Жермен Моро уже дожидается меня в спасительном полумраке «Дикого вепря». Будучи истинным поэтом и парижанином, до пива наш Жаворонок не опустился.

— И как вам рейнское? — усаживаюсь напротив него

— Недурно, вы знаете... весьма. Всегда следует вкушать местные вина, тем более в землях, где они и в самом деле хороши.

Несмотря на таинственно надвинутый капюшон и скромную одежду, даже не сомневаюсь, что меня здесь узнали. Слишком очевидно кланяются, имя не называют и на том спасибо.

— Я угощаю, — бросаю хозяину корчмы, — Несите, что получше. Только быстро. И не мозольте глаза.

Стоит ли говорить, что обслуживать нас столь стремительно и нервно, что мы опомниться не успеваем, как перед нами появляется кувшин лучшего вина, оловянные кубки, сыр, колбасы, окорок и буханка хлеба.

— Вот это подход, — потирает руки мэтр Моро по прозвищу Жаворонок. — Как вам удается так быстро подчинять себе людей, мессир?

— Очень просто, мэтр. Уродливая физиономия, тяжёлый взгляд и репутация безжалостного убийцы творят чудеса.

Рейнское идёт Жаворонку не в то горло, поскольку действие тяжелого взгляда немедленно на нем испытано вкупе с искренней улыбкой. Приходится заботливо постучать по спине.

— Полегчало? Вот и чудно.

Кухня в «Кабане», надо признать, никудышная. Колбасы и окорок они берут в мясной лавке, хлеб у булочника, сыр у молочницы — это все, что здесь можно есть. Обычно сюда приходят напиваться, а кто спешит надраться в такую рань, разговору не помеха. Мэтр Моро заявляет, что собирается попытать счастья в турнире простолюдинов, а потому завтрак проходит быстро. Новостей много.

Нет, в Марселе никто не слышал имя Алоизио Бонфанти. Ходят слухи, что перед началом мора в городе появился монах-прорицатель, святой человек. Но свидетели расходились во всем — внешность, возраст, даже принадлежность к монашескому ордену оставалась загадкой. Все однако же отмечали, что монах тщедушен и немощен, едва передвигает ноги. А как может выглядеть истинно верующий человек, изводящий себя постом и молитвой? И запах. Запах отмечали все, хоть святым людям свойственно умерщвление плоти, а от того розами они не благоухают.

— Это Бонфанти, — киваю я.

— Или нет, — возражает вагант, — Мало ли этих вонючих пророков, считающих баню потворством грешной плоти? Марсельцы приняли генуэзские суда. Чума могла прийти с них. Но даже если Бонфанти воплотился и был в Марселе, его там больше нет.

— Достиг своей цели и пошел дальше? Но куда бы?

— Искать Бонфанти все равно, что искать иголку в стоге сена. Мы сосредоточились на поиске Спасенных. Как вы знаете, их можно выявить по некоторым признакам, хоть это нелегко. Шрамы скрывает одежда, женщину, которая не кровоточит, тоже трудно обнаружить...

— Что, простите?

— Ах, так вы не знали? Вы, должно быть, уже уехали из Флоренции, когда это подтвердилось. Задумайтесь, все эти оргии после Спасения и ни одной беременной сестры. Те из них, кто носил ребенка, вскоре после поцелуя Алоизио выкинули. Когда это стало понятно, женщин вновь допросили, выяснилось, что месячные кровотечения у них прекратились. Многих это даже радовало — удобно же предаваться блуду без последствий. Одну из приговоренных нарочно не сожгли после удушения...

— Вскрыли?

— Да. Яичники усохли и почернели.

— А мужчины?

— С ними все в порядке на первый взгляд, но кто знает, что с их семенем.

— Вот вам и вечная жизнь.

— О да, мессир. Бесплодная, но вечная жизнь все же выглядит предпочтительнее смерти от чумы. Но главное, что я должен вам сказать, мессир, — Жаворонок перешел на шепот, — Бонфанти в своей прежней жизни не терял время зря. Братство все еще существует. Они затаились, они не столь многочисленны и действуют исподволь. Во Франции, в Бургундии, в Империи... и в Англии тоже. Случались нападения на купеческие обозы. Не все из них были удачны, на трупах находили следы от бубонов в подмышках и паху. Недавно синьории Вероны и Падуи получили письма от Крысиного короля. Требовали пять тысяч флоринов. Иначе грозили чумой. Не удивлюсь, если такие письма уже бродят и по югу Франции.

— Что ж так скромно? Всего пять тысяч.

— Но это больше, чем просит Великая компания за ненападение на город. Эту сумму в принципе можно быстро получить с целого-то города. За то, чтобы принести чуму врагам, просят десять.

— Тонко... А с продвижением чумы цены можно взвинтить.

— Вы знаете толк в коммерции, — поднимает кружку с вином вагант, — Ваше здоровье и победы на турнире.

— И вам того же!

— Ха! Против Немого Курта? Уж не знаю из какой преисподней вы вытащили это чудовище, но мне с ним не тягаться.

— Неужто уже случалось?

— Нет, но говорят, будто он чуть похуже вас. Что бы это ни значило. Так на чем я остановился? Живых братьев и сестер тоже задерживали. Они свято верят в скорое возвращение своего мессии. Когда это случится, они услышат призыв. Медичи придержали нескольких пленников, чтобы оставаться в курсе событий.

Киваю, вспоминая Флавио Капелли... Этот уж точно услышит зов.

— И будьте осторожны, мессир, — предупреждает Жаворонок, прощаясь, — Очень осторожны. Вы для них воплощения зла, что-то вроде Антихриста.

— Мне не привыкать.

Катриона теряет ленточку, собираясь на турнир простолюдинов. Невзначай, но так, чтобы я видел. Пропустив между пальцами темно-зеленый почти черный бархат, прячу в рукаве... Тайный знак должен оставаться тайным. Обычные её игры и насмешки, но так даже веселее.

Из дам с нами идет только Катриона, поболеть за Курта. Остальные то ли считают зрелище слишком грубым, чтобы выходить из теплого дома на морозец, то ли рады выпроводить за порог толпу докучливых мужчин и детей. Правда мы уводим всеобщего любимчика Лотена, но дамы как-нибудь переживут несколько часов разлуки.

Катриона опирается на руку папеньки, мессира Рикарда распирает от родительской гордости — до того она хороша этим солнечным утром, до того милы и остроумны ее замечания, а девичий смех бубенчиком звенит в морозном воздухе. Мальчишки тоже в отличном настроении — трещат как сороки. Август старается не отставать от Морица, юных де Рейнов и де Ла Марша. Юг ушел раньше помочь Курту и Ларсу. Благородным происхождением в нашем доме щеголять не заведено.

