Бесцельно болтаясь по берегу, смотрю, как мир тонет в сумерках, а темная водная гладь, потрескивая, схватывается тонким ледком. Слишком быстро холодает. Слишком. Застегиваю все пуговицы на шапероне и натягиваю перчатки на задубевшие руки. Прокручиваю в голове последние события. Магия старых богов с гальдраставами, жемчуг из моря западнее Винланда, кровавые слезы святой Адельгейды, Фриц Майне, труп которого пропал, убийство Криспина, адская курица, Скворечник. А ещё чёртовы пулены с длинными носами носят все, кому не лень... И как с этим быть?

Время позднее, но ночь удивительно ясная. Цезарь мотается вокруг, будто его кто-то за задницу укусил. Вскоре и я начинаю понимать, чем вызвано его беспокойство и с чего вдруг похолодало. Надвигается Дикая охота, а за ней обычно следует буря. Зверь внутри проснулся и рычит в предвкушении. Сейчас он заведет песню, что с радостью бы присоединился к Охоте, но людская плоть слаба и непригодна для истинных приключений. Обычный его скулеж.

Сердце выскакивает из груди, глаза ищут полосу мерцающего света на горизонте... А ведь правый берег уже не разглядеть, даже далёкие огни человеческого жилья дрожат в зыбкой дымке. Лучше убраться под крышу и пересидеть непогоду в тепле. Зову Цезаря, но чертов пес совсем спятил и несется куда глаза глядят. Я бегу за ним.

— Ко мне, Цезарь, ко мне!

Какое там — Цезарь мчится вдоль берега, заливаясь оглушительным лаем.

Дикая Охота приближается. Ее призрачный, серебристый свет, будто острие копья впереди снежного бурана, прорезает сонное спокойствие Рейна. Порывы ветра усиливаются, срывая капюшон, раздувая нарамник как парус. Снег бьет по глазам. Звук рога, ещё далёкий, пронизывает всё существо. На бегу поправляю шаперон и обматываю шлык поплотнее вокруг головы.

Догнав Цезаря, я не окликаю и не дергаю его больше. Я вижу к кому он бежит — одинокая тоненькая фигурка на берегу. Ветер безжалостно рвет плащ, платье, длинные кудрявые волосы, но ей всё нипочём... Катриона. Что она здесь делает? Уже стемнело, кто выпустил ее одну за крепостную стену? Ветер срывает ее имя с моих губ и уносит вдаль. Она не слышит ни меня, ни Цезаря. Руки тянутся к небу, к самой Дикой Охоте, будто призывая ее.

Доводилось мне слышать о людях, которых преследовала Дикая Охота за убийство кровных родственников и другие страшные злодеяния. Призрачные гончие разрывали их в клочья. Людям с чистой совестью такие встречи тоже дорого обходились: кто-то пропал без вести, кто-то вернулся домой, но прежним уже не был. Охотников боялись, от них бежали под крышу человеческого жилья, закрывали двери и ставни поплотнее, чтобы в дом не проник зловещий свет. Человек, застигнутый в пути, стремился добраться до освящённой земли, или хотя бы спрятаться и молиться, чтобы его не заметили. Никогда не слышал, чтобы кто-то хотел встретиться с Дикой Охотой.

Сквозь снежные вихри, я уже различаю контуры коней, их всадников и всадниц... Эйхерии, павшие воины, как же их много собралось, гордых героев прошлого. Их шлемы и кольчуги отливают серебром, лица мертвенно-бледны, а волосы и бороды подернуты инеем. Замечаю среди призрачного воинства живых. Их можно узнать по краскам на лице и ярким пятнам одежды — Соседи, вздумавшие развлечься, присоединившись к Гону.

Валькирии... Они тоже живые. Их крылатые кони скачут по воздуху выписывая невероятные дуги. Дико завывают призрачные псы с пылающими красными глазами и Цезарь вторит им.

