Бьёрн, открой глаза. Закрыв их, ты не избавишься от кошмаров. Они ведь в тебе. Как же ты глуп. Виллей мертва, а ты так и не понял этого.
Нет, твоя любовь умерла не вчера.

Так или иначе, она предала тебя, оставив одного гнить в этой конуре. Как крысу.

Не думай о глупостях, Бьёрн. Тебе не удастся спасти Виллей. Ты потерял ее уже давно. Прекрати калечить себя. Не теряй остатки достоинства перед асами.

Ее забрала Хель. И ни один из асов [1] не вступился за меня, не расступился и не уступил моим мольбам. Просил их, но остался покинутым. Но я отыщу Виллей. Раз боги не уступили молитвам, то уступят мне в бою. Уступят в бою за душу Виллей. Я поставлю свою на чашу весов, чтобы встретиться с богами или хтоническими чудовищами. Мне неважно, кто из них примет мое существо в качестве оплаты. Но тот, кто примет — тому начну служить. Того я и одолею. Одолею весь мир за Виллей.

Существо в тебе?! Не смеши богов, Бьёрн! Даже самые жалкие хтонические монстры не примут твою ничтожную душу. И сколько ее в тебе? Ты метаешься от зверя к воину, проклятый. Тебе и самому неизвестно, сколько существ в тебе. Противен даже самому Фенриру [2]. Ты не пойдешь в Хельхейм! Мы не можем позволить тебе. Пусти его! Хотя бы так он сможет умереть достойно. Нет! Свою доблесть он так не докажет!

В любом случае, ты заперт, Бьёрн. Тебе не выбраться из этой темницы, будучи человеком. Однако, чем чаще ты призываешь на помощь чудовище в себе, тем дальше становишься от Одина. Тебе никогда не вступить в ряды эйнхерии.

На чьей стороне ты будешь в день Рагнарёк [3]?

Бьёрн жмурится. Он стал забывать лицо Виллей. Ее худой белый лик с морщинками вокруг глаз, высокие скулы, печальные темные зеницы. Стал забывать, каковы прикосновения к ее локонам цвета крыла гаврана. Он понимает, что его душа ускользнула из него вместе с ней. Сможет ли он остаться в этом мире один?

О, нет. Ты вовсе не один. С тобой твои демоны, вызов которым не решишься бросить никогда, ибо без них ты ничтожество.

Я пошёл дальше - смирился с ними. Мне незачем объявлять им войну.

Жалкий.

Я был славным воином долгие годы. Моих рук убийственных боялись сильнее чумы, а зловещего взора избегали даже могущественные конунги. Неужели вся отвага покинула меня, стоило остаться одному. Чего я боюсь? По чему тоскую?

Ты не тоскуешь. Ты дрожишь от страха пред настигшим тебя одиночеством. Оглянись, Бьёрн, одиноким ты был всегда. Мы предупреждали, говорили. Люди не стоят того, чтобы быть им верным.

Зверолюд задумывается. Очи его настилает пелена воспоминаний, те становятся влажными. Веки заключённого смыкаются. Он не желает продолжать внутренний разговор, неутихающую борьбу.

И он видит.

Поляна раскинулась до горизонтов справа налево, сияя на солнце изумрудом. Травинки пританцовывают на ветру, украшенные бликами росы, словно жемчугами. Все былинки двигаются в такт, плавно покачиваясь, словно ансамбль альмей, обступая шаг воина с тяжелой походкой аркуды. Лишь там, вдали, где земля соприкасается с небесами, виднеются силуэты вековых дубов. В приволье столь далёком массивные стволы и раскинувшиеся широкие кроны напоминают лишь густые кустарников заросли. А вот тени, они малыми вовсе не кажутся: растянулись те на всю поляну почти, да не были похожи они на очертания деревьев, уж боле ветвились и сужались. Тени валежников неподалёку ещё сильнее искажали узоры тёмных листков и веток на зелени. Казалось Бьёрну, что там за деревьями дальними и мира нет — кончился. Хотелось верить в такое мужу. А коли дальше дубов двинуться, разглядывая причудливые улыбки на стволах, если обойти густую листву, что будет роптать о предостережении, то можно провалиться в луга. Да не будет то смерть жестокая, ведь под ярушкой будет дивный конец. Лишь близкие звезды и сама бесконечность. Вечное падение. Или безмятежный полёт. За дубами теми обреченность поджидает, однако не будет щемить в груди она болью, ибо наступит с ней умиротворение. Пока же кидаться туда берсерк не спешил — довольствовался вдоволь этой поляной, дубами вдали, бесшумными тёплыми ветрами. Бьёрн шёл медленно, но статно. Веки его были сомкнуты, ланиты свои подставил лучам солнца, временами подглядывая, как розовые облака прикрывали собою свет. Руками мозолистыми проводил по верхушке травы, ощущая каждую иголочку, касающуюся кожи. Медленно поднял веки свои, чувствуя, как ветер сильнее стал трепать его волосы.