Состязания проводятся в двух видах: стрельбе и фехтовании. Курт участвует в последнем. Простолюдинам дозволено состязаться, используя все виды оружия, кроме самого благородного — обоюдоострых мечей.

— Герр Шульц выиграет, — уверена Катриона, — Обожаю его стиль! Мощь, напор и мастерство. Ни одного лишнего движения.

Вот уж кто насмотрелся в Вормсе и турниров простолюдинов, и смешанных состязаний, из которых чисто рыцарскими были только конные сшибки. Охотно принимаю участие в таких забавах. Да даже из арбалета пострелять, а почему бы и нет?

— На турнирах простолюдинов ничего не знаешь заранее, — говорю.

— Почему, мессир? — нагоняет меня Август. Радуюсь, что ему не совсем безразлично ратное дело.

— Слава не следует за ними, как за нами. Отличный боец может возникнуть из ниоткуда.

— Разве среди простолюдинов нет знаменитых бойцов? — спрашивает Август.

— Есть, — разъясняет мессир Рикард, — Но регламент этого турнира не допускает участие наемников, разве что они служат у кого-то в охране. Среди простолюдинов есть истинные мастера, иные даже зарабатывают на обучении...

— Не только они, — замечаю я. — Это на нас с тобой, мессир, у людей денег не хватает. Кэменцы охотно подрабатывают.

— Учить всяких купчиков, — кривится де Рейн, — Что они понимают в искусстве?

— В искусстве не понимают, а жить все равно хотят.

К нам протискивается Хармс. Сидячих мест в ложе нет, но его это не смущает.

— Смотрите-ка, мэтр Жаворонок тоже участвует, — говорит он после обязательных любезностей.

— Кто такой этот мэтр Жаворонок? — интересуется мессир Рикард.

— Вагант из Парижа.

— Беглый богослов из Сорбонны... — брюзгливо переводит де Рейн.

— Тоже жить хочет, по всей видимости, — киваю, — Хотя богословы в наш век учености и схоластики уже не те, кто бы спорил.

— Сам-то поучаствовать в турнире не хочешь, герр Хармс? — спрашивает де Рейн, — Раз уж до беспутных бродяг дошло. А ты им не чета, истинной кэменской закалки.

— Ух ты, — оживляется Катриона, — Я бы вам даже ленточку повязала, интересно посмотреть.

— Как? — возмущаюсь я, — За что ему ленточку?

Хармс смахивает несуществующую пылинку с роскошного гербового табарда.

— Знак отличия из ваших рук, слишком большая честь для скромного музыканта и поэта, моя госпожа. Любой был бы рад развлечь вас ратным поединком. Но ристалище не по мне. Моё призвание — разить словом, а не мечом. К тому же я в совете герольдов.

— Прощения просим, ваша милость... — кланяюсь, — и как мы сразу недоглядели?

Жаворонок тем временем шутовски преклоняет колено и просит знак отличия у Новой Элоизы, чтобы сражаться во славу ее.

— Это ещё что такое? — напрягся мессир Рикард, — Я что-то пропустил?

— Мы вчера слушали вагантов на ярмарке, — говорю я таким скучным тоном, будто речь идёт о мессе, — И Хармс с мадемуазель де Рейн разнесли мэтра Жаворонка в битве поэтов...

— Ха! — радуется мессир Рикард, но тут же, опомнившись, делает строгий вид, — Нет, это совершенно недопустимое поведение для юной особы, но пусть знают наших... Хм-м. Пустозвоны из Сорбонны.

— При всем моем уважении, мессир, у вашей дочери с рифмами получше, — скорбно вздыхает Хармс.

Катриона бросает Жаворонку ленточку.

— Таким манером у вас скоро закончатся ленточки, — сокрушаюсь я, отмечая, что лента обычная, атласная, цвета свежей травы. Для меня же потемнее выбирали, старались.

Звук горнов еще за пределами площади звучит тревожно и заставляет повернуть головы.

— Это ж кого еще нелегкая несет? — щурится де Рейн, будто силясь разглядеть что-то за людьми и домами.

Горны настойчиво трубят, их звук нарастает с каждым ударом копыт по мостовой, заглушает встревоженный гомон людских голосов. Пестрая кавалькада врывается на ристалище, заставив растерянно смолкнуть все разговоры. Гербы на штандартах, сюрко и попонах разные, но бросаются в глаза французские лилии с английскими львами.

— Быть того не может! — Рикард де Рейн хватается за поручни, разглядывая отряд из двенадцати рыцарей с пажами и оруженосцами, — Среди них королевская персона?

— Вудсток! — Хармс указывает на черный шлем.

— Ты знал, — возмущенный де Рейн, тыкает Хармса пальцем в грудь. Резонно. Не с неба же англичане упали. Кони у них свежие. Как видно, ночевали в окрестностях. Само собой, что наши с ними говорили и без Хармса дело бы не обошлось.

— Да, — соглашается тот, — Хотел предупредить, что мальчишка упертый и свихнулся на рыцарстве. И здесь он, по всей видимости, ради вас двоих. Готовьтесь развлекать, мессиры. А уж как на ваши физиономии хотелось посмотреть, когда вы это увидите!

— Можно, я его убью? — спрашивает меня мессир Рикард.

— Да я и помочь не против. Но как-то в другой раз. Не при дамах и детях.

Английские герольды громогласно представляют Эдварда, герцога Вудстока, первого герцога Честера, герцога и графа того и сего, а главное — принца Уэльского. Пытаюсь сообразить, сколько лет наследнику английского престола, выходит прискорбно мало, но кое-какая воинская слава за ним уже водится. Креси, например, и взятие Кале уже в этом году.

В стане англичан выделяется герцог Нормандский, зять Лиса. Рядом с герцогом его лучший друг и советник Мобрей, по прозвищу Лорд Крук. Тоже Эдвард, кстати, давно заметил, что почти всех англичан зовут или Эдвард, или Ричард. Встречаются ещё Джоны, Генри, Роберты и Уильямы, другие имена такая редкость, что их можно не брать в расчет

— Так вот почему нет ни герцога, ни курфюрста, — говорит де Рейн.

— Не пожелали встречаться и пожимать руки при всем честном народе, — поясняет Хармс, — Простите, мессиры, мне к гостям выходить. Видите как наш муниципалитет бежит кланяться. Мне тем более некуда деваться.

Картина и в самом деле впечатляла — важные и многоопытные городские патриции в тяжёлых шубах и золотых цепях, рвут с голов высокие шапки, шляпы и шапероны, подобострастно гнут спины перед английским юнцом в доспехах. Могли бы и поберечь достоинство. На спор принц не вспомнит, кто кланялся ниже всех, когда вздумает осаждать Майнц.

Ещё двоих из английских рыцарей знает Де Рейн, гербы остальных бойко считывает Лотен де Фриз.

— И что теперь? — волнуется Катриона, — Вы пожмете им руки?

