Чувствую себя утомлённым и замёрзшим, когда вновь выхожу из Великого Храма.

Мёрзну, однако, я как-то странно, потому что моему телу по-прежнему очень даже тепло под местным солнцем.

Холод, скорее, внутри. Пустота.

«Дружба излишня».

«Из-лиш-ня...»

Понимаю теперь, что чувствовал себя так же, когда скончался папа Умар. Когда я был испуган и растерян, и внутри у меня не оставалось ничего кроме ощущения абсолютной и неотвратимой несправедливости. Когда казалось, будто что-то очень важное вырвали из моей жизни, не предложив ничего взамен.

Я не мог как следует сформулировать для себя смысл этого чувства тогда, будучи маленьким, но теперь думаю, что дело тут заключается как раз-таки в отсутствии того самого смысла. Миру же полагается иметь смысл? Замысел? А какой замысел в чьей-то неожиданной, ранней смерти помимо того, что она оставляет тебя самого в одиночестве посреди твоей жизни? Отнимает кого-то дорогого, кого ты никогда не увидишь вновь.

Может, конечно, смерти полагается учить нас тому, как ценна жизнь...

Но когда не стало папы Умара, у меня вовсе не было ощущения, что моя собственная жизнь имеет ценность. Нет, как раз наоборот — она стала безликой, как покинутый навсегда дом. Ма говорила, я после похорон целый месяц не разговаривал.

«Излишня».

Объятый неуютной печалью, я останавливаюсь у восьмиугольного журчащего фонтана, посреди перекрёстка меж храмов. Это настоящий, недавно построенный фонтан, с водой, не аурой, и воздух вокруг него освежающе влажный и сверкающий радугой в призме из капелек над ним.

«Интересно, у Лоретто на душе было так же пусто, когда погибла семья? Вся Лореттова семья. Весь Лореттов мир...»

Поставив корзину с бельём на мраморный парапет, я плюхаюсь рядом, скидываю ботинки и разворачиваюсь, опуская ступни в фонтан. От ледяной воды на миг сводит ноги.

«Тогда неправильно всё это чувствовать. Лоретто верно делает, что всех прогоняет из своей жизни».

Удивительно, но сквозь ледяное оцепенение мысли у меня ясные как никогда. Пустые, но ясные. Кто-то однажды сказал мне, что человеческие чувства — это сбой в природе, хаос, губящий честный порядок, и может, так и есть? Все те неоправданные ожидания, уязвимость и месть, боль и войны, — всё из-за чувств. Мы совершаем ошибки, когда ведомы сердцем.

Однако научись это самое сердце укрощать, посади чувства в клетку, обуздай как магию, и будешь неуязвим. Только так, наверное, и можно выживать два столетия и стать одним из самых могущественных магов анклава. Только так, видимо, и можно стать императрицей и безжалостно править веками. «Стань флегматично неуязвимым, чтобы ранить тебя не мог никто, а в особенности твоё собственное дурное сердце, которое обманом вечно обрывает крылья мечтам и калечит разочарованием душу».

«Излишня».

Только...

Я почти было убеждаю себя во всём этом, но потом на ум приходит новая мысль, пока я всё бесцельно шлёпаю пятками по воде фонтана.

«Но если ты ничего не чувствуешь, откуда тогда взяться тому самому желанию бороться? Добиваться справедливости? Выживать?»

Возмущение опять начинает шевелиться в груди.

«Нет, они все только лгут об излишках!»

Из меня, очевидно, дельного шамана никогда так и не выйдет, потому что я опять не могу сдержать под замком свой темперамент. Вместо того чтобы оставаться замёрзшим и ясно мыслящим, я, раздосадованно фыркнув, толкаю корзину со всей силы в воду.

Брызги летят в лицо, заставляя вздрогнуть. Корзина падает в фонтан, и Лореттовы вещи рассыпаются по водной глади, начиная медленно намокать и тонуть.

Одно из полотенец остаётся на мраморном парапете рядом со мной, и покосившись на него, я вдруг понимаю, что выглядит оно подозрительно чистым. Да и нет среди остальных вещей никакой Лореттовой одежды, не говоря уже о трусах; лишь полотенца и наволочки, без единого пятнышка и едва ли смятые, точно куратор схватил первое попавшееся из шкафа и кинул мне. Просто чтобы отослать меня подальше ненадолго, но не оскорбив.

«Никаких чувств, значит, Ваша Всемудрость? — Моя обида вспыхивает под рёбрами как костёр. — О, а почему бы тебе тогда было не сказать всю ту чушь, что сказана Йену, в лицо мне? Или не покидало чувство, что не выйдет? Что вместо этого сболтнёшь, что я тебе всё-таки нужен?»

