Филигранно и целеустремлённо, игнорируя шпионские взгляды прохожих, которые, словно невзначай, провожают нас по улицам, Лоретто ведёт меня вглубь Тик'аля. Сквозь уже ставший знакомым мягкий свет аурных фонариков, развешанных по балконам, и прохладный вечерний ветерок.

Мы подходим к небольшому храму, на стенах которого вырезаны древние сцены в виде скопищ людей, не то вместе купающихся, не то... совершающих жертвоприношения в брызгах крови? «Неприятная ассоциация».

Однако воздух вблизи этого храма становится приятно теплее, успокаивая кожу, а голоса оживлённых бесед, словно приглашая, звенят в темноте из-за колонн, подпирающих каменную веранду.

Увидев, однако, одного из ягуаров Мариселы, лениво прохаживающегося по цветнику рядом, я мешкаю у входа. Только-только зарождающийся покой на душе идёт встревоженной рябью. Этот ягуар точно тень — или демон? — чёрный, как ночь. Лишь глаза блестят как два хищных огонька.

Видимо, эти твари всё же гуляют одни, лишь не так близко к тик'альским воротам, где я раньше воровал ауру и боялся на них напороться. «Зачем они вообще нужны? Шаманы сами всех растерзать могут. Отпустили бы животных на волю».

— Сип тебя не укусит, если ты не укусишь её первым, — говорит Лоретто, замечая, как я напрягся. Подходит и преспокойно гладит ягуара по лоснящейся голове, приветствуя. Приветствуя уверенно и так же лениво, точно неосознанно подстраиваясь под настроение зверя, точно они старые друзья. — Ягуары не воспринимают людей как добычу, Еля, а Сип родилась и выросла среди нас, так что по большому счёту вообще считает себя частью общества. В дикой природе уже и не выживет. Иди, поздоровайся.

— Перебьюсь, спасибо, — говорю, глядя на жуткие, огромные и сверкнувшие во тьме, как ножи, клыки зевающей Сип, которая в ответ трётся о Лореттову ногу, как какая-то смазливая домашняя кошка. «Совсем не смазливо».

И кто выдумал назвать её так? Сип? Насколько я помню, так звали, пусть и второсортного, но божка охоты — который вырывал своим жертвам сердца заживо и поедал у них на глазах. «Воодушевляет прям поздороваться, ага, как же».

Однако Лоретто не спешит уходить. И мне приходится, поджав губы, ждать, пока Тэйен и Сип обменяются любезностями. Пока Лоретто присядет на корточки и, улыбнувшись и потрепав эту кошмарную, смертоносную тварь за ухо, спросит у неё как дела, будто та и впрямь способна ответить. Пока тварь гортанно замурчит, усевшись рядом, будто рассказывает.

Мне хочется убежать. Но я честно жду.

Жду, в какой-то момент окончательно приходя к выводу, что мне достался куратор, который и правда является некой чародейской силой в чистом виде. Или, может, шаманская эмпатия распространяется и на животных? «Или Тэйен в прошлой жизни пантера». Потому что я не могу никак иначе логично обосновать, как человек, не способный провести ни единую светскую беседу, никого не заставив краснеть или тонко не высмеяв, так хорошо ладит с дикими по своей природе созданиями?

Это пугает.

Это впечатляет.

Это... влюбляет.

Лоретто всегда в моих мыслях живёт в окружении загадок и тайн, которые я никак не могу постичь, и по этой причине, возможно, не выходит у меня из головы постоянно. Однако я ещё ни разу не видел, как эта тайна по имени Тэйен общается с животными.

Сип всё мурчит, потягиваясь и явно наслаждаясь, пока Лоретто что-то шепчет, почёсывая её бока. Выходит у Лоретто властно и статно, но в то же время как-то неуловимо обходительно и... заботливо? Покровительственно, но на равных. Сочетая противоположности, которые в моём понимании сочетать невозможно.