— И скрестим оружие, — кивает мессир Рикард, опираясь на поручень, — А ты присядешь в книксене и протянешь руку для поцелуя. Это турнир. Мы на нейтральной земле и в гостях, как и они.

— Если получится, — ворчу, — постараюсь не пожимать руку Нормандцу. Не настолько я небрезглив.

— Золотые слова, — соглашается де Рейн, — Но слизняк сам до нас не снизойдёт.

— Хуже всех Мобрей, — говорю я, рассматривая птичий профиль с хищным острым носом.

— Да, он претендент, — де Рейн смотрит в ту же сторону.

— Какое восхитительное единодушие, — ехидничает Лотен, — Вы не находите, мадам?

— Нахожу. И это даже пугает.

— Они над нами насмехаются, ван Хорн?

Вопрос мессира Рикарда риторический, а потому я продолжаю свою мысль.

— Участие ещё двенадцати рыцарей ломает регламент.

— Не то чтобы сильно, — оживляется Лотен, — Но дело растянется. Насколько мне известно, заявилось тридцать девять рыцарей и еще двенадцать. Маршалу и совету герольдов придется хорошенько подумать, дни-то сейчас короткие.

— Вам-то ничего не грозит, вы только нас объявляете и особо не обременены обязанностями.

— Вопрос, сколько раз вас вызовут, мессиры.

— Да кому оно надо с нами связываться? — пожимает плечами де Рейн. — Вопрос сколько раз вызовем мы. Думаю, нас постараются ограничить в возможностях. А тут еще и Мобрей на нашу голову — может все расклады смешать.

— Нормандец же есть, — напоминаю я, — На один зуб, зато выкуп...

— Крупная рыба. Но он может достаться кому-то другому.

— Жизнь несправедлива, — разве с этим поспоришь, — Кому-то и принц Уэльский перепадет.

— А это щедрый выкуп, — де Рейн потирает ладони то ли от холода, то ли в предвкушении.

— И головная боль аж до задницы, простите, мадам.

Катриона дергает Лотена за широкий рукав.

— Видите? Что я говорила!

— Мы наблюдаем зарождение великого союза, — обворожительно улыбается герольд.

Пока мы с де Рейном сердито огрызаемся, прикидывая в уме выгоды возможного партнёрства, пусть даже временного, начинаются переговоры маршала турнира и совета герольдов с англичанами. В итоге объявляется, что присутствующие здесь английские рыцари, а также принц Уэльский и герцог Нормандский примут участие в турнире. Англичане спешиваются и в обществе бургомистра и муниципалитета идут на трибуны для знати, а пажи уводят их коней.

После всех проволочек турнир простолюдинов начинается, мы пытаемся следить, но к нам подбегает паж с приглашением подняться в королевскую ложу. Как видно, юный принц затосковал в обществе бургомистра и архиепископа.

Фон Кирш бросается к нам, как к спасителям, архиепископ протягивает руку для поцелуя и с надеждой благословляет. Герцог Нормандский снисходит до кивка. Внешность у его светлости настолько блеклая и неброская, что сложно выделить хоть какую-то черту. Подозреваю, что люди забывают, как он выглядит, стоит им посмотреть в сторону, потому без знамен, ливрейных слуг и гербов на пузе эта бледная моль никуда не ходит. Его друг, Эдвард Мобрей, полная противоположность герцога, то он кажется дьявольски красивым, то дьявольски уродливым. Что-то чуждое есть в его внешности, что-то от эльфийского подменыша. Оба опасны, непредсказуемы и способны лишить человека жизни не отрываясь от светской беседы, иногда одним словом.

Принц вблизи даже моложе, чем издалека, но держится раскованно, будто у себя дома, а всех присутствующих знает с детства. Его лицо оживляется при виде Катрионы.

— Катриона де Рейн, Прекрасная Дева Вормса, — поспешно представляет бургомистр. Судя по всему, надежды на спасение ситуации были связаны с ней.

— Мою кузину до замужества называли Прекрасная Дева Кента, — на мгновенье принц отводит взгляд, — Какое занятное совпадение.

— Бабушка прекрасной фройляйн, — говорит бургомистр, — графиня де Ла Марш, родом с британских островов.

— Неужели?

— Она ирландка, ваше высочество, — Катриона делает реверанс.

— Мне кажется, я вижу весь зелёный остров в ваших глазах, — вскочив, принц ухитряется и руку поцеловать, и галантно пригласить прекрасную даму составить ему компанию. Как добродетельная дева и почтительная дочь, она напоминает, что должна испросить позволения у папеньки. Иронию в этом замечаем только мы с папенькой. Принц наконец-то обращает на нас свой взор. Вряд ли он видел кого-то из нас раньше, но понять, кто есть кто, не представляет труда.

— Мессир Рикард не будет возражать? — любопытствует принц.

Мессир Рикард и возразил бы, но вынужден стерпеть.

— У меня нет и не может быть сомнений в рыцарственности вашего высочества.

— Вы так говорите, будто сомнения могут быть и они есть, — вполне искренне смеется принц Уэльский, — Не волнуйтесь, со мной ваше сокровище в полной безопасности. Прошу вас, мессиры, говорят, вы лучшие рыцари здесь, объясните мне, что происходит? У нас в Англии есть только состязания лучников. Французы и вовсе сочли бы турнир простолюдинов глумлением над рыцарством. А в германских землях и в Бургундии их часто устраивают. Зачем вам это?

Задают глупые вопросы, а потом удивляются почему это вся пехота в наемных армиях из наших людей. Сами-то ценят своих лучников.

— Стражники, стрелки, наемная охрана, кузнецы, оружейники, даже задиристые школяры и подмастерья — всем им есть что показать. У всех рыцарей есть вооруженные слуги, — говорю, — Это воины не менее умелые и опытные, чем мы. Они могут показать себя, а мы на них посмотреть.

— И выбрать командиров для ополчения? — предполагает принц, — А смешанные турниры? Мне говорили, вы их редко пропускаете?

— Да, ваше высочество.

— Зачем? Трофеи на таких турнирах могут вас разве что рассмешить.

— Я тоже могу однажды оказаться командиром ополчения.

— И будете знать людей? — понимающе усмехается принц, — И не будете для них чужим. Вам не довольно, чтобы подчинялись? Вы хотите внушить любовь?

Чертов ты малолетний всезнайка.

— Увы, у меня это плохо получается, ваше высочество. С меня сойдет знать, что не ударят в спину.

— Любопытно, мессир. Я подумаю над вашими словами. Ваш слуга участвует?

— Да. Он как раз выходит на ристалище...

— Вовремя! Вот и посмотрим...

Эдвард откидывается в кресле, не забыв стрельнуть глазами на Катриону и улыбнуться.

Противник Курта наемник-генуэзец. Это хорошо, потому что трибуны за нас — из Вормса, считай, что свой.

