Голова отказывается подниматься.

В ней темно...

В ней туман.

И боль, будто вместо мозгов залили горячий свинец, а он, остывая, давит на виски заковывая черепушку в металл.

В мыслях пасмурно, в теле тесно, а когда я пытаюсь пошевелиться, лопатки и плечи пронзает судорога, словно руки мне вывернули под неудобным углом и так и зафиксировали, причём довольно давно. Всё затекло. А ноги, наоборот, по ощущениям лёгкие, точно под ними опоры нет.

«Мы с Ло спускаемся в подвал. Я падаю с лестницы!» — Скрюченно, инстинктивно дёрнувшись, я слышу металлический скрежет, когда руки за что-то цепляются. Нет, я не падаю. Если уж на то пошло, я давно упал.

— ...и ты могла проглядеть? — шепчет кто-то.

— Я согнала всех наших разведчиков на поиски Первокровной и всех провокаторов на след этих двоих. Даже лично пару раз к ним явилась, рискуя своим лицом! А что делал ты, а? И откуда мне было знать, что на нём Ил'ла? За последние триста лет ни один шаман не делился своей удачей с другим. Даже ты бы не поделился со мной своей! Это верная смерть, мучительная и долгая...

«Что ж, в этом подвале не только туманно и темно, но ещё и какие-то отдалённо знакомые голоса мне мерещатся», — думаю я в своей потерянной полудрёме. Зову:

— Ло? — но из глотки вырывается лишь глухое мычание, и я понимаю, что во рту у меня какие-то перья, которые противно скрипят на зубах. Или ткань? «Кляп?!»

Чуть не подавившись в изумлённом испуге, трепыхнувшись снова и наконец вспомнив, как заведовать мышцами, я нахожу под ногами пол. Разлепляю веки. Ло передо мной нет, но зато есть гигантский зал, залитый полуденными бликами, что сочатся через огромные окна, и из дюжин аурных светильников, висящих под высоченным потолком будто звёздное небо, которое посреди дня кажется таким ярким, что опаляет глаза сиянием своих мини-солнц. С улицы сюда не тянет гарью, шума схватки и криков не слышно, и мне чудится, что это и правда какой-то сон... пока глаза не сфокусируются на говорящих.

«Марисела».

— О. Очнулся? Мы уж переживали, ты откинулся на тот свет раньше срока. — Стоя в центре зала у какой-то мерцающей тёмными пятнами аурой сферы, Иш-Чель косо мне улыбается. Делает было шаг ко мне, но потом меняет своё решение остаётся стоять рядом со своим дядей и несколькими другими советниками. Лишь с любопытством прищуривается, рассматривая меня. — Ил'ла и правда мощная. Тэйен... — Цокает языком. — Предусмотрительный же ублюдок.

«Я в Тронном зале», — догадываюсь я, хоть и ума пока не приложу, как тут очутился. Сюда никого не пускают без надобности, тем более не пустят меня. «Тем более, я сюда и не шёл».

Зал больше и грандиознее всех тех, в каких я был в Великом Храме прежде, размером с футбольное поле, выстроенный его создателями и впрямь, если не для королей, то для почтенных богов. Запертые двери высоки, на каменных стенах натёртые до блеска древние барельефы со сценами битв и бессмертных, пол выстлан мозаикой в виде луны и солнца, встающих из-за гор, а за окном, дополняя эту картину, щебечущий птицами сад — красота почти нереальная.

Даже Мариселовы ягуары, которые лениво нежатся на солнышке у окна, будто бы написаны маслом на холсте.

Сам трон, однако, выглядит хоть и роскошно в своём золотисто-белом узоре, но одиноко среди пустоты остального зала. Как и сама Марисела, которая за кривой улыбкой определённо скрывает беспокойство, когда глядит на меня. На императрице расшитая цветочной вышивкой праздничная мантия, в которой она должна была присутствовать на несостоявшихся теперь Испытаниях, но её любимого тяжёлого макияжа, скрывающего юность в чертах лица, нет — лишь намёк на него, начатый, но не законченный слой тональной штукатурки. И волосы собраны лентами в косу на голове лишь с одной стороны.

— Не объясняй ему ничего, ты тем самым ему помогаешь, — всё так же тихо и раздражённо ворчит на ухо Мариселе дядя Тихон, а потом уже громче, обращаясь к другим советникам, стоящим чуть поодаль, говорит: — Не беспокойтесь, друзья мои, Монтехо привязан крепко. Уже не сбежит.

На Тихоне тоже аляпистая парадная мантия с модной абстрактной вышивкой, которая даже не топорщится, как обычно, на его напыщенном пузе, и от которой рябит в глазах. Седеющие волосы аккуратно зачёсаны назад, борода подстрижена. Вот только взгляд Тихона под густыми бровями, в отличие от взгляда Мариселы, сдержанно отчуждён — или я просто не научился различать его эмоции за те короткие встречи, что нам выпадали.

Марисела отмахивается от слов дяди. Вкрадчивый, но утончённый жест, не умаляющий важности слов советника, но в то же время и выставляющий императрицу задумчиво властной, а не ветреной, когда она всё-таки подходит ко мне. «Хотя следовало ли ожидать другого? Столько лет у власти... дядя с племяшей должны были научиться пускать пыль в глаза как идеальный тандем. Иначе бы не уцелели они, а не их враги».

