4

На удивление, на лестнице никто не сидел. На подоконнике между первым и вторым этажом сидело две девочки, обе заплаканные и огорченные. Было ужасно тихо. Лиа прошла дальше, остановилась у комнаты Фиби. «Черт, я забыла ей позвонить». Дверь была закрыта. На стук никто не ответил. Лиа ушла в свою комнату, закрыла дверь и упала на кровать. Из головы не выходил чертов Том с его заинтересованным, но холодным взглядом. Не покидало голову и то, что он так переменился с их последней встречи.

Она часто видела его в школьных коридорах, иногда они здоровались, но совсем редко, когда Лиа делала первый шаг. Томас обычно просто смотрел на нее, чаще с другого конца холла. И она видела эти взгляды. Он был заинтересован, но неуверен.

А что Лиа? Какое-то время она даже пугалась его взгляда: он был такой же пристальный, как сейчас, только в разы теплее и живее. Она смотрела на него, и Тому хватало секунды, чтобы смутиться и отвести взгляд. Хорошо, хоть Уилл не видел их переглядок. А то набил бы Томаса еще раньше, да и не раз.

Да и в тот день Том правда смотрел на нее. Но не пялился, возможно, лелеял, но не пялился. Его взгляд не был извращенским, как говорил Уилл, или хищным, как вчера вечером. Он был теплым, какую-то малость влюбленным. Лие бы хотелось сейчас видеть именно такие глаза Томаса.

Но. Но ведь тогда он не привлекал ее. Он был для нее простым парнем, которого бьют и шугают. Он был, скорее, милым мальчиком со своим фотоаппаратом, который так и норовил сфотографировать кого-нибудь. Ей было неловко перед ним за поведение Уилла, и не больше. А сейчас он другой. Кто бы мог подумать...

Комната Лии была небольшой, как и все другие. Обставленная скромно: низкая пружинистая кровать, стол, на котором были разбросаны тетради и книги. Кресло-мешок в углу, на котором уже несколько месяцев никто не сидел. На стене возле кровати фотографии и всякие плакаты, которые она повесила сразу же, как заселилась. Рядом со столом стоял синтезатор. Она так давно на нем не играла...

Девушка подошла к зеркалу и рассмотрела, наконец, футболку, что дал ей Томас. На груди крупным шрифтом вышиты слова «Живи быстро», внизу и на рукаве нашивки фирмы. Лиа заправила ее в джинсы и все же решилась позвонить Фиби.

— Ало, Фибс? Я забыла тебе перезвонить...

— Я видела машину Томаса, ты приехала?

— Да.

— Приходи к унику, тут такое...

— Что?

— Просто приходи.

Фиби сбросила. Ее голос звучал удивленно и напугано. Больше напугано.

За окном потемнело, Лиа выглянула. Небо затянулось свинцовыми тучами, по крыше застучали капли дождя. Девушка набросила сверху на футболку джинсовую куртку и выбежала из общежития.

Университет стоял буквально через дорогу от корпусов общежитий. Дождь усилился, и девушка пожалела, что не взяла с собой зонт. Пересекая улицу, она размышляла, что же такого срочного могло случиться. Она прикинула многое, но все казалось каким-то глупым. Идти было совсем немного, но Лиа буквально сгорала от нетерпения.

Она заметила друзей, стоящих на ступенях университета, неподвижными темными фигурами. Ускорила шаг и остолбенела, только заметив, из-за чего они тут собрались. На крыльце были возложены цветы, поставлены свечи, огонек которых трепал беспорядочный ветер. Стояла доска, исписанная теплыми словами. Усажены игрушки, поставлена даже бутылка вина и пачка сигарет (чья-то, видимо, неудачная шутка).

Но самое главное — фотография девушки.

— Элисон, — прошептала Лиа.

