Услышав чей-то голос, я вздрогнула. Похоже, я уснула, всё-таки, этой ночью на том же диване в гостиной на первом этаже. Я опаздываю в школу: прогуливать уже какой день действительно опасно. Мне не нужны проблемы и в учёбе. Хотя это, наверное, уже не имеет смысла: я давно и так отстала от учебного материала, однако и сейчас у меня просто-непросто нет времени «нагонять» упущенное. Я даже понятия не имею, как смогу сдать экзамен, и смогу ли я сдать его вообще.
   Расчесав волосы крупной деревянной расческой, я накинула на себя первую же попавшуюся со шкафа рубашку и мятые брюки: я совсем не была готова опоздать и потом торопиться. Рюкзак был почти пуст, но у меня не было времени собирать его. Первый же карандаш с моего стола рядом со альбомом и тетрадь с рисунками с несколькими пустыми страницами были как раз кстати. Теперь я была готова ловить ближайшее такси, хотя, стоит сказать, в последнее время я слишком много трачу денег именно на этот вид транспорта.
   В наушниках играла бодрящая музыка. «Яркими» импульсами разных битов в мой мозг «шла» информация о том, что я была обязана взбодриться. На самом деле, так и есть. Мне лишь оставалось думать о том, что я действительно должна была морально подготовиться к новому учебному дню. Карманы почти опустели, но я нашла несколько долларов в качестве чаевых быстрому водителю.
   Звонок. Первым уроком в моём расписании оказалась снова история. Порой даже приходится осознавать, что я совершенно отстала от этого предмета, и это меня пугает. Наверное, стоило бы узнать домашнее задание, но сейчас понимаю, насколько мне постоянно не до этого. Нервно торопясь, я приближалась к нужному кабинету на третьем этаже.
   — Мистер Харрисон, — обратилась я, — мне пришлось опоздать.
   — У тебя что-то случилось, Анна?
   Я помахала головой, дав ему знать, что всё в порядке. Сразу же почувствовала, что меня уже тошнит от постоянного вранья.
   Заняв место во втором ряду, за моей партой, я решила слушать урок внимательно, но через минут пять поняла, что этого сделать мне не удасться. От нервозности или депрессии я била кончиком карандаша по парте. Этот звук едва был слышен, но я не могла прекратить. Стук был и в моей голове, тикая, будто часы, с постоянной скоростью и одинаковыми перерывами. Обратив на этот факт внимание, я осознала, что не могу слышать учителя. В моей голове слишком много разных картинок и звуков, от которых мне кажется, что голова скоро не выдержит. Будто голоса разных людей «атаковали» мою голову. Я ничего не могла уловить из внешнего мира, так что решила отдаться тому, что кто-то пытается мне сказать. Как только я открыла тетрадь и нашла пустую страницу, я приготовилась рисовать.
   Чтобы сконцентрироваться, мне хотелось вспоминать предшествующие сны и рисовать их. Это помогло бы мне вспомнить детали и, возможно, даже обратить внимание на более важные вещи, о которых я даже не могла задумываться.
Та машина, ваза или что-то вроде того, да и другие мелочи. Всё, что можно, лишь бы понять, как эти моменты связаны. Вырисовывая линии различной шириной и насыщенности, я пыталась разобраться в том, чего сама хотела добиться на бумаге. Какие-то зарисовки, которые невозможно отобразить на бумаге полностью, а поток мыслей никак не прекратим.
Резко остановившись, я посмотрела мельком на часы в школьном кабинете — прошло лишь три минуты, а, казалось бы, уже целая вечность. Я бросала взгляды на своих одноклассников. На каждого из них, пытаясь понять, что происходит. Почему я слышу голоса в своей голове? Кто здесь шепчет?
А все вокруг лишь сидят, то упершись в свои мобильники, то внимательно заслушавшись лекцией нашего учителя, то ли вообще, засунув наушники в уши, ребята сидят спокойно и почти неподвижно, пытаясь выглядеть так, словно они слушают. На самом деле, они лишь ещё больше выдают поток своей лжи, представленной в поведении и поступках вообщем.
Карандаш из моих рук упал на пол, что заставило меня перестать пялиться на других. Я, как сумасшедшая, бросилась за этим карандашом в надежде, что ещё успею поймать его. И почему я думала, что успею? Разве я не слышала, что он уже упал?
Никто на меня не посмотрел, но я все равно повторяла этот стук о пол в своей голове, чтобы перестать слушать шепоты других. Я не могла сообразить, что происходит, но, как только, я ринулась в подъем старого грифеля, на меня обернулся каждый. Даже Мистер Харрисон перестал на мгновение вести свои познавательные беседы с самим собой.
— Анна, у тебя точно всё хорошо? — задал он вопрос снова, будто был уверен, что я вру. Слава Богу, хоть один человек не верит моей едва ли наглой лжи.
Я кивнула, спокойной сев на место. Карандаш не сломался, но грифель, я уверена, — точно. Возможно, даже в нескольких местах, либо стук об пол в моей голове увеличился в разы.
— В порядке! — закричала я, хоть и знала, что уже ответила ему, и он отвернулся. — Со мной точно всё в порядке!
— Ладно, — согласился он. Похоже я ошибалась в его внимательности и заботе.
Мои ступня и голень на правой ноге не могли успокоиться после того, что я заявила на весь класс. Мне приходилось понимать, что выглядела я глупо, но действия, которые я действительно хочу или хотела бы сделать, приходят ко мне в голову слишком поздно. Для меня, скорее всего, это действие можно считать странной нормой. Но для кого как.
Мистер Харрисон продолжил свою болтовню, а я пыталась убедиться, что ребята больше не смотрят на меня.
И тут же разочаровалась. Они тихо смеялись себе и говорили между друг другом, подбрасывая нескрываемые записочки. Я была уверена в тот момент, что все они обо мне. Все полностью. Они смеются надо мной. Смеются.
— Можно выйти? — громко спросила я, опять привлекая к себе ненужное внимание. Мой голос гораздо громче, чем я даже могла предположить. И почему я раньше этого не замечала?
Учитель истории ответил утвердительно, но я снова повела себя странно. Взяв рюкзак и сложив в него вещи с парты, я ушла будто насовсем, без желания потом вернуться. На меня смотрели ребята с презрением и недопониманием, но я хотела не смотреть на эти паршивые лица и быстро ушла.
Я спустилась в кабинет к медсестре: меня тошнит, и, похоже, я опять кое-что вспомнила.
   — Анна? — спрашивает меня рыжая дама, что уже была мне достаточно знакома.
    В глазах темнеет, и я не могу ничего сказать ей в ответ. Едва губы дергаются, как я не чувствую земли под ногами. Ещё секунда — и я не помню ничего. Было ясно — меня одолел обморок. Но надолго ли?

