Просыпаюсь от ярких солнечных лучей, пробившихся сквозь цветные стекла, шума и криков за окнами. По привычке тянусь за оружием, тут же чувствую руку, которую вроде удалось убаюкать. Дёргает, зараза, но раны за одну ночь не заживают. Нащупав гладкую кожу обмотки, прислушиваюсь. Горожане, дьявол их забери. Всего лишь разгребают снег на улицах, а шуму-то...

Бесполезный утренний стояк в свою очередь напоминает о вчерашнем приключении. Радует, что самое дорогое не пострадало. Жмурясь и потягиваясь, вылезаю из-под одеяла. Печь все еще хранит тепло, должно быть, кто-то подбросил дров под утро, а я и не заметил. Открываю окно и вдыхаю морозный воздух. На небе ни облака, а вот снега навалило изрядно. Сугробы по краям расчищенных улиц вырастают едва ли не в человеческий рост. Состязания сегодня затянутся — целую площадь быстро не убрать. 

— Мессир, — на пороге возникают Мориц и Курт с омовением, бритьем и одеждой.

К завтраку пожаловали гости: Лео де Римон, Вольф с Якобом и сэр Персиваль. Последний явился договориться о выкупе, а на деле поглазеть на Прекрасную Деву Вормса вблизи. Не он первый — постоянно кто-то в гости напрашивается. Бургомистр огорчается, увидев мою перевязанную руку. Катриона бледнеет, а ее отец тщательно пытается скрыть радость.

— Порезался, — говорю я.

По виду де Рейна старшего ясно, что он не сомневается, как это случилось. В пьяной драке за шлюху. И поделом мне, развратнику.

— Но, нет, не снимусь. Двадцать четыре делится на два лучше, чем двадцать пять, но облегчать людям жизнь не в моих правилах. Вы же, господин бургомистр, не извольте переживать, муниципалитет не зря потратил свои деньги.

— Довольно будет, если вы сегодня продержитесь, мессир, — деликатно замечает бургомистр фон Кирш, — Не все битвы нам суждено выиграть.

Да-да, соглашаются с ним де Рейны, полагая, что уж они-то эту битву выиграют. Дамы не спешат разделить приподнятое настроение мужчин.

— Прошу меня извинить, — встает Катриона, — У меня что-то голова разболелась.

Она убегает наверх. Неужели что-то помнит?

— И меня извините, — поднимается Изольда, — Пойду узнаю в чем дело.

— Ерунда, душа моя, — отмахивается де Рейн, — Турнир простолюдинов она не пропустит. Если его не отменят.

— Не отменим, — уверяет фон Кирш, — Господь посылает нам ровно те испытания, что в наших силах преодолеть. Площадь быстро расчистят.

Мессир Рикард был прав, в положенное время Катриона нарядная и причесанная присоединяется к нам. Турнир перенесли на пару часов, но куда ж деваться. Если рыцарские состязания затянутся до темноты, зажгут костры и факелы, отчего зрелище только выиграет.

На этот раз в королевской ложе не протолкнуться от важных особ, даже архиепископ втиснулся с трудом. Де Рейнов приглашают: отца и дочь — остальные принца не интересуют. Спохватившись, паж зовёт и меня. До чего осточертели эти ваши особые милости. Чтобы перецеловать руки и перстни тем, кому следует, приходится снять перчатки и перевязанная рука становится заметна всему честному народу.

— Не собираетесь сняться с турнира? — вежливо интересуется курфюрст.

— Нет, ваша светлость. Рука левая. Справлюсь.

Дамы, то есть дочери сюзерена, сестра и маменька курфюрста, принимаются жалеть и опекать меня. Катриона слишком занята принцем Уэльским, что понятно — других-то детей в ложе нет.

Курт благополучно выходит в восьмерку лучших, среди которых и будет разыгран трофей. Жаворонок тоже в их числе — случайные и бесполезные люди на Медичи не работают.

Возвращаемся в дом фон Кирша. У нас есть время отдохнуть и перекусить, пока площадь готовят к рыцарским поединкам.

Ем я сегодня мало, чтобы сохранять легкость и бодрость перед турниром. В удовольствиях все же себя не ограничиваю, торжественно вручая Катрионе изящный ларчик, расписанный миниатюрами из жизни дам и рыцарей. Внутри мотки самых разнообразных зеленых лент — Августу пришлось изрядно побегать по местным лавкам и ярмарке.

— Вдруг вам будет недоставать.

Ларчик не летит мне в голову только из милосердия к раненым.

— Благодарю за заботу, мессир, — мило улыбается Катриона, — Постараюсь найти способ вас отблагодарить.

— Уж постарайтесь.

Лучше пусть злится и придумывает планы отмщенья, чем печалится. Но Катриона не топает ножкой, не убегает в сердцах — никаких детских сумасбродств. Она оглядывается, убеждаясь, что никого нет рядом, но говорит все равно шепотом.

— Это так странно, мессир. Мне сегодня приснилось, будто я вас ранила и вот...— она смотрит на мою руку и, кажется, ждет объяснений.

— Так я вам снюсь? — насмешливо интересуюсь я.

— В кошмарах! — Катриона прижимает ларчик с лентами к груди, если так можно назвать едва наметившиеся холмики под платьем, и убегает. Убегать она любит больше всего.

Снялся курфюрст. Никого это не удивило — принял участие, покрасовался перед дамами, ушел непобежденным. Задача на первый взгляд упростилась: в первом туре двенадцать, а во втором шесть поединков. Но вот как быть с тремя победителями? Маршал и герольды решили, что четвертым станет один из проигравших участников второго тура по выбору совета двенадцати дам, то есть сняли с себя всяческую ответственность. И бог с ним, обычно от дам в таких вопросах больше толку.

О том, что моя пустяковая рана загноилась и я вряд ли претендент на победу, говорили уже все. Потому я через Медичи поставил на себя сто флоринов. Привлекать внимание совсем уж баснословной ставкой не хотелось. Медичи тоже собирались что-то поставить. Правда их представитель долго расспрашивал меня о здоровье пришлось поиграть мечом и подержать его на указательном пальце левой руки. Меч даже не дрогнул. Банкиров эти трюки убедили, но в действительности, победу не гарантировали. Рана немного болит, может разойтись, а в поединке нужны две руки. Всегда.

Противников определил жребий. Мне досталось новое и неизведанное — Анж де Сен-Жорж. Приходим к соглашению: бастарды без щитов.

Сходимся. Шевалье мгновенно начинает атаковать, правда получается только по ногам и он расходует драгоценные удары. Отбиваю и перехожу в нападение. После нескольких удачных ударов, как бы невзначай, получаю в латную рукавицу. В левую. Боль пронзает руку до плеча. Не теряя времени и преимущества, шевалье бьет навершием меча по шлему. Ещё и ещё раз. В голове гудит, перед глазами двоится и тут же следует подсечка. Оседаю на колено, двоящийся перед глазами Сен-Жорж поднимает меч высоко над головой.