5

Сладкий туман обволок комнату Томаса так, что практически ничего не было видно. Томас сидел на краю кровати с одним и тем же выражением лица уже на протяжении часа, задумавшись, смотрел в одну точку. Он не выражал ничего, лицо хмурое и бесстрастное. Но не такое, как обычно. Не такое холодное, теперь оно озабочено, напугано, смущено.

Рейчел полулежа сидела позади него, курила, о чем-то рассказывала. Том практически не слушал ее, лишь изредка безразлично комментировал какие-то вырванные фразы, что находили в себе силы достучаться до его сознания. Перед его лицом были лишь две картины.

Первая. Вчерашний вечер, и Элли с сигаретой в руке. Она была так чертовски красива, одета во все черное, с одними лишь белыми ботинками. Ее зеленые слезящиеся от дыма и стыда глаза смотрели прямо на него, но тогда это было так не важно. В тот момент он хотел ненавидеть ее за то, что она осмелилась сунуться в его жизнь спустя год.

Спустя год, за который он успел потерять самого себя. За год, который сделал его, казалось бы, бездушным подонком. Половина его жизни ушла вместе с ней, важная часть души ушла с ней. Та часть души, без которой жить можно, но не хочется. На его запястьях все еще следы этой потери.

Он стал критичным, чересчур рациональным. У него были принципы, от которых он ни за что не отказывался. Тогда он потерял большую часть друзей, что были с ним из-за его внутреннего мира. Остались лишь Питер и Рейчел, и если Питер был с ним только из-за клуба, которым они вместе заправляли, то Рейчел оставалась только потому, что любила Томаса.

Нет, не так, как любят девушки парней. Она любила его, как друга, скорее, даже как брата. Она прошла с ним через все, она перевязывала ему руки и успокаивала во время нервных срывов. Тогда она буквально жила с ним в одной комнате и видела все это. Видела, терпела и помогала.

Ей было сложно, ведь тогда навалились и проблемы с семьей, и она задолжала денег барыгам, из-за чего ее чуть ли не убить хотели. Они помогали друг другу, но Том все же в меньшей мере. И теперь ему так неловко перед ней за то, что он игнорирует ее сейчас. Ведь она, можно сказать, — все, что есть у него. Самый близкий человек. Почти что родная кровь.

Вторая. Ее фотография на крыльце университета. Томас нечаянно заметил ее из далека, пока проезжал на машине. Его охватили воспоминания того, как он мчался после пар в колледже к Элли, чтобы забрать ее, чтобы поехать к нему. И он посмотрел на это чертово крыльцо, ловя тяжелые воспоминания, и тут же потерял землю из-под ног, увидев цветы и свечи. Она умерла.

Она ушла из его жизни дважды. В первый раз, когда бросила. Но тогда Том хотя бы успокаивал себя тем, что она счастлива. Ведь он любил ее и не желал ей ничего, кроме счастья. А теперь она мертва. И черт знает, где она. Есть ли жизнь после смерти, а если да, счастлива ли она? Элисон была верующей. И если Рай есть, то она сейчас там? Забрал ли Бог ее душу из прекрасного тела?

Томас не читал новостей, не знал никаких подробностей. Он был просто не готов к этому, ведь даже принять тот факт, что она мертва, не мог. Это просто не укладывалось в голове, и он пугал сам себя своей пустотой и спокойностью.

Конечно, он понимал, что сам решил ничего не чувствовать. Что сам закрылся от эмоций и чувств, чтобы не травмировать себя, чтобы не делать себе больно еще раз. Он спал с девушками, но не рассматривал ни одну в качестве той, кому будет дарить цветы, сорванные около колледжа. Целовать под дождем или приглашать на танец посреди улицы в свете фонарей под музыку, включенную с телефона.