Всюду враньё!

Разозлившись, я подскакиваю на ноги и начинаю остервенело топтать полотенца, пришпиливая их ко дну. Парочка простокровных слуг проходит мимо фонтана, в недоумении на меня косясь, но вместо того чтобы спросить, где находится прачечная, — которую я так и не нашёл, — я прогоняю их прочь, злобно зыркнув и продемонстрировав средний палец.

— Вот почему нельзя заводить учителей, которые выглядят на твой возраст! — не сдерживаясь больше, рычу себе под нос и продолжаю пачкать да втаптывать в грязное дно фонтана до этого безупречные наволочки. Становится чуточку легче теперь, когда тряпки начинают выглядеть такими же бесполезными, каким заставил меня чувствовать себя мой куратор. — Потому что такие засранцы до неприличия хорошо способны убедить тебя в том, что ты их понимаешь, а потом безжалостно это понимание отнять!

И может, возраст — штука вообще прямо противоположная от благословения? Конечно, опыт делает тебя мудрее и сильнее, но что насчёт слабостей? Твои мании, обиды и страхи ведь тоже со временем крепчают. А воспоминания, если ты не в состоянии с ними смириться, годами лишь жрут тебя изнутри, медленно уничтожая...

Можно быть нелюдимым, одиноким подростком с убитой семьёй и разбитым сердцем, когда тебе восемнадцать, но если ты проживаешь восемнадцатый год своей скорби снова и снова на протяжении двух столетий?

«Становишься как разбитая чашка, которую дрожащие руки собрали на самодельный, вонючий клей».

Становишься одержим своим одиночеством, лелея его как мифичный дракон золото, отталкивая друзей, обращаясь чопорным и фригидным и страшась перемен как огня. Потому что перемены способны ранить, так? А до сих пор ты же как-то выжил со своим клеем.

Не хочу я выживать.

Я хочу жить!

«Мне нужен друг».

В тот самый момент, как я задумываюсь об этом, краем глаза замечаю чей-то силуэт, наблюдающий за мной с дороги. Ну почему, почему императорские прихвостни не могут оставить меня одного хоть на день?

Перебирая уже в голове самые изощрённые грубости, которые включают в себя всевозможные гениталии и дороги, в промокших по колено штанах, я перестаю топтать вещи и поворачиваюсь.

Не прихвостень.

— Что ты делаешь? — жестами спрашивает Ялин, её ученический браслет мерно покачивается на запястье в такт движениям. В отличие от меня она определённо в прекрасном расположении духа и глядит разве что с удивлением.

— Медитирую, — брякаю языком и жестами, отвечая первое, что пришло в голову. Если пути Вселенной и впрямь неисповедимы, а магия материализует мои желания теперь моментально, это совсем не то, чего я желал. «Друг, в смысле Лоретто, не кто-то другой». — Помогает справиться с подавленными эмоциями.

— Хм-м. — Не уверен, повелась ли Ялин на моё объяснение или решила подыграть, но она, поджав свои тонкие губы, кивает. — Надо как-нибудь тоже попробовать.

Всем своим сердцем я теперь желаю, чтобы Ялин ушла восвояси, но Вселенная явно умеет шутить, потому что Ялин вместо этого только подходит ближе к фонтану.

— Раз уж я тебя уже встретила, может, тебе это тоже будет интересно. — Вытащив стопку листовок из кармана своих штанов, она протягивает мне одну и снова прячет остальные, чтобы быстро зажестикулировать: — Я тут решила основать книжный клуб, и всем буду рада. Мы собираемся в Роще Ста Акаций на восточной стороне Тик'аля по четвергам, обсуждаем общие интересы, играем в игры... простокровки и аурокровки, все вместе. У тебя же семья простокровная, так что тебе должно это понравиться, да, Елисей?

Когда я ничего не отвечаю, Ялин всё равно продолжает.

— Джая сказала, она книжные клубы не любит, но там будут Гвен и Йен. Они говорили, что тоже с тобой знакомы, и я уже пообещала им, что ты придёшь, если что. Не... не пойми неправильно, нет, я не дружу с простокровками, они узко мыслят. Но Гвен охраняла территорию рядом в прошлый четверг, мы немного пообщались, и она вроде даже и ничего. Шутить умеет. Так что я её пригласила, а она обещала взять брата. — Ялин вдруг лукаво прищуривается. — К тому же, я слышала, простокровки очень стесняются, когда речь заходит о наготе. Это правда? Тогда будет весело посмотреть, как они краснеют, да?

