спазмов в желудке и порции желчи на языке, становится чуточку лучше. Голова беспомощно кружится миг, а потом я прихожу в себя. «Запомню это, как самый худший день в моей жизни...»

Отдышавшись, сплюнув кислый привкус, оставшийся во рту, я кое-как встаю. Пошатываясь, смаргиваю выступившие на глазах слёзы. Вытираю о штаны испачканные в чужой крови кинжал и руки и пытаюсь разглядеть, что передо мной, чтобы вновь не упасть.

Тревога прожигает меня своим терпким ядом, но я не понимаю, что вижу, даже когда фокусирую взгляд. На земле рядом... что именно? Кусок оторванной плоти? Но он по форме похож на крыло. Чьи-то спутавшиеся, раздавленные кишки? Тогда почему они с перьями?.. Пока я мешкаю, из-за догоревших деревьев доносится визг, а следом тот самый звук мокрого взрыва, какие я уже слышал сегодня. Потом влажный клёкот. И навстречу мне, кудахча, из дыма выбегает курица. Обыкновенная курица.

Опешив, я тупо смотрю на неё.

Курица мчится, будто её в задницу ужалили, голосит во всю глотку, и по шее у неё течёт аура. Завидев меня — или скорее почувствовав? — курица замирает на долю секунды, крутит башкой. А потом кудахчет громче и взмахивает крыльями, видимо, решив, меня заклевать.

На каком-то лишь наполовину осознанном инстинкте отскочив, я в последний момент выставляю наперерез кинжал, и птица... нет не останавливается. Хуже. Взрывается. Перья и внутренности летят в разные стороны как конфетти из хлопушки, от них смердит сырым мясом, гнилью и паникой; брызги крови и ошмётки потрохов окатывают меня с ног до головы, словно ведро помоев, и я не могу уже подавить свой собственный вопль.

— Бля-я-ядь! — мой крик разносится по всей улице, звеня в каменных стенах храмов, но я не в силах его сдержать, даже если это меня выдаст. «Меня сейчас снова стошнит». Изумление и отвращение захлёстывает меня как куриные потроха, которые, стекая по щекам, рубахе и штанам, капают вонючей жижей на землю. Это так гадко, что выпрыгнул бы из собственной кожи, коль мог.

Но не могу.

Поэтому первые несколько минут я даже не шевелюсь, не понимая, бояться мне теперь или злиться. «Что происходит? Откуда это?» Куриная кровь чернеет местами, намекая, что в ней содержится аура, но я ума не приложу, пытался ли кто-то из шаманов отыграться на курицах, сочтя их простокровками, или курицы сожрали шаманов?.. Глянув в ту сторону, откуда прискакала эта самоубийца, понимаю, что дорога и дальше устелена такой вот требухой, перьями и кровавыми лужами.

Сглотнув желчь, я в итоге крепче сжимаю клинок. «Больше никогда не буду есть курятину. Ни-ког-да. Даже ради тебя, Лоретто». — Иначе вспомню это и буду блевать прям в тарелку.

Мне теперь совершенно не хочется идти дальше. Но иного выхода тоже нет. Либо поддаться инстинктам и броситься прочь, либо добиться уже впервые в жизни своего. И когда я неуверенно, медленно подкрадываюсь к повороту дороги, осторожно переступая через оторванную куриную лапку, и выглядываю из-за обгоревшего куста, легче мне не становится.

Однако меня никто не замечает. Дым всё ещё стелется по земле, хоть и начинает рассеиваться вокруг догоревших деревьев. Фонтан в далёком центре площади мне не разглядеть, но зато я вижу горсть простокровок: пятерых в форме тик'альской стражи и с десяток в обычной одежде с блестящими талисманами, защищающими от ауры, на груди. И как и говорил Кофи, уже непонятно кто тут против кого. Люди стреляют вразнобой, как умалишённые, глаза красные, все визжат и вопят... Среди людей и клочков дыма носятся злосчастные курицы, на земле всюду кишки, копоть, аура и изуродованные тела.

При виде этого зрелища у меня колеет душа. В животе холодеет.

Я воображал битву за Тик'аль как угодно, но точно не так. Лореттова схватка со стражниками и Гвен была изысканной, своенравной, сотканной из гордости и льда, а когда я прищуриваюсь, понимаю, что фонтан от меня скрывает не дым, а столп ауры, от которой и разит тем сверхъестественным ощущением тухло-кислой паники. И в центре этого аурного столпа стоит седой, ухмыляющийся шаман.

«Советник Мариселы», — я его узнаю. Его зовут Сува... нет, Супай. Тот самый, которого сегодня не было в Тронном зале, который, очевидно, вышел защищать Тик'аль и который вечно прежде таскал с собой куриц. Они были не его ручными питомцами, не были жертвами для алтаря. Оружие.