Мне вдруг приходит на ум, что я был бы не прочь на мгновение и сам оказаться на месте Сип. Просто чтобы заглянуть в этот самый момент Лоретто в глаза, увидеть, что в них теплится, что так привлекает. Доброта? Сострадательность? Чуткость? Мне уже даже и не страшно, а хочется, наоборот, понаблюдать подольше. Пожалуй, даже животные в конце-то концов жаждут внимания, и готов поспорить, прямо сейчас Сип чувствует себя любимой, как никогда. Видимой. Слышимой. Понятой. Без всяких условий.

«И Лоретто, наверное, тоже».

Вчера я рассуждал о том, что моему куратору нравится одиночество, что оно безопаснее, роднее, искреннее, что это осознанный выбор — стремление избежать разочарований, но... каковы шансы, что Лоретто, как и я, на деле боится отказа? Боится, что не оценят, не поймут? Не примут. А с Сип бояться не надо.

Тут же стряхиваю с себя эту мысль, помотав во тьме головой. «Нет, несуразица какая. Разве кто-то может отказать Лоретто? Лореттовым пронзительным глазам и осторожным рукам, бархатному голосу и изощрённым идеям? Если только слепой, глухой и одновременно умалишённый — или завистливый. Уж кому-кому, а куратору сомневаться в себе причин нет».

Когда Тэйен с Сип надоедает ласкаться и оба наконец решают разойтись по своим делам, Лоретто вновь встаёт во весь рост и поворачивается ко мне.

— Что не так? — спрашивает, с толикой невесть откуда взявшейся мрачности, когда наши взгляды пересекаются. Однако мрачность — это последнее, что я хочу видеть в Лореттовых зрачках сейчас. Мне хочется знать, что в них видела Сип, хочется той статной заботы, безусловного взаимопонимания. Раскрытой тайны... Никогда в жизни ни чьи тайны мне не хотелось так сильно выведать. Поэтому единственное, что приходит в голову, это попытка сделать комплимент:

— Мне понравилось.

Мрачность сгущается в Лореттовом взоре, начиная обращаться в недовольство.

— Нет. То есть... — Всё звучит неправильно. «Я говорю всё не так». Выглядит так, будто я клоуна благодарю за представление, или — ещё хуже — будто всё это время я похотливо пялился на мантию, обтянувшую бедра куратора, когда тот присел. — То есть Сип мне понравилась. Милая. А ты, похоже, нравишься ей.

— Ей несложно понравиться. — Отмахнувшись, Лоретто тут же делает жест, беззаботно взмахнув запястьем, приглашая меня следом за собой внутрь храма, и идёт дальше. Взаимопонимания я до сих пор не ощущаю, но хотя бы мрачность и недовольство в Тэйеновых чертах растворяются. — Принеси ей лакомство разок или живот пощекочи, и она тебя никогда не забудет. В этом вы с ней похожи.

— Вообще-то это я тебе лакомства... ой, в смысле апельсины, таскал, — замечаю, глядя в Лореттову спину, кода мы входим в погружённый в сумрак длинный коридор. — И никто меня не щекочет.

— Да? — слышу, как Лоретто тихо смеётся. То ли надо мной, то ли над собой. — Ну, тогда всё ещё впереди.

Я ничего больше не говорю. Заходя, чувствую себя опять не в своей тарелке, по-прежнему сомневаясь, можно ли мне находиться у Горячих Источников, где проводят время всякие важные тик'альские шишки, у которых лучше не путаться под ногами, чтоб не накликать на себя неприятности.

Однако Лоретто идёт вперёд твёрдо. Куратор шагает вдоль коридора и парадного зала, украшенного декоративными вазонами в человеческий рост, и мимо незнакомых мне шаманов, сидящих небольшими компаниями тут и там за отполированными столиками, уставленными винами и закусками, как в ресторане.

