«Голод хуже унижения», - впервые за время в наручниках (да что там, впервые за время с первого получения военной формы с черными изгибами свастики) - у Беруса промелькнула такая мысль.

Голод хуже унижения, но унижение перед обросшими мужиками и Кифером было громче всякого голода.

Именно перед мужиками и Кифером - тот, как Берус уже заметил, был их частью, но к ним не относился. Смотрел на пытки, но не был их участником; находился со всеми - но стоял у стены в самом углу; угрожал - но ни разу свои угрозы не осуществил. Он вроде как и был, а вроде как и постоянно оглядывался на дверь, неловко топтался и выражал во взгляде даже какое-то призрачное сострадание, когда мужики осыпали Беруса градом пинков и мозжили лицо кулаками. Он был на цепи денег, на цепи жажды жить и на цепи авторитета, который уже успел отвоевать.

Беруса даже немного удивило, когда он вышел наконец из своего темного угла, позволил свету из дверной щели упасть на его воровское лицо и тихо сказал:

- Берус, тебя все равно зажмурят. И какая уже теперь разница, милый, здесь тебя зажмурят или в гестапо? Тебе нужно всего лишь подтвердить свое имя, и ребята сразу тебя отпустят.

Кифер знал, что после признания Беруса ему мгновенно отдадут его долю. А, может, быть обязательным свидетелем пыток уже тяжело для него.

Берус, звякнув наручниками, поднимает на него опухшее лицо. Здоровый глаз заплыл настолько, что его почти невозможно было открыть. Рана на втором - зажгла как в день, когда Мерзляев лишил его глаза. Сухость во рту почти не давала повернуть язык, но вот издробленные бока практически не болели.

- Лучше подожду, пока меня убьете вы, - искривляет губы в усмешке Берус и дергается от вспыхнувшей боли. - Хрен вы тогда деньги за мою поимку от гестапо получите... вы же их так ждете, да? Разница есть, Кифер.

Кифер грустно покачивает головой и вновь делает шаг назад, ныряя в темноту. Уже из мрака раздается его голос:

- Ты такой глупенький, Берус.

- А по-моему, глупенькие вы, вы все, - каждое слово выкачивает по литру сил из бочки, в которой и так почти не оставалось вина. - Гестапо никогда, никогда не станет платить вам, и быстрее убьет, чем отдаст деньги.

- Они пообещали награду за твою поимку!

- Ки-и-ифер, - протягивает Берус, вновь утомленно звякнув наручниками. - Эгоистичный ворюга, живущий на улице и готовый за деньги продать родную мать... а наивный, как котенок! Отправившись к гестаповцам, вы отправитесь на верную смерть. Ну и... кто после этого глупенький?

Даже в темноте видно, как лицо Кифера болезненно дергается - но он умело искажает это в ухмылку. Шагает к Берусу, присаживается перед ним на корточки и пытается поймать его взгляд.

- Как жалко, что ты больше не офицер, да? - Кифер ласково поглаживает Беруса по груди и вешает на его шею неведомо откуда взявшийся железный крест. Судя по редким каплям крови на награде, снял его Кифер с трупа, вот только к чему? Из алчности? - Может, хотя бы твоя честь все еще зовется верность? У тебя есть шанс восстановить ее и доблестно сознаться, что ты тот самый предатель. Интересно, что заставило тебя предать родину?

Берус молчит.

Кифер, хлопнув себя по коленям, поднимается, оставив крест неприятно жечь грудь Беруса.

- Оставить его? - да, он чуть было не забыл, что, помимо Кифера и Беруса, в бункере есть еще мужчины. Безликие и одинаково замшелые, как непроходимые топи болот с порослью камышей.

Кифер выделялся и в этом.

- А куда он денется? - усмехается Кифер, переминаясь с ноги на ногу и уже, будто ведомый сильной привычкой, оглядывается на выход. - Его нужно напоить.

Напоить.

Это Берус сумел выделить - и сумел впитать. Напоить. Без воды человек не может прожить и трех дней. Без еды - гораздо дольше. Значит, в их планах было держать его еще несколько дней. Может, даже неделю. Но они точно не должны были допустить смерть Беруса.

Напоить.

- Так напои, - отзывается один из замшелых мужиков, не сводя с Беруса взгляда.

Кифер дергается. Встряхивается псом после купания, сжимает губы и выдает:

- Почему я?

- Ты не принимал участия в пытках. Ты вообще ни в чем не принимал участия!

- Я его привел!

- Будет лучше, если он сдохнет?!

Кифер озлобленно сверкает глазами. Достает фляжку из повязанного на спине мешка. Кроме воды, там был еще и сухой хлеб, консервы... кажется, сахар - и еще некоторая провизия. Но Кифер ее не трогает.