— Монтехо здесь, чтобы отвечать на мои вопросы, — говорит Марисела, не сводя с меня глаз. — Если нужно ему помочь, я помогу. Я же не изверг.

В её поставленном голосе, однако, отчётливый и мелодичный сарказм.

По мере того как я прихожу в себя, запястья начинает саднить, и когда я поднимаю голову, то осознаю, что и правда привязан. Испуг в груди смешивается с немой злостью, когда я понимаю, что меня, как тряпичную куклу, подхватили за руки цепью и повесили на стену, как гобелен. Ноги едва достают до пола. А цепь, очевидно, серебряная: жжёт незримым ядом там, где соприкасается с кожей, которая медленно, но упрямо начинает краснеть.

«И ауру я больше не чувствую». Для моего ненатреннированного серебром тела даже кандалы чересчур; это ещё не ошейник, но уже и не просто серёжка в ухе. Может, Лореттов кафф и научил мой организм не покрываться волдырями ожогов от соприкосновения с драгоценным металлом, а лишь банально и некрасиво багроветь, но сил мне от этого не прибавил.

Хочется взвыть. Но я не рискую. «Разумеется, мои плечи болят!» Они выгнуты под грузом тела, висевшего на них невесть сколько времени, пока я не пришёл в себя и не встал на ноги, безвольно болтавшиеся с полусогнутыми коленями у пола всё это время. «И колени ломит... по полу меня сюда волокли, как мешок кукурузы, разодрав мне все штаны».

— Будешь вести себя как хороший мальчик, и умрёшь даже не самой глупой смертью из всех, какие видели твои предки, — подходит и воркует Марисела так, чтобы слышал лишь я, с угрожающей лаской, когда вынимает из моего рта кляп из куска смотанной, грязной ткани. — Договорились?

Я сплёвываю грязь и нитки Мариселе на грудь.

— Где Лоретто?

— Не помнишь? — Иш-Чель хмурится. — Хм, они опять переборщили со летаргическим отваром... Ну что за неучи, а? Что в двадцать, что в пятьдесят — люди вечно совершают ошибки, сколько их не воспитывай. А потом помирают, и весь труд насмарку. Скучно всё это, когда тебе уже за...

Она осекается, ухмыльнувшись.

— Не будем о возрасте, Елисей. Это неважно. Но не вешай нос, ты вспомнишь, вот-вот, я уверена. Если б они фатально переусердствовали, как с нашим последним королём твоей крови, ты б даже в себя не пришёл. Думаешь, я хотела его травить? Так тривиально? Править за его спиной было проще, чем всё это. — Она обводит рукой своё лицо в незаконченном макияже, сеть мелких морщинок, дорисованных вокруг глаз, чтобы придавать их обладателю неузнаваемости и видимого величия, каким наделяет мудрая зрелость.

Я бы с удовольствием плюнул на это величие ещё разок, но в голове всё плывёт, будто мысли действительно обратились мутной хмарью.

Когда же силюсь сконцентрироваться, то лишь понимаю, как всё болит. Всё. От расцветающих гематом по бокам до отдающихся тупой резью шишек на затылке. От рёбер до ушибленной селезёнки, о местонахождении которой я прежде не подозревал. От отбитых коленей до зудящих локтей, которые я рассёк ещё в драке с Гвен, но которые вроде бы начали засыхать коркой крови, пока мы шли по городу с Ло.

А теперь кровь с них течёт по рукам, заставляя рубашку прилипать к телу... Мерзко. Тошно. Голову кружит, наверное, из-за потери живительной жидкости. И каждый маломальский вдох сопровождается ощущением тяжёлого песка где-то в горле, отчего находиться в собственном теле практически невыносимо. Оно тянет меня камнем на дно.

Если это продлится долго и мои родные лёгкие продолжат меня душить, я и впрямь начну молить, чтобы меня пристрелили.

«А день ведь так хорошо начинался...»

Забавно, однако, что почти всю свою осознанную жизнь я любил поскулить о том, что я неудачник и жертва, но — ни разу до этого не истекал в муках кровью, будучи подвешенным на серебрённых цепях, как мифичный вампир. Ещё забавнее, что даже стенать теперь нет запала. Попросту некогда и сил нет распинаться на самобичевание. Интересно, спасаясь всю жизнь от предателей, Ло себя чувствует так же?.. Одеревенело, изнурённо, паршиво.

Без пусть и самого угнетённого, но желания доказывать своё право увидеть завтра рассвет.

«Но если так побили меня, Монтехо, который нужен живым, то что сотворили с Ло?» — продирается сквозь туман в мыслях вопросом, туго пульсирующим в висках. Хотя вряд ли что-то ужасное; Тэйен сегодня на части всех рвёт. «И вот-вот придёт». Надо жить.

— Давай начнём с того, что ты точно не посмел бы забыть, — продолжает Марисела, хватая меня за подбородок разгорячёнными пальцами и без церемоний поворачивая мою голову к себе, когда я наклоняюсь было, чтобы рассмотреть, что происходит у неё за спиной, чтобы получить хоть какое-то преимущество. — Что запланировали твои братья? Кто их ведёт? Сколько у них оружия? Ауры? Что известно о потайных ходах Великого Храма?

