Любоваться криптой церкви Святой Адельгейды я отправляюсь в компании Курта, Морица и Цезаря. Юга и Ларса мы оставили сторожить лошадей у привязи. Те сразу же взялись оживлять огонь в железных треногах — и для тепла, и разогнать кладбищенский морок и безнадегу. С той же целью Ларс принялся травить свои излюбленные байки. На этот раз про оживших мертвецов. 

Без малейших сожалений жертвую церкви сто гульденов. Воодушевленный моей щедростью, отец Зоммер оказался не против пустить пса в крипту, под обещание держать на поводке. Предлог я придумал дурацкий, мол, Цезарь не выносит сидеть на привязи, а если спустить, то лови его потом по темноте. Священник тщательно скрывает беспокойство, косясь на малейший лай, скулеж и сопение. И его можно понять — плохая идея тянуть пса в место,  где полно костей.

— Заблудиться у нас легче легкого, — предупреждает старик, вручая нам факелы, — Не забывайте, что наша крипта это не только нижний храм с мощами святых, но и глубокие   катакомбы с погребениями. 

— И сколько же людей здесь похоронено?

— Тысячи, мессир! Memento Mori! — бодренько возвещает святой отец пока мы спускаемся, — От самых старых остались только черепа. А есть еще заброшенные и неизведанные ходы и пещеры.

— Почему заброшенные? — любопытствует Мориц. 

— Обвалы и подтопления на нижних уровнях.

— А сколько их всего?

— Беспрепятственно можно посетить четыре, но я не удивлюсь, юноша, если под ними еще четыре, а то и больше больше.

В нижнем храме арки потолка тяжело нависают над головой. У алтаря выставлены на обозрение раки с мощами святых. Возле одной из них лицом вниз, широко раскинув руки, лежит человек. Перед ним обнаженный меч.

«Прощайте суставы» — говорит Курт знаками.

Пол холодный и сырой, так что мужские причандалы сдадутся раньше суставов. Ох, и наплачется Прекрасная Аделинда с таким непутевым любовником.

— Шевалье де Сен-Жорж, — с несколько испуганным благоговением шепчет отец Зоммер, — Поразительно набожный и богобоязненный человек.

Мы осторожно обходим шевалье, как одну из достопримечательностей крипты. Разве что Цезарь рвется понюхать, но Мориц крепко держит поводок. Киваю ему, чтобы подвёл поближе. Цезарь ткнулся в руку Сен-Жоржа и утратил к нему интерес, чего и следовало ожидать.

— В этой раке покоятся берцовая кость и фаланги пальцев нашей святой покровительницы Адельгейды Бургундской, с черепом которой вы уже знакомы после обряда экзорцизма... Не будем мешать благочестивому рыцарю молиться. Прошу вас, дверь на нижние уровни справа.

— Если он держит в заложниках вас и клир, дайте знать.

Отец Бенедикт издает приглушённый смешок больше похожий на кашель и наклоняется к замку. Ключ проворачивается с легким скрежетом.

— Признаю, шевалье немного навязчив, — едва слышный, сдавленный шепот, — Но его религиозное рвение заслуживает всяческого одобрения и поощрения. Он облюбовал нашу церковь и внёс значительное пожертвование. Пусть себе молится, когда и где пожелает.

Из-за двери веет затхлостью, сыростью, разложением, воском и ладаном. Цезарь опасливо поскуливает.

— Может, все же не стоит тащить пса вниз? — оборачивается к нам Зоммер.

— Пес нам не помешает, — говорю я.

Святой отец озабоченно спрашивает:

— Вы думаете, что мы найдем не только останки умерших?

— А вдруг? Не хочу вас пугать, отче, но кто угодно может проникнуть в крипту, когда она открыта, и спрятаться там.

— Такое случается, — с удивительным спокойствием и присутствием духа говорит отец Бенедикт, спускаясь по лестнице. — Даже в самый лютый мороз в крипте намного теплее, чем снаружи. Но все же суеверный ужас перед этим местом велик, и люди прячутся здесь нечасто. Нехорошо это, по отношению к усопшим и их семьям, но мы не спешим прогонять живых, обрекая их на мучительную гибель. Первый раз, когда обнаружил бродягу в крипте, чуть со страху не помер, но ничего, привык. Здесь трудно оставаться незамеченным — гулкое эхо быстро выдаст живого человека. Если там кто-то есть, мы услышим его и без собаки.

