Когда урок уже был окончен, я долго собирала свои вещи. Мне никак не удавалось сосредоточиться и успокоиться. Странное желание сбежать всё больше давало о себе знать. Мне казалось, словно я сходила с ума.
Я вышла из кабинета гораздо позже других. Опустив глаза на пол, я маленькими шагами направлялась куда-то вперёд. Много шума окружало меня со всех сторон. Перепонки едва не разорвало, но мне лишь казалось всё таким, как я придумывала в своей голове. Я ощущала себя так, словно находилась не там, где должна была. Каждый смотрел на меня с каким-то опасением, страхом, недоверием. Все словно боялись меня, а мне было плохо.
К четвёртому уроку я полностью была «погружена в себя». Смотря в одну точку, мне не удавалось видеть ничего вокруг. Пустой желудок ныл, даря мне эту невыносимую боль от жуткого голода, которую нельзя было утолить, — в кармане не было и доллара, да и желания куда-то идти тоже не находилось. Каждую минуту я сидела, сложив ладони между собой и смотря на циферблат, замечая, как долго стрелки секунд, минут и часов передвигаются. Больше я не слышала ничего, и вдруг... В глазах в момент всё потемнело.
Это был «голодный» обморок, как называла его врачиха. Мне дали еды, но есть я не могла. Как мне показалось, это была курица. Во рту было так сухо, что я даже не могла говорить. Зеркало, висящее в углу класса, показывало, как сильно моё лицо было бледным. Но я узнавала себя такую. Сухие губы не принимали никакой пищи, а слабые руки не могли поднять и столовых приборов. Вода — мне хотелось лишь глотка жидкости.
Первый день в школе на этом и закончился. Мне было неприятно видеть «холодные» лица одноклассников и слышать, как они обсуждают, что не верят мне. Они говорили, что я играю жертву, но мне было настолько хреново, что сил бороться за себя не оставалось. На этот раз я лишь тихо молчала в стороне ото всех, чувствуя голод внутри своего тела. Когда меня уводили из класса, я смотрела на этого парня, что показался мне знакомым. Он единственный не показывал никакого надменного выражения лица и не трепал языком с оставшейся частью пустого общества. Он смотрел мне вслед, и я поймала его взгляд.
   Меня вывели из класса под руки.
— Ты хочешь ещё воды? — спросила меня медсестра в своём кабинете, как только я сделала пару глотков из полупустого стакана. — Ты хочешь что-нибудь?
У меня тряслась рука, потому что я не могла насладиться этим количеством воды. Я потрясла головой, чтобы не быть той жертвой, которой меня считали.
Дамочка в белом халате с заколкой в своих рыжих волосах стояла прямо передо мной, сложив ладони в карманы. Я, кстати, сразу же заметила, что по жизни она страдает от стресса: моя мама была психологом, так что я знала, как распознать такие вещи. Говорить что-либо мне не хотелось.
Я неприлично села на стол и постаралась «выбросить» все плохие мысли из головы. В этом кабинете была тишина — теперь я могла не нервничать. Это женщина не сводила с меня и взгляда, что меня слегка начинало уже бесить. Посмотрев на её имя на груди, я прочла: «Таисса Колд». Она резко повернулась и взяла в руки тарелку с какой-то кашей. Я не знала, что это было, так что слегка скривилась. Позже мне протянули её, чтобы я ела, но я и вовсе не испытывала ни малейшего желания притрагиваться к такой пище. Лучше бы ту курицу вернули. Скорее всего, тут дело рук этой медсестры: наверняка она запретила мне есть что-то более приятное.
— Ешь, — сказала она. — Ты совсем голодна.
Я помахала головой, но она всё равно не поставила тарелку назад. Став рядом, ей пришлось взять ложку этого содержимого и протянуть к моим губам. С большим недовольством я сделала первую «дегустацию». Мне совершенно не понравилось. Эта каша не имела какой-то сладкий вкус, а скорее была совсем безвкусной. Во рту будто образовался ком. Всего одна ложка незнакомой мне каши — и у меня уже вызывается рвота. Я бегу в туалет прочистить и так пустой желудок. Ничего, кроме жидкости и несчастной порции каши, из меня не выходит. Голова начинает жутко кружиться. Ну, по крайней мере, это лучше, чем снова падать в обморок.