Принц следит за поединком внимательно, а его замечания и вопросы настолько толковы, что остаётся скрипеть зубами и радоваться за Британию. Очевидно, что на Эдуарде III наши беды не закончатся.

Катриона не упускает возможности блеснуть познаниями в ратном искусстве. Принц удивлен и очарован. Курт выигрывает поединок и принц Уэльский яростно хлопает в ладоши, все немедленно следуют его примеру.

— Браво! Вот теперь я понял зачем это нужно лично вам, мессир. Если так хорош слуга, то каково будет скрестить мечи с господином. Я в предвкушении.

А уж я в каком предвкушении, дьявол тебя побери. Последнее, что мне в жизни надо, развлекать на ристалище королевского сынка, тем более английского.

— Слишком много чести для меня, ваше высочество.

Принц бросает на меня короткий взгляд:

— Нет. Не слишком. Слышал, что слава ваша скоро затмит славу Уильяма Маршала, выигравшего бессчетное множество турниров.

Принц хоть и чисто говорит по-французки, как и большинство английских дворян, все же употребил английскую форму. Так и сказал: «Уильям Маршал». Не случайная оговорка, надо полагать. 

― Славный был рыцарь, — вставляет мессир Рикард. — Гийом ле Марешаль.

 — Гийом ле Марешаль, ваша правда, мессир де Рейн, —соглашается принц. — Он ведь родился в Нормандии. Вот видите, у нас общая история, общие герои, одна вера, один язык. Что нам с вами делить?

— Потому-то и надобно забрать все наше, ваше величества, — язвлю, — Чтобы нечего было делить.

— Все мы хищники, мессир ван Хорн, львы и драконы, согласитесь. Так что нам за дело до лилий? — замечает принц и тут же переключается на Катриону, — Мне говорили, мадам, что вы одержали победу в битве поэтов? Не сочините ли что-нибудь для меня, — предлагает принц.

— Если вы окажетесь достойны моего вдохновения, милорд, — отчаянно дерзит Катриона, но Эдварду, судя по блеску в глазах, только это и подавай, — У вас, как и у всех рыцарей, будет случай проявить себя.

— Вижу, победа будет нелегкой.

— Победа, милорд?

— Они у меня уже случались, — принц становится серьезным, — При Креси и Кале. К этому, знаете ли, привыкаешь.

— Милорд любит рассказывать о своих победах?

— Нет-нет, что вы. Жаль, что здесь нет французских шевалье, которые, увы, не пожелали к нам присоединиться, они бы вам лучше рассказали.

— Зато здесь есть рыцари, участвовавшие в битве при Гизбурге, может их попросим? — предлагает Катриона.

— Сражен, сдаюсь, — принц поднимает руки, — На войне как в любви — сегодня выигрываешь, завтра проигрываешь.

Курт тем временем, победив в нескольких поединках, выходит в следующий тур. У Жаворонка дела идут не хуже. На прощанье он машет Катрионе ленточкой и почтительно раскланивается.

— Он мой фаворит, — объявляет Катриона.

— Вот как? Мне он уже не нравится, — насмешливо кривится Эдвард, — Кто он? Ах, поэт? Вагант? Значит придется терпеть.

— Но болею я все равно за Курта Шульца.

— Ах, как вы ветрены, моя прекрасная дама. Одному ленту, другому сердце...

— Моё сердце свободно, а вот ленты уже заняты, — обворожительно улыбается Катриона.

Я же все это время раздумываю над словами Эдварда Вудстока. Львы и драконы, лилии... Намекает, что Англия и Бургундия могли бы разделить Францию? В голове не укладывается. И кто рассказал принцу о битве поэтов? Нахваливать красоту Катрионы мог и фон Кирш, но он вряд ли был в курсе наших вчерашних похождений. Несомненно, что Геннегау и Хармс встречались с англичанами, но стали бы они обсуждать такие мелочи? 

Вечером пир в цитадели. Герцог Нормандский привез с собой свою жену Маргариту Бургундскую и сына — сюзерену представилась редкая возможность увидеть дочь и внука. Вудсток ходит как пришитый за пфальцграфиней Рейнской, бросая порой тоскливые взгляды, на Катриону. Неужели смотрины под предлогом турнира? Английский наследник и бургундская принцесса... Что же все-таки затевается? Мир для всех или сговор против Франции?

Лис находит время перекинуться со мной парой слов.

— Игрища моего зятька. Не будет никакого сватовства. Король на сына едва не молится. Мальчишка, видишь ли, сам выбирает себе невест. И никак не может выбрать. Или не хочет. Я люблю свою Филиппу ничуть не меньше, но она не Прекрасная Дева Вормса, чтобы кружить головы таким парням, как принц Уэльский. Однако в Дижоне подумают, что брак обсуждается. Нормандцу и этого довольно. А у меня были такие виды на вдового курфюрста Рудольфа. Из Виттельсбахов, великолепная партия и дочка всегда под присмотром, и зятьку за Императора голосовать. Родной тесть как-никак и ближе, и милее сердцу, чем Карл де Люксембург, король Богемии. Ан нет, куда теперь Вудстока денешь? У меня к тебе просьба, если у принца хватит ума ударить в твой щит — будь милосерден к юношескому азарту и глупости. А, если Господь, будет к нам столь благосклонен, что в твой щит ударит Нормандец, ты уж отведи душу, ни в чем себе не отказывай. Вдруг нам всем повезёт и негодяй сломает себе шею... Но для тебя этих двух щитов не существует. И за пределами ристалища никаких глупостей.

Будто я не понимаю. Мышь сама должна запрыгнуть в мышеловку. Вот только Нормандец не из таких мышей.

— На турнирах всякое случается, — продолжает сюзерен, — Бывает, что один точный удар может принести земли и титул.

Герцог Нормандский сидит на почетном месте рядом со своей женой, рыжеволосой красавицей Маргаритой. Бесцветный подслеповатый мотыль и бабочка павлиний глаз. Маргарита улыбается, прислушиваясь к словам мужа, но так натужно, что складывается впечатление, будто он ее отчитывает, если не запугивает.

Слова Лиса нельзя воспринимать как приказ, слишком много в них оговорок, да и вероятность того, что Нормандец меня вызовет ничтожно мала, хоть мы можем пересечься в поединке по ходу турнира.

Замечаю Якоба де Берга, затосковавшего в ожидании танцев, и в голове моей зреет коварный план. Прорвавшись сквозь окружение поклонников, подхватываю барышень де Рейн под белы ручки:

— Дамы, вы не представляете, с кем я вас сейчас познакомлю. Прошу нас извинить, господа.

Подобная наглость тянет на поединок, но швыряться перчатками никто не спешит.

Увидев нас, Якоб чуть не подпрыгивает. Пусть он безнадежно влюблен в ундину, но это же не повод отказывать себе в удовольствии общения с дамами.