Курицы — это оружие.

«О боги...»

Волосы на загривке нехотя встают дыбом, пока я наблюдаю, как Супай хохочет с самодовольной гримасой на своём изрезанном морщинами, дряблом лице, размахивает узловатыми руками и сплетает аурные чары. Вокруг него с оторванными головами носятся несколько куриц, из которых вместе с кровью течёт аура, а старик вытаскивает из аурного портала всё новых и новых, отрывает им головы и — швыряет в людей вокруг.

Люди кричат.

Птицы взрываются.

Кровавая требуха, начинённая магией, точно бомбы, летит во все углы, сжигая людей заживо. Ни защитные мундиры, ни талисманы не распознают безмозглых куриц как угрозу, а оттого не отражают её.

Никто не осмеливается подойти к Супаю, чтобы его пристрелить; никто пока не может прицелиться и попасть в него издали, потому что его силуэт, скрытый за чёрным магическим мороком, то появляется, то исчезает, а он и доволен. Старикан смеётся так, будто всю жизнь ждал подобного шанса. Окутанный туманом и мороком, костлявый, ссохшийся, резвый, он с таким блаженным исступлением рвёт на части и кидает своих птиц, что похож на пробудившегося бога смерти воплоти.

«После такого, конечно, все только и будут, что сравнивать всех шаманов с этим психом», — мрачно осознаю я.

Чем дольше наблюдаю, замерев устало, тем яснее понимаю, что мне уже даже не страшно и не противно, эти эмоции, похоже, пресытились и притупились после всех сегодняшних неприятностей, как обоняние, принюхавшееся к смраду прогнивших потрохов, которыми пропиталась моя одежда и которые стала последней каплей для моего ошеломлённого разума. Во мне остаётся только бледное огорчение, что неспешно поедает все остальные чувства. Может быть, это снова шок. Может, изнеможение. Или смирение с испорченностью мира, который не изменить.

В любом случае, я понимаю вдруг, что вот его, Супая, Повелителя Куриц, — это смертоносное, громкое нечто, — и запомнят в вехах истории. Наш мир строится на скандалах. Героев эпосов выжигают из крови войны.

Не в моде заносить в летописи тихое счастье, каким я жил рядом с Ло.

«Должен ли я помочь людям? Убить Супая? — закрадывается следом в разочарованную голову мысль. Я ещё раз оглядываю площадь из своего укрытия за истлевшим кустом. — Или убийство злодея — это всё равно убийство? Поэтому Лоретто не хотелось истязать Мариселу, так?»

Ни разу в жизни я не отнимал чью-то жизнь своими руками, хотя, пожалуй, мог бы. Играючи. Пусть Супая и окружает вихрь ауры, но не мощный — старикан не так силён как Лоретто, не сможет взглядом испепелить. Да и Супай явно не ожидает, что на него нападут свои же, тем более не догадывается, что появлюсь я — мне полагалось умереть в когтях Иш-Чель ещё час назад. Но я не боюсь куриц, не боюсь ауры, подобраться к нему и вонзить серебрённый кинжал под рёбра было бы раз плюнуть, если миновать свистящие пули или уговорить народ не стрелять.

Спас бы людей.

Или...

«Каких людей? — тут же просыпается моя саркастичная гордость. — Которые пришли сажать шаманов на цепи? Порабощать подобных тебе, Елисей? Ты даже не уверен, на чьей ты теперь стороне. Не уверен, кому помогаешь. И хочешь ли помогать вообще? А эти повстанцы, заметив, что ты идёшь к Супаю через ауру и не калечишься, не станут слушаться тебя, а застрелят как очередного врага. Так, на всякий случай. Трупом больше, трупом меньше... там уже десятка три полегло».

И я не двигаюсь с места.

Да и не сотворю ли я большее зло, вмешиваясь в свору сцепившихся забияк, правда? Может, пусть они перегрызут друг друга, раз желают, — и дело с концом.

Может, Первокровная была права, люди не стоят того. Тот, кто знает лишь жестокость, никогда не оценит нежность. Тот, кто идёт топиться в крови, не поблагодарит, за спасательный круг. А отказ поддерживать правила чужой игры, роль в которой ты не просил, и есть истинная победа, не так ли? Пусть эти варвары сами со своей ненавистью разбираются, я отказываюсь преумножать боль. Я хочу быть счастливым — и буду, несмотря ни на что.

Покачав головой, я прячу кинжал за пояс. Разворачиваюсь и ухожу в соседнюю аллею, иду мимо сражения, мимо Супая и простокровок.

Я отказываюсь быть частью этой войны.

Я построю своё счастье несмотря ни на что.