***

Люблю, когда все улицы наполняет полночь,
Когда зажженные фонари прогоняют тьму,
Когда на небе уже звезды, нет ни облачка,
Вижу сгорающий пепел и медленно курю.

Полная луна равнодушно смотрит на меня,
Как будто я один на краю земли,
Чернильное небо её оберегает слегка,
А меня закрыли рассеянных фонарей огни.

Деревья и кусты медленно колышутся,
Растущие по обеим сторонам реки:
Здесь тёплый ветерок играет, легко дышится,
Нашептывают что-то, что понимают лишь они.

Заставляя реку фривольно волноваться,
Ветер словно уделяет ей нежное внимание.
Это место для тех, кто на спешку не будет ссылаться.
Спокойно забываясь в том речном мерцании.

Словно время замерло давно и так надолго,
Чтоб наконец мы поняли, что потеряли,
Как от любви внезапно стало холодно,
Моменты, которых мы так боялись, уже настали.

А внутри меня словно неизвестный голос,
Язык которого так груб и непонятен мне.
Я боюсь обжечься своей судьбой ещё раз.
«Когда я внезапно смог закрыться в себе?»

Мир иной, не так прекрасен, как мы видим,
В нем больше черных красок, как назло,
Дайте мне кисть, я уничтожу этот синий,
Что сейчас я вижу под тем пустым мостом.

Я так устал, что на висках виднеются вены,
И худоба моя не скрывает тонкости костей,
Мост так стар, что я боюсь под ним бездны,
Резко упасть, на волю выпустив души своей гостей.

Бредя вперёд, мне еле удаётся по мосту ступать,
Мне хочется пройти гораздо дальше.
Этот мост — словно и есть моя судьба,
Как и он, жизнь моя не будет больше краше.

Деревянная скамейка давно уж опустела,
Нет тех, кто навсегда захочет здесь остаться,
Кто забудет о проблемах, освободив тело,
Я мелкими шажками к ней направляюсь.

Достав с кармана пачку новых сигарет,
Я понимаю, что сейчас испытаю наслаждение.
Такое чувство, словно спал сто лет,
А сейчас нахожусь в жизненном смятении.

Я кладу голову на спинку кованной скамейки.
Закрыв глаза, я выдыхаю дым навстречу небу,
На меня все так же смотрит свет лунный некий,
Губы шевелятся, я чувствую холод по телу.

Если бы нас кто-то слышал, то поражен был бы он:
Смотря в чернильное небо, я говорю с Луной.

«Все висишь в сплошной темноте?»
Я стискиваю зубы, мне больно.
Она молчит, а я всё ещё здесь:
«Закономерно все, да и только».

Морщусь я, мне молчат, но я слышу.
«Курить вредно? Да знаю я!
Жаль, сносит мне это крышу,
Ну что же ты хочешь тогда?»

Выбросив сигарету, я задаю свой вопрос:
«Не сохранит мне это жизнь, ты знаешь!
Я столько в душе своей пронёс,
Так что ж в красоте своей скрываешь?»

«Я по-прежнему надеюсь», — признавался я,
Шептал в пространстве собственной печали.
«Так не виделась тебе... она?
Значит всё уже снова сначала».

Я резко встал и побрел по пути своему,
В неровном свете фонарей, я крылья ощущал.
Никто не знал, где и когда был я.
Сливаясь с тенями, лик мой пропадал.

Лишь луна, река и ветер запомнят навсегда
И никогда не расскажут, кем я был и когда.