Перехватываю свой меч за лезвие и бью гардой в правую подмышку. С силой даже перебрал, поскольку черт его знает, который из двух шевалье настоящий. Гарда рвет кольчугу, трещит ткань стеганки. Не самый чистый прием для турнира, признаю, но Сен-Жорж выбрал этот путь, не я. Слышу вскрик, дёргаю меч на себя, сгорбившись, врезаюсь заостренным верхом своего бацинета ему в грудь, ощущаю как со скрежетом гнутся пластины бригантины, не удивлюсь, если и ребра под ними.

Протяжный стон.

Высвободив меч, бью противника навершием по затылку, повторяю несколько раз, возвращая долг с лихвой. Сен-Жорж похоже не прочь упасть, охотно ему в этом помогаю.

Маршал делает замечание по поводу удара крестовиной.

— Мессир был вправе нанести жесткий удар, — Хармс перегибается через ограду ристалища, — Ведь шевалье, полагаю, по незнанию, ударил его по раненой руке. Не говоря уж о том, что удары крестовиной не запрещены. Сколько я помню, недопустимы удары в пах и по стопам, поскольку в пешем бою они не защищены.

— А ещё мессир ваш друг, — ворчит маршал, — Ладно, господа. Замечание снимается, но все же поосторожнее с силой удара, мессир.

Так или иначе, победа за мной. А святоше придется постонать и поворочаться этой ночью.

Пожимаю латную перчатку шевалье, которого придерживают Роже и слуги. Кланяюсь публике и бреду к своим.

— Как вы, мессир? — кидается ко мне Юг.

Отвечаю невнятно и он стаскивает левую перчатку. На ней проступила кровь. Мориц тут же снимает с меня шлем, Август подставляет складное кресло, дает попить. Приходится сблевнуть при публике, но в голове понемногу проясняется. Курт сует мне имбирный отвар на этот раз с ощутимой примесью марка. Глоток за глотком становится легче.

— Есть время отдохнуть до следующего поединка, — говорит Юг.

— Даже поспать, — смеюсь я.

— Сукин сын этот шевалье, — злится Мориц.

— Он благочестивый сукин сын. Это особая порода сукиных сынов.

— Сильно болит, мессир? — спрашивает меня испуганный Август.

— Нет. Всё в порядке. Голова немного не на месте.

Курт стягивает с меня подшлемник, прощупывает голову и шейные позвонки. Внимательно смотрит мне в глаза, велит следить взглядом за его ладонью, медленно повернуть голову влево и вправо, поднять и опустить. Удовлетворённо кивает. Осматривает руку и хмурится.

— Пальцы не сломал и ладно, — ворчу я.

Курт решает не менять повязку. Покровило немного от удара и прошло, зачем тревожить? Вместо этого он, даёт мне глоток очередного вонючего, но чудодейственного снадобья и кутает в подбитый мехом плащ. Я все ещё разгорячен поединком, но морозец чувствуется.

В следующий тур выходят де Рейн, Вольфгер, Мобрей, принц Уэльский и местный рыцарь Альфред фон Зальм.

Жребий открытый, чтобы потешить зрителей. Надо вытянуть из алого бархатного мешка свиток с именем противника. Принц первым запускает руку в мешок и, чтоб ему пусто было, вытягивает меня. Де Рейну достается фон Зальм, Мобрей даже свиток не тянет и так все понятно.

Вроде и радоваться надо, мне достался самый слабый и неопытный противник... да, с принцем надо обращаться деликатно, но особых трудностей не предвидится. Не отпускает ощущение, что меня принцу преподнесли как подарок. Интересно, был бы я ему нужен без перебитой лапки? А ведь удобно же, победа есть победа — кто потом разбираться будет?

В общей суматохе ко мне подходит блеклый тип в ливрее со львами и лилиями.

— Тысяча фунтов, мессир.

Мне не надо объяснять за что.

— Пять, — поднимаю ставки, а вдруг. Тип моргает мутными глазками, но быстро находится.

— Три, чтобы ни вашим, ни нашим. Я знал, что мы поладим, мессир, — со смиренной наглостью отвечает ливрейник, — И вы ничего не теряете. Дамы все равно выберут вас четвертым.

Не считаю себя обязанным ему отвечать. Три тысячи фунтов за один чертов проигранный поединок! Вполне можно сравнивать с турниром в честь свадьбы наследника, самым успешным в моей жизни.

Мобрей побеждает Вольфгера — противники темпераментные и сражались от души. Прекрасный поединок, лучший на этом турнире. Побежденного публика приветствует даже горячее, чем победителя. Де Рейн скучновато, но надёжно побеждает Зальма... Зрители успевают перевести дух после предыдущего поединка. На сладкое мы с принцем.

— Это такая честь, скрестить с вами клинки, мессир, — он протягивает мне руку. Жесткое рукопожатие, стальной перезвон латных перчаток.

— Для меня тоже, ваше высочество. Не каждый день удается сразиться с Плантагенетом.

— Да, — смешок из-под черного бацинета, — Все говорят, что мы сущие дьяволы, потому что наша праматерь, фея Мелюзина, как известно, была драконицей.

Мы обмениваемся первыми ударами. Эдвард мальчишески азартен и немного наивен, в атаки он кидается со всем пылом, его легко увлечь и обмануть. Он способный, как Мориц или Лео де Римон, но заметно волнуется... Забыли сообщить исход поединка?

Чуть не нарочно подставляю принцу больную руку — не пользуется. Случилось мне разок оступиться — ничего. Странный принц, но приятно иметь дело с благородными людьми.

Я побеждаю. Ливрейник смотрит на меня враждебно, но кто ему виноват, что лизнуть поглубже не вышло? Никогда не сдавал поединки и начинать не намерен.

Четвертым дамы выбирают Вольфгера, чему никто не удивляется — после поединка с Мобреем он всеобщий любимец.

Четверг начинается с финала турнира простолюдинов. Поединок Курта с Жерменом Моро по прозвищу Жаворонок так и не случился, а мне хотелось бы посмотреть — у ваганта редкий, изящный стиль. Как бы это выглядело на фоне скупого на финты и украшения, но безошибочного и жестокого Курта?

В финале Курт побеждает сержанта городской стражи Майнца.

В противники мне достается Вольфгер. Лучше не придумаешь — дружеский поединок и отличная разминка. Де Рейну не повезло с Мобреем, тот и моложе и сильнее.

С поднятым забралом объезжаю ристалище, пока Лотен громогласно перечисляет мои победы на турнирах и воинские подвиги. Задерживаюсь перед королевской ложей и перед дамами де Рейн. Пока все мужчины на ристалище, компанию им составляют Лео де Римон, Якоб де Берг, да еще сэр Персиваль увязался. Встречаюсь взглядом с Катрионой и опускаю забрало.

