Танцы — это отстой какой-то, если ты кривоногая, как корова на льду, умудряющаяся во время резких па сносить на своём пути всех и каждого, кто находится не в безопасной близости, а потом со смущённой улыбкой и алыми, словно маковые поля, горящими щеками извиняться, выслушивать чужое недовольство по этому поводу под строгое «Не отвлекаемся — работаем!» хореографа.

На этом фоне Кежань кажется, что кто-то вроде неё для танцев не предназначен вовсе, что с такими навыками только в цирк идти работать — веселить толпу клоунским прикидом, заранее зная и решая для себя, что по жизни ни чем от него не отличаешься, ведь такой идиоткой надо только умудриться быть и как-то плыть по жизни неповоротливым бревном, от которого проблем больше, чем пользы.

Натуральный клоун с отвратительным вкусом на друзей явно дебилы какие-то, но на таких и тянет в основном), убить которых мало, если продолжат мастерски капать на забитые реальной жизнью мозги, играть на нервах, как на струнах гуциня, которым хочется иногда от души приложить по светлой макушке одного-единственного распиздяя.

Но всё же так жалко. И не только инструмент портить не хочется, за это дядя руки оторвёт и сошлёт к племянникам на каникулы, но и Джунхёна: на нём и так природа знатно отдохнула, и он, судя по всему, был с пометкой «Всё включено» — лакшери-жизнь с тусовкой на Мальдивах, куда позвали всех абсолютно, кроме Совести и Стыда. Живи они в этой голове хотя бы часик-другой, Кежань страдать бы не пришлось от вопросов, что сыпятся изо блядского рта также, как из рога изобилия: громко, в самые уши и во время еды.

Отвратительный закон подлости. Мёрфи просто везунчик по сравнению с ней.

И от этого кажется порой, что держать в категории лучших друзей этого идиота самая фатальная ошибка, но Кежань себя одёргивает каждый раз, проклиная ход тёмных мыслей. Потому что любит придурка-Кима всем сердцем, ощущая себя рядом с ним за каменной стеной, сквозь которую никто никогда не пройдёт и в самое сердце не влепится - не пришлось бы страдать так агрессивно, молча злиться на себя за то, что сердце каждый раз трепещет при виде того, в кого влюбляться не особо хочется как-то, ведь знаешь: не по пути с ним.

Чон Укджин.

Два слова. А смысла и эмоций от одного лишь упоминания больше, чем от ежедневной прокрастинации и постоянной рефлексии о смысле этой жизни.

Нет, Укджин глубже:  в голове, воспроизводящей на повторе это прекрасное лицо, на котором улыбка ребяческая, вызывающая только щемящую нежность и внутренний писк до разрушающего стёкла ультразвука; и в сердце, что из всех кандидатов, которыми только можно как-то заинтересоваться, всё же выбирает новенького, попавшего именно в группу к Кежань, у которой глаз нервно поначалу дёргается от заискивающего «Дай списать по-братски», отбросившего во времена школьной скамьи, удавки-плеера — безумно дорогого — на шее, от которого на доли секунды желание руку протянуть к тонким проводкам, служащим неплохим орудием убийства (раз плюнуть пережать сонную артерию и удерживать так долго, пока сопротивляющееся тело не прекратит подавать признаки жизни).

Однако больше раздражает изящность парня. То, как прекрасно танцует под любую музыку иди даже без неё, гнётся так, что у самой невольно начинает ныть позвоночник и подкашиваться ноги, грозя уронить на колени перед этим «монстром», как Кежань за глаза нарекает, но не в слух лично, боясь рядом с ним даже дышать, чтобы не дай Господь заразился от неё неуклюжестью и грубостью, не присущими нормальным девушкам, а вот гопникам с района — пожалуйста. Ведь Укджин мальчик хороший, нецензурную брань, от которой уши вянут, не использует в речи, говоря на мандарине на удивление чётко, почти без акцента, за что ему можно похлопать только и позавидовать — сама-то как пулемёт строчит «иди на хуй» Джунхёну, обещавшему сдать её в психиатричку напротив университета, если «королевская задница вроде тебя не прекратит загоняться и не перекрашивать волосы в очередной раз, а-то ещё облысеешь».

Это ещё один повод загоняться и мысленно проклинать тот день, когда Судьба спихивает на её голову этого парня, от которого за километр несёт спелыми яблоками — любимыми фруктами Кежань, и мятной жвачкой. Классика какая-то, которая себя не изживёт никогда, отчего просто лбом бьёшься и кричишь в подушку.