Когда я продолжаю молчать, лицо Ялин медленно начинает вытягиваться; она догадалась, что ляпнула лишнего.

— Ой. — Испуг мелькает в её глазах. — Ты же тоже раньше считал себя простокровным... Прости. Но ты не такой как они, так? Аура должна была течь в твоих жилах с рождения, ты наверняка это чувствовал. И как же тебе, наверное, было одиноко среди них в детстве — даже вообразить не могу! — Она выдавливает из себя сочувственную улыбку. Не так уж и искренне. — В любом случае, приходи! Я познакомлю тебя с нашей новенькой, её зовут Марисела. Ох, она такая забавная!

Всё стоя по колено в ледяной воде, я смотрю на вручённую мне Ялин листовку, на блестящие буквы, переливающиеся на солнце. Не знаю даже, с чего начать свой ответ. Шокировать Ялин, намекнув ей, что их новенькая Марисела является единственной и неповторимой императрицей Иш-Чель? «Но это ж не мой секрет, так что и проблема не моя. И если императрице хочется играть в эту игру, пожалуйста. Зато тогда у неё меньше времени, чтобы следить за мной».

Или признаться, что я не смогу смотреть Йену в глаза после случившегося сегодня?

Или спросить, с какого перепуга Вселенная из сотен коррехидоров Кабракана так до подозрительности удачно познакомила Ялин с теми самыми, с которыми знаком и я?

Пока я раздумываю над вежливым отказом, Ялин пробует снова меня завлечь.

— В следующий раз мы будем обсуждать историю порнографии в средневековом искусстве, — довольно сообщает мне она.

Моргнув, я теряюсь. Поначалу мне кажется, я неправильно прочёл её жесты, но когда Ялин повторяет всё слова за словом, понимаю, что всё верно. «Какая до дикости специфичная тема».

— Почему? — Мне всегда казалось, что Ялин своего рода покладистая тихоня-отличница, одевается всегда простенько, ведёт себя непритязательно... но теперь вспоминаю, что Джая говорила, Ялин отправили учиться в наш анклав, потому что в своём она учинила какой-то «аморальный скандал».

— В каком смысле почему? Почему нет, Елисей? Мы не пенсионный кружок простокровок по рукоделию, мы обсуждаем по-настоящему важные темы. И я люблю искусство, так что в прошлый раз мы обсуждали влияния личных страхов на творчество, а теперь — история порнографии.

— Что в ней обсуждать?

Ялин на меня глядит многозначительно.

— Ну скажи ещё, что никогда подобное не смотрел.

— Зависит от того, что ты подразумеваешь под словом «смотреть»... — Чувствую, как мои щёки розовеют под её взглядом.

— Да ладно тебе, ну. Разве не очевидно?

Сделав шаг ближе, будто должно стать понятнее (а может, планирую толкнуть меня в воду с головой, если я не пойму?), остановившись у самого парапета фонтана, Ялин начинает жестикулировать быстрее, выразительнее. Её пальцы рябят в моих глазах:

— Во-первых, порнография — это одна из древнейших тем в искусстве, богатая историей и дающая нам возможность изучить природу человеческой души. Быть человеком и отрекаться от секса? Это же всё равно что покупать шкатулку с жемчужиной и возвращать жемчуг продавцу!* Во-вторых, я уверена, твои родители ничего тебе не объясняли, только стыдили вечно за проявленный интерес. Но разве это не преступление? Разве страсть не является неотъемлемой частью жизни, достойной быть изученной? Нужно знать, как дела правильно делаются, так чтобы никого ненароком не поранить и не обидеть, и без незапланированных детей, которых потом, как нас, будут воспитывать не пойми как или и того хуже — бросят! Да и не помешает знать, как получать удовольствие.

— Но...

— Но неужели ты не думаешь, что секс способен быть источником счастья, как вкусная еда или танцы и смех? Банальной кашей можно подавиться насмерть, в пируэте с веером — ногу сломать. Ну и что теперь, голодать и не трогать веер? Нет. Но секс — это тоже наука! Почему же тогда вместо того, чтобы пользоваться столь полезным явлением, людская мораль превращает его в табу? Непростительно. Как думаешь, может, это вселенский заговор, чтобы контролировать наши умы?.. Лишить нас наслаждения, чтобы вынудить работать на злых духов, что питаются лишь негативными эмоциями людей?