С Вольфгером сначала съезжаемся на копьях, виртуозно добиваемся ничьей и переходим к поединку на мечах. Разыгрываем целое представление. Нам не привыкать — лет пять бьём друг об друга все подряд во дворе Кэмена. Добавляем трюки, чтобы развлечь зрителя, но мы и дома часто балуемся — надо же дам на галерее посмешить. Под конец переходим к настоящему противостоянию, потому как не рыцарское дело проигрывать без борьбы. Побеждаю по очкам.

Вольфгер раскланивается перед зрителями и идет в шатер освежиться и переодеться, чтобы присоединиться к дамам де Рейн. Я же удобно устраиваюсь за оградой ристалища и наблюдаю за следующим поединком. Разумеется в качестве выкупа я великодушно принимаю шпору. С принцем я не великодушничал и разбогател на триста фунтов. Не три тысячи, но все-таки.

Де Рейн проигрывает Мобрею, слава богу, не мне на этот раз.

Поединок будет тяжёлый, но что в этой жизни достается легко? У нас похожие черные доспехи, даже забрало «песья морда» один в один. По существу отличаемся мы только плотными бархатными жиппонами надетыми поверх лат. У меня — черный с гербом, у него — алый с геральдическим белым львом. Это именно лев, стоящий на задних лапах, а не леопард, как у Плантагенетов. К плечу прикреплен знак отличия: расшитый рукав дамы из свиты герцогини Нормандской. Не помню как зовут, но красивая. И еще он носит плюмажи на шлемах — пышные алые и белые перья. Меня-то по-прежнему коробит от любых украшений на бацинетах. Корона куда ни шло, если имеешь на нее право, а остальное глаза б мои не видели.

Трубят горны. Лотен задорно перечисляет мои достижения, неужто кто-то успел забыть? Герольд старается каждый раз расхваливать мою воинскую доблесть в новом ключе, но уже и мне начинает надоедать это слушать. Кэменцы и французы неистово орут моё имя. Большинство немцев тоже. Английский герольд тоже едва из портков не выскакивает, но публика встречает Мобрея с прохладцей.

— Вот она, народная любовь, — сэр Эдвард обводит мрачным взглядом рыночную площадь.

— Не берите в голову, милорд. Покажем им настоящий поединок.

— В добрый час, мессир.

Со звоном сталкиваются бронированные кулаки.

Вновь трубят горны. Маршал в сопровождении двух герольдов подходит к нам.

— Мессиры, вы должны определиться какой вид поединка вы выбираете «для удовольствия» или «насмерть». Готовы ли вы принять решение?

Мы выражаем готовность и маршал продолжает:

— Сэр Эдвард Мобрей?

— Насмерть! — свирепые просверки в черных глазах, — Ничего личного, ван Хорн. Так веселее.

Веселее, кто спорит, и удаль показать, и мастерство с боевым-то оружием. А еще предложить сражаться насмерть хороший, хоть и рискованный способ победить без боя — убиваться и калечиться на турнирах готовы только самые горячие головы.

— Мессир Робар ван Хорн, — спрашивает маршал, — Согласны ли вы сразиться насмерть с сэром Эдвардом Мобреем.

— Согласен.

Тишина. Лишь сдавленные женские вскрики нарушают напряженное молчание сотен людей.

Тем временем мы договариваемся об оружии. Копья и полэксы, он именно так назвал боевые топоры нового образца, — его; мечи-бастарды и кинжалы — мои. Только теперь на площади поднимается ропот. Отдельные голоса выделяются из общего гула. Говорят силы равны или почти равны. Говорят, полэкс страшное оружие и пробивает даже пластинчатый доспех.

Смертельный поединок дело серьезное, а раз уж речь идет о воюющих сторонах, то и политическое. За нашими спинами мгновенно вырастают флаги. К моему двухвостому клаптику с гербом добавляется личное знамя сюзерена, знамена Нибелунгов и Бургундии. С удивлением замечаю, что к ним присоединяются французские лилии, оруженосцы всех французских и бургундских рыцарей устанавливают знамена и штандарты у меня за спиной. Не вижу только Святого Георгия, а так все отметились. Английская сторона и без того пестрит знаменами. И львы сами по себе и львы с лилиями, не говоря уж о графском знамени Мобреев и всех присутствующих английских рыцарей, но явление боевого стяга с красным драконом не оставляет вопросов — у нас тут война с Англией.

Поскольку у меня нет знаков отличия, я получаю роскошную, шитую золотом ленту от пфальцграфини Рейнской. Дамы посылают мне зимние розы и веточки розмарина, за все дары я учтиво раскланиваюсь. Набралось этого добра изрядно, если меня вынесут отсюда вперед ногами, будет чем сверху присыпать для солидности.

Мориц едва сдерживая неуместную улыбку торжественно вручает мне веточку остролиста:

— Дама пожелала остаться неизвестной, но велела передать, что поскольку чертополох она так и не нашла, то просит вас удовлетвориться этой колючкой.

Теперь уже я с трудом сдерживаю усмешку, разглядывая зеленые кожистые и шипастые листья, кровавые капли ягод-костянок. Разом становится легче на сердце и прямо руки чешутся вынести Мобрея к чертям собачьим вместе с оградой. Можно сразу за Ла-Манш, да, я знаю, что он живёт в Нормандии, но чего мелочиться. Раскланиваюсь перед ложей Катрионы, после чего Мориц крепит веточку на мой жиппон.

— Смотрел на него весь турнир и вот, что я тебе скажу: у него нет недостатков. Чертяка быстрый, гибкий, сильный и выносливый. Говорят ещё и колдун, — жестикулирует Курт, пока Мориц и Юг проверяют хорошо ли подогнаны латы, — Единственный его недостаток — он не платит мне жалованье. Поэтому окажи нам всем такую милость, если не возьмёшь его на копьях и мечах, не разводи куртуазию, вжарь этим его полэксом прямо в «песью морду». С нижней обратной стойки. Так тебе легче будет ударить, а ему труднее отбить. Сломается забрало, глядишь, и бой остановят. Но ты не жди, постарайся захватить и свалить. Не давай ему лупить себя этой дурой ради красивой победы на кинжалах.

Киваю. Тактика правильная. Но я попытаюсь взять Мобрея на копьях.

Лорд Крук ухмыляется и опускает забрало.

Гоню Локи, бью что есть силы, попадаю в цель и получаю такой же мощный удар. Копья ломаются трижды, живописно разлетаясь на щепы. Последний раз я откидываюсь в седле, от удара в грудь, но успеваю выпрямиться. Не без радости замечаю, что мне удалось сбить с противника шлем. Сам он чудом не пострадал. А вот шлем пришлось заменить. Плюмаж еще пышнее, но забрало крепится не на боковых штифтах, а на лобовой шкворень. Это удобно в пешем бою, но не годится для копейной сшибки — опасно. Маршалы и герольды решают остановить конный поединок.