О, увидел он макушку тёмную средь поля, косу длинных девичьих волос.
Мужчина разглядывал девчушку, пробегаясь взглядом от отливающей синевой макушки до узкой поясницы. Копошилась она, перебирая перстами стяжки на пышных рукавах. Тянула за торчащие волокна, пытаясь разгладить складки. Бьёрн не мог вспомниит, как полюбил её, за что. За детский курносый носик? А может за вежди длинные, что откидывали тень на высокие скулы? Или беззаботный смех, словно не случалось в мире нашем ни одной беды. Он забыл, забывал каждый раз, стоило ему узнать ответ на этот вопрос снова. Оставив рукава в покое, девица перекинула косу свою густую на грудь и стала её разглаживать, расчёсывать кончики, перебирая пряди. Точно не за личико красивое и волосы пышные полюбил её. Была она ему роднее всех. Только вот, когда они кинутся к краю мира, она взлетит. А он упадёт. Однако мужчине об этом думать не хотелось. Не сейчас.

Бьёрн улыбнулся и сделал несколько шагов вперёд. Виллей словно почувствовала взгляд его тёплый. Обернулась, с улыбкой нежной встретила. Лицо румяное её было, покрытое лучиками морщин на щеках и висках, да были эти лучи возлюбленному её ярче и прекраснее ярила.

— Чего косолапишь там важно, а? — хохотнула девица, на что Бьёрн улыбнулся ещё шире.

— Да так, — он приблизился к ней, — охотился тут на лань одну дивную. Подкрадывался. Не видывала её случаем?

— А как она выглядела? — девушка привстала на колени, повернувшись торсом к воину.

Бьёрн оглядел простор и присел, облокотившись на руку. Сорвал травинку одну и стал крутить её в перстах. Та, словно нить шёлковая, прогибалась и извивалась меж пальцев.

— Да знаешь, не уверен я, что лань она обычная. Чудо какое-то. То птицей станет и упорхнёт от меня, то рыбкой уплывёт, — взгляда от зелени не отрывал, да понять не мог: неужели стесняется пылкого, любопытного взгляда девицы? Виллей, на коленках топчась, приблизилась к берсерку и взглянула в руку, где он теребил травинку.

— Может, то был див какой-нибудь?

— Див? — Бьёрн не смог скрыть удивления, уставившись на девушку.

— Ну да, — голос Виллей был звонкий, радостный. — Старый див превратился в лань и решил соблазнить тебя.

— Зачем?

— А ты у него спроси, для чего ему такой вящий воин вроде тебя понадобился.

— Ах ты! Глумливая!

Девушка прикрыла рот рукой и хохотала, пока Бьёрн не повалил её тело хрупкое на траву, прижав своим булатным. Младая тотчас замолкла, грудь её румяная вздымалась, а ланиты багром покрылись. Был доволен оборотень, что заставил замолчать благоверную, улыбался ей, чувствуя, как та прижимается к нему.

— Кажется, поймал, — он медленно закрепил запястья девушки крепкой хваткой, вытянув над головой. — Теперь–то, этот лукавый див точно не ускользнёт от меня. Старый, зря ты девицей, коих краше я не видывал, облачился.

Бьёрн поддался вперёд и прижался своими губами к устам Виллей. Целовал он страстно, глубоко. Лишь изредка они отрывались друг от друга, дабы набрать в грудь воздуха. Рот оборотня был горячий, он полглощал каждую ответную ласку. Десницей мужчина потянул косу невесты, растрепав локоны, что раскинулись на земле.

— Так краше.

Отстранившись, он поднялся на колени и раздвинул бледные ноги Виллей, задрав её юбку. Девушка дышала тяжко, закрыла глаза и улыбалась, глубоко вдыхая аромат весны и вожделения. Бьёрн приподнял ножку девицу и поцеловал стопу, прижав её к вые, от чего та хохотнула, попытавшись отнять ногу.