Затем мы заходим в небольшой холл, который, точно прихожая, разделяет ресторан и большой — нет, гигантский, — зал впереди. Из-за Лореттовой спины я вижу лишь кусочек, но этого достаточно, чтобы заметить россыпь бассейнов и ванн, кропотливо выложенных в полу из камня и мха, укутанных паром и уютно окружённых храмовыми стенами, на которых мерцают свечи.

По какой-то безмозглой причине я понимаю, что не подумал о купальных плавках только тогда, когда Лоретто останавливается в прихожей, где на полках и скамьях аккуратными стопками лежат чистые полотенца и красуется оставленная гостями одежда. Уже собираюсь было признаться, что мне не в чем плавать, но пока мои глаза задерживаются на наполовину скрытых за паром силуэтах гостей, пока немного фокусируются... я всё забываю.

— Они голые. — Во рту пересыхает.

Лореттовы пальцы, взявшиеся было за шнуровку на своей мантии, замирают.

«Они голые. Все!» Жар приливает к моим щекам, глаза судорожно перемещаются на Лоретто, затем обратно на силуэты за паром в отчаянной попытке убедить себя, что мне мерещится. «Но мне не мерещится». Несколько дюжин шаманов, внешне молодых и старых, привлекательных и... не очень — и все как ни в чём не бывало сидят в термальных бассейнах, разгуливают между ними, болтают, пьют вина, хохочут и улыбаются. Всюду обнажённая плечи, спины, тощие и толстые ягодицы... и никакой одежды.

— А разве было не очевидно? — Недоумение собирается морщинкой у Лоретто на лбу. — Когда собираешься отмачиваться в воде, одежда не нужна, если, конечно, не хочешь промочить и одежду. Ты же наряженным не моешься, так? — До того как я открою рот, Лоретто втягивает щёки, вспомнив, видимо, ту первую ночь после убийства Валто. — А-а... ну да. Не отвечай.

— Да это ж другое! — Мои руки машинально стискивают края рубашки, хотя никто пока не пытался с меня её снять. Я отпрядываю от зала. — Не стану я раздеваться перед всеми, Лоретто!

Мне вдруг приходит в голову, что под своей неформальной мантией у куратора тоже сейчас нет ничего. «А значит, Лоретто вздумалось припереться ко мне в апартаменты без штанов. Усесться на мой диван без штанов. Протискиваться мимо меня на пороге... без штанов». Мысль о том, что мы буквально соприкоснулись в тот момент бёдрами, отзывается в животе непривычным напряжением.

Лоретто лишь пожимает плечами. И спустя миг снова принимается за завязки на мантии. Шнуровка, стягивающая наряд по фигуре, держится за счёт атласного шнурка и множества крошечных крючочков, чтобы пришить которые мои мамы обычно тратят целую вечность, но зато выглядит это очень эффективно. Сам я никогда не находил такую застёжку практичной, хотя, не поспоришь, оторвать её куда сложнее, чем пуговицы, а как молния она не разъедется.

И у Лоретто определённо предостаточно опыта в расстёгивании подобных крючков, потому что пальцы работают быстро и смело, не выполняя ни единого лишнего движения и уже наполовину обнажив загорелую грудь.

— Не понимаю, в чём проблема, Еля, — буднично продолжает Лоретто. — Кто-то увидит тебя без одежды, и что? Вряд ли люди удивятся, узнав, что у тебя есть тело.

— Проблема в том, что тело — это личное. — Наверное, лучше сейчас развернуться и уйти, но я отчего-то медлю. Может, виной тому моё упрямое желание хоть раз доказать куратору свою правоту, а может, больное любопытство, жаждущее узнать, как далеко всё это может зайти. Или, может, я просто не хочу, чтобы народ пялился и на Лореттово тело? «Мой куратор — тайна. Нельзя пялиться на тайну». — И всё это нездоровое. И вульгарное. Фу.

— Душа — это личное, — возражает Тэйен. — Потому что лишь душу можно спрятать от всех. Даже, пожалуй, от себя самого. А вот что нездоровое и вульгарное, так это людские предрассудки.