Кое-что я успеваю-таки разглядеть. Советники, кажется, шушукаются и изучают в той сияющей аурой сферой в центре зала магическую проекцию. «Карту происходящих на улице бесчинств?» Сидят тут, наблюдают издалека, как другие убивают друг друга? «Крысы». Хотя советников рядом мало — человек семь, а это не все. Остальные, видимо, всё же осмелились выйти на улицу вместе с остатками неподкупленной стражи и лично дать повстанцам отпор.

Я хочу было проигнорировать вопросы Мариселы, но потом догадываюсь, что могу и сам попытаться разболтать императрицу на что-нибудь стоящее. А ещё надо потянуть время, пока Ло не придёт.

— Не помню, — кривлю губы с сарказмом ей под стать.

Мариселе это не нравится. Опасный огонёк танцует в её карих глазах, но это единственное, что выдаёт её недовольство. Если Гвен вопила и размахивала ножом как одержимая, то Иш-Чель и впрямь, согласно своему хитроумному возрасту, скрывает все помыслы и мотивы как крокодил, крадущийся к ещё живому ужину. Может, тогда на крыше, пронзив Ло плечо кинжалом, она и позволила себе выказать нрав, может, даже заигралась и переусердствовала с эмоциями, но сегодня рядом советники — требуется претенциозная порядочность. И ледяной ум, чтобы рассуждать.

— Вспоминай, — настаивает Марисела стальным тоном, глаза сверкают опаснее, ногти впиваются в мой подбородок. — Твои Кайл и Кофи, кто им помог вывести эссенцию явар'вӓка? Валто, Джая, Бадар? Тэйен?

«Явар'вӓка... Тот, кто плаче кровью...» — разум медленно, тревожно проясняется, отзываясь жжением в темечке. Но умственный труд всё же помогает отгородиться от истерзанного тела, поэтому я начинаю крутить в голове эту мысль.

«Действительно, кто помог моим братьям вывести формулу варева с серебром, лишающего шаманов силы? Кажется, они говорили, советник Бадар...»

Но сколько же звёзд должно было сойтись, как должно было повезти моим братьям, чтобы им удалось не просто вывести формулу с Бадаром, действующим у Мариселы под самым носом, но ещё и рассчитать дозировку так, чтобы никто не помер, захлебнувшись в собственной крови, прямо над тарелкой отравленной еды? И чтобы Марисела её тоже отведала и не заметила?

Всё вглядываясь нехотя в черты императрицы, я замечаю, что под незаконченным макияжем губы у неё буквально синие — как у мертвеца, хотя руки горят. У неё достаточно выдержки, чтобы внешне не выказывать признаков отравления, но это не значит, что ей не больно внутри. Её лихорадит не намного меньше, чем Фариса или Ялин.

«А тогда она и правда бессильна, — мрачное веселье просыпается в моей груди, затмевая едва зародившийся страх. — Царапай мой подбородок сколько угодно, бабуля, но из нас троих с магией сегодня дружим лишь мы с Ло».

Надо только дождаться Лоретто и выпутаться из кандалов.

Когда я остаюсь молчать, лишь сардонически улыбнувшись, Марисела выбирает ответ, который угоден ей.

— Значит, Тэйен, — резюмирует она. — Ладно. И что вы пообещали Лоретто взамен? Неужели твоя девственная задница учителя обольстила, Монтехо? Ни за что не поверю, у этой суки каждый план с двойным дном.

Мариселовы синюшние губы поджимаются, она вздрагивает, точно её изнутри скрутило, а потом в её зрачках проносится новая мысль.

— Молчишь, нечем хвастать. Сам не понимаешь, как всё к этому привело. Твой горе-куратор изначально вас на всё это и надоумил, да? Сам раздвинул перед тобой ноги, сложил сказку, как карточный дом, а ты не заметил подвоха, верно шагая на поводу, считая, что это судьба. О, ну, конечно. Тэйен не брезгует всяким отребьем. Всё, что угодно, лишь бы угодить своей кормилице Первокровной и мой трон для неё украсть. Только где она, Елисей? Хоть раз своё лицо показала, прежде чем пустить перед простокровками свою сиротку по кругу? Заметь, даже я бы не стала столь безжалостно принуждать к любви.

— Никто меня не принуждал, — цежу я, но мой голос, как тело, кажется, слабым.

И от слабости или пустоты зала, где каждое слово разносит звонким эхо, последняя фраза Мариселы отдаётся чем-то кислым на моём языке. Томной, но хрупкой, приправленной крошками стекла мыслью, которую мой мозг отказывается формулировать. Это лишает последней уверенности в себе.

Иш-Чель замечает моё смятение.

Холодная усмешка затрагивает её такие же холодные губы.

— Чувствуешь себя обманутым всё-таки, да? — выгибает брови она. — Не понимаешь почему, но что-то не так. Да, нежный мальчик, это называет лицемерие. Милосердное и незаметное поначалу, с дурманящим ум послевкусием. Сладкое, но ядовитое, как явар'вӓка, которой я тебя ещё накормлю, если потребуется.

— Скажи, где Лоретто, — опять повторяю я. Ло бы ни за что не захотелось меня оставить наедине с Мариселой на так долго. «Что-то не так».

Марисела ещё пуще прежнего вонзает ногти в мою кожу на подбородке. Чувствую, как на нём выступает кровь.

— Ты считал себя malnacido, а на деле для Лоретто ты просто tocapelotas, мой cariño, — точно издеваясь, продолжает она. — Твоя голубка совсем не твоя.