Никогда не видел Охоту вблизи. Зрелище завораживает и сводит с ума. Вокруг будто все меняется, даже воздух становится вязким и колючим, будто состоит из ледяной взвеси.

Тварь ликует, но сжимается внутренне, когда я перевожу взгляд на предводителя, Дикого Охотника в крылатом шлеме.

Один! Всеотец! Однажды я сражался с ним.

Хвастун ты и враль. С богом он сражался.

Ас — это не бог Израиля, который питается страхом и поклонением. Ас — он к тебе ближе. Он свой. Его можно увидеть, с ним можно договориться, выпить кружку меда... Можно и повздорить. Так у меня и вышло. Пусть схватились мы не на мечах и топорах, как мужик с мужиком, но я победил. За это я и проклят. Осторожнее с Дикой охотой, мальчик.

Это звучит серьезно, не как его обычное бахвальство пополам с сарказмом. Я чувствую его волнение. Кто ты такой, черт тебя дери?

Ветер срывает и уносит плащ Катрионы, я успеваю его схватить. Подбежав, набрасываю ей на плечи, но она выворачивается. В глазах пустота.

— Катриона!

Она срывается и бежит навстречу вьюге и охотникам прямо по тонкому льду. Цезарь заливается лаем, несется за ней.

— Цезарь, на берег! — реву я, нагоняя Катриону.

Хватаю ее и тащу назад. Сила, с которой она сопротивляется, удивляет, но все-таки она маленькая девочка. Сгребаю, заламываю руки — на церемонии нет времени. Краем глаза  замечаю, как от Дикой Охоты отделяются две всадницы. Почти у берега лед проламывается подо мной, вынуждая отпустить Катриону и даже подтолкнуть вперед, чтобы она не попала в ледяную воду. Выбираюсь быстро, да и вьюга гонит изо всех сил, пиная в спину когтистыми снежными лапами. Один пулен я теряю безвозвратно, да и шоссы намокли. Катриона рвется к валькириям, но Цезарь хватает зубами ее юбки. Ткань плотная, не поддается. Девушка бьется, как зверь в капкане. Я обнимаю ее за плечи и толкаю на припорошенный снегом берег, прикрывая собой. Цезарь послушно ложится рядом, платье не отпускает.

— Молодец, хороший мальчик, — ору я, силясь перекрыть завывания пурги, — Держать!

Придавив Катриону, я осторожно, чтобы не зацепить девушку и пса, вытаскиваю корд и направляю его в сторону валькирий.

— Моё! Не отдам!

Рассмотреть их толком не получается из-за пурги. Крылатые белые кони с длинными гривами искрятся, как свежий снег, белые меховые плащи и серебристые кольчуги на идеальных телах, юные и одновременно древние лица, волосы развеваются под шлемами. Валькирии выхватывают мечи. Крылатые кони кружат надо мной, едва не касаясь серебристыми копытами. Тварь, рычит, шипит и рвется наружу.

— Посмотри, Труд, кто тут у нас, — неожиданно смеется одна из девушек, рыженькая.

Если присмотреться, она обычная смертная девушка, даже веснушки видны, но эта инеистая голубизна глаз, пустых и бездонных одновременно, холодит душу. 

— И правда, Хильд, — вторит ей валькирия с прямыми совершенно белыми волосами, — Вот так встреча.

— И как он тебе?

— Зрелище, честно говоря, жалкое. Он же смертный...

— Но он хочет кого-то спасти и готов жертвовать. Бывало ли такое?

— Ха! Спасти нашу сестру от нас? Посмотрим, что у него получится.

Валькирии смеются совсем по-девчачьи, возвращают мечи в ножны и разворачивают коней. Ничего не понимая, я провожаю их взглядом, но буря вынуждает пригнуть голову пониже. Только и видно, что серебристое свечение вокруг Дикой Охоты, несущейся над Вормсом. Протяжно завывает рог, выхолаживая кровь и пронзая душу смертельной тоской. Катриона больше не сопротивляется, тело ее обмякло.