Так-то оно так. Но вполне можно схорониться в «заброшенных и неизведанных ходах и пещерах», а  башмаки войлоком обернуть. К тому же я надеюсь, может и напрасно, на запахи в памяти Цезаря. За случайными бродягами он вряд ли станет гоняться — это вам не адская курица.

Мы оказываемся в небольшом круглом зале, из которого расходятся коридоры с нишами. Трупный запах здесь не такой сильный, как ожидалось, но Курт поливает тряпки розмариновой водой и протягивает нам. Сам он тоже защищается подобным образом, а отец Бенедикт давно внюхался и привык.

— Вот оно царство смерти. Святая земля замедляет разложение, будьте готовы к тому, что увидите. Покойники постепенно... подсыхают и сохраняются достаточно долго, а родные могут их навещать и лицезреть почти не изменившимися хоть двадцать лет кряду. Есть здесь и останки, которым сотни лет. Вам ведь известно, что для похороненных в нашей крипте открывается прямая дорога в рай?

Приходится понимающе кивать и поддакивть. Уж в который раз слышу, но с этой байки местный клир и кормится. На десятину с бедняков не разбогатеешь, а ею еще с епископом делиться.

Отец Бенедикт подносит факел к одной из ниш — это склеп с двумя закрытыми каменными гробницами. Такие склепы расположены внизу. В арочных нишах над ними, восходящих до самого потолка, покоятся останки, прикрытые полуистлевшими одеждами, или и вовсе в полной и ужасающей наготе смерти — без одежды и без плоти. Иногда покойник занимает свою нишу один, иногда их несколько. Кто-то лежит, сложив руки, кто-то полулежит в расслабленной позе, наблюдая за нами пустыми глазницами. Не все они скелеты. Дама в роскошном платье выглядит и в самом деле спящей, если не обращать внимание на пергаментный цвет кожи и жутковатую улыбку, приоткрывшую пожелтевшие зубы.

Отец Зоммер отходит в сторонку, надсадно кашляет, ковыряется в одеже, находит какую-то тряпицу и прижимат ко рту. Мы деликатно пережидаем приступ. Разве что Курт вслушивается в хрипы и высматривает признаки болезни на лице старика.  

— Прошу меня простить, господа, — священник бодрится, но бурые пятна на тряпке заметны всем, — Как видно, простыл. Да и факелы чадят.

— Напрасно вы не предупредили нас о своей болезни, отче. Не желаете ли подняться к себе? Нас вполне может сопровождать кто-то из клира. 

— Нет, что вы, мессир, — отвечает он не без  горечи, — Я уже так стар, что здоровее не стану, хоть изваляйся в кровати. Пока ноги ходят, службу свою не оставлю. Как человек чести, вы должны меня понять. Что желаете осмотреть? 

— Всё. Но торопиться, право же, не стоит, — говорю я, разглядывая труп мальчика лет пяти. Он похож на куклу, вырезанную из темного дерева. Маленькие руки сложены на груди. Неужели его мать ходила, а может, состарившись, продолжает ходить и смотреть на это? Зачем?

— Может мессир тоже хочет купить здесь место на будущее?

— Я подумаю.

Конечно, для меня уже не будет иметь значения, где покоятся мои бренные останки, но меньше всего на свете мне хотелось бы лежать тут. Нет, в сырой земле, и лучше бы не на кладбище. Пусть там будет холм, трава, деревья, пусть влюбленные целуются, прислонившись к надгробному камню, дети со смехом перепрыгивают через могилу... И если найдется хоть один человек, который захочет меня похоронить и навещать место упокоения, то зачем загонять его сюда, во мрак, холод и безнадежность?

— Взгляните, это любопытно, — отец Бенедикт подсвечивает уходящий в сторону коридор, отгороженный решеткой, — Дальше тупик, но места ещё на века хватит. Это усыпальница негоциантов Фогелей. Здесь обрели вечный покой пять поколений.

Посмотреть на покойных можно и отсюда, но священник открывает решетчатую дверь, мы заходим внутрь. Усопшие богачи Фогели не поражают роскошью одежд. Многие выбрали для погребения монашеские рясы, для надёжности, говорят, это тоже помогает избежать адских мук. Останавливаюсь рядом с дамой в скромном вдовьем наряде. Немного за сорок и хорошо сохранилась. Во всех смыслах. Кожа побледнела, но тлен нисколько не тронул ни умиротворенное лицо, ни сложенные на груди руки.

— Я ее знаю. Гертруда Фогель.

Покойная теща нашего бургомистра, которую он так любит поминать.

