Я провела всю оставшуюся часть дня рядом с ним. Рядом с Джорданом. Он слушал меня, внимательно слушал и просто старался понять мои обиды. Их значение, боль, несущуюся в каждой слезе на моем лице.
А началось все как раз с того звонка. Скорее, с того, как я стала нервничать ещё больше после того, как детектив нагло бросил трубку. Я искала причины, зачем нужно было что-то скрывать от меня. Зачем? Ответа в моей голове никак не находилось, а мне нравилось высказывать Джордану все подробности моей одинокой жизни. Мне хотелось чувствовать себя невинной в его глазах, разбитой, расколотой. Я ждала от него каждого нового слова в поддержку меня и всего того, что меня окружало.
— Этот месяц длился дольше, чем вечность, — признавалась я. — Мучения искусно увеличивают короткий срок в целую бесконечность, а потом ты думаешь о том, насколько долгой может быть эта вечность.
Он улыбнулся и, посмотрев в мои глаза, спросил:
— И почему же ты так думаешь?
— Говорят, что ничто не вечно, значит, у каждой вещи есть свой конец. А когда конец у самой вечности?
   Джордан явно задумался над тем, о чем я спросила. Он думал не просто о самом вопросе, а о его глобальности, реальности, жизни. Обо всем, что должно было касаться вечности.
   Вдруг он встал и занял место рядом со мной на этом диване. Над нами повисла такая тишина, которая успокаивала нас, давая забыть о здешних проблемах, вводящих нас в тупики. Подняв левую руку, Джордан обхватил мою талию, и моё тело «обвеяли» миллиарды мелких мурашек, заставляющих испытать расслабление и нервозность одновременно. Я чувствовала нечто похожее достаточно давно, больше полугода, наверное, если не больше, назад. Мне не помнится чувство, настолько равное с этим, из последних событий, и это заставляет меня наслаждаться прикосновениями ещё больше.
   Холодный ток. Точно такой, который я испытывала каждый раз при ссоре с родителями. И порой всё доходило до крайностей — побег из дома вошёл для меня уже в привычку. Наверное, вы спросите, почему все так происходило, а мне нелегко говорить об этом. Каждый раз, словно в первый, ругаясь с родителями, я понимала новую вещь. Последней вещью оказалось именно то, что я устала от подобного рода и стиля жизни. Устала от всего, что говорили мне. Я была по горло сыта несбыточными обещаниями, упущенными возможностями, истёкшими сроками годности. Будто во мне самой этот срок давно истёк, и больше нет шанса «переработать» во мне чудовищную боль. Мне ничего не стоило закрыться на какой-то период в себе, быть только наедине с самой собой и ничего не замечать вокруг. Жизнь, в большинстве случаев, так и проходила, но лишь сейчас я осознала, сколько упустила. Будто огромную часть всего пути кнопкой перемотали вперёд, а сейчас я растерялась, ведь кнопки, чтобы отменить данное действие, здесь никогда и не было. Однако, мне никогда не приходилось этого замечать.
   Когда я приходила домой, у меня всегда внутренне было то, о чем мне хотелось говорить. Скорее, о чем должна была, но что вовсе не «рвалось» наружу. У меня просто не было возможности успокоиться и довериться, ведь каждый раз, возвращаясь домой, я слышала, как моя мама злилась на меня за очередную мелочь: посуду, уборку, одежду. Да что угодно! Все равно у меня не было настроения, а тут оно уничтожалось ещё больше. Видя мамино недовольное лицо, я едва стискивала зубы, чтобы не «сломаться». Под давлением постоянных упреков и наказаний я продолжала сохранять фальшивую улыбку и необдуманно говорить, что всё хорошо. «С друзьями и оценками все в порядке. Можешь не беспокоиться», — фраза, которую я повторяла раз на раз и что никогда не являлась правдой. Мне всегда, всегда нужна была помощь, но в таких ситуациях мне лишь хотелось закрыть глаза и заткнуть уши. Папа всегда её поддерживал, что бы она не сказала и как бы не думала. Воспитание меня лежало, в основном, на маме, но, как показала жизнь, только на мне самой. Это противно и трудно. Я чувствовала на самой себе, как мне спокойно «промывают» мозги бытовой «хлоркой», а я, как новая губка высокого качества, впитываю все в себя. Однако, как и губка, я легко потом могу вернуть содержимое наружу и снова стать «чистой» и освобождённой. Об этом важном пункте мои родители как раз никогда и не помнили.
   Потом я возвращалась в свою комнату уже с этим прохладным током, проходящим по венам. Я всегда держала себя до последнего, разрешая себе расплакаться только в полном одиночестве. Дверь заперта, окна закрыты шторами — я могу начинать проливать первые слёзы. Иногда я слышала то, насколько смогла рассердить её, разбитой посудой, криками и разными грохотами. Она могла стучаться в мою дверь до последнего. На самом деле, я понимала, что мама лишь хочет примирения и сейчас её задача успокоить меня, но она не могла успокоить даже саму себя. Так что, я ей, конечно же, не открывала. Были и моменты, когда мы мирились и начинали вести себя так, словно ссор и не было, но мы ведь обе на раз-два высчитываем состояние человека. Раскрыть друг друга было гораздо проще. По этой причине наши примирения длились недолго. Слишком недолго.