Прекратить чувствовать, замереть — стало его единственной возможность выжить. После всех тех срывов и попыток причинить себе боль, Том был так напуган, он боялся самого себя, боялся проявлять чувства. И чтобы не обезуметь от переживаний и боли, он «прокрутил громкость» эмоций, да так и оставил датчик в том положении. Он кричал себе: «Я больше никогда не полюблю, не пущу никого в свою душу, не доверюсь, не буду идиотом, не буду наивным и глупым. Довольно! Хватит!». Он знал, что это плохо кончается, и решил больше никогда в это не соваться.

И началась его жизнь в изоляции, и защитном костюме, что не подпускал к нему чувств. В него влюблялись, ему первыми признавались в чувствах те, кого он рассматривал только как способ удовлетворить свою ненасытную душу. Этот костюм не позволял ему испытывать хоть что-то. Хоть маленькую дольку какого-то ощущения. Он начал жить с огромной пустотой внутри.

После того, как он смог совладать с собой, он начал действовать: пытался отвлечься, забить свою голову другими мыслями. Тогда стал основательно заниматься клубом, подсел на наркотики, чтобы освобождать свое сознание. Стал много пить и много драться. На его лице до сих пор есть синяки, что, кажется, никогда не проходят.

И тогда началась игра «Выпить, переспать, закинуться».

Быстро снимал напряжение, не понимая, что вызвало тревогу и страх. Он подавлял ее за секунду острым желанием что-нибудь в себя запихнуть. Все стало для него механизмом защиты, способом регулирования эмоций. А потом вошло в привычку.

Тела девушек, которых он уводил в свою комнату, были лишь объектом. И ему было не важно, кто она такая. Иногда даже не важно, как ее зовут. Она просто была вещью, что он использовал для успокоения и удовлетворения. Жаль, что это удовлетворение длилось не долго.

— Томас? — окликнула его Рейчел. — Ты меня слушаешь?

— Да, — отмахнулся он, но совершенно не знал, о чем она рассказывала. Рид буквально вырвала его из своих мыслей. — Я пойду возьму что-нибудь выпить. Тебе надо?

— Не откажусь.

Он встал, прохрустел всеми позвонками и только тогда вышел. Путь до бара казался каким-то утомительно долгим, ноги не слушали его, каменели или наоборот становились какими-то ватными. Том остановился у стойки, облокотился на нее, сделал затяжку. Немного подержал пар внутри, затем выдохнул, будто бы стараясь выдохнуть все свои ощущения. Но ему бы вдохнуть хоть что-то.

Взял бутылку вермута, сок, один стакан. Не удержался и открыл бутылку, не возвращаясь назад. Отпил из горла, сморщился. Нет, он не мог вернуться к Рейчел сейчас. Он уселся на один из диванов, подпнув ногой мусор, что остался со вчерашней вечеринки. Том уронил голову, продолжая парить, надеясь, что пар или алкоголь ударит в голову.

Он не знал, сколько просидел тут. Пару минут, не больше, ведь Рейч даже не вышла его проведать. В сознание его привел звонок в дверь, что выходила на задний двор — черный ход. Томас лениво поднялся, спустился по лестнице и открыл дверь. На пороге стояла Лиа.

Она смотрела на него как-то возбужденно, будто бы бежала от самого общежития до клуба на двух своих.

— Лиа? — спросил он, думая, вдруг ему уже мерещиться.

— Прости, что не позвонила, не предупредила, я просто..., — протараторила она. — Можно мне войти?

— Входи, — кинул он, пропуская ее внутрь.

Они поднялись по лестнице, и только Томас хотел спросить, будет ли она пить и зачем вообще приехала, как Лиа спросила:

— Может, помочь с уборкой?

— Можно, — кивнул он. — Давай я покажу тебе, что где лежит.

Рейчел вышла из комнаты в тот же момент с выражением лица «и долго мне ждать мой вермут с соком?», но вместо этого выдала удивленное «о».

— Как самочувствие? — с усмешкой спросила она. — Наверное, хреново было после вчерашнего?