Делает несколько осторожных шагов к Берусу. Люди обычно боятся не собаку на цепи, а что она может внезапно сорваться.

- На, - с неохотой бросает Кифер и переворачивает фляжку у губ Беруса.

И тот незамедлительно отворачивается. Вода омывает его свежие раны на щеках и смачивает воротник.

- Эй! - Кифер этого явно не ожидал. Хватает Беруса за щеку и насильно поворачивает его лицо к себе. - Пей же!

Повторно вливает воду, но Берус крепко сжимает губы и зубы. Тогда Кифер, сопя от бессилия, ввинчивает горлышко фляжки меж губ и переворачивает ее. Берус дергается. Сплевывает воду, пытаясь откашляться.

Если Берус не будет пить - долго держать его здесь не станут. Мертвый предатель им ни к чему. Тогда им нужно будет выбить информацию в кратчайшие сроки, но Берус сознаваться не собирался. Рискнут ли они вести в гестапо человека, который мог предателем и не оказаться?

- Да пошел ты! - выходит Кифер из себя, закручивает крышку и швыряет фляжку на пол. - Гордый, да? Твою гордость скоро от стены отскребать будут!

Может, и будут. Может, Кифер просто запугивает, жадно цепляясь за мешок с провизией и отступая назад. А мужчины стоят вдоль стен, и в их болотистых, покрывшихся заплесневелой коркой глазах читается совместный вопрос: «А сможет ли?..».

- Скоро сам захочет, - не то оправдывается, не то вяло пытается внушить всем оптимизм Кифер. - Я тоже ему не нянька. Долго он тут еще будет?! Мы не можем его изуродовать, а больше он ничего нам не скажет! Давайте приведем их прямо сейчас? Они разберутся! Это не наша забота!

Берус вздрагивает.

Самое смешное, что напугала его как раз не угроза прихода гестаповцев.

Его напугало, что его, кажется, хотят оставить здесь одного.

- Очень безнадежная ситуация, да?

Берус болезненно дергается на этот голос и слепо, беспомощно задирает голову, уставясь в глубину непроглядной черноты.

Это не был голос Кифера. Это не был и голос мужчин, окружавших Беруса вросшими в пол корягами. Это был неновый голос кого-то нового, лишнего в этой игре и возникшего непонятно, но абсолютно своевременно.

- А этого кто стеречь будет? - легкий пинок в бок, а Берус не слышит. Все еще цепляется за голос, как цепляется падающий в пропасть за край обрыва.

- Ой, сладенькие, а вы всегда стережете псов в вольерах? Нужно привести их, пока не стало поздно и пока он не загнулся от болячек или голода. В конце концов, как они узнают, тот он или не тот?

Они думают недолго - в конце концов, слишком много времени они потратили на Беруса и слишком сильно хотели за это поощрение.

И прекрасно знали, что человека, охраняющего Беруса, могут задержать вместе с ним самим. Наверное, они планировали заполучить вознаграждение, сказать о бункере и исчезнуть. Да нет, не настолько они наивные... Но может ли Берус рассуждать об их интеллекте, если пока они показали себя только с худшей стороны?

Беруса начинает бить нервная лихорадка, когда все его похитители начинают по очереди подниматься наверх и покидать бункер. Он даже размыкает губы и собирается выкрикнуть им, что...

- ...что ты боишься оставаться один?

Берус подскакивает, но цепи наручников с лязгом оттягивают его назад. Было ли странно, что мужчины ушли, а их тени, замершие на стенах в ожидании жертвы, остались?

- Я не боюсь, - хрипло выдыхает Берус в пустоту.

Лишь для того, чтобы услышать, откуда раздается голос. Или, точнее, какая из теней его издает.

- Почему тогда ты весь вспотел?

Ничего. Словно голос раздается из головы Беруса. Где-то в глубине он понимает, что так оно и есть, но слова были до того звучны и отчетливы!

- Лихорадка. Меня бьет... озноб.

- Ты замерз?

Берус не замерз. Как не замерзал он и в сарае Сереги, когда ему являлся образ Вернера и била такая же дрожь. И такие же тени скользили по стенам, и такая же интонация была у голоса...

- Они ушли? - шепчет Берус. У него начинают покалывать запястья, скрепленные сзади одной парой наручников. Их надежно удерживала железная ручка, вмонтированная в стену, а руки были зафиксированы за головой.

- А ты видишь их?

- Нет.

- Значит, они ушли.

- Тебя я тоже не вижу, но ведь ты здесь.

Тихий, хоровой детский смех - и одна из теней, отделившись от стены, перемещается на середину помещения.