— Катриона, — зову я, легонько тряхнув ее за плечо.

Она без сознания. Прислушиваюсь к ее дыханию и пульсу — все в порядке. Надо бы отсюда выбираться. Подтягиваю и Цезаря поближе к себе. По такому ветру я пройти не смогу, даже если призову тварь. А у меня девочка и собака. Надо доползти до ив, растущих вдоль берега. Деревья мощные, буря им нипочём. От реки их защищает скала, с противоположной стороны — портовые склады и крепостная стена Вормса. Переждать там самое пекло и... что дальше? Тащить Катриону в город? Это будет неверно истолковано, ладно, если жениться заставят. С характером мессира Рикарда, да и я не лучше, если уж на то пошло, может выйти большое кровопролитие. Кому это надо? Вот и получается, что все дороги ведут в «Три ивы».

Только бы не замерзнуть до того. Собираюсь с силами, и мы потихоньку двигаемся к деревьям. Забравшись под их сень, прислоняю Катриону и Цезаря к стволу, прикрывая собой. Ветви секут, как плети при сильных порывах ветра, но на мне толстый пурпуэн и нарамник из плотного сукна. Мокрые шоссы зато не радуют.

Метаморфис.

«А сам ты что-нибудь можешь?» — слышу я сквозь боль, разрывающую мышцы.

Если бы ты не загонял меня каждый раз в угол, не приходилось бы это терпеть. Помнишь, как это было раньше? Никакой боли, жизнь в полную силу. Зачем ты мучаешь меня и себя?

Ты можешь что-то сделать?

Против Одина? Помолись своему распятому богу, пусть поможет. Но я думаю, нет, не поможет.

— Ты хвастался, что сражался с Одином и победил его.

В собственном теле. Теперь-то о таких шалостях и мечтать не приходится.

Боль отпускает, так же резко, как и пришла. Внутренний огонь твари постепенно согревает окоченевшее тело. Надеюсь, этого тепла хватит и на Катриону, и на поскуливающего Цезаря.

Вечно ты влипаешь в эти дурацкие истории. Что за удовольствие бегать навстречу Дикой Охоте за глупой собакой и девчонкой? Если она тринадцатая валькирия, Охота все равно заберет ее.

— Валькирия, — бормочу я, — Не может быть. Она обычная смертная девушка.

Ха! Дочь великого воина от крови Нибелунгов, девушка редкой красоты — достаточно, чтобы стать валькирией. Все они обычные смертные девушки... в прошлом. Хотя пса я бы тоже спасал, чего уж...

Он тянется моей рукой, чтобы погладить и успокоить Цезаря.

— Но почему они ее раньше не забрали?

А почему ты у меня такой дурак, трахни тебя тролль? Это первая Дикая Охота после того, как у твоей маленькой подружки начались месячные. Какая из ребенка валькирия? Девушка должна созреть.

Уж не знаю, что там с созреванием, но худенькое, хоть и достаточно мускулистое, тельце подо мной ничего кроме жалости не вызывает. Или это во мне все вымерзло.

Стихает. Берем девчонку и вперед.

Встаю, стряхивая с себя снег, которого намело по колено. Пурга и в самом деле немного сникла, ветер уже не сбивает с ног. Катриону я бесцеремонно перебрасываю через плечо. Не самый галантный способ, но все лучше, чем нести на руках перед собой и споткнуться. И так-то идти по снежной целине, а уж с грузом, мокрыми шоссами и в одном башмаке вовсе удовольствие сомнительное. Вот что мне стоило обуться в охотничьи сапоги? Цезаря я беру за ошейник. Идти нам недалеко, справимся.

В «Трёх ивах» мы производим настоящий переполох.

— Быстро, нужна комната. Гретель, иди со мной.

Гретель смотрит на меня как-то странно. Но чему уж тут удивляться? Гости в такую бурю. Мы поднимаемся на второй этаж.

Вилда, конечно, увязывается с нами, ей интересно знать, кого это я принес.