— Надеюсь, вы еще не знакомы со знаменитым Якобом де Бергом? А если и знакомы, то не беда.

— Нет, не знакомы, — Фройляйн Клара розовеет, вероятно, обнаружив, что кавалер не только не уступает, но даже превосходит ее ростом, статью и мощью, — Хоть видели на турнирах и наслышаны о ваших ратных подвигах, мессир.

Теперь уж Якоб смущается и бормочет, мол, польщен, недостоин...

Быстро завожу разговор о турнире, который все присутствующие в состоянии поддержать. Фройляйн Клара столь живо интересуется вооружением де Берга, что мы с Катрионой отступаем на пару шагов.

— А ведь он может и жениться, — шепотом замечает она, — Очень мило с вашей стороны.

— Мессир Рикард посчитает его неровней.

— Ай, — Катриона непринужденно берет меня под руку, — Понравится, уговорим.

За завтраком к нам присоединяется Тристан Хармс с новостями.

— Ночь была непростая, но маршалы и герольды пришли к соглашению. Для первого дня мы решили разделить рыцарей зачинщиков и принимающих вызов, прибегая к жребию лишь частично.

— Спросонья я что-то плохо соображаю, — говорю, — Частично это как?

— С одной стороны у нас есть рыцари, которые должны быть зачинщиками, по одному своему положению. Например, наш дорогой хозяин, курфюрст и его брат. С другой стороны у нас есть рыцари, чьи щиты могут обходить стороной. Это принц Уэльский, Мобрей и вы, мессиры. К тому же муниципалитет именно вам заплатил за участие в турнире и горожане будут разочарованы, если один из вас выбьет другого в первом туре. Они хотят насладиться вашим мастерством в полной мере. Поэтому поздравляю, господа, вы выбираете противников. Как, собственно, и принц с милордом.

— С этого и надо было начинать, — потирает руки де Рейн, — И что нас ждёт сегодня?

— Копейная сшибка. Три попытки, если нет очевидной победы, решение принимается по очкам. В спорных случаях могут быть предоставлены ещё две попытки. На этом все. Регламент жёсткий, но двадцать пять поединков в один зимний день...

— Погодите, — говорит Катриона, отщипывая кусочек от горячей булочки, — рыцарей то пятьдесят один, если я умею считать.

— Новость дня, дамы и господа! — шутливо оглашает Хармс, — Герцог Нормандский снялся. То ли несварение желудка, то ли воспаление желчи.

— О, у него так всю жизнь, — замечает де Рейн.

Не видать мне земель и титулов в ближайшем будущем.

— Но на следующий день получается двадцать пять рыцарей, — подсчитывает кто-то из близнецов. Внешне я их уже различаю, но кто Квентин, а кто Мартин пока путаюсь.

— Двадцать пять плохо делится на два, — замечает второй.

— Дело такое, — потягиваюсь, — кто-то может и выбыть, даже победив в поединке. Достаточно руку сломать или ногу. А кто-то может и присоединиться.

— Да, — Хармс втаскивает себе на тарелку кусок мясного пирога, размером с небольшую галеру, — С этим мы будем разбираться следующей ночью ибо никто не ведает, что принесет нам день сегодняшний. Во втором туре у нас пешие поединки на мечах, для разнообразия и зрелищности. В третьем будет возможность выбора оружия. А вот финал нас ждет незабываемый. Сначала конный поединок на копьях, потом меч, топор и кинжал... в случае, если не будет достигнута бесспорная победа на копьях, или на каком-либо другом виде оружия. Говорю, потому что одному из вас, если не обоим, предстоит участвовать в этом поединке.

— Выпьем за почин, дамы и господа! — поднимает бокал бургомистр фон Кирш, — Пусть турнир пройдет достойно и победит сильнейший!

Все сидящие за столом бурно поддерживают тост.

— Не хочу омрачать это прекрасное зимнее утро, — вздыхает Хармс, хищно глядя на свой пирог, он все же отодвигает тарелку, подчеркивая серьезность разговора.

— Мы были против, но англичане и французы настояли, чтобы в финале была возможность выбрать поединок «для удовольствия» или «насмерть».

— Как «насмерть»? — Катриона потрясена, — Это же турнир!

— Новая французская мода, — мрачно поясняет мессир Рикард, — И не скажу, что она мне по душе. Кровь надо проливать на войне.

— Это всего лишь означает выбор между турнирным оружием и боевым, — говорю, — Я участвовал в таких турнирах.

— Кто бы сомневался, — ворчит де Рейн, — Молодые путают турниры с дуэлями.

— Обычно бой останавливают, когда доходит до первой крови, — напоминаю я.

— Если успевают, — справедливо возражает де Рейн.

— Вы пугаете наших дам, мессир, — сокрушается Хармс.

— Зато они будут готовы к тому, что могут увидеть через пару дней.

— Папенька, мессир Робар, — Катриона умоляюще смотрит то на него, то на меня, — Вы же не станете?

— Нет, котенок, — отвечает де Рейн, — Если какому-то выскочке нужна победа любой ценой, я ее отдам. Турниры чреваты опасными случайностями, не вижу смысла заведомо рисковать жизнью или убить кого-то ради развлечения.

Катриона переводит взгляд на меня.

— А вот я не привык отказывать себе в развлечениях. Но сам сражаться насмерть не предложу, не беспокойтесь, дамы.

Мой выход следующий. Любуюсь поединком Вольфгера, которого выбрал местный рыцарь. Они используют все пять попыток. Побеждает Вольфгер.

Когда приходит мой черед выбирать противника, народ рвет за меня глотку сильнее, чем за курфюрста. Не зря проставился на ярмарке. Бью в щит английского рыцаря с доспехом побогаче — такой точно выкупят. Персиваль Уайтхед, кажется. Кстати, исключение из моего правила с английскими именами: рыцари круглого стола. Артуры и в высших кругах водятся, а вот всякие Персивали и Ланселоты обычно лучшие представители мелкопоместного провинциального дворянства или вовсе потомки торговцев шерстью, купившие рыцарство.

Первая попытка проходит вничью — мы оба в седле. Вторая — моя, противник не попадает в цель. Третья попытка становится последней. Англичанин вылетает из седла в объятья слуг, а я, обогатившись на добрую сотню фунтов, возвращаюсь любезничать с прекрасными дамами де Рейн. Увы, они увлечены беседой с Лотеном и не обращают на меня внимания. Лишь мадам Изольда находит нужным сказать пару приятных слов по поводу моего поединка.

Де Рейн тоже выбирает англичанина — бить их гораздо приятнее, что тут скажешь. Дамы наконец отвлекаются от Лотена и все семейство увлеченно следит за поединком.

Папенька не затягивает, решает дело в одну попытку. Копья тоже денег стоят, готов поспорить, у него всё посчитано. Мессир Рикард успевает привести себя в порядок и занять место на трибуне к поединку принца Уэльского.