Следует короткая передышка и переоблачение для пешего боя, пока на ристалище устанавливают загородку. В это время публику развлекают шуты и менестрели в пестрых одеждах.

Оруженосцы стягивают с меня сабатоны, проверяют ремни на латах. Курт даёт попить и пьет сам. Ему тоже довелось побегать с нами по ристалищу.

Поднимаю глаза на Катриону. Она бледна и неподвижна. Руки в перчатках сжимают перегородку.

Черт с ними с хитростями, решаю я, действую просто, но быстро — мою скорость и силу удара не всякий выдержит. Схватку на мечах мы начинаем стремительно. Мобрей парирует быстро и мощно, предугадывает мои движения с той же легкостью, что и я его. Счет остается прежним.

Поигрываю боевым топором. Полэкс, как назвал его Лорд Крук. Красивое слово и сама игрушка хороша. Напоминает кухонный топорик с рифленым молотком для отбивки мяса. За тем исключением, что полэкс в мой рост размером, используется для живого мяса, которое можно не только рубить и отбивать, но и колоть острыми концами — четырёхгранными шипами на древке с обеих сторон. Самое грозное и опасное оружие для латника — шип пробивает доспех, если найти правильное место и вложить достаточно силы. Щиты бесполезны против такого топора. Даже тупой турнирный образец пробивает щит и может застрять в руке.

Две изящные бороздки, украшенные узором, — стальные лангеты на древке, чтобы полэкс нельзя было разрубить. Пара, предоставленная Мобреем, заботливо снабжена стальными ронделями. Это слегка утяжеляет, но хоть немного защищает руку — не стоит забывать, что боевой полэкс без труда пробивает латную перчатку. Многие на моей памяти даже отказывались от таких поединков под предлогом, что не имеют достаточно прочных перчаток.

Начинаю с удара, который посоветовал мне Курт. Грех не попробовать. Летят искры, песья морда забрала сплющивается под молотом, приобретая сходство с недовольным мастиффом. Мобрей шатается, но успевает отскочить. О захвате речи не идет — шип несется мне в горло, едва успеваю закрыться топором. Удары сыпятся градом, отбиваюсь, уворачиваюсь, лавирую, жду, когда он начнет задыхаться в смятом забрале.

Боль в руке я замечаю не сразу. Публика издает протяжный вздох. Сквозь отверстия хундсгугеля вижу бороздки крови, на латной перчатке, на древке топора.

Тянуть некуда. Хватаю топор Мобрея правой рукой, наваливаюсь, отводя древко в сторону. Пикой своего топора бью в мастиффью морду три раза. Англичанин чуть оседает, не выдержав натиска. Отпускаю его топор и хватаюсь, за плюмаж, с силой тяну вниз. Лорд Крук падает на одно колено, но не теряется, мне в висок прилетает удар молотом, не со всей силы и по касательной, но в голове вновь гудит колокол. Плюмаж отрывается. Мобрей на свободе. Отбиваю атаку, но удар ногой в живот отбрасывает мня к загородке, дерево жалобно трещит под спиной. Он тут же оказывается рядом, хватает за горло латной рукавицей, заносит топор для удара, но я завожу древко ему за спину, хватаюсь обеими руками, дергаю на себя, так что трещат ребра и позвонки, его и мои, упираясь в ограду. Он зажат, пытается огреть меня топором по шлему. Подсекаю его ногой и валюсь сверху, а потому удар теряет силу и приходится по спине.

Моего веса в доспехах вполне достанет, чтобы выбить из человека дух. «Мастифья морда» жалобно звякнув, отлетает. Мобрей судорожно вдыхает, но рука, сжимающая мою шею, лишь на миг теряет хватку. Стальная перчатка ищет мой кадык, скребет под шлемом, высекая искры.

Высвободив руки, левой блокирую его топор, правой выхватываю кинжал.

Ножи — это моё, роднее и ближе любого оружия даже меча. Нож — часть руки, часть меня. Я привык убивать, чувствуя дыхание противника, каждое движение его тела.

Сэр Эдвард отчаянно борется, отпускает топор и обеими руками сжимает моё горло, выдавливая остаток воздуха. Кровь бьется в висках, перед глазами взрываются фейерверки. Не на того напал — острие кинжала врезается в его лицо.

— К черту, сдаюсь, — стонет он и отпускает меня, раскинув руки.

С болью и хрипом втягиваю воздух.

Графские детки жалеют свои мордашки и не готовы жертвовать ими просто так за турнирные трофеи, что разумно и правильно. И мне бы его отпустить, но боль, ярость и усталость наваливаются разом. Непрошено приходят воспоминания о всех военных подвигах и делах Лорда Крука. Вырезанные деревни. Повешенные защитники крепостей. Враг. Враг, с которым не встретился на поле битвы, хоть и мог. Равный мне во всем, черт его знает почему. Колдун. Убить. Случайно не рассчитать силу удара. Великодушно отказаться от трофея. Исповедоваться. Он англичанин в конце концов, меня все поймут.

Башка взрывается от боли, что в порядке вещей, если тебя много раз огрели по шлему, да еще пытались придушить. Голос, змеиный шепоток из тьмы, звучит вкрадчиво и сладко.

Давай. Никто не слышал, что он сдался. Даже ты мог не услышать в таком шуме.

Я думал, он спит. Нет, гад выжидал.

Убей. Это его выбор, он сам хотел биться насмерть, ты ему не навязывался. Ты согласился, потому что отказаться было бы бесчестьем. Так пусть сдохнет.

Сгинь. Изыди.

...убей. Хватит врать. Не убеждай себя, что ты это не любишь. Не любил бы — сбежал бы от мира. Нет же, ты тут, среди людей, в гуще событий, с оружием в руках. Потому что любишь это... власть над жертвой, власть над жизнью и смертью. Тебе нравится, когда они бьются в последней судороге под твоей рукой.

Сгинь! В клетку!

— Простите, сэр Эдвард, — язык ворочается медленно, будто и не мой, голос звучит хрипло, — Вы так знатно почтили меня своим полэксом, что я едва нахожу в себе силы слезть с вас.

Слышу невнятный булькающий клекот и постепенно до меня доходит, что это смех.

Да, это и в самом деле смешно и двусмысленно. Неуклюже поднимаюсь на четвереньки, ноги вроде слушаются. Так. Не торопимся, не стоит веселить публику нелепыми падениями. Хоть судя по гулкой тишине, им не до смеха. О нет. Я даже слышу, как кто-то молится вслух.

На колени и встать. Рывком, под металлический скрежет и вздох толпы. Люди вскакивают вслед за мной. Рев такой, что меня чуть не сносит с места.

Протягиваю руку кряхтящему Мобрею. Сейчас он кажется удивительно человечным и мало похож на врага. Оба мы красавцы: бархатные жиппоны изодраны до латных пластин, явив миру набивку и все слои, которыми их снабдили портные.