Капание прохладной оттепели на дверцу бункера начинает бить Беруса по ушам. Медленное, размеренное, словно даже вода издевалась над ним и выражала усмешку через такой примитивный способ.

- Вернер... - стонет Берус, мотая головой и пытаясь размять похолодевшие, затекшие руки. Они были гораздо ледянее тела.

- Да? - тень оборачивается, но подбираться ближе пока не спешит. Лишь колеблется в пространстве, как пленка мыльного пузыря.

- Помоги...

- Помочь? - Вернер разворачивается окончательно. Склоняет набок голову. - Как я помогу тебе? У меня нет ключа.

То ли тени начинают плясать вокруг Беруса, то ли у него просто кружится голова.

- Ты можешь догнать их и выкрасть ключ... Освободи меня... мне... Мне нужно найти Родриха!

- Родриха, которого ты сам же и отдал.

- Он... мой сын!

- Родриха, которого родила русская девка. Ты должен спасаться, и спасаться сам. У него уже есть отец.

- Ты же... ненастоящий...

Вернер фыркает так живо и по-человечески, что Берус серьезно сомневается в своих последних словах.

- Как я могу быть ненастоящим, если я сейчас прямо перед тобой? Я настоящий, даже если это всего лишь сон, - хищный, совсем не Вернерский оскал.

- Тогда расстегни наручники! - слишком властно для своего состояния приказывает Берус.

Вернер подрагивает всей своей оболочкой - и перемещается уже прямо к Берусу.

- А ты сам не в состоянии сделать этого? - меткий удар под дых. - Ты же всегда все делал сам, - еще один удар. - И помощи ни от кого не принимал, - нож в спину. - Так зачем она тебе сейчас?

Берус чувствует, как уже почти не может разогнуть пальцев на руках. И спина от такого положения начинает неметь.

- Я уже не та гитлеровская овчарка, - выдыхает, смело глядя на искаженное лицо Вернера.

- Моя честь зовется верность.

- И это твоя поддержка?!

- Моя. Честь.

- Заткнись!

- Зовется.

- Кем ты стал?!

- Верность, - печально вздыхает Вернер и медленно уплывает во мрак. - Они будут долго. Ты истощен, тебе нужно поспать. Когда они вернутся, ты должен быстро придумать план побега, а на сонную голову это сделать очень сложно.

И Берус после этих слов почти мгновенно проваливается в утомленный сон. А, может, он и так спал. Или команду дало изнуренное подсознание - неважно.

Просыпается от страшной жажды, что мучала его организм и сушила не только язык, но и мозг.

А в голове все еще раздаются отзвуки взрыва, который сквозь сон продребезжал над головой...

Берус вскакивает, и снова цепи отбрасывают его назад. Какое-то время пытается разобраться, слипшимися глазами вылавливая свет во тьме. Но теперь не было света даже в дверной щели. Видимо, наступила ночь.

Был ли взрыв? Или просто приснился? Русские бросили бомбу, и упала она неподалеку от бункера? Но, кажется, сквозь сон Берус слышал крики, ругательства, даже... стрельбу? Или и это снова ему приснилось, как приснился и Вернер?

- Как думаешь, что произошло? - он появляется при одной только мысли о нем. Или же он никуда и не уходил. - Ты слышал голос Кифера.

- Нет, я не слышал его голоса... Разве что во сне.

- Или сквозь сон?

Берусу все сложнее размыкать губы из-за сухости во рту, но он быстро понимает: достаточно лишь подумать - и Вернер ответит на эту мысль.

«Дурацкое предположение. Кифер вместе с другими ушел за гестаповцами».

- И не вернулся до сих пор? Не вернулся до самой ночи? Он знает, что ты не пил и не ел, и твоя смерть точно в его планы не входит!

«Он мог понять, что гестапо ничего ему не даст, и сбежать, а меня оставить здесь. Не такой он человек, чтобы печься о чужих шкурах».

- Он до последнего бы держался за возможность озолотиться. Он бы довел дело до конца! Они убили его, Берус. Они все переубивали друг друга.

Не то лихорадка вновь пронизывает тело Беруса, не то страх закрадывается в душу - но он содрогается. Мотает головой. От жажды глотает скупую слюну и беспомощно звякает цепями.

«И что... никого не осталось?».

- Гестаповцы открыли огонь, бандиты начали стрелять в ответ. А, может, просто русские сбросили на них на всех бомбу. Даже если и остались - о тебе они подумают в последнюю очередь, - Вернер подходит к нему ближе и присаживается на колени.

Мягко дотрагивается до обескровленных пальцев Беруса. Он не чувствует прикосновения. Наверное, потому что руки затекли и сами по себе ничего не чувствовали.

- Ты должен выбираться сам, - с тоской шепчет Вернер, поглаживая ледяные костяшки. - Ты должен.