— Да, — печалится отец Бенедикт, — Эту даму знали все. Выдающаяся была женщина. Всю свою жизнь, особенно после вдовства, она посвятила благотворительности и помощи бедным.

— Она ведь не так давно умерла?

— В прошлом году. Скоропостижно.

— Крипта и в самом деле творит чудеса, — вынужден согласиться я, — И дня бы ей не дал.

— Удивительно, — шепчет Мориц, разглядывая покойную фрау Фогель.

— Нам не дано разгадать промысел божий, — говорит отец Зоммер, — Но бренные останки, неподвластные тлению — верный признак того, что душа вознеслась на небо.

В тупике обустроена часовня, где Фогели могут молиться за своих мертвых. Удобно придумано.

Возвращаемся в общий коридор и спускаемся на следующий уровень.

— Осторожно, господа, мы тут всюду разбрасываем мышьяк.

Отец Бенедикт указывает на трупики крыс:

— Не наступите. И пса не подпускайте.

— Они тоже усыхают и долго остаются неизменными? — Мориц разглядывает крысу, а Курт даже садится на корточки и светит на нее фонарем. Затем заворачивает трупик в полотняную тряпицу, из тех что таскает с собой для перевязки, и засовывает в торбу. Вскрыть надумал, не иначе.

— Да, — кивает священник, — Как и всё, что сюда попадает. А вот и Вальберги!

Для посмертной жизни воровской династии отведен отдельный закоулок, почти как у Фогелей, где они могут торжественно сидеть в своих креслах и мумифицироваться хоть до второго пришествия.

Мы мирно бродим по коридорам царства мертвых, разглядываем местных обитателей и пытаемся выведать их тайны. Внезапно Цезарь подскакивает и рвется с поводка. Я тоже слышу что-то похожее на приглушённый всхлип, но в таком помещении трудно понять откуда он исходит.

— Пусти, — говорю я Морицу и он отстегивает поводок. Цезарь мчится, мы бежим за ним. Наконец он замирает в стойке и оглядывается на меня. 

— Хороший мальчик! Сидеть! — наклонив факел, замечаю, что крышка каменного надгробия приоткрыта. Выхватываю меч, Курт осторожно сдвигает плиту.

Отец Зоммер, тяжело дыша, нагоняет нас. Тут же шарахается, держась за сердце. И есть от чего. В гробнице лежит дрожащая куча пёстрого и недешевого тряпья, обнимающая почти свежий труп девочки лет семи в дорогом бархатном платьице. Первое, что мне бросается в глаза — модные длинноносые пулены красного цвета. Человек плачет. Мне становится не по себе от мысли, что это Йенс Вайнер.

— Оставь ее и вылезай, — велю я, он послушно отпускает труп и выбирается из гробницы. Едва не тыкаю факелом ему в лицо, он отворачивается, прикрывает глаза ладонью. Нет, не Йенс. Может, я и видел этого человека раньше — Вормс не такой большой город, но знакомы мы не были. Курт тщательно осматривает труп, даже промежность. Правильно, мало ли что.

«Не из наших», — жесты слишком торопливы и напоминают сбивчивую речь, — «Кровавый кашель и бледная немочь. Как и у отца Зоммера, если хочешь знать. От этого и умерла. Следов насилия нет».

Человек щурится в свете факелов. Он молод и крайне истощен. Запасливый Курт даёт ему свою баклагу с разбавленным вином и ломоть хлеба с сыром.

— Живой, — выдыхает Зоммер, наблюдая, как несчастный набрасывается на еду и питье. 

— Кто ты? — спрашиваю я у незнакомца.

— Фриц Майне, — отвечает он, чуть не давясь хлебом. 

— Я ж его отпевал! — бормочет святой отец, крестясь, — Да хранит нас Господь и Святые Угодники!

— Как видно, отче, — говорю, — земля здесь настолько святая, что покойники воскресают сами собой, не дожидаясь Страшного Суда.

— Иной раз хоронят людей, впавших в глубокий беспробудный сон, — замечает Мориц.

— Да-да, я слышал о таком, — трясется отец Бенедикт, — Но слышать и увидеть это совсем другое.

— Присмотритесь, отче, когда его хоронили он так был одет?

— Да кто ж такое помнит... Вроде бы.

Одежда выглядела не по размеру, но Майне мог и похудеть за время своей загробной жизни.

— Давайте выведем его отсюда и окажем помощь, а уж потом разберемся, — говорю, — Покойному худо совсем.