— Это же Прекрасная Дева Вормса! — изумляется Гретель, когда я укладываю Катриону на кровать, — Что с ней? Ты ее похитил, чтобы жениться?

— Или чтобы обесчестить, — ворчит Вилда.

— Никого я не похищал. Ее призвала Охота. Я не пустил ее к ним.

— Ого! — обе женщины странно смотрят на меня, потом переглядываются.

— Да нет, — говорит Вилда, — Быть такого не может. Показалось.

— Слушайте, русалочки, разглядывать меня потом будем. Хоть я и понимаю, что зрелище впечатляющее.

— Это уж точно, — кивает Вилда.

— Красавец, правда, ма?

— Краше за всю жизнь не видала, — соглашается Вилда, — Но больше-то я таких и не видала. Может, так и надо?

О чем это они?

Если ундины меня разглядели, то понятно. Я всегда был...

Заткнись.

...самым красивым в своей семье. Из мужчин, конечно. И вообще я очень недурен собой...

Заткнись!

— Нет, дочь, такого точно не бывает. Примерещилось... Не надо было ту полынно-конопляную жужку пробовать...

— Дамы, немного серьезности, — прошу, — Девочке нужна помощь.

— А что ты ей сделал? —недоверчиво спрашивает Вилда.

— Да что я мог ей сделать?

Ундины дружно вздыхают, мол, чего только не мог.

— Она сознание потеряла, когда Охота умчалась.

Вилда склоняется над Катрионой.

— С твоей суженой все в порядке.

— Она мне не суженая.

— Правда? Тебе виднее. Приведу ее в чувство, не бойся. А ты Гретель займись уж нашим красавчиком. Вон и башмак потерял где-то и шоссы инеем покрылись... и на вид сущее несчастье.

— Не говорите ей обо мне, когда очнется. Вы сами ее нашли.

— Это почему ещё?

— Она знатная девица... ночью с мужчиной... вы же сами что-то такое подумали. Позаботьтесь о ней, когда очнётся и верните родителям. Про Дикую Охоту расскажите, пусть следят за ней.

— Боюсь, не уследят, — вздыхает старшая ундина.

Гретель уводит меня на кухню, Цезаря мы берем с собой. Он сразу ложится у очага.

— Шоссы сними. Да не дергайся ты, не буду покушаться.

Гретель вывешивает мои шоссы на горячую решетку, от них поднимается пар.

— Раздевайся и всю одежду туда. Ох, ты ж! — она разглядывает мои шрамы, — Скучать тебе, как видно, не приходится.

Гретель набрасывает мне на плечи одеяло, двигает кресло к очагу.

— Мама любит здесь сидеть.

Ундина споро возится с глинтвейном. В другом котелке булькает рагу, которое она для меня разогревает.

— На ночь у нас останешься? — спрашивает она, снабдив меня кружкой вина и миской рагу, — Комнату подготовить?

— Нет, обсохну немного, возьму у тебя коня и в город поеду.

— Тебе что всегда ворота открывают?

— Пусть попробуют не открыть. Гретель, а кем ты себя чувствуешь человеком или ундиной?

— Да трудно сказать. Мне и то и другое нравится. Почему ты спрашиваешь? Прижало? Хотелось убежать с Охотой? Вторая душа тянула?

— А ты убегала?

— Да. И я в порядке... Но твоя смертная не смогла бы вернуться — стала бы валькирией. Чтобы вернуть ее, тебе бы пришлось вызвать ее на поединок и победить. А ещё овладеть ею, а по доброй воле она вряд ли бы далась.

— Кто придумывает эти правила?!

— Боги. Если хочешь не отпустить ее, просто не отпускай.

Тяжёлые старческие шаги Вилды слышны издалека и Гретель страдальчески вздрагивает.

— Пришла в себя твоя красавица. Первым делом о тебе спросила, но я уверила, что ты ей во сне привиделся, не иначе. Хоть это кошмар, конечно, был. Девушке прекрасные принцы должны сниться, а у нас тут кто? Не разбери-поймёшь, что за зверушка. Но я ее расчесала и спела колыбельную. Заснула, сердечная как младенчик. Такая милая, что даже жаль родителям отдавать.