«Я хочу пить».

Вернер поднимается.

Отходит и встает прямо перед выброшенной Кифером фляжкой. Не то лунный свет так ярко ее освещает, не то и она уже является иллюзией.

Берус сглатывает.

Медленно начинает поворачиваться в сторону фляжки. Кажется, она и вправду была, и блестела, как настоящая. Вот только подцепить ее пока не получалось - Берус лишь заставлял наручники врезаться в кожу сильнее, а до фляжки не дотягивался.

Вернер издевательски стоит прямо перед ней и с любопытством смотрит на Беруса.

«Не могу...».

Вернер вздергивает брови. Покачивает головой, переминаясь с ноги на ногу.

«Не могу!».

Вздохнув, Вернер отходит от фляжки и вновь ныряет в темноту.

- Похоже, ты пока не так уж и хочешь пить.

Берус мотает головой. Дергается, вытягивается всем телом - и уже почти было дотягивается до фляжки...

Но отталкивает ее, и она, царапаясь о пол, проскальзывает по земле и еще больше отдаляется от Беруса.

А он, поддавшись порыву слабости, тратит последние силы на ярый, разочарованный крик.

- Вернер! - вопит, лязгая кандалами и извиваясь дождевым червем. - Вернер, помоги! Вернер!

- Я тебе не помогу. Откуда у меня ключ?

- Просто... останься со мной!

Странно, но чем дольше Берус общался с Вернером - тем больше осознавал, что это всего лишь сон. Или проснувшийся бред, как в сарае Сереги. Но тем сильнее была его потребность хоть с кем-то поговорить в этом душном бункере, в этой ловушке, в этом кубе спертого воздуха, в этом мраке и одиноком лязге цепей.

Вернер тяжело вздыхает - совсем натурально, совсем по-человечески. Кажется закуривает, ведь Берус начинает чувствовать запах сигарет.

- Ты выдержишь еще около недели, если будешь экономить воду. За неделю сюда могут прийти те, кто знает о бункере. Тебе нужно просто дождаться их.

- А... разве... о бункере знает кто-то еще?

- А откуда у тебя основания думать, что нет?

- Это глупо. Я прожду их... я прожду неизвестно сколько, пока не сдохну!

- Ну так выбирайся прямо сейчас!

- Как?! Как я это сделаю?! Я прикован к железке! У меня нет воды!

Кажется, на крики уходят последние силы Беруса.

Он снова отключается, и на этот раз почти без собственной воли. И на этот раз спит чутко, спит на грани сна и реальности, спит - или просто видит очередные галлюцинации: пляшущие тени, табачную дымку, плавающий в пространстве силуэт Вернера и бестелесных, почти невидимых призраков.

Может, сном это назвать можно с трудом потому, что во сне обычно не ощущаются физические потребности, а Берус явственно их ощущал. Он хотел пить - прежде всего пить. Он хотел есть - даже во сне живот сводило от голода. В конце концов, он хотел по нужде, но это волновало его меньше всего - на худой конец, можно было пожертвовать гордостью и не беспокоиться на этот счет.

А еще он чувствовал, как его знобит. Как не прекращает дрожать его тело. То пылает жаром, то леденеет. А руки вообще перестают ощущаться, и как бы Берус не старался - пошевелить ими не мог, словно кто-то отрезал все нервы, ведущие к кистям. И теперь они просто болтались у рук, как болтаются полунадетые кожаные перчатки.

- Тебе полегчало? - добродушно интересуется Вернер, когда Берус просыпается окончательно.

Берус вздыхает. Шевелит ногами. Переворачивается набок, насколько это возможно, чтобы размять спину.

На улице уже светает. Кажется, был конец рассвета и начало нового дня. Фляжка дразняще мерцает в метре от Беруса в ответ на солнечные прикосновения.

- Пить хочу, - лязгает Берус и понимает, что голос его уже неотличим от звона наручников. Или они просто так навязчиво въелись в мозг, что теперь порождали слуховые галлюцинации?

- Пей.

Берус изнеможенно взвывает. Полусон-полубред дает ему крупицы сил, и он пытается улечься на бок максимально. Снова выставляет ногу и тянется, тянется из последних сил. Цепи уже не лязгают, а рычат от такой нагрузки. Кажется, кандалы сдавили всю кровь до предела. Кажется, что еще немного - и мышцы лопнут, а кости с хрустом отсоединятся друг от друга. Берус жмурится, запрокидывает голову, издает жалкий вой - и зацепляет наконец фляжку носком, спешно и судорожно подтянув ее к себе.

- Молодец. А теперь открути.

Берус, взбудораженный успешной попыткой, начинает стаскивать с себя ботинки. Болтает ногами, чтобы они слетели. Аккуратно ставит фляжку на землю и пальцами ног пытается открутить крышку.