Если Укджин мятная жвачка и яркая улыбка всем окружающим, включая бродячих кошечек и собачек, то Кежань — стойкий запах сигарет с ментолом, холод в глазах вместе с бессилием от собственной бесполезности и того, что в сердце происходить начинает, когда сталкивается с наглецом всё чаще и чаще, даже там, где это, кажется, вообще невозможно и попахивает не просто случайностью - целой закономерностью или тем самым уравнением с несколькими переменными.

В сердце, кажется, рождается музыка из сбивающегося ритма на постоянной основе, а разум и какой-либо здравый смысл, орущий дурниной на владелицу, ненормальность которой на вершине апогея уже, на второй план отходят, позволяя ярким ощущениям трепетать в организме, испытывающем небывалую лёгкость и чувства полёта первых бабочек в животе, хотя до этого стойко кажется, что они все сдохли от табачного дыма, которым лёгкие портит сильнее обычного, вдыхая пары как не в себя, лишь бы отвлечься, а не проходить раз за разом стадии от агрессии до болезненного принятия.

Тридцать секунд на осознание.

Тридцать секунд на падение со скал в омут шоколадных глаз и химическую реакцию, именуемую чем-то на букву «Л».

Принять всё это, может, и кажется лёгким, словно помешать сахар в стакане с терпким чёрным чаем. Но на деле Кежань старается не рассыпаться крошками по полу от крутящихся в голове вопросов: «Почему именно он? И почему именно я?», задавая их себе бесконечно долго, уже заранее зная — бесполезно. Но всё равно борется, старается выплыть из бьющихся о скалы волн непонимания и банального «что же делать, и есть смысл вообще обрубать с корнями чувства».

Чувства. Порой они приходят так не вовремя, что аж накрывает с головой паника и подгорает внутри всё, что только можно и нельзя. Однако это значит то, что ты живой и внутри, и снаружи, а не живой труп, как кажется большую часть жизни, переживающий только о том, как бы спрятаться в себе гораздо глубже, чтобы никто не понял твою истинную натуру, иначе будет в очередной раз больно и плохо, а открыться дико хочется, как на духу выложить каждое гложущее переживание и получить столь необходимую поддержку.

А не в спину нож и крушение осколков восприятия в который раз из-за парочки людей, которых Кежань никогда не назовёт людьми, продолжая прятать глаза за косой чёлкой и короткими прядями стриженных под эльфа волос и кутаться в мешковатую одежду, сквозь которую невозможно разглядеть синяки, полученные во время падений, в чём Лю переплюнет любого. То о шнурки кед или чьей-то подножки, то споткнётся на ровном месте — ничего необычного. Жалко так, и это чувство к себе только растёт вместе с тем-самым-чувством-которое-нельзя-называть к Укджину, уже влившемуся в компанию одногруппников, в которую персона Кежань не входит. Зато присутствует раздрай, с которым приходится жить и выживать.

Да, полным и неожиданным, как лето посреди январской стужи, когда на одной из студенческих вечеринок в честь февральского праздника - Дня всех влюблённых (кто это дерьмо вообще придумал?), — до этого находясь на другом конце усыпанной блёстками и разноцветными шариками в форме сердечек гостиной, Укджин, судя по виду — повеселевший от стакана дешёвого пива, приземляется на диван рядом с Кежань, от неожиданности вздрогнувшей от ударившего по рецепторам запаха яблок и дорогого кисло-сладкого парфюма, отчего внутри всё воет и неистовствует, заставляя внутреннего зверя покорно опускать голову и быть на коленях.

Ведь Укджин невозможен в своём великолепии: с растрёпанными отросшими волосами, спускавшимися на сияющие весельем глаза, и самой яркой улыбкой, которую только удаётся видеть на этом лице за всё время, что знакомы. Лю сглатывает вязкую слюну и не понимает сразу, как собственное лицо и шея покрываются алыми пятнами совсем не от духоты, как хочется казаться, а от накатившей волны смущения.

И это фиаско.

Ударяет молнией буквально: Кежань подрывается с нагретого задницей дивана и скрывается на чужой кухне, умудрившись отпугнуть обменивающуюся слюнями влюблённую парочку старшекурсников, в которых с удивлением узнаёт старшекурсника - Джисона вместе с Кики, активно френдзонившую того парня, чьи руки свободно гуляют под полупрозрачной блузкой и сжимают грудь до мурашек и ошалелой улыбки.

И даже тут тишины не дождёшься.