— Или, может, табу просто существуют не без причины. — «Как, например, то, которое утверждает, что не следует водить дружбу со своим учителем». — Мудрость предков?

Ялин качает головой.

— Да, да, — отмахивается, — тогда любую дурость, написанную для малых детей и индивидуумов, которые не в состоянии пользоваться мозгами, можно обозвать мудростью. Тех предков, что говорят, что депрессия — выдумка для лентяев, солнце умирает каждую ночь и рождается каждое утро, а людям с вагинами нельзя кататься на простокровных поездах, потому что у них на скорости может из этой самой вагины матка вылететь.

Когда я корчу гримасу, Ялин кивает:

— А что? Не веришь? Хочешь дам одну книжку по истории почитать? Во всё это люди однажды взаправду верили. К тому же, если бы не табу и запреты, которые каждый глубоко в душе жаждет нарушить, люди и шаманы бы совершали куда меньше ошибок и причиняли друг другу меньше вреда, когда в итоге срываются, пытаясь попробовать всё и сразу и нагнать упущенное. В жизни всё как в магии, успех зависит от единения сил инь и ян. Везде важен баланс.

— Я подумаю над этим, — всё, что я могу выдавить из себя в ответ. Только сейчас, когда замираю неподвижно и намокшие наволочки и пустая корзина мирно плавают вокруг меня, точно кувшинки, я замечаю, что аурное кольцо Йена валяется на дне фонтана. Я совсем о нём забыл. Кошусь на Ялин, но она его пока не заметила, к счастью. Осторожно делая шаг в сторону, я ставлю на кольцо ногу. — Спасибо за приглашение.

Ялин улыбается ещё шире, демонстрируя ровные зубы и определённо гордясь своей мини-лекцией. А потом, едва заметно нахмурившись, вдруг добавляет:

— О, но если можешь, не приглашай в наш клуб своего куратора, ладно?

Её просьба звучит непритязательно, но настойчиво, отчего, конечно, тут же вызывает у меня подозрения.

— Почему я не могу пригласить Лоретто? — «Потому что об этом Марисела попросила? Тогда, может, стоит туда пойти и пошпионить разок за ней». Я до сих пор не могу сообразить, когда она развлекается, а когда планирует очередную казнь. Да и есть ли для неё вообще разница? «Или, может, Ялин с Мариселой заодно. Может, Ялин и убила Валто по приказу императрицы, поэтому-то они и играют теперь в друзей, обсуждая новое убийство под предлогом пошлого кружка по интересам? Чем смерть для них не общий интерес, так?» — эта мысль неприятно свербит в желудке, который сегодня остался без завтрака.

Ялин не ожидала, что я задам вопрос, и её брови начинают подрагивать от смущения. Она суёт руку в карман, нервно проверяя, не выпала ли стопка листовок. Тянет время, будто придумывая оправдание, что-то утаивая.

И наконец, придумывает. Жестикулирует на сей раз медленнее, всё ещё формулируя мысль:

— Ну... знаешь... ты пойми, Елисей, я просто не особо доверяю Тэйен. Твой куратор, согласна, талантливая ведьма и одарённый учитель, но как личность... Слухов много ходит. Никто ничего не знает о жизни Лоретто, а как ни взгляни, Тэйен вечно держится от всех в стороне. Это... ненормально.

«Ненормально, что ты описываешь Мариселу, — думаю. — Она разве что лучше притворяется». Почему все вечно видят в Лоретто что-то не то? То Джая, то Фарис, то теперь Ялин... Я, может, и параноик, но они все тогда вообще чокнутые.

Весь мир чокнутый.

༄༄༄

Когда Ялин наконец уходит, я выуживаю кольцо из фонтана и прячу в карман. Оглядев катастрофу из испачканных, промокших полотенец и наволочек, которую сам и устроил, чувствую себя теперь таким же вымученным и мятым, как тряпки, после всех новых мыслей, что подкинула мне Ялин. Даже злиться больше не хочется.

Вздохнув, начинаю всё собирать.

Это ведь несправедливо, что никто не хочет с Лоретто дружить, верно?

А Лоретто не хочет дружить со мной. «Точно уравновешивая эту несправедливость».

Однако, что самое обидное, кроме уничижительных шуточек Валто однажды, никто, похоже, даже и мысли не допускает, что между мной и Лоретто могут быть какие-то чувства. Что мы можем быть кем-то помимо двух шизиков, едва терпящих друг друга из-за навязанного кураторства. Может, и хорошо, ведь тогда и Совет не заподозрит, что мы сплотились против императрицы, но... почему мы не можем быть друзьями в глазах людей?