— Щекотно! — берсерк нагнулся к ней и прошептал прямо в раскрытые уста её.

— Ты — тот мир, который я люблю. Мой мир.

Виллей приподнялась на локте и обвила шею Бьёрна рукой, поцеловав в момент, когда он ракрыл пальцами губы её половые, обмокнув их в разгоряченную жидкость.

— А коли в беде окажусь я, Бьёрн, — Виллей страстно шептала. — Вызволишь ли ты меня из неё? Придёшь ли ради меня на край нашего мира?

— Я уничтожу этот мир ради тебя, — воин медленно проник в неё, глубоко, и девушка ахнула, закинув голову назад. Лицо её красивое исказилось от наслаждения, рот раскрылся от страстных и настойчивых толчков.

— Не уничтожай. Возроди для нас новый.

— Хоть тысячу.

Уста её сочные, полные растянулись в улыбке.

Порочные...

Бьёрн моргает и перестаёт ощущать теплоту зелени под стопами своими, а лишь влажную, сырую землю. Закусив губу, он жалобно оглядывается, и отчаявшееся восприятие болью отзывается в сердце. Заключённый кулаки сжимает, на лице его начинают играть желваки. Он жмурится и вскрикивает, что есть мочи.

Не смей сдаваться!

Нет, он не решается продолжить так свою жизнь. Внезапно клетка стала давить на него, её прутья обвиваются вокруг торса тюремщика и сжимают его в тисках. В камере вдруг сделалось слишком темно для оборотня, слишком сыро. Вонь вдруг обретает возможность шептать, да шёпот её недобрый, зловещий. Переминается за спиной у мужчины, скрипя зубами то у левого уха, то у правого. Отмахнувшись и просунув руки через решетку, муж взглядом тянется к тусклому свету крошечных огоньков на весящих сосудах, похожих на кадило. Языки огня двигаются то плавно и медленно, то делают редкие выпады, откидывая воинственные тени на стены. Бьёрн не сможет тут боле находиться. Словно пойманный зверь, что устал бороться, отпрянув в угол конуры, прижимается к стене и медленно скатывается вниз. Он сжимается, обнимает колени и прячет в них одичавшее лицо, тихо поскуливая да повывая.

Да. Я всегда был одинок, но всегда страшился этого. Я задыхаюсь от боли, ноги мои от ее бремени подкашиваются. Я молю о погибели.

Кого ты молишь? Асов, которым только что бросил вызов? Великанам, эльфам? Тебе некого молить, Бьёрн, — от всех отказался. Тебе некого просить, умолять, раскаиваться, некому приносить жертвы. Тебе не в кого верить, Бьёрн. Ты сам обрек себя на одиночество и погибель. Обрек, когда только родился.

Я верил Виллей.

Ты воздвиг ее на пъедестал богини, не предугадав, что она смертная. Не ожидал, что Хель сумеет забрать ее у тебя. Из-за нее ты позабыл богов, которые даровали тебе её!

Порицаемый дух мой вами тает, увядает. Вы первые ждёте, когда сгину я. Будете плясать над мои трупом, как вокруг горящего чучела, которое вы сами же подожгли.

Как дерзко! Не забывай, кто тебя сделал таким могучим. Запертым в удушающей яме ты оказался по своей вине! И Виллей ты потерял сам!

Да. Это вы меня сделали таким. Таким ничтожным. А теперь сгиньте!

Бьёрн медленно поднимается с колен. Сердце его трепещет, грудь вздымается, а он сам отчаялся.

Отчаялся давно. Сейчас же обезумел.

Берсерк полон решимости добраться до реки Гьёлль [4] и одолеть Модгуд и пса Гарма. Но ведь они непобедимы. Они не выпустят Виллей. Ее не выпустит и Хель. Такова догма, порядок которой нарушать нельзя. Ему стоило тут же признать свое поражение, но почему-то его влекло туда, словно тот мир казался ему совсем знакомым, будто он одолевал хтонических богов ни один раз. Словно он уже одолевал Одина. Одолевал этот мир.

Каждый день.

Воин слышит дождь на улице. Он слышит, как каждая капля зовет его. Вместе они воспевают хором: «Мы проводим тебя до моста Гьялларбру! Последуем за тобой, покажем тебе путь вместе с холодными ветрами и направим твой меч низвергнуть тьму. Тьму в тебе!»