Она поддается очень успешно, и это лишь подстегивает воодушевление.

- Очень хорошо. А теперь самое главное: пододвинь ее к губам так, чтобы не опрокинуть и не пролить.

Берус замирает.

Наверное, стоило сначала придвинуть ее, а уж потом зубами открутить крышку. Но он же не прольет? Он слишком старался, он слишком хочет пить!

- Берус?..

Где-то наверху с размеренным перестуком колес проносится поезд. Может, товарняк. Может, очередная гусеница запертых в теплушках людей, которых в добровольно-принудительном порядке отправили на работы в Рейх. Только вряд ли кто-то из них разглядит среди сумрака деревьев маленькую дверцу в земле. И трупы их наверняка не удивят. Да и что могут поделать эти маленькие пленники, поставленные перед выбором «служба Германии или смерть»?

- Берус!

Он прокашливается. Стискивает фляжку стопами и начинает медленно отрывать от пола.

Вернер следит за этим с внимательным прищуром. Прекращает даже колебаться в воздухе и встает на ноги, чтобы не сбивать своей демонической ипостасью. Но Берус любил этого демона именно сейчас, и именно сейчас позволял ему властвовать над своим разумом. Ведь в эту минуту, когда чьи-то советы были необходимы Берусу равносильно воде в раскаленной пустыне, демон был рядом, и был священнее и важнее всякого божества.

Берус, не смея разжать хватку стоп, пытается изогнуться так, чтобы поднести фляжку к губам.

Нет. Невозможно. Каждую ногу по очереди еще было бы реально, но вместе...

Выдох. Берус медленно переворачивается набок, ставит фляжку максимально близко к лицу. И аккуратно, медленно начинает толкать коленом ее к себе.

Вода угрожающе плещется, а фляжка шатается.

Снова выдох.

- Прольешь... прольешь же! Берус!

Снова толчок коленом. И снова плеск. Берус вытягивается, сползает ниже, сворачивается и пытается охватить губами горлышко.

Нет. Не хватает каких-то пары сантиметров.

Берус сжимает губы. В последний раз пихает фляжку коленом.

Сворачивается в позу эмбриона, зажимает зубами горлышко и запрокидывает голову.

Вода, резким порывом хлынув в горло, пробивает Беруса на кашель. Ему стоит больших усилий оставить зубы крепко сжатыми и не выпускать фляжки. Когда же порыв проходит, он начинает пить уже аккуратнее, медленней и тише, почти не экономя, наслаждаясь каждым глотком и чувствуя, как вода наполняет его и дарит прилив сил...

Но вместе с этим и ужасную сонливость.

На этот раз Берус засыпает - или, вернее будет сказать, теряет сознание - надолго. Больше не терзаемый жаждой и привыкший к голоду. Но крепко поспать ему удается только первое время, а потом - болезненные судороги, мокрая в поту спина, беспричинные приступы слез и смеха. Вернер то снится ему, то стоит прямо перед его лицом, но страшнее всего - когда ни то, ни другое.

Когда тебя окружает жестокая и безмолвная пустота.

Она смотрит тебе в душу, бессовестно разглядывает, подбирается все ближе - и молчит. Даже вальс теней на стенах и утробно хохочущие дети не были так страшны, как пустота.

Когда Берус сталкивался с пустотой один на один, он спешил скорее вновь впасть в бессознание, чтобы убежать от нее. А она упорно его преследовала. Безжалостно выдергивала из сна и заставляла посмотреть себе в лицо.

И лишь когда она заговорила - Берус ощутил неимоверное облегчение.

- Еще совсем немного, и минует неделя.

Берус не считал дни, а пустота каким-то странным образом все знала. Или стращала его, напоминая, что он должен либо поесть, либо выбираться.

- Все еще веришь, что они придут за тобой?

Берус заметил, что снова хочет пить. Или это отзвуки голода? А сколько он здесь на самом деле? Дня три? Или всю неделю, как утверждает пустота? Но откуда она может знать, если этого не знает даже сам Берус?

- Они умерли, Берус. Все мертвы.

«А я? Я не мертв? Откуда ты можешь знать, что я уже не мертв? Что там, после смерти?! Может, ты продолжаешь сидеть на цепях, только в еде и воде больше не нуждаешься?».

- Даже если так, то чем смерть мешает тебе выбраться из бункера?

Беруса утешало, что пустота говорила голосом Вернера. Его самого видно не было, но чувство его присутствия внушало несоизмеримую надежду. Берус чувствовал, как его лихорадит, и он задыхался заживо заколоченным в гробу. Воздуха было мало, а легкие рвались от желания втянуть кислород - и от этого жар сжигал Беруса без пощады.