— Смотрите у меня, русалочки.

— Не оставим мы ее себе, не бойся. Отведу ее в город, как только ворота откроют, — обещает Гретель, — Накину плащик попроще и скажу страже у ворот, что моя служанка, не волнуйся, мессир. А потом снова расчешу гребнем и спою ей песенку, что вся эта ночь — сон. Она и успокоится.

— Прекрасный план, Гретель. Но вздумаете повеселиться в своем духе, Добрые соседи, я вас со свету сживу. Это понятно?

— Нервный какой, — ворчит Вилда, — Не обижаем мы женщин, детей и всех, кто чист душой и сердцем. Уж мог бы и знать, хоть к тебе это, не относится — с дурной-то кровью и злым духом внутри...

В окне у Курта горит свет. Стучу и жду, пока мне откроют. Цезарь радостно облапив Курта, лижет в лицо.

— Ты наверно хочешь спросить, где нас носило и почему у нас такой потрепанный вид?

Жест Курта, обычный, не из языка немых, означает что-то вроде: «Да, но потом, иди за мной». У Курта две комнаты на первом этаже: одну условно можно назвать «оружейной-библиотекой», хотя тут есть большой стол, пригодный для операций и шкаф с инструментом и снадобьями, печка с дымоходом. Но мы идем в спальню, сдвигаем кровать — под ней люк и железная лестница в подвал. Цезарь стремительно бросается вниз, мы спускаемся следом.

Когда купил дом, специально выгородил этот закуток только для Курта. В подвале тоже печка с дымоходом и целая система вытяжек, которую Курт сам придумал. Здесь же столы и полки с полным арсеналом алхимика: перегонные кубы, колбы, реторты, миниатюрные жаровни, аптекарские банки с загадочными надписями на латыни, греческом и еврейском. На стене черная доска, которую Курт расписал совсем уж непонятными вычислениями и символами. В этот подвальчик я всегда захожу с трепетом, как в Дом с химерами. Что там, что тут — для меня все пропитано магией. Хоть магия эта разная.

— Нас за все это когда-нибудь на костре сожгут, — замечаю я. — Обоих. Потому что у меня метка дьявола, а ты обрезан, что уже подозрительно. Верно, Натаниэль?

Курт скептично хмыкает в ответ на свое настоящее имя и вручает мне колбу с янтарной жидкостью.

— Надеюсь, это не чудодейственная моча крокодила?

Я принюхиваюсь, легонько взбалтываю. Снова нюхаю.

— Ты бренди нагнал?

Курт радостно кивает и двигает ко мне кружки. Я наполняю их только на треть.

— Твоё здоровье, — мы чокаемся и пьем.

Бренди отменный. У Лиса лучше, но наш зато с пылу с жару. А если в дубовых бочках выдержать, то и не уступит.

— Не то, что твоя полынная конопляновка? — показывает жестами Курт.

— Я бы не сравнивал... Конопляновка валит даже меня — в этом ее единственный смысл и преимущество.

Пересказываю свои последние приключения. При упоминании Одина он начинает смеяться.

— Ты чего это?

— Да ничего. Новый анекдот: поп, мулла и раввин преставились, а их встречает Один.

— Разве что они очень воинственные были и померли с оружием в руках. Так-то ещё хуже... Их баба встретит. Хель же.

Мы дружно ржем.

— Нет, серьезно, Один?

— А я знаю? Он уверен... И что тебя удивляет? Чего мы еще не видели? Подумаешь, Прекрасная Дева Вормса — валькирия и ее хочет забрать Один.

— Богов мы еще не встречали, — замечает Курт.

— Алоизио себя богом считал.

— Это была его ошибка, удобнее быть пророком. Бог или всемогущ, или никак.