Поднимаю забрало и набираю полные легкие морозного воздуха. Еще больно, но пора начинать дышать. Тут же закашливаюсь — холод, дорвавшись, обжигает глотку. Только теперь я замечаю, что веточка остролиста осталась на прежнем месте.

Меня объявляют победителем. Обязательные рукопожатия и стальные объятья на публику, после чего я наконец возвращаюсь в свой лагерь.

Все происходит одновременно: Курт осторожно поднимает шлем, осматривает голову, старшие оруженосцы расшнуровывают и стягивают жиппон, Август подает питье. Все, что от меня сейчас требуется дышать и приходить в себя. Сняв с меня латную рукавицу, Курт сердито качает головой обновляя и подтягивая повязку. Оруженосцы нахлобучивают через голову гербовое сюрко, застегивают пояс. Скомканное и потное мочало волос, прикрывают свежайшим льняным калем и лишь затем надевают и щегольски повязывают бархатный шаперон.

— Так вы хоть на человека похожи, мессир, — довольно кивает Мориц, — Даже перед Катрионой не стыдно.

Публика замирает, когда я подъезжаю к трибуне и прошу Катриону де Рейн стать моей королевой любви и красоты. Люди хотят слышать ее ответ.

Катриона подходит к краю ложи, чтобы вся рыночная площадь могла полюбоваться ее красотой и великолепным нарядом. Она тщательно выдерживает паузу.

— Прекрасная победа, мессир...

Часть публики взрывается радостными криками, понимая ее слова как согласие. Мне бы их уверенность. Катриона выжидает. Зрители не стесняются выражать нетерпение.

— Благодарю за честь, но нет. Я не буду вашей королевой любви и красоты.

И почему мне опять больно и грустно слышать ее ответ? Пора бы уже привыкнуть.

Публика недовольна:

— Я не вижу на ней голубого пояса верности, — шушукаются кумушки в толпе.

— Если она не поклялась другому, почему нет?

— Пускай он страшненький, а рыцарь хоть куда.

— Да не такой уж страшненький.

— Подумаешь, шрамы. Привередливые ныне девицы пошли.

— Так все дело в красавчике Лео де Римоне.

— И где тот Лео? Вона рядом сидит. Кишка тонка супротив англичанина.

— Так может тайный обет?

— Брезгует видать фройляйн с худородным-то.

— Подкидыш он. Кто слыхал, чтобы барских детей подкидывали?

Оборачиваюсь к зрителям и кланяюсь, желая прекратить перемывание костей. Люди восторженно орут.

В пятницу рыцари отдыхают перед бугуртом, состязаются оруженосцы, чтобы горожане не скучали. Оружие — тупее не бывает, вместо конных поединков битва с «сарацином». Чучело и впрямь сработали на славу: мощный окованный железом корпус крутится на шесте, коричневая бородатая образина скалит чудовищно белые зубы, в левой руке щит, в правой три цепи с тяжелыми шарами, под удар которых никому не хотелось бы попасть.

Собирались мы наспех, а потому Морица снарядили в турнирный доспех, который я носил с восемнадцати до двадцати лет. Локи заслужил отдых, не меньше, чем я, а вот молодой и горячий Дракон рвется в бой. Конь трясет головой, всхрапывает, выпуская в морозный воздух облачка жаркого пара. Мориц рвется в бой не меньше, приходится остудить его пыл — для начала довольно будет показать себя. В оруженосцах порой засиживаются лет до двадцати пяти и с такими сладить трудно...

Курт улыбается и косится на меня, увидев Морица в облачении. Наш первый турнир оживает на глазах. Даже большой шлем Каспера ван Хорна на месте и украшен золочеными рогами. Зато у Морица богатый жиппон: бархатный с нашитыми шелковыми гербами: мой рог и его орел. У меня же было разрисованное льняное сюрко — не счел нужным тратиться.

— Веселые были времена, — хлопаю Курта по плечу.

Он многозначительно потирает сломанный нос, но хорошо хоть что-то осталось после удара латной рукавицей. А что мне оставалось делать раз он долбанул меня боевым молотом с «вороньим клювом» и стащил с коня? Надо признать, знакомство мы свели при самых неблагоприятных обстоятельствах.

Курт уходит ловить Морица на случай неудачи с «сарацином». В первой попытке шар сбивает рог на шлеме, дальше все проходит гладко. Юг и Август вопят от восторга.

— И я так хочу!!! — заявляет Юг.

— А я что-то не очень, — признается Август.

— Неженка, ты барон, — смеется Юг, пытаясь поднять его под мышки, — Ты такой тяжелый, что тебя никакой «сарацин» из седла не выбьет. Зато ты его точно сломаешь.

— Да где мне...

Возвращаются довольные Курт и Мориц. Помогаю снять шлем.

— Не сильно досталось?

— Нет, я в порядке. Как прошло, мессир?

— Да так, — морщусь, — Не совсем убого. И рог приклеить не забудь.

Вид у Морица до смешного растерянный, хлопаю его по плечу и обнимаю:

— Да к чертям тот рог. Горжусь, не зря угробил на тебя свои лучшие годы. Отдохни. Болвана ты уделал, а с живыми людьми еще драться и драться.

Смотрим, как расправляются с «сарацином» близнецы. Папенька рядом с нами наблюдает. Дамы де Рейн в своей ложе. Кавалеров туда набилось изрядно. Лео де Римон в первых рядах, но другие тоже рады стараться. Встречаюсь глазами с Катрионой и небрежно кланяюсь. Избегаю ее со вчерашнего дня, потому не довелось поздороваться утром. Поклон позволяет выйти из неловкого положения, отвести взгляд. Что ей за нужда на меня глазеть? Ничего интереснее нет? Братья уворачиваются от «сарацина», поклонники соловьями заливаются. Нет, мало ей, еще я должен убедительно страдать и злиться после вчерашнего. Страдаю и злюсь, а что делать?

В пеших поединках Мориц вошел в четверку. Отделался достойным проигрышем — для начала лучше не придумаешь.

— А мог же, — ворчит он, возвращаясь к нам.

— Мог, не мог — все ещё впереди, — хлопаю по плечу.

Выигрывает турнир оруженосец курфюрста Рудольфа. После чего следует бурное чествование и пир.

Страшный человек вылезает из мерзлой тени и остатков беспокойного сна под чадящей печкой. В сочащемся сквозь заколоченные окна свете луны передо мной возникает бледное лицо, полускрытое длинными патлами. В провалах глазниц зияют холодные огни...

Зря я растопил печь. Сейчас-то только угли тлеют, но люди могли заметить дым, сквозь щели. Отдадут меня монахам, а от них добра не жди.

Бежать. Выползаю из-под тени Страшного человека. Пару шагов назад, где дыра в стене и свобода умереть от холода и голода. Он рывком бросается вперед. Наваливается тяжелым, сильным телом.

— Попался, гаденыш! — бормочет хрипло, — Тебе говорили, что ты отбрасываешь странные тени?