— Ваша правда, — соглашается священник, — Но я и сам, верите ли, чуть не помер со страху. Поторопимся, свежий воздух никому из нас не повредит.

Мы поднимаемся наверх, поддерживая Майне, который и в самом деле очень слаб. В верхней крипте он теряет сознание и мы невольно отрываем Анжа де Сен-Жоржа от его бдения у мощей.

— Что случилось, господа? Отче?

— От воздуха плохо, — предполагаю я, кивая на Майне, — Надышался внизу... Пусть побудет тут, немного привыкнет.

Курт тем временем осматривает ожившего мертвеца. Роется в своем кошеле и подносит ему к носу флакончик с какой-то резко пахнущей гадостью. Юноша вздрагивает и постепенно приходит в себя.

Люди с оружием и факелами врываются в крипту столь неожиданно, что мы едва успеваем выхватить мечи.

— Мессиры?

— Господин шателен!

— Что тут у вас происходит? — настороженно спрашивает Корнелиус Штрауб, — Мне сообщили, что банда Отченаша планирует ограбить крипту.

— И по-вашему мы состоим в этой банде? — ухмыляюсь я.

Взгляд шателена упирается в Майне и тот вдруг начинает говорить.

— Меня зовут Фридрих Майне, герр шателен, — юношеский голос дрожит и срывается, — По дьявольскому наущению, я похитил и убил тринадцать детей в предместьях. А также я убил Криспина Фюрста, аколита отца Зоммера... Я хочу сдаться в руки правосудия.

Отец Бенедикт в ужасе крестится и шепчет молитвы.

— Майне? — буднично переспрашивает шателен, — Ключ от Скворечника у вас?

Тот роется в шмотье и вручает шателену ключ.

— Кто вам его дал?

— Отец перед смертью. Сказал, что там скрыта тайна, которую мне по силам разгадать.

— И вы разгадали?

— Как сказать...

— При писаре скажете. В ратушу. Этому связать руки и на коня. Сомлеет ещё. Господа, отче, прошу с нами. Расскажете все по порядку.

— Откуда вы знали про ключ? — спрашиваю я у Штрауба по дороге в город.

— После нашего с вами разговора о Майне и Лагишах я проверил все документы по Башне Скворцов. Как вы думаете, у кого город ее купил?

— У Питера-Яна де Воса из Брюгге?

— Почти. У его зятя Франца Майне.

— И этот Франц Майне?

— Покойный дед нашего Фрица...

— Фрау Майне не узнала герб Лагишей...

— Герб не узнала. Но она могла и не знать таких подробностей. Могла и забыть. Есть, знаете ли, вещи, которые люди очень стараются забыть. И у них это получается чаще, чем можно себе представить. А вот про имя фрау Майне пока никто не спрашивал. Теперь спросим.

— Дочь у Майне есть? Племянница или еще какая-нибудь родственница?  

— Ищете таинственную незнакомку в старомодном платье? Сам гадаю, что бы это могло быть.

В ратуше я даю показания как свидетель в присутствии шателена, судьи Вайнера, судебных приставов, палача и писаря. То же делают отец Зоммер и шевалье де Сен-Жорж. Мориц несовершеннолетний, но он дворянин, и его показания имеют вес. Мне этого мало, я напрашиваюсь на участие в дознании. Судья Вайнер предлагает считать меня представителем герцога. С тем и приступаем к делу. Никто не обращает внимания на то, что меня сопровождает слуга. Курт давно уже стал моей безмолвной тенью. Его даже допросить не удосужились — немых обычно считали глухими, а в силу этих двух недугов и безнадежно тупыми людьми, что нам только на руку.

Комната для допросов успела остыть, но никто не спешит развести огонь.Час поздний, да и про тепло и уют не думается. Поставили жаровню у конторки писца,  да и бог с ним.

— Для начала отметьте, что преступник признал свою вину сам и добровольно сдался в руки правосудия. Это подтверждено показаниями надёжных свидетелей, в числе которых два рыцаря, юный дворянин и священник, — обратился Корнелиус Штрауб к писцу, — Полные имена благородных господ впишете позже. Время дорого.

— Итак, Фридрих Майне, — в дело вступает судья Вайнер, — Начнем мы с того, как вам удалось воскреснуть.

— Я не знаю, — у Майне отсутствующий вид, — Мне стало дурно в соборе Святого Петра. Потом казалось, что я спал и видел во сне свои похороны. Очнулся, задыхаясь в гробу. Я так хотел выбраться, что мне удалось оторвать крышку и разрыть могилу.