Ладони у Бьёрна вспотели, к горлу подкатывает ком. Он убирает светлые слипшиеся пряди с лица. Ему никак не удается вспомнить, как давно потерял Виллей. Вроде еще сегодня он видел возлюбленную, но не помнил лица её, словно та скончалась боле десятка лет назад. Муж подходит к решетке и дергает её. Она влажная, сверху от стены вдоль прутьев уверенно прокладывает себе путь плесень, напомнив Бьёрну о липком и противном запахе смерти. Смерти, что именно он привнёс в народ. Эта плесень расположилась не только на преграде к миру, она была и в голове Бьерна, закрадывается ему в душу и начинает покрывать тело. Сырая камера блестит по углам лужами, они уныло глядят на некогда могучего воина. В неровных стенах берсерку чудятся лица. Те глядят на него с сожалением и страхом; некоторые из них прощаются, а иные пытаются удержать. Кажутся они ему знакомыми. Несколько из них обезображены зловещим оскалом, а меж клыков их слышится противная оборотню истина: "Мы братья тебе!"

Мужчина подходит к стене и проводит ладонью по шершавым плитам, пытаясь разгладить лица. Лишь по последнему оскалившемуся он со всей силы хлопает и поворачивается к прутьям клетки. Одним рывком он кидается на них и грозно молвит.

— Я должен свидеться с ярлом [5]! — голос мужчины срывается, будто тот молчал целую вечность. — Сопроводите меня к нему!

Но он лишь слышит, как начали чертыхаться стражники. Кто поверит безумцу? Кто так близко подпустит его к ярлу? Среди гула хохота и ругани кто-то ответил ему.

— Сиди молча! — Бьёрн рычит и дёргает клетку несколько раз, прежде чем скатывается на колени, прижавшись лбом к холодному металлу.

Я не всемогущ, но многое могу. Да познает же мир в последний раз мою силу.

Тише! Здесь кто-то есть...

Бьёрн прищуривается. Кажется, он чует запах чужака. Взгляд чужака. Он оглядывается, уверенный, что его глаза за столько лет привыкли к темноте. Но тебя он обнаруживает не сразу.

Кто ты? Зачем ты наблюдаешь за моими страданиями? Или же ты свидетель моего конца?

Ты странно смотришь на нас, чужак.

Почему ты так глядишь на меня?

Этот некто слышит нас. Всех вместе и каждого по отдельности. Тебе следует прогнать его, Бьёрн! Да, прогони его! Он в силах разгадать твою тайну!

Твое молчание, чужак, полно злобы. От тебя пахнет неприятностями. Но, тем не менее, я не стану тебя прогонять. Надеюсь, ты не будешь вредить мне и моей Виллей. И поведаешь тем горам вдали о моих мученьях, расскажешь рекам о моей отваге. И примешь достойного во мне. Пока же не могу я понять, почему верю тебе. Мне кажется, что мы где-то с тобой встречались.

Мужчина поднимается с пола полный решимости. Он не собирается впадать в ярость берсерка, чтобы выбраться отсюда, не хочет ради Виллей. Однако теперь не может не воспользоваться своей силой, дабы не прийти ей на помощь.

Бьёрн закрывает глаза и видит ее, раздетую, худощавую, вокруг которой стоят мужчины, скрестив свои руки на поясе. Они глядят на нее. Кто-то задумчиво скребет подбородок, иные — скорбят и поливают ее раны своими слезами. А над ней возвышается ворон. Его грязные перья липнут к ее коже, а огромный изогнутый клюв клюет ее чрево, из которого стремящимся потоком выбираются черви, словно из проклятого места. Когти его протыкает ее бедра, а сгнивший член истекает кровью черной в плоти ее.

Эти несколько мгновений заменяют Бьёрну ночи, длинные ночи.
Ветер внезапно начинает шипеть, проталкиваясь через прутья, готовый к перевоплощению. Земля дрожит, а божества возрождают дикую песнь. Бьёрн садится на колено и опускает голову к земле, чтобы быть ближе к тьме, что услышит его. Затем он начинает шептать.

Почему ты идешь за ней, Бьёрн? Гибнут многие, Хельхейм задыхается — валуны никчемных душ распирают его изнутри. Душа твоей Виллей ничем не чище других. Ты не должен идти против догмы.