Вернер - единственное его утешение.

Но Берус подскакивает и беспомощно тычется во мрак, когда пустота начинает говорить с ним совсем другим голосом.

- Выбраться из бункера, чтобы продолжить свое никчемное существование?!

Берус оглядывается на фляжку с остатками воды. Выдыхает, сжимает зубами и делает несколько глотков. Воды остается совсем мало, но Берус решает покончить с ней, чтобы восстановить силы. Совсем ослаб, бился в судороге и только с животной алчностью хлебал воду, пока не осушил флягу до последней капли.

- Куда ты пойдешь дальше?! - продолжает тот самый не-вернерский голос. - Тебе есть, куда идти? Мать Вернера считает тебя никчемным и выгонит с порога, потому что ты и только ты виноват в смерти Цираха! Ты не убил его из револьвера тогда, ты убил его гораздо раньше, потому что допустил сходить с ума и развивать позорную блажь!

- Я не знал об этом, - вяло отзывается Берус, касаясь языком десен и чувствуя кисловатый привкус. Кажется, десны начали кровоточить от голода...

- Догадывался. От себя правды не скроешь. Ну скажи, тебе ведь нравилась эта мысль? И осознание такого сильного своего величия, что по тебе сходят с ума не только женщины, но и мужчины? Ты всегда это знал, но старался молчать. Я считал тебя офицером, но ты никчемный, падший трус - и не только в последнее время, когда ты по-животному цепляешься за жизнь, но с самого твоего рождения.

- В мире выживают только трусы, отец, - усмехается Берус, и в полубреду не может вспомнить, чьи слова цитирует.

- Ты прожил уже достаточно, - выплевывает отец. - У тебя последний шанс хоть раз в жизни поступить правильно и с честью принять смерть, которую ты заслужил. Или станешь карабкаться, как крыса из канализации?

- Великая честь! - вмешивается Вернер, и Берус ликует - он снова видит его! Его, а не пустоту с его голосом! - Наверное, не к тому он всю жизнь шел, чтобы через десятки лет этот бункер раскопали, достали его кости и воскликнули: «О, так это же останки Беруса Эбнера!». Он должен выбираться! Ты должен выбираться, Берус!

- А как дальше он будет существовать? - отца пустота так и не решается показывать. - Выкрадет сына от грязной потаскухи, которого сам же и отдал? У него нет жены, нет уже даже собственного дома и нет, чего уж там, своего имени. Хороша ли жизнь бродяжки из канавы? Чего он хочет дальше от жизни, если уже лишился всего?

- Он хочет жить. Всего лишь жить.

Берус закашливается и извергает из горла кровь, схаркнув ее на пол. В муках дергается, рвется, пытается вытащить запястья из наручников и колотит ногами землю. Сознание мутнеет, и даже голоса уже раздаются дикими завываниями, смысл которых Берус толкует каким-то шестым чувством.

Вернер бесшумно перемещается к нему, кладет руку на его грудь и сладко шепчет:

- Моя честь зовется верность.

- Замолчи ты уже, - устало выдыхает Берус, а Вернер лишь поглаживает его грудь и ненароком касается свисающего с шеи железного креста.

- Моя. Честь. Зовется. Верность.

Берус окидывает взглядом замершие на кресте Вернерские пальцы. Прищуривается. Качает головой:

- Ты хочешь сказать...

- Моя честь зовется верность.

И Берус все понимает.

Смотрит в пустоту, но отца в ней так и не видит.

Зато видит полупрозрачную тень в самом углу, качающую на руках ребенка. Младенец молчал, а тень напевала ему пронзительную; звенящую, как град разбитого стекла, колыбельную. И пахло от нее так знакомо... Печеными яблоками, новыми полотенцами, медом... вишневым вареньем...

И от этих запахов начинает тошнить.

Мучительно скрючившись, Берус извергает из себя остатки желчи, что была в нем. Извергает так сильно, что мог бы сломать челюсть или выплюнуть вместе с прочим зубы и язык. Глаза снова становятся влажными, и снова его начинает морозить.

- Моя честь зовется верность, - терпеливо напоминает Вернер.

Берус выдыхает. Вновь сворачивается в позу эмбриона, но уже чтобы зацепить зубами крест. Тянет, но лента оказывается слишком короткой, поэтому Берус задирает голову и снимает его с шеи.

Закрывает глаза. Сжимает железо так, что начинают болеть десны и ломить зубы. Тянется к скованным в наручники запястьям.

- Давай! - голос Вернера становится взволнованным. - Все ты сможешь!

Берус все сможет.

Обязательно сможет. И сына отыщет. Выживет. Найдет дом. Дождется, когда его перестанут искать. Сквозь истощенное, полуживое состояние - сможет.