— Поразительная история, — кивает шателен, — и всё это время вы скрывались в крипте или на кладбище?

— Почти. В городе и за ним довольно мест, где можно скрыться. В некоторых из них ночуют бродяги...

— Где именно? — требует Штрауб.

— Башня Скворцов, например. И знаете разрушенную деревню в Чертовом лесу?

Обмениваемся взглядами с шателеном.

— Почему вы никому не сообщили, что живы? — разводит рукам судья, — Почему не пошли к отцу Зоммеру?

— Был не в себе. Собственно, я и сейчас не в себе, — по губам Фрица скользит странная усмешка, в глазах пустота. — Я даже был рад порвать со смертной жизнью, испытывая к ней отвращение. И мне нравилась идея нести смерть, будучи живым мертвецом. Нескольких детей, как вам известно, я похитил и убил уже после своих похорон. Последними были близнецы.

— Почему вы перестали убивать? — судья возвращается к допросу.

— Я решил остановиться, когда заметил, что за предместьями следят.

— Как вы их убивали? — спрашиваю я.

— Душил, — флегматично сообщает он, — Я не люблю крови.

— Но Криспина Фюрста, вы все же зарезали, — напоминает шателен, — Почему?

— Он взрослый. У меня не хватило бы сил его задушить, но это было... неприятно.

— Как вы избавлялись от трупов, Майне? — допытывается Штрауб.

— Топил их в Рейне. Кроме Фюрста. Его я закопал в своей могиле. Не думал, что там будут искать.

— Погодите, — тревожится судья, — Сколько я помню, труп Фюрста нашли на паперти церкви Святой Адельгейды.

— Понятия не имею, как он там оказался, — отвечает Майне.

— Что за чертовщина происходит на этом кладбище? — недоумевает Вайнер, — Покойники там оживают и бродят, где вздумается. Не пишите это, — обращается он к писарю.

Снова переглядываемся с шателеном, но не спешим пролить свет на истинную природу посмертных перемещений аколита Фюрста.

— Почему вы его убили? — разглядываю спокойное и даже умиротворенное лицо Майне. 

— Мы были знакомы... в той прошлой жизни мы учились вместе. Он увидел меня на кладбище и побежал прочь. Наверно хотел сказать отцу Зоммеру и другим священникам, они бы обратились к властям... Мне ничего не оставалось, как нагнать его и ударить ножом в спину. Он упал и стал кричать. Было так много крови... я хотел, чтобы это поскорее прекратилось, но не знал, что делать и загнал нож ему в горло.

— Где это случилось? — уточняю я.

— На кладбище Святой Адельгейды, — удивляется моей непонятливости Майне.

— Где на кладбище?

— Среди могил, я мог бы показать место, но как вам объяснить сейчас не знаю. Рядом был крест и скорбящий ангел... Но таких надгробий много.

— Это никак не могло случиться в склепе?

— Я действительно перетащил тело в Скворечник, где прятался иногда. Даже при жизни. С ним связаны легенды о ведьмах, призраках, пустых гробах. Самое подходящее место для магических опытов. Да к тому же склеп находился рядом с моей могилой... Удобно было спрятать труп там до глубокой ночи, чтобы потом закопать. У меня в мыслях не было, что кому-то придет в голову раскопать могилу.

— Интересно, кому такое пришло в голову? — ворчит шателен, поглядывая в мою сторону.

— Скворечник принадлежит вашей семье? — спрашиваю я невозмутимо.

Майне с готовностью кивает.

— Это наша семейная история. Матушка, впрочем, считает ее проклятьем. Она запретила нам с братьями туда ходить... Но я должен был найти книгу.

— Книгу, которая принадлежала Маргерит де Лагиш? — лучше устранить недосказанность, — Что в этой книге?

— В книге таятся забытые магические знания, — объясняет Майне, — Но, говорят, их трудно прочитать.

— Книга была замурована в стене под сердцем крестоносца де Лагиша?

— Барельефы на гробнице Маргерит наводят на такую мысль, — косится на меня Майне, — Не было там ни сердца ни книги. Но я стал искать тайные смыслы. Искать упоминание о книге в старинных манускриптах.

— Кто-то из клира Святой Адельгейды помогал вам в изысканиях?

— Нет. Я проникал в склеп тайно и старался не оставлять следов. Да и зачем мне их помощь? У меня был ключ.

— О ключе, — вклинивается шателен, — Как так вышло, что он остался у вас?