Кивнув головой в качестве приветствия, считая себя больше не способной на что-то более вежливое, ожидая, пока пространство освободится и перестанет кружиться перед уставшими от зубрёжки конспектов глазами, Кежань позволяет себе с чистой совестью закурить. Или просто попытаться: собственная зажигалка валяется на журнальном столике в собственной квартире, а при себе только полупустая пачка, намекающая, что надо зайти и купить ещё одну вместе с энергетиком, иначе сессия убьёт раньше положенного срока, предварительно нагнув и жёстко поимев без капли смазки и жалости.

Но всё же случается чудо. Оказывается, существует вместе с Кармой, видимо, наказывающей за грехи в прошлой жизни: перед глазами щёлкает серебристый прямоугольник с изображением принцессы Леи. Вздрагивает и чуть ли не стонет, видя перед собой Укджина, чья широкая улыбка выбивает из колеи, отчего скручивает в приступе непрекращающегося кашля — это дым попадает не в то горло буквально, заставляя задыхаться и хрипеть, пока по спине не начинают стучать ладони.

Хотя бы отпускает, пусть и на время, кажущееся ползущим со скоростью улитки, а образ парнишки из-за слезящихся глаз вовсе не мираж, придуманный воспалённым больным сознанием. Действительно, он, только руку протяни, коснись и убедись: не сон.

И этот «не сон» так хочется коснуться до боли в ладонях и жжения в прокуренных лёгких, что Лю просто не выдерживает и сдаётся. Вот так банально, на милость победителю, чьи глаза от любопытства загораются ещё сильнее, когда тянет руку и всё же дотрагивается, спустив на волю всех своих бесов.

Сначала путается в волосах, кажущихся жидким шёлком, который приятно пропускать сквозь пальцы. Прочерчивает линию скул, на которых кожа пылает и кажется раскалённым золотом. И, наконец, обхватывает лицо ладонями, чтобы большими пальцами обеих рук пройтись по тёмным кругам под глазами, кажущихся даже больше самого лица, спуститься к губам, подрагивающим от сквозившей одобряющей улыбки — нравится, кайфует демон. И поэтому даже прерывать процесс не хочется.

Чувства переполняют, а воздух кажется наэлектризованной непроглядной топью, откуда нельзя выбраться. Чем больше сопротивляешься, тем быстрее и глубже тонешь в мутных водах, куда засасывает стремительно, как в водоворот искрящихся глаз одногруппника, на чьей коже вереница бегающих толпами мурашек.

Кежань несёт всё дальше в водоворот, когда Укджин хватает за ворот и резко к себе тянет, а губы, не спрашивая разрешения, впиваются в её приоткрывшиеся (сигарета давно в мире ином — на полу, где ей и место) и с чувством зятягивают в долгий, дурманящий ядовитыми кольцами смога, поцелуй. И это просто бьёт по голове обухом и отключает, толкает в пропасть, и ничего не остаётся, кроме как обвить руками шею и прижаться как можно ближе к крепкому, наполненному силой телу, раствориться по капле в ощущениях юркого языка, вылизывающего рот, как самую сладкую конфету.

Мир растворяется, смыкается до яркого плотного кольца, отрезая от остального пространства — неважного, далёкого, чужого, а здесь — рядом — своё, родное. Люди, места, события, даты - всё на второй план отходит, не оставляя ничего, кроме путающихся в волосах пальцев рук и разрывающихся сердец от бешеного адреналина в крови.

Тахикардия добивает, заставляет задыхаться от нехватки кислорода, но тут же заменяется иным ощущением. Ощущением правильности происходящего, словно так и должно быть.

Словно нормально целоваться с тем, в кого влюбляешься с первого взгляда (почти) — за тридцать секунд, кажущихся Вечностью, тонувшей в просыпанных песчинках бытия.

Словно так правильно оказаться прижатой к углу стола, врезавшись туда поясницей до потонувшего вскрика в сладости чужих уст, сминающих теперь губы с нежностью, словно извиняясь за несдержанность, и Кежань готова простить Укджину буквально всё и расползтись по полу лужицей, если не перестанет скользить по чувствительным лопаткам, забравшись шаловливой ладонью под тряпку, именуемую в народе футболкой, превратив буквально в таявшее от жары мороженое.

И это действительно правильно.

Тридцать секунд — время особое, говорившее, что за полминуты всё же можно упасть с головой в омут.

Их тридцать секунд давно прошли, но кого это всё волнует?

Никого. Да и их тоже. Антидепрессант, личная таблетка счастья, среди тревог и вечной грусти, всё же найден. А всё остальное пройдёт само.