К моему удивлению тот выбирает Якоба де Берга.

— Стратегия, — говорит мессир Рикард, — Принц силен в сшибке, а наш Якоб нет.

— А со стороны они будут как Давид и Голиаф, — замечает мадам Изольда.

И правда, принц выглядит едва ли не хрупким на фоне массивного Якоба.

— Помните за какой подвиг де Берг получил свои шпоры? — Изольда поворачивается к нам с Лотеном, — Вы же знаете эту историю, Лотен?

— Еще бы, мадам. Вся Бургундия об этом говорит.

— Принц сильный игрок, — признает Рикард.

— Если игрок он, — соглашается Изольда.

— Но игра изящна, — говорит Лотен, — И взгляните у принца знаки отличия пфальцграфини Рейнской.

— Занятно, — усмехается Изольда, — А вы, мессир Робар, обзавелись ли знаком отличия?

Катриона с любопытством смотрит на меня.

— Я предпочел бы это не обсуждать, мадам.

— Разбитое сердце?

— Увы, быстро это не лечится.

— Хорошо, что моя дама всегда со мной и не откажет мне в знаках своего расположения, — де Рейн изящно подносит к губам пальцы жены.

Противники наконец съезжаются. После первой попытки публике кажется, что выиграет поединок Якоб, принц даже теряет равновесие под силой удара, но, нет, так легко его не выбить. Тетушка Клара шумно вздыхает.

Вторая попытка. Тяжёлый жеребец Эдварда набирает такую скорость, что дух захватывает даже с трибун. Падает Якоб плохо — слуга мелковат, чтобы удержать его в доспехе, сабатон застревает в стремени. Здоровенный тяжеловоз тянет всадника за собой и внезапно разворачивается, под рев публики и тонкие дамские вскрики.

На ристалище с разных сторон выбегают другие слуги и оруженосцы, в том числе Курт, который хватает коня под уздцы. Слуга принца помогает де Бергу высвободить ногу и встать. Кажется всё в порядке, если конь и потоптал, то несильно.

— Слава Богу, обошлось, — шепчет Клара.

Эдвард великодушно протягивает Якобу руку. Выхода нет, приходится пожать.

— Якоб еще покажет себя в бугурте, — утешаю милую тетушку Клару

— О, да, он силен в пешем бою. С топорами и молотами и вовсе неотразим, — соглашается со мной де Рейн, — Осталось на Мобрея посмотреть.

И через пару поединков нам представляется такая возможность.

Мобрей, тоже любитель черных доспехов, выбирает Лео де Римона.

— Жаль нашего мальчика, — посмеивается мессир Рикард, — Земля ему пухом. Ленточку на этот раз не он выпросил?

— Не он, — угрюмо отвечает Катриона.

— Ничего страшного, он с прошлого раза сберёг.

— Папа, что смешного?

— Ничего-ничего, не обращай внимания, котенок. Вырастешь, поймёшь. А кто же всё-таки счастливчик? Ах, да, тайна. Интрига.

Изольда легонько шлепает мужа по предплечью:

— Хватит насмехаться над детьми.

Лотен в растерянности:

— Милорд Мобрей известный рыцарь... с чего он решил устроить избиение младенцев?

— Он был в плену у де Римонов, — поясняю я, — У них с Гоше вышла стычка. Подробностей не знаю, но Мобрей чудом выжил.

—Лео почти ребенок, — возражает Изольда, — Он-то тут при чем?

— Твой ребенок, дорогая, такой миленький на вид, небось, распустил дурной язык на пиру. Но Мобрей и так победил бы любого из тех рыцарей, что тут остались. Увы, ничего не знаю об этом шевалье Анже де Сен-Жорже, кроме того, что он принял участие в Турнире Двенадцати. А ты, ван Хорн, знаешь его?

— Он очень набожный.

— Похвально. И это всё?

— Всё.

— То, что мы его не знаем, говорит само за себя, — мадам Изольда, поглаживает лисью оторочку упелянда, — Но и настораживает.

Удивительное все-таки семейство. Они живут турнирами, даже дамы отлично разбираются во всех тонкостях. Для де Рейнов это ремесло, как для булочников, например. Вся семья работает на общее дело и у каждого своя роль: отец печет хлеб, братья ему помогают, жена и дочь готовят изысканные сладости и заведуют лавкой.

Теперь-то я понимаю, что Катриона обязана была стать Прекрасной Девой Вормса, даже если бы унаследовала заурядную отцовскую внешность. И без хорошенького личика можно слыть первой красавицей, достало бы ума и дамских штучек.

Де Римон и Мобрей съезжаются. Первая сшибка — копья целы, оба в седле. Вторая и третья победителя не выявили, хоть Лео заметно дёргается, а стойкий англичанин будто и не чувствует его ударов. Противники получают ещё две попытки.

Наша молодежь волнуется, что понятно, Лео им друг. Близнецы бурно обсуждают, что надо делать.

— Дурак, — ворчит их отец, — И вы не лучше. Таких, как Мобрей или ван Хорн надо брать с первой попытки, стараться причинить наибольший урон и молиться святым угодникам, чтобы получилось. Второй попытки может не быть.

Молодежь смотрит на меня. Я отвечаю дружелюбной улыбкой, они спешат отвернуться.

— Разве благородно не щадить противника, папенька? — скулы Катрионы розовеют от возмущения.

— Благодарю за заступничество, моя госпожа, — говорю, хоть меня и взглядом не удостоили.

— Это жизнь, котенок, — спокойно отвечает папенька, — Плохая идея щадить противников на турнирах. И боже вас упаси, дети, делать это в бою. Пусть бросит оружие, предложит выкуп и предоставит вам возможность проявить великодушие.

Копья с треском ломаются, Лео с трудом удерживается в седле. Пятая попытка. Вот сейчас Мобрей и покажет зубы, причем все. Лео тоже это понимает и пытается набрать скорость, добавляя силы удару — где там! — англичанин выбивает его из седла. Поединок окончен.

Наконец на ристалище появляется Сен-Жорж. Тоже выбирает английского рыцаря и побеждает. Последними из зачинщиков на ристалище остаются курфюрст и его брат. Курфюрст поединок выигрывает и проходит в следующий тур. Для брата его светлости турнир закончен.

После турнира пир, но Катрионе вдруг становится худо, да и я чувствую приближение Дикой Охоты всем своим черным, когтистым и зубастым нутром. Мессиру Рикарду я жалуюсь на боль в спине и сообщаю, что мы с Куртом собираемся в публичную купальню, прогреть кости. Для добродетельного де Рейна это звучит так, будто мы идем в публичный дом, хотя бы потому, что купальня в доме бургомистра отменная. Он кривится, но это объяснение его вполне удовлетворяет. Приходится разыграть комедию, чтобы де Рейн увидел наш уход и спокойно отправился на пир.