— Думаю, матушка положила ключ в мой гроб, надеясь снять родовое проклятие. Видите ли, я не первый в нашей семье, кто пострадал. Мой отец тронулся рассудком, спился и в итоге повесился в поисках книги.

— Это многое объясняет, — соглашается Штрауб, — Вы убили Фюрста, чтобы он не сдал вас правосудию, но сами сдались через пару дней.

— Мессир ван Хорн меня нашел, — Майне переводит взгляд с шателена на меня, — И тут же появились вы, герр Штрауб. Что мне оставалось делать?

— Промолчать, например, — подсказываю ему.

— И терпеть пытки? Зачем?

— Чтобы остаться в живых? — предполагает шателен.

— Пытки мне не выдержать, — Майне косится на палача и тут же опускает глаза, — Нет. Я только оттянул бы свой конец и сделал его еще более мучительным.

— А где вы взяли черный жемчуг? — спрашиваю я.

— У бродячего торговца.

— Я допускаю, что у вас могли быть на это средства... Но с каких пор бродячие торговцы продают подобные диковины?

— Уверен, мессир, что это был сам дьявол, которого я вызвал с помощью гримуара в Башне Скворцов, — глазом не моргнув, объясняет юноша.

— Почему там? 

— Потому что замок когда-то принадлежал Маргерит. Это же очевидно, мессир. Я нашел ее комнату и провел там ритуал.

— Когда это случилось?

— Незадолго до дня всех Святых. Я думал, что у меня ничего не получилось и собирался повторить ритуал в ночь Самайна, но меня остановил этот странный торговец на рыночной площади.

— Он назвался каким-то именем? — спрашивает судья.

— Нет. Торговец прозрачно намекнул, что он не от мира сего. В приватной беседе он предложил мне подписать договор. По нему я получал магическую силу проходить сквозь стены. Надо ли было спрашивать его имя? Кем ещё он мог быть?

— Ну, раз сам дьявол, — вздыхаю я, — Я сдаюсь...

— Вы не верите в дьявола, мессир? — спрашивает меня шателен.

— Почему же, верю. Говорят, не верить в дьявола большой грех. На нашу беду, герр Штрауб, мы не сможем его поймать и допросить как сообщника. Однако мы можем попросить герра Майне пройти сквозь стену.

— Я утратил эту способность, — нагло усмехается Майне.

Хватаю его за шкирку, стаскиваю с лавки и со всей дури швыряю об стену.

— Гляди-ка и в самом деле не проходит.

Майне скулит, сползая по треснувшей штукатурке, а все дружно орут, что так нельзя.

— Почему же? Надо же знать, что преступник не сбежит из-под стражи.

— Его в любом случае закуют, — напоминает мне шателен, — И смотрите, он уже обмочился.

— Да уж, — не спорю, — Обоссанные преступники это редкая неприятность.

Палач подхватывает Майне под мышки, усаживает на место.

— Ладно, — шателен откидывается в кресле, — Теперь, когда мы установили, что преступник не проходит сквозь стены, вернёмся к делу черных жемчужин. Майне, вы можете, говорить?

Он хлюпает разбитым носом, кивает. Взгляд безнадежно уперся в пол.

— Хорошо. Это торговец, то есть дьявол, заставил вас убивать детей, рождённых на языческий праздник зимнего солнца?

— Да.

— Зачем?

— В честь избиения младенцев царем Иродом.

— Исчерпывающее объяснение, — вздыхает судья.

— Первой жертвой была девочка, Анна Губер, дочь каменщика Томаса Губера. В ночь перед днём Всех Святых? — Спрашивает шателен внимательно глядя на Майне. — Девочка. Не младенец мужеска пола?

— Дьявол велел убивать детей, рожденных на зимний солнцеворот. И только.

— Вы же богослов, — развивает мысль Штрауб, — И не спросили... торговца почему так?

— Я выполнял его волю и не задавал вопросы.

— Почему?

Майне поднимает голову. Во взгляде безразличие, но голос дрожит:

— А вы бы не боялись дьявола, герр шателен? 

— Боялся бы. Но я и не богослов, нет во мне должной пытливости. А у вас она должна бы быть. Раз уж вам довелось встретить сущность иного порядка, осведомленную о тайнах бытия, странно было не задавать вопросы... Что ж, вернемся к Анне Губер. Прошу вас подробно и по порядку рассказать нам все, что случилось в тот день.