Все он сможет.

Раз смог острым краем креста сделать надрез на заледеневшем запястье.

Кровь черной во мраке раскаленной лавой стремительными полосами начинает расписывать руку Беруса. Боль, вспыхнувшая боль заставляет его сжать зубы еще сильнее. Голова кружится, кружится от этих разномастных советов и того самого утробного хихиканья.

Он вспарывает рану сильнее. И новый поток крови, которая превращается в водопад. Вместе с ней из него вытекали и силы. То ли поэтому, то ли от боли, но Берус начинает чувствовать последствия почти сразу.

Все мгновенно меркнет, будто от мозга отсоединили и второй глаз. Берус режет вслепую, погружается в рану сильнее, но старается не задевать вены. Раздвигает ее, ковыряет, уродует как только может - и в конце концов не выдерживает, взвыв от животной, нестерпимой боли.

Крест звякает о пол где-то неподалеку. Берус, кажется, и вправду ослеп, потому что не видит даже заветный свет от щели в двери. Рука пульсирует и пылает, а Берус мечется на полу и клацает губами, в темноте желая нащупать заветный железный крест.

Рукав становится насквозь мокрым от крови. Берус чувствует, как она продолжает потоком течь из раны. Но не прекращает в бешеной, одержимой лихорадке извиваться на полу в поисках креста.

А его все нет. Его, кажется, поглотила пустота.

- Ты теряешь слишком много крови, - впервые голос Вернера звучит так серьезно. - Ты умрешь меньше, чем через час, если не перевяжешь руку.

- Крест! - взвывает Берус, выкашливая кровь. - Мне нужен крест.

- Его нет.

- Крест!

- Его нет, Берус! Ты теряешь кровь! Порез недостаточно глубок, чтобы кандалы проскользнули!

Берус дергается в последней попытке - и закрывает глаза. Рука продолжает пульсировать, а в ушах стоит только дикий, оглушительный звон.

И снова жажда. Непомерная жажда...

- Ты умираешь, - грустно заключает Вернер - и пропадает.

Берусу даже необязательно было это видеть. Он просто чувствовал, что все. Голос исчез. Вернер исчез. И женщина, качающая ребенка, тоже исчезла.

Остались только они вдвоем.

Берус и пустота.

Он в который раз закашливается кровью. Тянется к руке и зубами пытается раздвинуть ту рану, которую очертил крестом. Как одержимое животное оттягивает плоть, вырывает куски мяса и давится ими, сплевывает, захлебывается кровью - но кровью уже с руки. Пару раз попадает зубами по железу наручников. И самое странное - не чувствует боли. Уже не чувствует. Уже, ведомый инстинктами выживания, не придает этому значения.

В самый последний момент его начинает тошнить. Желудок уже настолько перекормлен проглоченной кровью, что исторгает ее из себя мучительной рвотой.

Но Берус продолжает яростно терзать свою руку, прогрызая через нее путь к свободе.

Несколько раз теряет сознание от болевого шока - но всего на мгновение. Несколько раз его повторно выворачивает. И нет никаких звуков, кроме пронзительного звона, который разрывал ушные перепонки.

Дергает рукой. Раз, другой, третий. Когда она не поддается - одержимо вырывает клыками еще кусок плоти, а затем пытается снова.

И кандала медленно начинает соскальзывать.

Стягивается вместе с кожей на кисти, но уже доходит до половины ладони. Вонзившись в железо наручников зубами, Берус дотягивает браслет до костяшек, а затем и вовсе перебирается через них.

Странное опустошение настигает его в тот момент, когда окова сваливается с ладони и выпадает из железной ручки, освобождая и вторую. А они, как рукава, просто болтаются рядом с телом. И наручники, как напоминания, свисают с уцелевшего запястья.

Первым делом Берус отползает от места своего заключения. Здоровой рукой начинает усердно пытаться пошевелить, размять ее, раскачивает и крутит, пока не чувствует покалывание и прилив крови.

Тогда он аккуратно освобождает себя от рубахи и крепко обматывает ей больную руку, пережав рану и остановив кровь.

И начинает ползти.

Наверх.

К свету.

Встать на ноги уже не может. Только ползет на четвереньках, как животное. Хромое животное, ведь опираться на больную руку он не мог.

Полуживым волком вскарабкивается по лестнице, шатаясь и по пути на секунды теряя сознание, но быстро приходя в себя и взбираясь дальше.

Всем телом налегает на дверь, толкает ее и вываливается на снег.

Где-то наверху стучит новый поезд, и земля от перестука его колес содрогается. Беруса обдувает холодным, вечерним ветром. А неподалеку от бункера действительно грудой лежат мертвые тела, на которых кишащими мухами копошатся вороны.