— Но мы носим одежду не без причин, Лоретто.

Лоретто кивает, и длинная прядь чёрных волосы выбивается из-за уха, рассыпаясь по плечу.

— Разумеется. И основные причины заключаются в том, чтобы не замёрзнуть и не испачкаться, Еля. Но там уже тепло и чисто.

— Всё равно нет! Не пойду я туда без штанов.

— Ладно. Но если ты пойдёшь туда в штанах, то привлечёшь ещё больше внимания. — Атласный шнурок спадает с крючков на поясе, и я тут же разворачиваюсь, прежде чем подол мантии успеет на моих глазах распахнуться. Я, конечно, видел Тэйен без одежды в апартаментах, но тут же всё иначе. Здесь мы на публике, здесь неприемлемо.

«И Лоретто мой учитель, в конце-то концов. Не полагается видеть своего учителя без одежды! Люди могут заметить, что я таращусь, могут подумать... ох, сколько всего они могут подумать».

Странно, однако, но парочка аурокровок, которая проходит мимо нас, выходя из зоны бассейнов, подхватывают полотенца, не прерывая своей пылкой беседы, и уходят, даже не удосужившись отметить наше присутствие взглядом. Либо они не знают, что Лоретто мой куратор — что вряд ли, — либо слишком пьяны, чтобы сообразить. И они даже не одеваются — просто выходят! «По улице тоже голыми пойдут?» Я ни разу прежде не гулял по вечерам в этой части Тик'аля, чтобы знать ответ на этот вопрос, понимаю вдруг.

— Что на самом деле тебя так тревожит, Еля? — продолжает Лоретто у меня за спиной, когда гости исчезают за поворотом. — Никто твои штаны не сопрёт. И никто не будет на тебя пялиться, ведь там и без тебя предостаточно на что посмотреть. Или боишься, что кто-то полезет тебя трогать без спроса? Зря. Шаманы не терпят насилия в священном Тик'але, помнишь? По крайней мере, официально и на публике. Всем, кто не способен держать свои страсти при себе, тут не место. Память о предках, которые однажды были бесправными рабами, кого покупали и продавали, от кого избавлялись по прихоти хозяина и кем пользовались, причём не всегда во имя магии, всё ещё жива среди местных жителей, так что они уважают личные границы других.

Я сглатываю, всё сжимая край рубашки, вперив глаза в стену перед собой, пока просачивающийся из зала пар покрывает мою спину потом, стекающим насмешливо щекочущими позвоночник капельками.

«Надо уйти, — твержу я про себя. — Просто уйти». У Лоретто всё это было спланировано, так? Очередной жестокий урок по взращиванию уверенности в себе? Или как шутка, чтобы надо мной посмеяться, развлечься, — потому что ну разве кто-то может всерьёз не понимать, что нормальные люди не купаются без трусов? Лоретто ведь приходилось жить в Сент-Дактальоне годами, ради богов. Тот город прогнил во многих смыслах, но рамки приличия там соблюдают.

Однако я теперь уже вполне неплохо знаю Лоретто, и непохоже, чтобы куратор надо мной потешался.

Лихорадочно обыскивая мысли в поисках новых доводов, я так и не нахожу какого-либо другого оправдания кроме одного.

— Я не выгляжу так же хорошо, как ты, без одежды. — В душе что-то пристыженно обрывается от этих слов, будто заключённая в них правда оказалась важнее, чем мне думалось прежде.

Но, что таить, я всегда был слишком ленивым для спорта, а в последнее время так вообще и бегать никуда не надо, и пирогов в кафетерии завались. Плюс, у меня уродливый шрам на коленке, которую я разодрал, охотясь на вымышленных шаманов в нелепой школьной игре в детстве, и синюшный кровоподтёк на боку, на который я шлёпнулся в мраморном фонтане, пока собирал Тэйеновы наволочки. Плевать, что бы подумали о моей фигуре другие, но Лоретто... ожидания учителя подводить нельзя.