Да, ход хороший. В этой истории явно что-то не так и рано или поздно Майне собьется. Да и записи годятся не только для суда. Их можно перечитать и заметить несоответствия.

— Начните с того, почему первой выбрали именно ее.

— У меня был большой список детей из приходской книги... Но эта девочка мне просто понравилась. У нее  такие милые белокурые кудряшки, такой чистый и невинный взгляд. За что, за какие грехи этому ангелу досталась жизнь в нищете? Я так хотел, чтобы она оказалась в раю. Пришлось свернуть ей шею и утопить в Рейне.

Майне выдерживает свою линию четко — действовал один по наущению дьявола. Описывает похищения и убийства с поразительной точностью и такими подробностями, что даже несокрушимый палач начинает нервно похрустывать суставами пальцев.

— Почему вы остановились после близнецов? — шателен потирает усталые глаза.

— Вы уже спрашивали об этом.

— Спрашивали. И вы ответили. А на самом деле почему?

Взгляд Майне стекленеет. Молчит он долго.

— Я не мог больше убивать... и не мог не убивать. Вы меня понимаете? Этому безумию надо было положить конец. А тут и случай предоставился.

Это было сказано с такой чудовищной убедительностью, что мои сомнения почти развеялись.

— Можно взглянуть на ваши пулены, Майне, — говорю я.

— Я... — он запинается, взгляд скользит по лицам, — Я должен их снять? Здесь холодно.

— Попросим палача разжечь жаровню? — уточняет Штрауб, сложив руки на груди, — Вы как, мастер Йорг? Готовы?

— Я готов приступить к выполнению своих обязанностей в любое время дня и ночи, герр Штрауб, — глухо басит палач, не шелохнувшись, но даже звука его голоса оказывается довольно.

Майне стаскивает обувь и ставит на стол. Вещь дорогая, но повидавшая виды и неухоженная. Попахивает, хотя чего ждать, если владелец последние две недели шатался по кладбищу, крипте и злачным местам... Я также замечаю приставшие к кожаной подошве сосновые иголки и глинистую землю... Очень напоминает Чертов Лес, церковь в разрушенной деревне и кусочки глины, которые я нашел в хибарке Минны Шмиц.

— Хорошая кожа и работа, — замечает шателен, — Модные. Правда, немного не по чину.

— Носок слишком длинный, — соглашаюсь я, усмотрев треугольное клеймо мастера внутри пулена, — Ваша матушка говорила, что вы такую обувь не носите.

— Матерям не все рассказывают... Хотя, — Майне вдруг смотрит на пулены, как в первый раз.

— В Дижоне заказывали?

— Да, — отвечает Майне с некоторым сомнением.

Шателен тоже присматривается к клейму. В треугольнике сова — символ Дижона.

— Если мастер сделал их по мерке ноги... Как так получилось, что они вам тесноваты? — интересуюсь я.

— Может и не заказывал... Не помню... я не знаю, где я их взял. Кажется, мои порвались и я снял эти с какого-то покойника.

— То вы всё помните, то что-то забываете, — качаю головой, — В этих пуленах вы наведывались домой после своих похорон.

— Да.

— Зачем?

— Мне нужна была книга.

— Какая?

— Гримуар.

— Вы ее взяли?

— Нет. Она слишком большая и тяжелая. Мне довольно было прочитать пару глав.

— А ещё вы были в Чертовом лесу в понедельник, после похищения близнецов. В этих же пуленах, как я понимаю.

— Переночевал в церкви и ходил к капищу.

— И, конечно же, по дьявольскому наущению?

— Да, — невозмутимо кивает Фриц Майне, разглядывая меня будто какую-то диковинку.

— Ладно, допустим, я поверил. Как вы объясните мне это.

Бросаю на стол монетку с гальдраставом. Все взгляды напряжённо следят за ней. Шателен несомненно узнаёт рисунок. Палач подходит и наклоняется поближе, чтобы его рассмотреть.

— Простите, господа, зрение уже не то, — объясняет он.

— Откуда он у вас? — Майне кидается вперёд, чтобы схватить монетку, но стражники вдавливают его в лавку.

— Что это, Майне?

— Это амулет, с которым я проходил сквозь стены. Мне дал его сам дьявол.

— Я нашел его в склепе Скворечник, — объясняю я, — Сколько у вас таких амулетов?

— Один, — говорит Майне, — Как иначе?

— Вообще-то ничего дьявольского я в этом не вижу, — Корнелиус Штрауб крутит монетку в руках, — Любой кузнец сделает такую штуку из серебряного гроша. Да, что там, я такое сделаю, если постараюсь.