Полная луна освещает улицы, заглядывая каждому в окно и дверные щели, оставляя следы на сгнившись половицах. К опустевшим дорогам с леса спускается туман, обнимая дома. Хватка его столь крепкая, словно он хочет размозжить крохотные улочки, раздавить и превратить в щепки. В мгле этой слышится едва уловимое хрюканье, бубнёж, словно в ней кроятся твари дивные, сказочные. Если приглядеться внимательнее, то можно различить очертания диковинных форм, да простой глаз людской не сразу различит: то ли это тролли спускаются с гор, то ли обычные фьорды. На улицах было темнее, чем в тюрьме. Лишь очаги с костром во дворе трактира освещали местность вокруг, чтобы заплутавшие путники могли найти ночлежку на ночь. Однако таверна пустовала почти весь год. Только летом пара путешественников проездом прибывали в эти края. Поглядеть в здешних местах было не на что, а оказаться растерзанным каким-нибудь хищником — дело плёвое. Да и народ тут был неприветливый. Неместные не раз отмечали, как пугались взгляда селян недоброго, зловещих туманов и ночного воя. И что взять с горожан, что поклоняются зверолюдам, дабы заслужить их расположение?

Тонкие струйки воды, скопившиеся на крышах, медленно стекают, совсем неслышно. Даже треск огня был едва различим. Это и не любит Агейр. Он не любит тишину. Будучи в ней тот чувствует себя особо уязвимым. Мужчине кажется, что в моменты полной тишины, когда он не слышит ничего, кто-то начинает слышать его. Кто-то слушает его дыхание. Ноги у того затекают, а тело наливается свинцом. Начинает казаться стражнику, что кто-то буравит взглядом его затылок. Горячая ударная волна бьёт по макушке и медленно растекается по шее, плечам, наполняет грудную клетку, обжигая лёгкие. Обернувшись, Агейр ничего не замечает. Взгляд его мечется из стороны в сторону. В висках пульсирует. Ему хочется уйти с этого места, уйти подальше от дурно пахнущей темницы, где постоянно слышатся чьи-то проклятья. Но сейчас там тихо, как в могиле: ни ругани заключённых, ни уставших стонов больных и стариков. Гридь напуганный не в силах услыхать даже своё тяжёлое дыхание. Служба караульная ему ненавистна, однако ране не испытывал он страха такого, беспокойства на посту. Камеры крепко закрыты, он сам проверял замки на них пару часов назад. Не мог никто выбраться оттуда. А может угроза спускалась с тех гор дальних, укрытая густой пеленой мглы?

Агейр начал слышать шуршание. Сбоку хрустнула ветка, и караульный тут же поворачивается к источнику шума лицом, направив туда пику. Через мгновение шумы слышатся уже по другую сторону. Мужчина оборачивается и щурится. Расставив ноги, он принимает боевую стойку. Не отрывая взгляда от входа в тюрьму, стражник выкрикивает дозорному.

— Вальгард, глянь с ограды! Видишь ли кого-нибудь? Кажись, побег устроить твари решили, — с осмотрительной башни Вальгарда ответа не следует. Агейр предпринимает вторую попытку докричаться. — Вальгард! Спишь что ли?! Подымай тревогу!

Ответа стражник не дожидается.
Шорохи, тем временем, становятся все громче. Они словно обступают мужчину, окружают его, становясь всё настойчивей. Вот они уже приближается к спине мужчины вплотную, и тот может разобрать, что таинственный, пугающий звук.

Рык. Звериный рык.

Агейра накрывает чья-то крупная тень, и тот оборачивается.

°°°
1 - Áсы - в германо-скандинавской мифологии основная группа богов. Верховным богом и вождём асов является Один. -см. "Асы" Википедия.

2 - Фéнрир - в германо-скандинавской огромный волк, сын Локи и Ангрбоды. -см. "Фенрир" Википедия.

3 - Рагнарёк, или Рагнаро́к, в германо-скандинавской мифологии - гибель богов (судьба богов) и всего мира, следующая за последней битвой между богами и хтоническими чудовищами. -см. "Рагнарёк" Википедия.

4 - Гьёлль - в германо-скандинавской мифологии одна из двенадцати рек Эливагар, согласно Гилфагиннингу, берёт начало от Хвергельмир в Нифльхейм, протекает через Гиннунгагап, и оттуда в земной мир. Гьёлль - река, которая протекает ближе всего к воротам преисподней. Через неё перекинут тонкий золотой мост Гьялларбру, который охраняют верная служанка Хель, великанша Модгуд и пес Гарм. -см. "Гьёлль" Википедия.

5 - Ярл - один из высших титулов в иерархии в средневековой Скандинавии, а также само сословие знати. -см. "Ярл" Википедия.