— Я не Монтехо, не понимаю половины слов их языка, Марисела. Выпусти! Хоть раз выйди в битву на равных! — Пытаюсь вырваться из цепких лап императрицы, но лишь голова начинает кружиться сильнее, и я в итоге получаю от когтя Мариселы глубокую царапину, кровь из которой начинает литься быстрее. — Я спрашиваю, где Ло!

— Ло не придёт.

Слова Иш-Чель повисают в воздухе, как смертельный приговор. Становится даже хуже, когда она ничего не добавляет, не смеётся, не изображает на лице театральную жалость. Ничего. Голый факт.

По спине пробегает мандраж, пробуждая мою паранойю. «Ло не придёт...» Но Ло не может ведь не прийти!

«Прости, Елисей...»

«Смерть всегда рядом, глупец Монтехо...»

Голоса Мариселы и Ло сливаются в моей голове в какую-то странную, полузабытую симфонию, будто вчерашний дурной сон. А следом пелена в рассудке рассеивается окончательно, и я внезапно вспоминаю, как очутился здесь.

Драка. Была ужасная драка. Мы с Ло спустились в тёмный подвал, там была чернильная аура, блестящие Узелки. Куратор провёл меня через брешь в них, как и хотел, в библиотеку. А потом стеллажи, стеллажи, стеллажи... И удар. Мариселовы прихвостни нас там ждали. По-моему, Ло удалось вспороть своим кинжалом четверых. По-моему, я тоже в кого-то стрелял. Только вот ауру в Шаманской библиотеке использовать нельзя — там эти дикие чары, расширяющие в бесконечность пространство, и больше ни единого источника природной энергии. Если цедить ауру из чар, получится окно в бездну, как то, в каком мы с Ло чуть не утонули однажды, а это чревато, ведь можно так ненароком затянуть в небытие и себя, и без малого весь анклав. Поэтому нам пришлось биться против целого отряда на кулаках.

Проиграть.

«Хотя, кажется, у Ло получилось сбежать», — но эта мысль неуверенная, подёрнутая маревом, она пришла ко мне, когда меня ударили и ткнули в нос чем-то горьким. Наверное, тем самым летаргическим отваром, о котором говорила Иш-Чель.

И если бы у Ло получилось сбежать без ранений, разве бросил бы меня куратор тут гнить на цепях?

«Смерть всегда рядом...»

«В моём мире нет тишины...»

Я пробую стряхнуть жужжащие в голове домыслы, но попусту. Мои руки по-прежнему скованы, лицо у Мариселы в когтях, а свербящие раны не позволяют больше потерять сознание и кануть в уютное забвение. Бежать некуда даже от своих мыслей. Советники же продолжают трепаться, не обращая на нас никакого внимания, словно я и правда тушка свиньи, которой судьба — на убой. Кто беспокоится за будущую свинину?

— Что вы сделали с Ло? — не сдаюсь я, пыжась, чтобы мой голос не застрял в пыльной глотке вместе со страхом. «Нет, мой учитель не мог умереть».

Задумавшись, Марисела отпускает мой подбородок. Вытирает мою кровь на своих пальцах о мантию.

— Сariño, ты неправильные задаёшь вопросы, — говорит она после глумливой, долгой паузы. Начинает бесстрастно расхаживать передо мной, будто беря на себя роль учителя, о замене которого я не просил. — Вкус лицемерия, помнишь? Мы остановились на нём. Не говори, Елисей, что ни разу не чувствовал, как Тэйен от тебя что-то скрывает. Отмалчивается, если ты задаёшь вопросы в лоб. Улыбается, но не смотрит в глаза. Проявляет внезапную ласку, а потом отстраняется словно чужак. Знаешь, как это называется? — В тоне императрицы проскальзывает тщеславная нотка. — Приручение. Привязка. Подсадка на эмоциональный наркотик, который таких юнцов, как ты, сводит с ума на раз. Один поцелуй, и под кайфом можно не то что родину, а свою печень продать. Что ты, Монтехо, в общем-то и сделал в итоге. Задумайся! Город в руинах, люди гибнут, простокровки ломают друг другу хребты у стен нашего Храма... и ради чего? Ради меня? Тебя? Не-е-ет. Ради Лоретто. Ради твоей любви. Во имя справедливости, в которую вас заставляет уверовать Ло.

Марисела хлёстко разворачивается на каблуках, её волосы с той стороны, где не заплетены в косу, вздымаются следом вуалью. Иш-Чель смотрит на меня с пылающим, безумным триумфом в глазах, когда я сердито встречаюсь с ней своим застланным болью взглядом.

— Но что вы будете делать со своей справедливостью? — продолжает опальная императрица. — Искать нового короля? Вы не договоритесь. Строить мир из праха и пепла умерших? Мёртвый мир, смрад, он долго не простоит. Я — ключ к вашему счастью, только я, Елисей, не уразумеешь? Я сплачиваю вас вокруг ненависти к аурокровкам, но не удушаю, а мотивирую развиваться и жить. Я — зло, что делает вас добром. Это лучшее, что существует в нашем уродливом мире, даёт цель, но не отнимает свободу, я стабильность, безопасность, покой... А Тэйен?