В доме бургомистра остались близнецы, но они дали деру, как только родители отошли достаточно далеко. Интересно не в купальни ли подались? На бордель им папенька денег не даст, купальня дешевле, а таким красавцам, как близнецы, местные барышни уж точно скучать не дадут. Ги де Ла Марша взяли в оборот мои старшие оруженосцы, получив на это благородное дело кувшин вина и баклагу марка, — трезвым и на ногах ему не быть. Из де Рейнов в доме бургомистра осталась только тетушка — самый надежный из церберов, если бы в мои планы входило соблазнение, но она тоже в сговоре.

На этот раз я готов лучше: прочные охотничьи сапоги, крепкая веревка, которую я обматываю вокруг талии. Поверх стеганки — куртка бригантина с рукавами до локтя, броня для рук. Не то чтобы я собираюсь всерьез сцепиться с валькириями и на что-то надеюсь в этом случае, но мало ли. В скрытый карман широкого суконного упелянда сую огниво и флягу с граппой, не уверен, что девичий организм способен без потерь вынести целебную настойку полыни.

Устраиваюсь в удобной лоджии с видом на рыночную площадь подремать в обнимку с миниатюрным песенником французского менестреля Жанно де Лекюреля. Слышал, его повесили за воровство, изнасилование и убийство. А по песням даже не скажешь, что у поэта были столь разносторонние увлечения — писал всё больше о высокой любви и нежной страсти. И было у него этого добра на все случаи мужской жизни. Хоть к графине подкатывай, хоть к простушке — для каждой у Лекюреля найдется красивое словцо. Предусмотрены все превратности любви, любые ссоры и размолвки. Перелистывая страницы, задумываюсь, а есть ли у Лекюреля песня на случай, если ты одержим злым духом, а твоя возлюбленная рвется к власти и хочет тебя использовать? Уместно ли в этой ситуации пасть на колени и лобызать руки, косясь на стоящее поблизости ложе, как это делают рыцари на картинках?

С моего места просматривается дверь в лоджию из спальни Катрионы и из покоев де Рейнов в коридор, заодно удобно выглядывать поклонников на площади, не хватало, чтобы за нами кто-то увязался. Из самых упорных в Майнц приехал только Лео де Римон, но ему сейчас точно не до куртуазностей — зализывает раны после поражения. Решаю отхлебнуть из фляги, потому как дело может и затянуться, но дверь открывается, мелькает зелёный плащ, расшитый дубовыми листьями и желудями — с чем такое спутаешь. Бросив Лекюреля, иду за ней. Курт деловито чистит оружие внизу, обмениваемся взглядами, беру меч. Он идёт за лошадьми.

Катриона беспрепятственно выходит из дома, а затем, попетляв по улицам, и из города. Черт бы побрал этих стражников! Чем они занимаются? Пьют? Играют в кости? Маленькая, в дорогой одежде, на спор даже украшения не сняла, одна... Трудно остановить, спросить? Катриона сворачивает с дороги и идёт к роще, протянувшейся вдоль Рейна, любимому месту прогулок горожан. Но сейчас там никто не гуляет — всех загнал в город сильный ветер с Рейна и безотчетный страх перед Дикой Охотой.

Поначалу осторожничаю, прячусь за деревьями. Катриона не оглядывается, сбавляет шаг, когда требуется продираться по снежной целине. Вытоптанных дорожек она тоже не видит, идет напрямик, увязая в снегу. Ни с того ни с сего замирает, вглядываясь в горизонт и бегом бросается к Рейну. Ветер срывает с нее капюшон. Между деревьями мелькают две косы, тонкая, уязвимая шея...

Больше не скрываясь, бегу за ней. Скрип снега под ногами, выдает с головой, но Катриона ничего не слышит. Дикая Охота уже показалась в беззвездной синеве. Охотник и валькирии зовут ее по имени. Даже я слышу их голоса, не говоря уж о твари, мечущейся внутри. Но я могу повернуться и уйти, а Катриона не может сопротивляться. Или не хочет. Она добегает до берега, руки тянутся к серебристой полосе на том берегу Рейна. Я нагоняю ее, заключаю в объятья, не пускаю на лёд. Она вырывается, лягается изо всех сил, но я оттаскиваю ее, укладываю в мягкий сугроб на берегу и прикрываю собой.

— Тихо, Катриона, тихо, — я быстро наматываю ее зелёную ленточку на наши запястья. Силуэты охотников на острие бури уже различимы.

— Пусти, — девушка не узнает меня, выворачивается и лягается.

Лунный отблеск падает на сталь кинжала. Черт, надо было знать, что дочь де Рейна без ножа на улицу не выйдет. Отчаянно боремся, она попадает по предплечью, но лезвие соскальзывает с наруча, теряя силу удара, режет толстую перчатку и царапает кисть. Могло быть хуже. Заламываю ей руку, отнимаю оружие. Кровь капает на снег, на бархатную ленту. Переживу, для язычников это значит больше, чем венчание, если я правильно понимаю. Перстень, который она мне дала на Турнире Двенадцати на безымянном пальце, где и должен быть.

Труд и Хильд, подлетают к нам и кружат в снежных вихрях. Катриона бьется в моих руках, как птичка в силке.

— А он упрямый, — смеётся беловолосая валькирия.

— И с каких пор он такой верный? Ты помнишь, чтобы он был с кем-то дольше недели-двух?

— Надолго ли его хватит на этот раз?

Поднимаю вверх наши руки, связанные окровавленной лентой:

— Вам не дождаться. Она моя. Убирайтесь.

— Ого! — дружно выдыхают валькирии.

— Умеешь ты удивить девушек. Но мы ещё вернёмся. И скоро.

— Не очень-то ты ей нравишься. Дерется все время, кажется, укусила.

— И порезала.

— Глазам не верю. Обычно от него все голову теряли...

— Ты же видишь, в этой жизни он мордашкой не вышел.

Валькирии хохочут. Веселые они девушки. Мне отчаянно хочется с ними подружиться и порасспросить о твари. Они явно хорошо знакомы.

— Спорим, до Йоля ты не продержишься?

— Спорим, до Йоля вы обе попросите, чтобы я вас трахнул?

Валькирии веселятся пуще прежнего.

— Наглый же ты, смертный. Смотри сам не напросись.

— Мы же и согласиться можем. Как бы пожалеть не пришлось.

Они разворачивают коней.

— Куда же вы, девчонки? Только разговор заладился...

Смеясь, они нагоняют охотников в самом сердце бури.

Тело Катрионы слабеет подо мной.

— Потерпи ещё немного. Скоро ты будешь с мамой и тетушкой.