Нет, он не из тех, кто по долгу службы или еще каким соображениям ловит тебя и подбрасывает монахам, все равно что котенка, которого жалко утопить. Точно не из тех. Отчаянно брыкаюсь. Крик гаснет, не успев вырваться на волю. Жесткие пальцы намертво вцепились в глотку.

— Сколько тебе? Смотришься лет на семь. И что ты за нечисть, хотелось бы знать? — он шумно принюхивается ко мне.

Сталь, врезаясь в лицо, обжигает болью. Тьма пробуждается и ревет глубоко внутри, под самым сердцем. Смешиваясь с кровью, ползет по жилам, завладевая телом. Дергаюсь, подо мной ломается трухлявая половица. Получив немного свободы, стараюсь врезать ногой побольнее. Страшному человеку все нипочем, он впивается зубами в рану на лице. Мерзкий сосущий звук. Теряя остатки воздуха в легких, вырываюсь с такой силой, какой в себе не подозревал. Не сразу, но мне удается вцепиться в его палец, с перепугу прокусываю до кости.

Он разжимает зубы, с воем встает на ноги. Бьет головой об печку, чтобы я отцепился от его руки.

— Адское отродье! Погоди, теперь я знаю, кто ты и как тебя уничтожить. Для начала надо выколоть глаза...

— А вот с этим ты припозднился, — говорит тварь моими губами.

Голос у него утробный и рокочущий. Сейчас Страшный человек, закричит, что я одержимый, начнет креститься и убежит. Так всегда бывает.

Но Страшный человек не боится. Он смеется... Я вдруг понимаю, что передо мной Гвидо Лупо по прозвищу Маэстро. Нет, это никак не мог быть Гвидо, он не настолько старше меня... Волчье лицо наемника перетекает в омерзительную рожу Сыча, потом в крысиную мордочку Алоизио Бонфанти:

— Все только начинается, — говорит Крысиный король, захлёбываясь писклявым смехом, и превращается в стаю, нет, в полчища крыс, которым нет конца и края. Они заполняют дом бурлящим паводком. Под их весом трещат и рушатся хлипкие доски на дверях и окнах, стены и крыша, складываются как домик из карт Таро. Я стою один на островке в бескрайнем море крыс.

Просыпаюсь в поту. Черт. Потираю шрам на лице. Что-то часто меня колошматят по башке в последнее время... Кошмары уже снятся. Так и в самом деле сдуреть недолго. Страшный человек приходил за мной, всё так. Тварь сломал ему руку и забрал нож, плохо помню, что было дальше, боль сводила с ума. Я вколачивал лезвие в плоть Страшного человека, даже когда он перестал шевелиться. Руки тряслись и не слушались. Тварь едва оторвал меня от тела, надо было позаботиться о ране и бежать. «Охотник за нашей кровью и плотью», — объяснил он мне, — «Особенно у них ценится сердце. Не знал, что такие еще встречаются».

Теперь уж не заснуть, а надо бы. Завтра бугурт. Мальчишки сопят вовсю. Курт куда-то запропастился, но у взрослого мужчины должна быть личная жизнь. Уж не представляю, как он ее себе устраивает. Вспомнив, о недочитанном Лекюреле, кое-как одеваюсь и беру с собой каганец, в котором еще теплится огонек. Жанно и пара глотков горячительного уж наверняка отвлекут от дурных мыслей. Благо библиотека на этом этаже. Побогаче моей — томов тридцать не меньше на массивных полках. Подсвечиваю кожаные корешки, но песенник не нахожу. Вдруг слуги не убрали и он лежит там, где я оставил?

Из лоджии струится свет, прислушиваюсь. У Лотена обнаружилась привычка полуночничать с книгой и бокалом вина, но это явно не он. Тихое дыхание, шелест страниц. Пахнет лесом, влажным после дождя, раскаленным воском и немного розами. Что ж я старался не шуметь, но не особенно таился, мои шаги слышали, лампадку заметили. Глупо отступать. Подтягиваю шоссы, чтобы не светить ненароком срамными частями тела, захожу.

— Простите, не хотел вас потревожить, — говорю почти шёпотом.

Катриона в теплом плаще поверх сорочки сидит на лавке, поджав под себя ноги, и читает моего Лекюреля, судя по миниатюрности книги и красочным картинкам с влюблёнными дамами и рыцарями. Огоньки свечей отражаются в стеклах, затянутых морозным узором, выгодно освещают лицо и волосы — глаз не оторвать.

— Что вам угодно, мессир? — вздрогнули ресницы, плотнее завернулась в плащ.

— Оставил здесь книгу, вижу вы ее нашли...

— Вам нужна книга?

Сочтя это за приглашение, ставлю лампадку на подоконник и сажусь рядом, утопая в подушках. Узкая ножка в бархатной туфельке помимо воли притягивает взгляд — слишком она близко. Желание прикоснуться, согреть горячими ладонями приходится загнать куда подальше.

— Удивительно! А я думала вы за этим.

Из-под подушек появляется моя фляга с граппой. Насмешливый взгляд скользит по лицу.

— На ней ваш герб, а внутри какое-то жуткое пойло.

— Зря вы так. Отличная граппа.

— Вам виднее.

— Благодарю, даже не заметил, когда обронил, — забираю флягу, едва коснувшись прохладных девичьих пальцев, — Не такой уж я дикарь и неуч, как вы думаете. Люблю стихи, если короткие. Жаль, что не всегда понятно чем кончилось, но мне говорили это обычное дело и для поэзии даже хорошо.

— Вы, как всегда, шутите?

— Вы, моя госпожа, я заметил, тоже любите пошутить. Зачем это все? Лента, остролист?

— Ленту я обронила. А остролист... Да как я могла не поддержать первого рыцаря Бургундии перед смертельным поединком?

— Благодарю, мадам. Но даря мне тайные знаки расположения, — услышав это слово она сердито захлопывает книгу, — Вы отказываете в явных... Скажите, это игра, упрямство, или у вас есть другая причина?

— Вы еще спрашиваете?!

— А как я могу узнать? Мысли я не читаю.

— Мессир, о ваших любовных похождениях слагают баллады. Неужто вам мало?

— Моя репутация погибла. Хотя постойте... случайно вспомнил, что ее у меня никогда и не было.

— Вы опять шутите? Хотя вы шутите всегда. Это так удобно! Сначала вы шутки ради обращаете на меня внимание всех вокруг на турнире в Дижоне. Да я едва на ногах удержалась, когда люди стали на меня глазеть ... Как же, знаменитый ван Хорн обратил на меня свой взор. Потом вы пытаетесь извиниться за то, что были жестоки в поединке, говорите правильные слова, как истинный рыцарь и благородный человек. Но, едва простившись, вы... оказываетесь в объятиях баронессы фон Левенгальт. Это тоже была шутка?

— Так вот как маршал заполучил флаг с одуванчиками! — совершенно искренне удивляюсь я, — Вы не простили мне баронессу? Не думал, что произвел столь сильное впечатление. А родители за вами совсем не смотрят? Болтаться по лагерю ночью и подглядывать за парочками!