— Где Ло?.. — хрипящей глоткой тяну я, уже сам не зная зачем. Ответа всё равно не дождусь. Но знакомое имя на губах греет сердце надеждой, потому что время проходит, а никто не идёт. Физические терзания ещё можно стерпеть, но эта опустошённость в душе, которая обычно отзывалась на голос Лоретто... разрастается отчаянием всё сильнее.

«Чувствуешь себя обманутым всё-таки, да?.. Приручение. Привязка...»

Нет, они что-то сделали с Ло.

«Прости, Елисей...»

Меня не могли просто привести на убой.

«Вкус лицемерия...»

— Ло, Ло, Ло... идиот! — фыркает Марисела. — Ты нужен был своему куратору, чтобы заварить бунт, который усмирить сам не сможешь, не понял ещё? Хаос, который великодушно приберёт к своим рукам Первокровная, но — зачем? Вот верный вопрос, который ты должен был задавать, Монтехо. Зачем старой ведьме внезапно вмешиваться в наш маленький городок? Уж точно не для того, чтобы выйти на пенсию и любоваться облаками спустя тысячи лет. Что тебе известно?

На этот раз я продолжаю молчать.

Прячусь в своей надежде, если уж на то пошло.

«Марисела тоже теряется в догадках о Первокровной, — думаю, кусая изнутри щёку, пока и та не начнёт кровить. — Это ведь... хорошо? Но мог ли Кайл действительно собрать всю ту мощь, которая сегодня застала шаманов врасплох, потому, что ему помогла сама Первокровная? Привела к нему в нужное время нужных людей? Натолкнула на умные идеи? Сокрыла от всевидящего ока Мариселы и её провокаторов? Другого объяснения Кайловой удачи я, право, пока не нахожу, однако зачем Первокровной помогать Кайлу? Какая в учинённых им беспорядках польза?»

— Задумайся, Елисей, Первокровная никогда не интересовалась политикой и судьбой смертных, — не прекращает свою лекцию Марисела, когда я так ничего и не говорю. — Никогда прежде не брала учеников. Все считают, что я получила своё могущество от неё, но на самом деле она не ударила и пальцем о палец, чтобы помочь мне. Твои королевские предки, Монтехо, унижали мою мать и забивали отца у меня на глазах в этом самом зале, заставляли меня колдовать им на потеху и хохотали при виде моих немощных слёз. Где была Первокровная? Я, её прямой потомок, и ни разу она не пришла! Я выковала свою волю к жизни сама!

Хмыкнув без толики юмора, Марисела вдруг понижает голос, точно открывает мне свой секрет:

— Единственный раз, когда эта стерва обо мне вспомнила, была глубокая ночь в мои двенадцать лет. Я узнала её силуэт в темноте лишь потому, что мать мне рассказывала в детстве бессчётные байки о прекрасной чародейке, которая однажды нас всех спасёт от простокровного гнёта. О ведьме-прародительнице, которая нас любит и однажды придёт. Я думала, это сказка, что мне мерещится... Но она пришла, и знаешь что, Елисей? Ничего. Не удостоила меня ни единым словом. Бросила лишь записку у меня на столе.

Я перевожу взгляд на запертые двери, Марисела качает головой.

— Записку, — повторяет, — с названием книг из нашей библиотеки. Хороших книг, не спорю, о магии и тонкостях аурного ремесла, какие б сама я искала лет сто на наших несметных полках, но неужели это всё, чего я заслужила? По сей день? Я нынче уже и сама собрала книг немало, прочла труды и получше, такие, какие ей и не снились. И я перестроила весь наш анклав! Из рабыни сделала себя королевой. А эта первобытная лицемерка ни разу больше не вспомнила обо мне.

— Потому что ты тиранична, как мои предки. Где Ло?

— Нет, — огрызается Марисела. — Потому что ей нет дела до чужой боли. Потому что я для неё пылинка на дне колодца, как и ты. Как и Тэйен. Ты думаешь, на меня, свою семью, она наплевала, а твоего куратора без рода и племени приголубила и обучила из жалости? Из-за солидарности или проснувшихся материнских чувств? Как бы не так! Первокровной нужен был лакей, который будет беспрекословно выполнять самые безнадёжные просьбы. Верный выкормыш, каким я, насмотревшись жестокости в детстве и лишившись невинности, не смогла бы стать. — Улыбка Марисела надменна и широка, когда она добавляет: — А твой куратор по своему образу и подобию слепил себе такого же слепо влюблённого выкормыша из тебя.

— Или ты судишь всех по себе... — Свинцовую голову снова кружит, пол под ногами плывёт.

— Ха, а что мне остаётся, Монтехо? Согласись, у Лоретто куда больше общего со мной, чем с тобой. Прошлое, полное тайн и лишений. Сила. Зыбкое, но почти что бессмертие. Так как, по-твоему, Тэйен тогда рассуждает ныне? Как ты? Или как я?

«А если Ло тоже истекает сейчас где-то кровью? — начинает вертеться мысль в упрямой попытке не обращать внимания на Мариселовы лживые басни. — Если Ло ещё хуже, чем мне?..»