В моей душе я была полностью сломлена уже тогда, когда от моей души остался лишь стержень, но я привыкла верить, что этот стержень только расцветает, словно ствол дерева. Жаль именно то, что на нем будут красоваться, в лучшем случае, сочные одинаковые листики, но больше никогда не расцветут настоящие цветы.
Я говорила обо всем Джордану, не тая ни единой мысли. Теперь я не зацикливалась на том, глупо я выглядела или нет. Мне лишь хотелось представить хотя бы на один вечер, что я сумею быть настоящей. Не следуя шаблону той идеальной девушки, о которой пишут в книгах, поют в песнях и показывают по телевизору, а просто собой. Этой странной девчонкой со стёртой тушью на своих глазах.
Мне нравилось то, что он ни за что не смеялся, зачастую молчал и кивал, не убирая свою руку с моей талии. Делясь своими печальными воспоминаниями, я от волнения проглатывала слова, а Джордан смотрел на меня и жестами просил меня не спешить. Время от времени я пыталась понять, нужно ли вообще ему то, что я говорила, но потом понимала, что этот факт ничего не значит. Наверняка, уже завтра он будет помнить лишь моё имя, но никогда не вспомнит о тех чувствах, о которых я так долго рассказывала. Это и стало для меня главной причиной уверенности в себе на эти несколько часов.
   — Что же мне делать сейчас? — спросила я, сохраняя трепет в голосе.
   — Никогда не опускать руки. Никогда.
   То, что сказал Джордан, имело место быть. Ответив на мой вопрос, он дал мне понять, что мне стоит делать немедленно. Он был прав, и я это знала, но всё равно мне казалось, словно что-то не так.
Мои руки совсем охладели, а Джордан прикоснулся к ним, и я смогла почувствовать его скованность и стеснительность. Я чувствовала себя маленькой девчонкой перед ним, будто впервые ощутила теплоту рук симпатичного парня. Однако, как бы я не пыталась уничтожить эту глупость на данный момент в себе, у меня ничего не получалось.
— Я сам стараюсь продолжать жить, что бы не случалось, — прошептал мне он. Я не поняла, что он имел ввиду, и ему пришлось продолжить: — Когда мы расстались со своей девушкой, мне вообще показалось, словно жизни нет больше. Я в первый раз смог полностью понять, насколько я выгляжу глупо со стороны, безумно любя её. Ей надоело это, а мне надоело ссориться.
— Ничего сделать нельзя? — спросила я, прервав его печальную историю любви.
— Она сама сказала мне, что я не её человек. Тогда зачем стараться удержать? Ведь можно гораздо проще дать ей уйти. То, что должно принадлежать мне, ко мне и вернётся.
Я больше ничего не говорила и не поднимала голову с его плеча. Мне хотелось посмотреть в эти глаза, которые едва готовы расплакаться, но так же продолжала сидеть и слушать. Мне было приятно осознать то, что я могу услышать чьё-то сердце. Стук, который так быстро и чётко издаётся, казалось бы, даже за сотни километров, но слышу его лишь я.
— Тебе сейчас гораздо хуже, чем мне, и я не в праве сравнивать то, что ты и я чувствуем, но, знаешь, я счастлив, что могу в данный момент поделиться этим с тобой.
После его слов я больше совершенно не сдерживала ни единой слезы. Всё, что было внутри, уже ушло наружу. Я резко повернулась, чтобы увидеть то, что он тоже плачет. Джордан открылся мне. Впервые открылась и я.
В голове настоящий туман, который невозможно рассеять. Я слушаю каждое его слово, узнавая мелочи его трудной жизни. Однако, у меня никак не получалось собрать все свои мысли воедино, но я надеюсь, что он искренне почувствовал это. Точно так же искренне, как и в его душе, что наполнена ромашками, на мой взгляд. Расцветавшими красивыми ромашками.
Он обнял меня ещё крепче, не дав мне сил противостоять ему. Наши взгляды сплелись. Его редкое тяжёлое дыхание и мои «беглые» взгляды. Все выглядело таким подходящим и замечательным, да и мне больше не было страшно. Время «летело» стремглав, отражаясь направлением стрелок на часах. Закрыв глаза, я хотела ощутить губы Джордана очень близко к моим. Тело просто сходило с ума, и я вместе с ним. От него пахло свежестью, дорогим парфюмом. Это сводило мне голову. Я представляла, что через секунду я вольюсь с ним в ярком поцелуе, которого никогда не испытывала до этого. Мне хочется верить, что я смогу насладиться им сполна, и чувствую, как быстро и сильно у меня перехватывает дыхание.
Джордан приближался ко мне все ближе, но очень медленно, а в последнюю секунду его нечто остановило. Нечто такое, о чем я пока не могу говорить.
   — Прости, Анна, — словно нежеланно шепчет он.
— Что такое? — спрашиваю я, находясь в нескольких сантиметрах от его влажных губ.
— Мне кажется, я всё ещё влюблён в Челси.
— Челси? — тихо и испуганно вырвалось у меня.
Челси... Мои самые большие страхи подтвердились. Окончательно.