Неужели я выгляжу таким недалёким и фальшивым? Или Лоретто выглядит? Мы оба?

«Излишни».

Снова вспоминаю совет куратора о том, что нужно примириться со своим сердцем и не позволять всяким «если» и «вдруг» останавливать меня на пути к желаемому. Этот совет относился, конечно, к магии, но магия ведь является частью нашей жизни, так?

А мы с Лоретто сейчас делаем прямо противоположное от примирения с сердцем.

Разумеется, не буду спорить, общаться с людьми — сложно. Никогда не видел, чтобы общение вообще в конечном итоге делало кого-то счастливым: единственная подруга моей матери — её же коллега; мои родители развелись; Арьана скрывает, что встречается с аурокровкой; друзья Кайла, как оказалось, не прочь его предать шаманам ради власти, а сам он вечно ссорится со своей невестой, как и все мы друг с другом в семье... Люди либо причиняют тебе боль, чтобы заглушить свою, либо не понимают тебя, а следом причиняют боль уже по причине этого самого непонимания.

Единственный, кто, думаю, счастлив: Кофи. Он просто в принципе ничего ни от кого не ждёт, дружит с кем-то новым каждую ночь и забывает об этом каждое утро.

Только вот не хочу я дружбу, как у Кофи. Я не могу флегматично играть чужими судьбами, как Марисела, скрывая правду о себе от каждого, а может, и от себя. Ничего из этого у меня не выходит.

И довольствоваться одиночеством, как Лоретто, у меня тоже не получается.

«Мне нужно... что-то своё».

Слова Ялин теперь начинают обретать иной смысл. «Везде важен баланс». И ведь не только когда дело касается табу. Как насчёт баланса между временем, проведённым в своих мыслях, и временем, потраченным на беседы с другими людьми? Между безопасной зоной комфорта и непредсказуемой свободой? Да даже любовью и ненавистью!

«У меня было предостаточно ненависти к шаманам... может, пора поискать немного любви — что бы она ни значила».

Да.

Быстро скидав мокрые тряпки обратно в корзину, я каким-то образом собираю и все свои раздумья в новый, вдохновлённый порядок.

Когда те самые двое слуг, которых я прогнал средним пальцем час назад, появляются у фонтана вновь, я спрашиваю у них о прачечной. Мужчина и женщина смотрят на меня так, будто хотят тоже послать в ответ, но в итоге всё же молча указывают направление.

«Теперь я знаю, что мне нужно», — подбадриваю себя я, зашагав. Мокрые ноги неприятно хлюпают в ботинках, но я стараюсь не обращать на них внимания. Высохнут. А я вот с ума сойду, коли буду ещё ждать более подходящего стечения обстоятельств.

Если Лоретто больше не хочет моей дружбы — ладно, справлюсь. Будет больно, обидно, и возможно, я опять психану, но справлюсь. Однако мне нужно услышать это от Лоретто лично. Нужно знать, что Тэйен понимает, что мне всё равно эта дружба важна.

И если это выставляет меня слабым, глупым или поверхностным, пусть так. «Зато я примирюсь со своим сердцем».

_______

от автора:

"В любой непонятной ситуации— медитируй". (с) Еля

___

Ну и как образовательно-увлекательный доп.контект от автора поведаю вам историю:

Так как Ялин по сути у нас единственный персонаж с азиатскими корнями на всю книгу, она иногда вплетает в речь родные метафоры. Чэнъюй (идиома) о шкатулке и жемчуге, упомянутая ей в разговоре с Елей, выглядит так: 买椟还珠. Используется в значении «не видеть истиной ценности вещей, упускать главное». В Китае есть предание о человеке, который купил шкатулку с жемчужиной, а жемчужину вернул продавцу.

И история эта звучит так:

Однажды ювелир из царства Чу приехал в царство Чжэн, чтобы продать жемчуг. Он хотел показать свой товар в лучшем виде, поэтому сделал шкатулку для жемчуга из дерева дорогой породы, украсил как только мог и обработал благовониями с чудесным ароматом. 

Ювелир положил жемчуг в шкатулку. Когда один из жителей царства Чжэн увидел эту роскошную шкатулку, то без раздумий купил, не пожалев денег. Довольный покупатель тут же вернул ювелиру лежавший в шкатулке жемчуг, а саму шкатулку бережно унёс с собой... 

Человек из царства Чжэн смог по достоинству оценить красоту шкатулки. Однако понять, что лежавший в ней жемчуг неизмеримо ценнее и дороже, он, увы, не сумел.