Таисса Колд уже стояла за мной, сложив руки на уровне груди. Тяжело вздыхая, она словно не знала, как мне помочь. Её взгляд был таким взволнованным, но я продолжала молчать.
— Ты должна сходить к врачу, Анна. Так продолжаться не должно.
Конечно же, ей не знать, что у меня и так уже десятки незнакомых людей брали мои анализы, осматривали, давали советы. Но всё, как обычно, — они придут, осмотрят, что-то запишут, а я махну головой, словно верю, что им не плевать на меня. Теперь я сильно начала путать жалкость с надменностью. Такое чувство, что это совсем одно и то же. Она совершенно не знает то, что мне никто не поможет.
Мой кивок не успокоил её. Я попросила справку, чтобы уйти домой.
Когда меня отпустили, я вышла из школы как можно быстрее, чтобы, наконец-то, набрать холодного воздуха в лёгкие. Я спешила изо всех сил, чтобы прийти домой и увидеть, что всё хорошо. Мои ноги промокли в «свежих» лужах от утреннего дождя, и я сильно замёрзла.
По дороге я открыла почту. Нетронутые никем новые письма для моих родителей лежали давно, но я их оставила там же. Очередное оповещение. Я не удивлена — меня действительно выселяют. Этих бумаг из социального обеспечения за последний месяц я выбросила больше, чем испорченных листов из моих блокнотов, которые я часто выбрасываю в свой собственный мусорный бак. Однако, это первое письмо, которое я открыла.
Сев за столик в гостиной, я разорвала обёртку и раскрыла бумагу. Они глупо писали о том, что мне ещё нет восемнадцати, а, значит, меня отправят в детский дом до полного совершеннолетия. Это звучало абсурдно, но я не могла игнорировать полученное. Меня просили, чтобы я подумала о существовании моих других родственниках в других городах или странах, которые могли бы приютить меня на время. Я глупо вслух ответила, хотя внутри прекрасно знала, что их не было и быть не могло, и даже если они существуют, мы не знакомы, а незнакомку никто приютить не захочет. Понимая, настолько это всё поверхностно, у меня абсолютно не было причин начинать представлять себя одной из сиротских детей в детдомах. Это беды чужих людей, что меня не касаются. Обо мне забудут настолько же быстро, как и узнали. Всё зависит от самого количества времени.
Я встала с дивана и направилась на кухню. Мне в очередной раз принесли немного еды. Было неприятно замечать, что сюда ходят посторонние в моём отсутствии, но эти волонтёры явно не хотят ничего взамен, так что это вовсе не мои проблемы. Сегодня мне принесли консервы и бекон, открыв которые я не могла оторваться от запаха. Я одна. Наконец-то можно будет съесть что-нибудь, не завися от того, как об этом подумают другие. Вспоминая то, что я слышала в школе, у меня невольно наворачиваются слезы. Хотя, скорее всего, это вовсе не из-за одноклассников, а лишь из-за очередного понимания того, насколько мне стало тяжело жить. Впервые за всю свою жизнь я начала чувствовать одиночество по-настоящему. Жаль, что раньше, когда я говорила себе, что я одинока, я и предполагать не могла, что однажды это случится. Как оказалось, я лишь ускорила этот процесс. Никто не хочет остаться без родителей в свои семнадцать.
  Наесться, как раньше, я так и не смогла, хотя и хотела. От вида еды меня жутко начало воротить. Решила обойтись пока большой кружкой воды после маленького количества принятой пищи.
Теперь я снова задумалась о родителях и пока закрытом для моего представления будущем. Звонок в дверь. Кто-то пришёл. Я с нежеланием подходила к двери, понимая, что это опять те же люди-волонтёры, желающие мне сил и здоровья, или чёртовы журналисты, собирающиеся снова расспросить меня на случай того, если я что-то вспомнила. Ох да, в общем, все те, кому так жаль меня. Заглянув, я вижу, что это не они. Приход этого человека сильно удивил меня. Слишком сильно.