— Вы увидите много дьявольского, герр шателен, — предупреждает многоопытный судья Вайнер, — и очень скоро. Дьявол был упомянут столько раз, что мы будем вынуждены передать обвиняемого церковному суду. Но деваться нам некуда.

— А что ещё вы скрывали от матери, Майне? — отступать я не собираюсь, — Может даму? Красивую блондинку?

— У меня не было любовницы.

— Очень странно для молодого человека, заключившего сделку с дьяволом, не пожелать женской любви... Разве об этом не думают в первую очередь?

— Вы судите по себе, мессир. Я же хотел познать тайны мироздания.

— Не так давно вы сказали, что боялись задавать вопросы дьяволу, — напоминаю я.

— Это разнные вещи, — заморгал Майне, — Знания должны были снизойти на меня.

— Помнится, — я обращаюсь к судье, — По Кодексу бургундов, допустимо пытать обвиняемого, даже если он сознался?

— Зачем же? — возражает шателен, — Дело ясное и он очень убедителен. Все события описаны точно и достоверно. Я уверен, что он говорит правду.

— А я нет. Он обрыдался и обоссался от одного удара... Ручаюсь, под простейшей пыткой он выдаст сообщников.

— Если он слаб, как вы предполагаете, — стоит на своем шателен, — Ими окажутся все, включая его матушку, вас и меня. Это только всё запутает.

— Могу ли я попросить о пытке именем герцога? — интересуюсь я у судьи.

— Это было бы недопустимое вмешательство в городское самоуправление, — цедит сквозь зубы Штрауб, — И не забывайте, что я представляю нашего государя.

— И это уже не вмешательство в самоуправление?

Наш спор прерывает судья Вайнер.

— Господа, давайте помирим нашего государя с его братом герцогом, коль скоро никого из них здесь нет, и будем придерживаться протокола. В силу сложившихся традиций, я обязан спросить. Мастер Келлер, есть ли на Фридрихе Майне вина?

Взгляды шателена и судьи сходятся на палаче, обвиняемый разглядывает собственные руки. Палач поднимает глаза. Я жду его ответ с замиранием сердца. Нет. Пусть он скажет «нет».

— Есть, — отвечает Келлер не сразу, будто сомневаясь.

Фриц Майне заходится в приступе смеха. Звучит скорее нервно и жалко, чем демонически.

— Удивительная традиция, — хрипловато замечает шателен, — Спрашивать палача о вине преступника. А если мастер Келлер скажет, что вины нет? Что вы будете делать?

— Искать решение, — пожимает плечами судья Вайнер, — Палач не станет пытать и казнить невиновного.

— Вы серьезно? Я тут умом тронусь. А вы, мастер Йорг, откуда вы знаете виновен человек или нет?

— Сердце подсказывает, — спокойно отвечает палач.

— Так может не надо вести дознания и допросы, применять пытки? Довольно спросить палача. Ему сердце подскажет.

— Видите ли, господин шателен, — палач невозмутим, как каменная глыба, — Я знаю виновен ли человек, а вот определить в чем он виновен — дело ваше и господина судьи. И моё, когда речь идёт о допросе с пристрастием.

— Я понимаю, что обращение к палачу всего лишь дань традиции, — недоумевает Штрауб, — Но палач может сводить личние счеты, его могут подкупить...

— Это Вормс, — говорю я, — Смиритесь, герр Штрауб.

Шателен бессильно разводит руками. Смех Майне переходит в скулящий плач.

— Вы поймали убийцу, мессир ван Хорн, и не рады, — замечает судья Вайнер, когда мы возвращаемся домой по пустынным ночным улицам. Курт идёт впереди, ведёт коней в поводу, я же подстраиваюсь под медленный шаг старика.

— Чему тут радоваться? Лучше бы я нашел детей живыми, герр Вайнер.

— Согласен. Но будем довольствоваться тем, что имеем. В нашей жизни редко случается так, что и жертва спасена, и преступник найден.

— Увы, — не спорю я.

— Я уверен, что Майне говорил правду, мессир. У меня от него мороз по коже. Он — чудовище.

Меня же продолжают мучить сомнения. Но что, если Майне не лжет? Что, если в подвалах церкви в Чертовом лесу и Башни Скворцов ночевал он сам и обычные бродяги? Что, если странная дама, купившая жемчужины, никак не связана с похищениями, а я хватаюсь за любую надежду найти детей живыми?