Катриона подскакивает, забыв о плаще. Непослушная ткань падает к ногам, обнажая плотную зимнюю рубашку с черной вышивкой крестиком. Не сказал бы, что зрелище уж такое соблазнительное. Песенник Лекюреля летит в меня, трепыхая страницами.

— Бедный Жанно, — говорю, поймав книгу, — Вам мало, что его повесили?

— Нет никаких доказательств, что повесили его, — парирует Катриона.

— Как нет и доказательств обратного.

Открываю книгу наугад, читаю с выражением:

Владычица,

Найдете ль сострадание

В сердце вашем,

Источнике столь нежной благодати,

К влюблённому, что молит о пощаде?

— Это явно не о вас, мадам. Молить вас о сострадании глупо.

— И не о вас, мессир. Это вы-то влюбленный? Вы молите? Да нет же, вы способны только насмехаться. Ни слова без издёвки! Вы даже не оправдываетесь. У вас достало наглости обвинять меня! Не льстите себе, вы вовсе не произвели на меня впечатление. Я предпочитаю красивых и галантных мужчин, потрудитесь это запомнить. Если хотите знать, я вернулась на пир, чтобы извиниться. По наивности вообразила, что была к вам несправедлива. Оказалось, нет. Бог с ней, с баронессой... это же называют интрижкой, амуреткой, верно?

— Не знаю с каким людьми вы общаетесь, я это называю дружбой.

— Но мадонна...

— Не надо об этом, — предупреждаю злым хриплым шепотом.

Катриона вдруг замечает плащ на полу, нагнуться за ним было бы неловко. Она обнимает себя руками, точно пытается прикрыть грудь от моего взгляда, вдруг сорочка просвечивается. Отступать она не собирается, где там. Отставших здесь не ждут, а раненых добивают.

— Как вы поступили с ней? — шепот становится сдавленным, — На турнире вы выглядели таким влюбленным, казалось, что вы готовы на все ради нее. Многие говорили, что вы готовы на все ради денег. Я в это не поверила... И надолго вас хватило?

Поднимаю плащ и набрасываю на плечи Катрионе. Она вздрагивает от моего прикосновения.

— Вы замёрзнете в одной рубашке. Еще раз спасибо за флягу и за книгу. Доброй ночи, моя госпожа.

Напоминаю себе, что я в гостях и разнести дом к черту плохая идея. Выливаю в себя все содержимое фляги, чтобы успокоиться и забыться. Надо прекращать это помешательство. Да пусть ее Дикая охота заберет! Мне что жалко? Труд и Хильд станут ей лучшими подругами. У них столько общего, например, нелюбовь ко мне.

Суббота, первый день декабря. Бугурт начинается после мессы и исповеди. Участвуют все рыцари, то есть около пятидесяти. Чтобы уравнять силы, в каждой команде по два рыцаря из сильнейшей четверки. Мне достается Вольф и это хорошо. У курфюрста жаждущие реванша Мобрей и де Рейн. Остальные тянут жребий.

На меня свалилось невиданное счастье в лице самых юных участников турнира: принца Уэльского и Лео де Римона. Неопытные и богатенькие — разве что на шлеме не написано «легкие деньги». У противников есть курфюрст. Он хоть и желанная добыча, но рыцарь опытный, не чета нашим птенцам. Радует, что в моем отряде один из сильнейших бойцов, незаменимых в бугурте, — Якоб де Берг.

Оружие: мечи, булавы, топоры, обычные с бородкой, какими деды воевали — полэксы в бугуртах запрещены. Щиты обязательны. Удобнее и веселее рубиться по старинке, дубася противника почем зря, точность удара тут не нужна. Жиппоны тоже попроще да потолще — никакого бархата и вышивок. Поверх льняные тряпки вместо сюрко: мы красные, они зеленые — никто не перепутает.

— Ерунда, — с бывалым видом заявляет Лео де Римон, — С турниром в Дижоне не сравнить. Даже думать не надо.

Вспоминаю его молчаливое участие в военном совете на турнире в Дижоне. Насколько помню, во время бугурта его задача была бегать, а не думать. Но надо же показать себя бывалым.

— Мессир де Римон в кои-то веки прав, — объявляю я, — План будет попроще, чем в Дижоне. Я постараюсь взять на себя Мобрея, фон Лейден — де Рейна. Линию держим до последнего, но если я крепко завязну... Кто тут у нас великий полководец? Ты что ли, Вудсток?

Принц Уэльский в первый момент моргает от удивления, но потом до него доходит, что я делаю и он оглядывает наше воинство, в основном крайне к нему враждебное.

— Я, капитан.

— Вот ты, Вудсток, и командуешь, если капитан сильно занят. Остальным хочу сказать, да, большинство из нас считает Вудстока соплей зеленой и дерьмом английским. Справедливости ради, надо также отметить, что меньшая часть нашего отряда все же считает его своим принцем и наследником престола. Но сейчас и те и другие ошибаются. Вудсток — такой же рыцарь, как каждый из нас, разве что его с детства учили командовать людьми и выигрывать битвы. И это ценное умение. Так уж вышло, что ранее Господу было угодно, чтобы мы сражались друг против друга... Ныне он послал нам новое испытание и заставил сражаться рука об руку. И хоть неисповедимы пути Господни, возможно, он хотел напомнить, что мы братья во Христе и приносили одну для всех нас рыцарскую клятву. Даже если кому-то из нас кажется, что он среди врагов, а друзья с той стороны, забудем былые распри, мессиры! Ваши друзья и братья здесь, рядом с вами. Ради рыцарского братства, чести, доблести, ратного веселья и щедрых выкупов, дадим чертей сукиным сынам! Аминь!

Радостное рычание и вопли.

Защищать фланги поручаю мастерам двуручного меча. Вижу, что противники выбрали для этой цели алебарды. Многие их предпочитают, а как по мне, то почти невозможно приблизится к человеку с двуручником. Да и в рукопашной, а в бугурте неизменно до этого доходит, меч удобнее и дает куда больше преимуществ для захвата. Ставлю де Римона и Вудстока в центре, надеясь, что противник проглотит наживку. Юноши гордятся собой. Подкрепляю их силачами Якобом и Персивалем Уайтхедом, как хотите, а я никого сдавать не собираюсь. Даже принца Уэльского. Вольфгер стоит рядом с Якобом, я занимаю место рядом с сэром Персивалем и напротив Эдварда Мобрея. Теперь бы эти шахматы сработали.

Герольды трубят в горны. Маршал дает отмашку и проворно перескакивает через ограждение. С дисциплиной у противника не очень, у нас не лучше, но главная приманка на нашей стороне и находятся горячие головы, готовые ее заполучить. В нужный момент крепыши оттаскивают юных рыцарей в сторону. Запустив неприятеля в наши ряды, мы снова, хоть и не без труда, смыкаем строй, и рубимся под прикрытием щитов. Продвигаемся шаг за шагом, пока за нашими спинами разбираются с любителями легкой наживы. Эта заварушка заканчивается быстро — двух наши вырубили, три сдались в плен. Больше таких подарков не будет.