— Неужели ты поверил, что Лоретто нужен мой трон для себя? — увлёкшись, не прекращает Марисела на фоне. — Да Тэйен же шарахается от людей, как простокровка от ауры. Ни друзей, ни компании за обеденным столом. Как такой человек будет налаживать важные политику связи? Вести за собой людей? Даже Ялин, семнадцать лет отроду, справилась бы лучше, чем твой двухсотлетний шаман. А о порядке я уж и подавно молчу. С тех пор как я поручила Лоретто заведовать библиотекой, там книги то и дело пропадают бесследно. Что тогда говорить о слежке за соблюдением законов при подобном правителе? На одной вежливости и кротких улыбках империю не построить...

Стиснув зубы, я пробую переступить с ноги на ногу. Ноги по-прежнему ватно-лёгкие, хоть и стоят, а не болтаются, теперь на полу. Очевидно, летаргический отвар лишил моё тело не только сознания, но и последних сил. И хотя разум и прояснился, даже взбодрился, побитое тело — мой враг.

Я всё же пробую шевельнуть закованные в серебро запястьями. Удаётся, но боль обжигает дичайшая, аж белые пятна перед глазами начинают плясать, а разум на мгновение ускользает вдаль.

«Но если я буду ждать помощи Ло, а Ло будет ждать помощи от меня — мы оба погибнем. Лучше уж перестараться и встретиться при смерти на полпути, чем не встретиться вовсе».

Я пробую снова — и снова! — превозмогая захлёстывающую волнами боль, однако цепь держит крепко и грозно жжёт своим волшебным огнём. Может, если бы меня не били с самого утра все, кто ни попадя, по голове и бокам, мне бы хватила духа раскачаться и как-то сорвать свои путы со стены... хотя там то ли крюк, то ли заклятие, — не осмелюсь поднимать голову перед расхаживающей передо мной Мариселой, чтобы разглядывать. Она догадается, и опять меня усыпит, чтобы проучить.

Тогда я, может, уже не проснусь.

«А что, если подозвать императрицу к себе?» — идея кажется годной. Я мог бы сделать вид, что повёлся на её россказни, пообещать прошептать все Лореттовы тайны Иш-Чель на ухо, а когда она подойдёт... лягнуть её. Нет, сил не хватит. Тогда укусить! Ухо ей продырявлю зубами. Или хотя бы палец, если она снова начнёт царапать мне подбородок. Иш-Чель завизжит, подскочат её советники и снимут меня с крюка, чтобы отлупить или швырнуть в какую-нибудь темницу. Времени будет мало, но чтобы метнуться прочь, к выходу, который не так уж и далеко от меня, секунда-другая свободы найдётся. Была бы удача...

«Удача».

Слово что-то болезненно бередит в мыслях, как рану соль.

Разве Марисела и Тихон не удачу обсуждали, когда я только-только пришёл в себя? Ил'ла, или «свет, достойный доверия», — я ведь читал об этом в одной из книг Ло. Это заговор, сложнейшая из шаманских практик. А Ил'ла является заговором, привлекающим бесконечную удачу. Только когда я об этом читал, то решил, что удачу Ло проецирует на себя... но для этого ведь нужен близкий источник. Вселенная соблюдает баланс, а когда кому-то удача благоволит — у кого-то она отнимается. Отнять такое можно лишь добровольно. Подарить.

«И куратор отдал всю удачу мне».

Кислый шок бьёт мой пробудившийся разум током осознания, когда я вспоминаю, как Лореттов палец вычерчивал свой знак бесконечности на моей груди, а потом и щеке, когда мы были наедине в моём доме.

В груди всё леденеет.

Это не знак бесконечности, а Узел удачи. «Куратор пожертвовал своим благополучием ради меня».

«Прости, Елисей...»

Нет. Нет, но ведь это не значит, я до сих пор жив только за счёт жизни Ло!

Пусть Марисела права в том, что подобная магия, должно быть, смертоносная штука, ведь каждый раз, когда благодаря чародейскому везению мне что-то удавалось, у Лоретто всё вон из рук шло — а так и до собственной гибели недолго, если везения подопечному нужно много. Но я же своей жизнью открыто не рисковал, чтобы магией отнять жизнь у Ло, так?

Ну и не мог же этот заговор быть на мне столь уж долго, чтобы привести судьбу моего куратора к необратимым, гибельным последствиям?

«Ил'лу, удачу, можно подарить, — начинаю рассуждать судорожно, враз позабыв о боли, Мериселовом голосе и жгущих руки цепях. — А значит, нужен материальный подарок, в который будет вложено колдовство... или искреннего прикосновения достаточно? Поцелуя? Нескольких слов?» Был ли заговор вплетён в шёпот, что я слышал от Ло, засыпая ночью? В ленточку, что сейчас на моём запястье? В серебряный кафф? Студенческий браслет?..

Перебирая воспоминания, как страницы изорванного дневника, я теперь понимаю вдруг, что вот, почему у Ло книги и кольца теряются — не везёт. И поэтому мне вечно удавалось подбирать колкие слова в ссорах с Ло и чуткие — в примирениях. А также обманывать братьев, когда я уже стал аурокровкой, ускальзывать от шпионов, незамеченным проследить вчера за Ло... да вообще каждый раз везло!

А что, если и Кайлу посчастливилось сегодня напасть внезапно и эффективно лишь потому, что я хотел насолить Мариселе и тем самым невольно поделился Лореттовым везением с ним? И поэтому императрица теперь думает, что Ло с моими братьями заодно — в каком-то смысле это ведь тогда правда.