— Я думала, будет хуже, — улыбнулась девушка. На щеках ее пропустили ямочки, Томас остановил взгляд на ее губах, щеках и шее. — А ты как?

— О, да я прекрасно, — Рид была польщена вопросом, ведь не часто ей удавалось похвастаться, как удается сохранить рассудок упитой и укуренной. — Увидела сегодня видео в Инстаграме, как я танцую на барной стойке. Это так сексуально.

— По-другому и не скажешь, — поддержала Лиа.

Том оторвал задумчивый взгляд с Лии только тогда, когда сама девушка подошла к нему ближе.

— Покажешь все? — спросила она.

— Рейчи, покажи все, я пока отойду, — тихо проговорил он, уходя за дверь своей комнаты.

Он запер дверь, опустился на пол и уткнул голову в колени. А на душе пустота. Пустота, что пугала Томаса, что втягивала его в себя, словно черная дыра. Он сидел так в полной тишине, слыша лишь обрывки разговора девочек.

— Как он? — спросила Лиа. Она все знает. Еще бы, они учатся в одном университете. Учились.

— Хреново, — вздохнула Рейч. — Нет, милая, стекло сюда. Я пыталась говорить с ним, не задевая этой темы, но он меня вообще не слушал. Ну, ты видела, какой он рассеянный.

— Ему можно как-то помочь?

— Ты знаешь его день, с чего бы такая забота? — усмехнулась Рейчел.

— Вчера меня пьяную он не выпнул на улицу, а уложил спать. Постирал мою кофту, накормил завтраком и отвез в общагу, — ответила Лиа, кряхтя. — Я признательна ему, а тут такое...

— Он тебе понравился, — резко произнесла Рид.

— Что? — протянула Лиа. — С чего ты решила?

— Я не слепая, подруга, — отвечала Рейчел.

— Так как ему можно помочь? — отводила тему девушка.

— Нужно дать ему время, но быть рядом. Он сильный, — прозвучал характерный звук броска пластиковой бутылки в мусорное ведро: Рейчел любила так делать, а потом хвастаться тем, что в детстве всегда обыгрывала парней в баскетболе. Но сейчас она этого не сделала. — Кто-то считает, что он не способен на проявление сильный эмоций. Но это совершенно не так. Страх и боль — самые сильные эмоции, и проблема в том, что для Томаса они разрушительны.

6

Они шли вдоль желтых домов, что в свете фонарей казались еще желтее. Небо продолжало плакать, и куртка Томаса была уже насквозь мокрой. Лиа шла рядом с ним молча, опустив глаза к земле. Она будто бы искала что-то там, на полу. А Том неизменчиво смотрел вперед, ловя себя на мысли, что именно в этот момент он начинает осознавать, что случилось.

Он был напряжен, его плечи подрагивали, дыхание сбивалось, но он продолжал идти. Планировал вызвать Лие такси от клуба, а самому запереться дома, допить тот вермут, что он открыл, перестрадать в гордом одиночестве. Ему не хотелось впутывать в свое падение кого-то стороннего, даже Рейчел, что они только что проводили до дома.

Улица была безлюдной, пустой, совершенно не живой. Они с Лией были вдвоем, но по-отдельности друг от друга. Никто из них не осмеливался заговорить. А Томасу и вовсе не нужны были разговоры, ему хотелось поскорее вернуться домой.

Они подошли к клубу, когда Лиа все-таки решилась заговорить. «Прошу, не говори ничего, — мысленно молил он. — Не стоит».

— Я соболезную, — промолвила она неуверенно, будто бы сама не хотела говорить этого.

Томас сдавленно прорычал.

— Что мне от этих сожалений? — спросил он, подавшись вперед. — Они не сделают мне легче. Осознание того, что кто-то, кто совершенно не знал Элисон, скорбит по ее смерти, не делает мне лучше.

Лиа опешила. Она отступила на шаг, и Том заметил, как от страха дернулись ее плечи.