Долго держать строй не удается. Мобрей и де Рейн, хоть и в меньшинстве идут на прорыв. Замечаю, как Вудсток походя опрокидывает рыцаря с алебардой, зацепив сзади длинное древко — вот почему я не любитель этих штукенций в бугурте. Наши-то с двуручниками решительно прут вперед. Вудсток идёт дальше, атакуя. Вольф подрубает древко второй алебарды и валит всех до кого успевает дотянуться.

Пока все хорошо. Перекрываю путь Мобрею. Именно в этот момент и завязывается настоящая свалка. Дело нехитрое: прикрывайся щитом, руби топором. Без изысков. Побеждает не самый сильный, а самый выносливый. От моего удара у Мобрея трещит и ломается щит. Я со своим расставаться не спешу, хоть это было бы красиво и благородно, спору нет. Но топор, это не перышко, пока есть чем прикрыться — прикрывайся. Прежде чем сломаться, мой щит принимает еще с дюжину ударов и позволяет нанести не меньше. Под очередным ударом Мобрея он разлетается в щепки. Но это железо и дерево. Человек — крепкая тварь. Войдя в раж, мы рубимся, как черти, не забывая пинаться ногами и молотить друг друга железными кулаками.

За этим веселым занятием не успеваем заметить, что остались одни на ристалище, и нам все что-то орут, включая курфюрста и маршала. Мне кажется я даже слышу голос сюзерена: «Довольно».

Замираем. Прикидываем ситуацию.

— Ваши победили, — говорит Лорд Крук.

Еще бы, Вольф фон Лейден разгуливает по ристалищу со знаменем противника на плече, а наш счастливчик Якоб, оказывается, пленил курфюрста. Собственно сам Рудольф и пытается донести до нашего сведения, что пора бы остановиться.

— Черт побери, что за манеры, — ворчит Мобрей, — Прерывать столь содержательную беседу двух джентльменов.

— Но выбора у нас нет, — замечаю я, — Не считайте себя побежденным, сэр Эдвард. Сдался ваш капитан.

— Ваша правда, мессир. До чего ж я устал от таких штук. А вот достойные противники редко встречаются. Благодарю, это был отличный турнир.

— Для меня честь сразиться с вами, сэр Эдвард. Если появится желание поразмяться, я к вашим услугам.

— Ловлю на слове.

Мы пожимаем друг другу руки и обнимаемся, на этот раз вполне искренне.

Болит все, что только может болеть, голова раскалывается, в глазах темнеет, но меня хватает на то, чтобы выдержать бесконечные почести и совершить круг почета по ристалищу. За его пределами я позорно вываливаюсь из седла в заботливые руки Курта и оруженосцев.

— Я в порядке... голова закружилась, — говорю и обнаруживаю, что мир неистово вертится вокруг меня, все корчат странные рожи и неразборчиво кричат, а я будто проваливаюсь в воронку. Тьма и тишина.

Прихожу в себя в окружении дам де Рейн и натягиваю одеяло повыше, осознав, что одет я только в повязку на левой руке и зелёную бархатную ленточку на правой — тайное стало явным. Нет, я не из стыдливых, но женская половина этой семьи меня смущает и будоражит. Курт за спинами дам отчаянно жестикулирует, мол, не смог их выпроводить. С другой стороны, мне может быть приятно внимание, считает он. Приятно, что тут скажешь. Присутствие дам заставляет взбодриться и взять себя в руки.

Катриона пытается меня напоить, заботливо придерживая за голову. Не ожидал такого участия.

— Благодарю, — стараюсь нормально дышать и не закашляться.

— Напугали вы нас, мессир, — Изольда поправляет одеяло.

— Увы, моя голова оказалась не такой крепкой, как я думал.

— И вы такой худенький — сокрушается Клара, — Вы покушать не желаете?

При упоминании еды меня чуть не выворачивает. Держусь.

— Герр Шульц дал понять, что кости целы, — замечает Катриона, — Но уж синяков вы насобирали!

После того как тебя раз сто огреют топором трудно не получить несколько синяков. Меня начинает смущать мысль, что она все видела. Дамы нередко ухаживают за ранеными, голым мужиком их не проймешь, но все же надеюсь, что Изольда и Клара выставили ее из комнаты, пощадили невинность. И пусть не думает, что если она добра со мной, то я на нее больше не злюсь.

— Жалеешь теперь? — мадам Изольда косится на дочь.

— Вовсе нет, — Катриона сердито складывает руки на груди.

— Вся в папеньку, — вздыхает мать.

— А папенька-то как? — хватаюсь за любую тему для разговора.

— Кузен в добром здравии, хвала Господу, — сообщает Клара, — Благоразумно сдался в плен фон Лейдену, увидев, что исход битвы предрешен.

— Не хотелось бы вам докучать, мессир, — говорит Изольда, — Но на улице люди. Они пришли и не уходят.

— Какие люди?

— Зрители, — объясняет Катриона, — Горожане. Они шли за вашими носилками. Многие остались ждать новостей.

— Что я наконец-то помер?

— Да как вам не совестно! — бранится Катриона, хоть голос ее взволнованно срывается, — Что вы за человек? Люди... они же... Они боялись, что вы не очнетесь. Многие плакали.

— Это так трогательно, — смахивает слезу тетушка Клара.

Стоило бы умилиться, но на это нет сил. Курт помогает мне натянуть сорочку, открывает окно, возится со ставнями. Наконец морозный воздух врывается в комнату с искорками снега. Всего несколько шагов и можно опереться на подоконник. Грохнуться при дамах не хотелось бы.

Улица залита светом. Стоит мне высунуться в окно и по морю огней проносится волна — люди пытаются поднять факелы и фонари повыше.

— Жив, — гудит толпа.

— Жив, — отвечаю как можно громче и бодрее, — А что мне сделается? Рехнулись вы, люди, торчать на морозе? Быстро по домам! И не забудьте выпить за моё здоровье!

Продолжать нет смысла — голос тонет в радостном реве. Да и слова застревают в горле. Не понимаю, что происходит, что им дома-то не сидится.

Курт оттягивает меня от окна и закрывает ставни.

— Уходим, дамы, — говорит Изольда, предусмотрительно взяв дочь за руку, — Не будем докучать. Нашему герою самое время отдохнуть.

Она права, сегодня можно отдохнуть, чтобы с бодрым видом появиться на праздничной мессе, открывающей Адвент, а затем на приеме в Ратуше.

— Доброй ночи, дамы, — потяжелевшие веки закрываются сами собой, но я слышу, как шуршат платья.

«Адвент», — думаю засыпая, — «Завтра уже Адвент».