Воцаряется молчание.

Спустя несколько секунд, когда ответа мне так и нет, я почти что сдаюсь. Почти оборачиваюсь через плечо, чтобы Лореттов смех надо мной не был внезапным, а оттого ещё более унизительным, чем звучит в моей голове.

— А что такого хорошего ты увидел во мне, могу я спросить? — подаёт наконец голос куратор, тон пронизан явственным удивлением, никакого смеха.

— Я... — «Мне список составить?»

Лоретто вздыхает. Слышу, как скидывает мантию, делает тихий шаг в мою сторону, но потом меняет решение и делает шаг назад. Стягивает ботинки и говорит:

— Еля, половина шаманов тут выглядят старыми. Задницы у них дряблые, в то время как твоя молода и румяна. Они не стесняются, так чего же тогда тушеваться тебе? Живущие в Тик'але, может, бывают лукавы и коварны, но никогда не судят поверхностно о других... ну, большинство из них, я надеюсь. — Голос приобретает деловую интонацию, когда куратор продолжает: — В любом случае, не хочешь идти — твоё право. Но у меня вечер уже свободен, и я в настроении показаться на людях — что бывает со мной крайне редко. Так что с тобой или без тебя, я пойду.

За моей спиной раздаётся мягкое шуршание, когда Тэйен сворачивает свою мантию и кладёт на скамейку, а затем почти бесшумные, босые ноги разворачиваются и следуют прочь.

— Лоретто, стой.

Ноги замирают.

«Надо уйти», — повторяю я себе. Но если сегодня есть шанс узнать что-то ценное, что поможет мне переубедить Кайла, разве я могу уйти? И... что Лоретто тогда обо мне подумает? Что я суеверный? Трусливый? Недостойный уважения? «Я достойный».

«Выпороть бы тебя твоими же ленточками за то, что заставляешь меня всё это делать, куратор».

— Дай полотенце. — Всё ещё таращась на глухую стену перед собой, я неохотно начинаю расстёгивать пуговицы на рубахе. Когда Тэйен протягивает мне полотенце через плечо, я поспешно наматываю его на бёдра, и только потом стаскиваю штаны. — И к твоему сведению, задница у меня не румяная, — бормочу, запихивая свою одежду в самый дальний угол самой дальней полки. На всякий случай.

Уже заранее чувствую, что взор Лоретто за мной следит, когда я разворачиваюсь. В груди всё горит, ожидая увидеть в этом взоре, тут же пробегающем по моей прикрытой одним жалким маленьким полотенцем фигуре... разочарование? Скуку? Неудовольствие?

Подлая бледная кожа вечно меня выдаёт, раскрывая все мои эмоции, и хотя сейчас могу обвинить жару и пар, знаю, что лицо моё уж точно вот-вот будет пунцовым, как сегодняшний закат. И в голову внезапно закрадывается глупая, но жуткая в этот миг идея: «А если задница и правда тоже краснеет вслед за румяными щеками?» Никогда об этом не думал. Не проверял.

Несмотря на то, что Лоретто не брезгует взглядами, сам я стараюсь не смотреть. Ни на что конкретное. Совсем. Однако краем глаза всё равно вижу Лореттовы длинные волосы, величаво ниспадающие по плечам, и полотенце в руках, намеренно или нет, но прячущее от меня всё самое ценное, так что я и не увидел бы, даже если бы захотел.

И тем же краем глаза я замечаю, что нет в Лореттовых чертах ничего из того, что я ожидал там лицезреть. Даже удивления. Куратор лишь кивает, точно я книга, наконец оказавшаяся на своём месте, и поворачивается к бассейнам, зашагав так, будто ничего необычного и не происходит.

Может, и впрямь ничего необычного.

Может, это по-прежнему просто разведывательная миссия.

Надеюсь.

______________

от автора:

Еля, заглянувший к шаманам на Горячие Источники би лайк