Поторопился. Катриона бьет меня коленом между ног и вырывается, пока я пытаюсь не выть от боли, выпрямиться и бормочу что-то нечленораздельно ругательное. Ветер лупит в спину, сбивает с ног, а наши руки все еще связаны плотной бархатной лентой — не разорвать. Катриона не может встать с колен, а как только у нее что-то получается, выясняется, что надо тащить согнутого пополам, кряхтящего от боли мужика. Она вязнет в снегу, падает. Заваливаюсь на нее, куда мне деваться. Со стороны посмотреть — обхохочешься. Катриона отчаянно пинается всеми частями тела. Обнимаю ее так крепко, как только могу. Обездвиженная, она все еще выворачивается, поскуливает.

— Катриона, это же я, — шепчу я ей в ухо, — Во шкалики шкаликов! Опрокинь!

Она прислушивается и перестает быть такой угловатой и колючей. Я читаю ей по памяти стишок, который она придумала на ярмарке. На мгновенье она замирает, а взгляд становится осмысленным.

— Мессир? — удивляется она, — Где мы? Что вы делаете?! Да что вы себе позволяете! — и тут же начинает вырываться с новой силой.

— Погодите, я всё объясню.

Не успеваю — она теряет сознание.

Тварь внутри трясется от хохота. Все такие веселые сегодня!

Ты бы был поосторожнее с латынью. Ненароком может заклинание получиться. Ты вообще поосторожнее, а то не проследишь за тобой и, пожалуйста, — тебя побила и порезала четырнадцатилетняя девчонка. Однажды, глядишь, и мыши сожрут.

— Почему она теряет сознание? — угрюмо спрашиваю, отвязывая окровавленную ленточку.

Приближаясь, Охота дает ей силы, удаляясь, отнимает. Я так думаю. Откуда мне знать, я что когда-то был смертной девственницей, призванной Диким Охотником?

— Лучше бы был, — огрызаюсь. — Валькирии мне нравятся, а ты чертов ублюдок.

От чертова ублюдка слышу. Я-то со своих родителей знаю и в браке они состояли, будь покоен. Разгулялись сегодня охотнички. Крепостную стену за пургой не видать. Как бы ворота раньше времени не закрыли... Ты бы пошевеливался.

— В предместье переночуем.

Тебя на ней женят из-за таких замечательных идей. Пойми меня правильно, девочка нравится мне всё больше и больше, но у меня, знаешь, другие планы. Лоренца нас с малолетней женой на руках не примет.

— Иди ты со своими планами на моих женщин! Планы у него!

Когда ветер немного стихает, я слышу стук копыт, приглушенный снегом. Вскакиваю на ноги, ору и размахиваю руками. За снежной пеленой различаю трех коней и мерцающий огонек фонаря в человеческой руке. Вот только фигуры две, а не одна, да и лошадей больше, чем надо. Я подхватываю Катриону на руки и иду на этот огонек. К нам кидается фройляйн Клара. Вот отчаянная, увязалась за Куртом и Дикой Охоты не побоялась.

— Кровь моя, не волнуйтесь, — действую на опережение. Матушки, тетушки и домоправительницы — невероятно глазастые существа, даже в сумраке ничего не скроешь. А еще у них богатая фантазия, если сразу не сознаться, такого напридумывают, только хуже будет.

«Стражники задержали с расспросами», — насколько я могу понять объяснения Курта в темноте, сквозь снег, упорно налипающий на ресницах.

Понятное дело, дама с вооруженным мужчиной и запасной лошадью едет куда-то в пургу. Наверняка же что-то случилось. Что ж вы, сукины дети, Катриону не задержали?

— У нас на воротах бумаги какие-то спросили, — говорит тетушка Клара, — А я понятия не имею... Хорошо, что у герра Шульца нашлось.

Поскольку герр Шульц не мастер объясняться, у него при себе всегда свиток от герцога с гербовой печатью, чего скромничать. Мол, податель сего действует от моего имени и наделен особыми полномочиями и, да, он не из болтливых. Для Майнца у нас припасен подобный документ от курфюрста. Обычно достаточно показать, но иногда находится грамотный, которому нужно прочитать, или, хуже того, этого грамотного приходится разыскивать по всей крепостной стене.

Курт продолжает: «Потом я сбился со следа из-за пурги, но знал, что вы где-то тут».

— По коням, — говорю, — пока ворота не закрыли.

— Я поеду с Катрионой, — предлагает тетушка.

— Тяжело везти кого-то в седле... Я сам.

— А если увидят? Её репутация...

— За это не беспокойтесь.

В воротах на вопрос стражника «кто?» я рычу:

— Ван Хорн.

— Мессир, ваша дама... С ней все в порядке?

Покрепче прижимаю Катриону к себе. Очень неудобно, а с раненой рукой тем более, не хватало ещё болтать с кем попало. Лицо Катрионы прикрыто капюшоном, но мало ли, что может разглядеть стражник снизу.

— По вашему сегодня отличная ночь для самоубийства?

— Самоубийства? — шарахается он.

— Я ни за что на свете не позволю скомпрометировать даму, а связаться со мной для вас самоубийство.

Стражник поспешно отступает и мы сквозь буран врываемся в опустевший Майнц.

— Герр Шульц в прошлом цирюльник, — говорю фройляйн Кларе, пока Курт укладывает Катриону на кровать, — Он знает, что делать. А вы заткните уши.

— Зачем, мессир? — опешила тетушка Клара.

— Знающие женщины сказали, что надо обязательно расчесать ей волосы этим гребнем и спеть колыбельную. Вы представляете насколько плохо я пою? Вот лучше бы и не представлять.

— Дайте помогу, — Клара расплетает Катрионе волосы, — Может я спою? А вам бы руку перевязать.

Сообразив, что тетушка Клара из Нибелунгов, я молча передаю ей золотой гребень. Магия у них в крови, хоть крупица, да есть. Волшебная вещь из клада Нибелунгов должна эту искорку разжечь... Клара поёт тихо, но очень красиво. Мы, замерев, слушаем, а с лица Катрионы постепенно исчезают усталость и напряжение. Теперь она похожа на уснувшую фею.

Улыбаясь чему-то, Клара безотчетно проводит пару раз гребнем по своим волосам и лишь затем протягивает мне. Я теряю дар речи, тетушка-то писаная красавица, а ее длинные волосы будто отлиты из золота Рейна. Магия действует.

— Мессир, благослови вас господь. Вы не представляете, как я вам благодарна...

— Не стоит, фройляйн, — я немного смущен, нервно сглатываю, — И вряд ли это конец... Если наша помощь больше не нужна, мы вас оставим. Доброй ночи.

За дверью Курт тычет пальцем в мою руку.

— Ерунда, царапина. Шить там нечего, затянешь потуже и дело с концом.

Он изображает замах мечом и вопросительно смотрит на меня.

— Трудно будет. Но лучше я проиграю, чем снимусь.

Обречённый вздох.