Мне по волшебству подфартило, даже когда Иш-Чель решила пырнуть кинжалом на крыше не меня, а Лоретто. Вселенная распорядилась, как я пожелал, и куратор провёл со мной ночь...

«Неужели чувства Ло ко мне были навеяны лишь колдовством? И любить меня можно, и трахаться со мной в удовольствие только благодаря магии?» — от этой мысли становится совсем грустно.

Однако когда удача была мне необходима, а других лазеек аура не находила, Вселенная ведь благоволила и Ло, а значит, она бы не отняла у Тэйен выбор, кого любить, нет. Когда я уповал на то, чтобы моя семья не узнала в Томе шамана — было исполнено, и Ло удалось, пусть и нелепо, но всех обмануть. Я молил, чтобы Гвен и её громилы сегодня нас не покалечили, и у меня получилось использовать Лореттову ауру, а потом появилась Ялин, пулю в пистолете которой Ло удалось виртуозно пустить в ход.

Нет, наши с Ло чувства взаимны; магия просто-напросто помогла нам в них друг другу признаться.

«А следовательно, я могу как нехотя отнять удачу у Ло из-за этого заговора, так и так же нехотя и вернуть, если искренне пожелаю. Вернуть вдвойне, усилив своей».

Я желаю.

«Я желаю, чтобы куратор был удачливее, целее меня! Всем нутром желаю...»

Только вот двери зала по-прежнему заперты. Мои руки горят на цепях, Марисела мне что-то рассказывает, а Ло не идёт.

Если я верно помню, Ил'ла, раз дарованная, уже необратима. Это клятва навеки, обет. Союз похлеще свадебных уз. Ло теперь до конца своих дней будет нести бремя всех сломанных рёбер, болезней и фобий, какие могли бы настичь меня, если я буду неосторожен в своих мыслях, желающих избавиться от боли и бед. «Однако если сегодня, ещё сам не подозревая о своей привилегии, я внезапно лишился титула баловня судьбы, то либо и Ло теперь тоже отравили, лишив магических сил, либо... куратора больше нет», — сглотнув, я не позволяю себе думать об этом.

— ...а ты осведомлён, Елисей, — всё ведёт своё повествование неугомонная Марисела, — что ещё пять сотен лет назад наши люди хоронили своих старейшин с почестями? Собирали посуду и драгоценности, забивали скот и даже иногда, коли позволяло благосостояние, сжигали дотла дом умершего вместе со всем остальным добром — так сказать, отправляли в новую жизнь на тот свет. И если Первокровная собралась вернуть себе Кабракан, то лишь для того, чтобы так же забрать его и всех нас в могилу. Оттого, что ей уже претит жить без цели и времени, и она решила уйти в мир иной. Наш анклав — её дом, мы — верный скот.

«Ло, давай же, я в тебя верю, — мысленно повторяю, как мантру, я. — Верю в нас, в нашу победу. В право на возмездие, в конце-то концов!»

«Прости, Елисей...»

«Верю, верю, верю... — Зажмурившись, сжав в кулаки руки, я делаю глубокий вдох, прогоняя сомнения прочь. Лёгкие щемит среди синяков и ссадин. — Верю, верю...»

«Если бы ты только не был Монтехо...»

«Тебе следовало влюбиться в кого-то получше меня...»

«Я верю, на всё остальное плевать!»

— Мне жаль, мой нежный мальчик, что придётся тебя казнить, — раздаётся вдруг приторно сердобольный голос императрицы Иш-Чель прямо над моим ухом. Вновь подойдя, она неспешно гладит меня горячими пальцами по щеке. — Искренне жаль, Елисей. Наш мир прекрасен в своём уродстве, в нём интересно жить. Но цена интереса — смерть. А ты, сам понимаешь, провинился и нарушил закон, так какой из меня будет правитель, если я тебя помилую?

«Верю...»

— Твоих братьев тоже уже не спасти, но ты всё ещё можешь сберечь от гибельной участи своих матерей. Сестёр. Соседей. Школьных друзей. Подумай, разве заслужили они сгореть заживо и обратиться в прах раньше срока? Разве твои матери колют десятки лет свои пальцы иголками и шьют, чтобы неблагодарный сын их предал? Разве Арьана плакала, когда ты сломал в школе руку, чтобы теперь ты оплакал её? Разве Ола заслужила того, чтобы никогда не стать взрослой, и, не влюбившись ни разу, умереть?..

Дёрнув цепями, чувствую, как серебро вновь полосует раскалённом ядом по коже. Боль вспыхивает, будто меня пришпилили утюгом. Реальность перед глазами плавится, и это помогает заглушить и голос Иш-Чель.

Однако тут же в голове пробуждается ядовитым шёпотом в голове страх:

«Никто не придёт... Если бы одна удача могла всех спасти, ты бы, Монтехо, сейчас не трясся от боли...»

— ...куратор берёг тебя при себе до последнего лишь потому, что ты мог выдать мне его план, — продолжает петь мне свою колыбельную Марисела. — А ещё чтобы не терять лишнее время на манёвры и тактики, пока Ил'ла по твоей доброй, влюблённой воле разрушала наш мир сама. А теперь тебя бросили, как дохлого коня, видишь! Куратор бы оставил тебя бродить в потёмках лабиринта нашей библиотеки, зная, что ты не найдёшь выход сам. Я же тебе подарила лишний час жизни. Шанс всё исправить! Тэйен, поди, уже греется в костлявых объятиях своей названной мамочки, даже не вспоминая о тебе, готовясь к долгожданному отбытию на тот свет. Они-то пожили, родных похоронили, им терять нечего, а тебе?