А он смотрел на нее кричащими от боли кристально чистыми голубыми глазами. Он знал, что она не виновата, что хочет помочь. Но ему неожиданно стало так плохо, будто бы все, что накопилось в нем за день осознания, вдруг вырвалось наружу. Нет, оно стояло комом в горле.

Девушка продолжала смотреть на него, на его подрагивающие губы, на вздымающуюся от глубоких вздохов грудь, на покрасневшие от гнева щеки. Он закусил губу, лишь бы усмирить себя, лишь бы осечь. Нет, не то место, не то время, не тот человек. Ему нужно пойти домой, запереться, закрыться. Перестрадать, а потом снова надеть свой защитный костюм.

А она смотрела на него так, что еще минута, и под давлением этого мягкого обеспокоенного взгляда слезы вырвутся, покатятся по щекам, и он покажет свою слабость тому, кто не знает его. Той, что появилась в его жизни сутки назад.

— Я просто хотела поддержать тебя...

— Лиа, прошу, уходи, пока я не наговорил чего-то, за что мне будет стыдно, — проговорил он, сжимая кулаки.

— Томас...

Том, отвернувшись, со всей силы ударил в бетонную стену.

— Я сказал, уходи. Ты не поможешь мне. Ты меня не знаешь. Ты никто в моей жизни и даже не пытайся стать кем-то.

Девушка ошарашено моргнула, но покорно поджала губы и ушла куда-то за угол.

Томас стоял на месте, сжимал кулаки, спиваясь ногтями в кожу на ладонях. Его трясло, он покусывал губы, а ком в горле рос, выталкивая слезы наружу. Он не сдержался. Злясь на самого себя, оскалился, а слезы полились по его порозовевшим щекам. Его накрыла волна ненависти к самому себе.

Он ударил кулаком по стене еще раз, совершенно не ощущая боли. Затем еще раз, и еще, и еще один. Затем второй рукой, двумя. Пнул ногой мусорный контейнер. Закричал. Закричал громче. Ударил контейнер еще раз, выкрикивая ругательства. А слезы лились, ком в горле разрастался, становилось трудно дышать.

Еще один удар, снова и снова, пока на косточках не показалась кровь. Том не чувствовал этой боли, ведь ее перекрикивали душевные страдания. Он хватался за голову, сжимая между пальцев волосы, рычал, кричал, истощенно стонал. Парень откровенно рыдал, не сдерживая себя. Пресекал себя за слабость, ненавидел себя, злился на себя, ударял в стену еще раз, и еще.

— Ненавижу! — кричал он. — Ненавижу!

Внутри было невероятное давление, сердце в груди обливалось кровью и дрожало от каждого всхлипа, от каждого звука, от каждого удара. Ему было так плохо, что от изнеможения хотелось рвать на себе одежду и лезть на стену, нечеловечески крича.

Он остановился, дрожа от страха, от паники, что одурманила его. Он упал на стену, скатился по ней, смотря на кровоточащие руки. Пальцы не сгибались, лишь судорожно потрясывались. Он поджал к себе колени, желая свернуться калачиком, заплакать по-детски, неразумно всхлипывая, скулить, не надеясь на то, что кто-то поможет. Он сидел, опустошенный, усталый, до того момента, пока чья-то теплая ладонь не прикоснулась к его спине.

Она не ушла, она переждала где-то за углом, она вернулась. Лиа села рядом с ним, обняла парня, а он, словно ребенок, упал ей на колени. Ее пальцы гладили его волосы, а Томас чувствовал, как она дрожит. Или дрожал он?

Том продолжал всхлипывать, сжимать глаза и челюсти, лишь бы не закричать в отчаянье. А она шептала ему на ухо, пыталась успокоить.

— Я убил ее, — проговорил Том. Лиа не ответила, но он знал, что девушка не поняла его фразы. — Если бы я не прогнал ее, то она была бы со мной, была бы живой. Я убил ее, Лиа.