Берус собирает языком немного снега, рассасывает его и глотает. Истощенный организм вопил, что нужно поесть. Может, он предупреждал, что без еды Берус даже на свободе продержится считанные часы, как когда-то предупреждал Вернер.

Поэтому Берус босиком начинает ползти в сторону кучи трупов. Но проползает он от силы пару метров - и падает от слабости и утомления. Тяжело дышит, глядя на тела перед собой. Почти все были распотрошены, обглоданы собаками и растерзаны воронами. Берус мог стать одним из них, а мог и выжить, вылечиться и дожить положенные годы.

Эта мысль дает кратковременный прилив сил, и Берус, поднявшись на руках, начинает ползти дальше.

Весь мокрый, дрожащий на холодном ветру и в ошметках одежды, медленно пробирается к телам. Его больное сознание занимал лишь мешок с провизией. Берус не помнил, у кого он его видел и когда, но помнил сухой хлеб и баночки консервов.

Он чуть не взвывает от восторга, когда действительно видит неподалеку тряпичный мешочек, в котором явно что-то было. Оставляя за собой кровавый след на снегу, Берус подползает к мешку и горячо его обнимает, пробираясь скорее внутрь и с блаженным вздохом нащупывая плотные баночки.

Но дальше следует непредвиденное.

В его костлявое запястье вцепляется холодная, такая же исхудавшая рука.

Один из них был жив!

И это был Кифер.

С раздробленными ногами и совершенно вялыми движениями, такой же больной и ослабший; раненый, но живой - он тянет на себя мешок с продуктами, издавая полурык-полувой.

Он не мог передвигаться, и чтобы не умереть с голоду, ему была нужна еда. Берус же пока мог ползать, но не ел уже несколько дней.

Берус с выдохом вцепляется в мешок посильнее и выдергивает его из ослабшей руки Кифера. Тот хрипит, тянется, хватается за повязку на руке Беруса и пытается сорвать ее. Берус отшатывается, но Кифер вдруг обретает силы и бросается на него, сжимая тонкие ладони на его горле.

Два ослабших, больных зверя - они сцепляются в вялой, но настоящей схватке. И оба этих зверя знают, что другой должен умереть. В отчаянной бойне уже заранее побежденных бурлила такая ярая борьба за жизнь, какой они не испытывали еще никогда.

Берус с легкостью мог бы оттолкнуть его, но оттолкнуть одной, да еще и слабой рукой было нелегко. Он лишь пихает его грудь, а тот, сцепив зубы, все сильнее сжимает руки на шее.

Кифер был слишком истощен, чтобы у него хватило сил задушить Беруса. Но он наваливается на него всем телом и начинает шарить рукой по заснеженным камням.

Берус успевает сориентироваться быстрее. Нащупывает со своей стороны острие камня, сжимает его и бьет острым концом куда-то в район виска.

Устало, в полуобмороке выбирается из-под рухнувшей на него туши и решительно притягивает к себе заветный мешок, хоть временами от изнеможения зрение пропадало.

А Кифер скулит, извиваясь на снегу и растапливая его горячей кровью из головы. Не в висок. Или не до конца.

Берус оставляет мешок.

Хрипя, подползает к Киферу. Ждет, когда темнота в глазах сменится полуживым лицом. Покрепче сжимает острый камень и решительно замахивается над виском Кифера.

- Не надо!

Пронзительный, крысиный визг со смесью страха и отчаянной мольбы.

Берус видит, как зрачки нечеловечески испуганно расширяются. Кифер обнимает себя изо всех сил, начинает дрожать и молящим - нет, умоляющим - взглядом смотреть на Беруса. Даже не на него, а на камень в его руке.

- Не надо! - он тратит на вопль последние силы, что даже не может отползти дальше. - Пожалуйста...

Берус покачивается от слабости.

Выдыхает, фокусирует взгляд на том самом, некогда воровском и хитром лице.

Замахивается и решительно добивает Кифера ударом в висок. Ударяет еще несколько раз, а затем отряхивает руку от густой крови и бросается к мешку.

Разламывает хрустящий хлеб и жадно в него вгрызается. Ест, по крупицам собирая с земли снег и растаивая его на языке.

И за насыщением следует сладкая, почти милосердная сонливость. Берус крепко прижимает к груди мешок с консервами, падает на него и с облегчением закрывает глаза. Впервые он делает это так спокойно, без лихорадочной дрожи и беспричинного смеха. Его клонит в сон, в последний добровольный сон. И в последний раз он выдает облегченную улыбку.

Устраивается на снегу поудобнее. Устремляет взгляд в небо и позволяет себе медленно провалиться в тихую безоблачность сна.