«Мне и так приходится помнить слишком много всего. Ты не стоишь того, Елисей...»

Снова дёргаю цепями, они гневно звенят и жгут. Снова боль... Снова реальность плывёт, колени дрожат.

— ...но если ты мне просто расскажешь всё, что знаешь о слабостях Лоретто и Первокровной, — не унимается Марисела, — мы ещё успеем остановить их и спасти наш анклав, Елисей. Елисей? Еля-я... так ведь тебя называет семья, милый мой? Просто всё расскажи. Ради родных.

«Верю...»

«Это правильно не закончится, Сӧнк'о нӣнан».

«Слышишь? Смерть уже у тебя на пороге, Монтехо. Просто признай...»

Или не верю.

Нет, я слишком часто сомневался в Ло до этого дня, чтобы повестись на свои жалкие сомнения снова. Какими бы убедительными ни были доводы императрицы, что бы ни запланировала Первокровная на самом деле, что бы у Ло ни было на уме, — это неважно, если мы доверяем друг другу. В лабиринт, так в лабиринт... Мне необязательно понимать каждый Лореттов шаг, чтобы безусловно любить. Чтобы знать, что Ло всегда желает мне лучшего. Марисела — голос моего страха, и нужно его просто заткнуть. Нужно вспомнить голос Лоретто. Голос надежды, любви, тишины.

«Доверься своему сердцу, Еля. Полностью. Чувствуешь? Это твоя свобода... Никто и ничто не сможет остановить тебя, если ты сам не сдашься».

«Верю».

«Ты делаешь лучшее, что можешь, с тем опытом, что имеешь».

«Верю».

«Ты настоящий, верный, бесхитростный, рядом с тобой моя душа чувствует себя в безопасности, которую не испытывала уже очень давно».

Верю! Верю до последнего вздоха, даже если сегодня умру, Ло. Но умру с чистой совестью и лёгким сердцем, не сожалея ни об одном мгновении, проведённом с тобой. Не предав тебя и не сдавшись.

«Любое место может быть домом, если мы будем вместе...»

А если я верю — мы вместе.

— Я...

— Да-да, Монтехо, рассказывай. Что ты мне скажешь о Ло?

— Я-я...

Кажется, я опять начинаю терять сознание, но на сей раз это почти что приятно. Серебро на запястьях будто выжигает последние крохи моей энергии, руки немеют и ноги опять подкашиваются, а перед глазами кляксами расползаются чёрные огни, но всё это уносится вдаль, в блаженную, безразличную бездну. Всё это не имеет значения, если мне больше не больно, если удача больше мне не нужна.

Или там не огни, а аурные звёзды под потолком гаснут? Солнце за окном меркнет? Или нет никакого окна, и это уже иной мир? Но тогда почему в нём так шумно? Шум в моей голове?.. Скрип.

— Я в-ве... — «Верю, Ло. Верю».

Скрип заглушает меня.

Мерзкий жар Мариселовых пальцев от моей щеки отстраняется. Но тот свет меня не приветствует, хоть тьма и маячит где-то у ног.

— Ну он же почти заговорил! Что ещё? — недовольный голос императрицы доносится до моих ушей сквозь толщу темноты. — Надеюсь, новости важные. Я занята.

Скрип стихает так же резко, как возник. А потом внезапно воцаряется безупречная, безопасная тишина, о которой я так мечтал. Ни бормотания советников, ни щебета птиц, ни шороха Мариселовых юбок, ни биения моего сердца в висках. Заботливая темнота.

— Для меня новость только одна, — рассекает темноту новый голос. — Почему у тебя мой ученик, Марисела?

_____

от автора:

Признавайтесь, вы хоть на секундочку повелись на коварную колыбельную Мариселы или, как Еля, верили в Ло до конца?)

А ещё сегодня нас ждёт (неожиданно) минутка изучения испанских ругательств — поблагодарим за это Мариселу, чьи предки (как и Елины), говорили на español.

malnacido = сукин сын (досл. «плохо рождённый»)

tocapelotas = заноза в заднице (досл. «касающийся чужих яиц/гениталий» а это, если без разрешения и предупреждения, согласитесь, неприятно)

cariño = детка/дорогуша. Не мат, хотя и не новое слово, Марисела Елю уже так два раза ласково, но уничижительно, называла))

Кстати, если вы заметили, у Ло проскальзывают словечки из «шаманского» языка. у Мариселы — из языка завоевателей (Елиных предков), под гнетом которых жила Марисела до своего восстания.

По идеи, ныне наши ребята в анклаве должны говорить на каком-то эклектичном языке из смеси того и другого (и ещё всего по чуть-чуть из других далёких анклавов), так как живут довольно давно отрезано от Большого Мира, хотя всё-таки питаются его благами, когда приспичит — тырят технологии холодильников, пистолетов и т.д.

И! По этой же причине, между прочим, Еля знает, что такое смартфон, но ни разу не жалеет, что у него нет айфона — ибо технология слишком новая для их ебеней, и Еля ни разу такой не обладал. (хотелось бы мне посмотреть, как он отреагирует тогда на робота-пылесоса...)