— У язычников были боги на все случаи жизни, на кой ляд столько всемогущих? Надо думать, их могущество чем-то ограничено.

— И то правда. Авраамические религии развращают.

У меня множество поводов заехать в Дом с химерами. Чем я и пользуюсь.

— Держите, — госпожа Лиза едва не с порога протягивает мне младенца.

— Они меня обычно боятся, — предупреждаю. — И я вдруг понял, что я их тоже.

— Не валяйте дурака. Это просто ребенок и он не рассыпется в ваших руках.

И правда ничего страшного не происходит. Девочка разглядывает меня, сосредоточенно сдвинув бровки, а потом улыбается. Невероятно, как эти беспомощные крошечные создания вырастают в людей. Набираюсь храбрости, раскачиваю ее, она заливисто смеётся.

— Видите, вы ей понравились, — Лиза подхватыват платье и поднимается по лестнице. Она явно взволнована. Послушно следую за ней.

— Он жив. Ваш Крысиный король.

— Мой? Должен признать, не самое приятное знакомство в моей жизни.

Госпожа Лиза меня не слушает.

— Я пока не знаю, вернул ли он форму и способен ли он это сделать. Для начала надо бы его найти. Чем я сейчас и занимаюсь.

— Мадам, не спешите... Я не хочу держать малышку одной рукой, поищите у меня в кошеле, если вас не затруднит.

Со стороны это должно быть выглядит пикантно. Позвенев монетами, она вытаскивает латунную крыску.

— Это поможет? Оно принадлежало Алоизио Бонфанти.

— Ух ты! Откуда это у вас?

Рассказываю о своем герольде.

— Какая занятная история! Постараюсь свести знакомство с Лотеном де Фризом. Интересный человек, по всей видимости.

Кто бы спорил, только не я.

— У меня ещё много занятных историй.

— Так делитесь.

— Две ундины.

— Гретель Нойманн? Часто вижу ее на рынке. А вторая?

— Ее мать.

— Вот как? И она не показывается в городе, — задумчиво говорит госпожа Лиза, — А Гретель очень человечная... приземленная, как для ундины... Неужели венчание со смертным? Мать выглядит очень старой?

Я киваю. Как для нее все просто, диву даюсь.

— А муж?

— Наш бургомистр.

— Мало того, что негодяй и взяточник, так ещё и двоеженец.

— Милейший человек, — соглашаюсь я и меняю тему, — Ночью, как вы должно быть заметили, над городом пронеслась Дикая Охота.

Рассказываю о своих ночных похождениях с Катрионой и валькириями.

— Дикая охота призвала Катриону де Рейн и вы случайно оказались поблизости? — госпожа Лиза улыбается неожиданно светло и радостно, — Случайно!

— Между нами ничего нет.

— Да я ничего такого и не говорю. Но связь определённо есть.

— Какая ещё связь? — морщусь я, — Встречаю ее, куда ни пойду, вот и все. Вы не представляете, как эта девчонка мне надоела. Видеть ее не могу уже.

— Вот не знаю, что вы себе думаете, но в моей жизни вы с Катрионой де Рейн появились почти одновременно.

— Как так?

— Днем я помогала маме принимать роды у Изольды де Рейн... Малышка уже тогда была хорошенькой как куколка. С новорожденными это редко бывает. Мама даже обереги в колыбельку положила, чтобы Соседи не украли, польстившись на красоту. И представьте той же ночью герцог подкинул нам вас, мессир.

— Мне обереги не понадобились, понимаю. Да и связь так себе, — ворчу, — И что мне теперь делать со всем этим?

— Я поговорю с мадам Изольдой. А у вас два выхода: либо остановить девушку, либо отпустить. Выбор за вами.

— Для этого мне надо быть все время рядом.

— И обнимать самую красивую девушку в городе. Такие жертвы, как я вас понимаю.

— С Самайна до Йоля самый сезон для чертовой Охоты.

— Повторяю, вы можете ее отпустить.

— Да ни за что на свете!

— Так я и думала.