Куда бы вы думали, меня отвезли? Верно, а вот теперь я оказалась за решёткой. Наверняка Феттель повлиял на место моего содержания. Откуда взять 6,3 миллиона долларов за двадцать дней, кто-нибудь знает? Надо соглашаться на долгосрочную выплату. Честно говоря, мне было абсолютно всё равно на эти грёбаные деньги и на дальнейшую жизнь. Я больше не жила - существовала. С единственным желанием, останавливающим меня в поднесении к своему виску пистолета: узнать, жив ли Льюис. Он и правда стал всей моей жизнью, её 99-процентным содержанием. Были квалификации, гонки, тренировки, вечеринки, красные дорожки, перелёты, путешествия, концерты Николь, и всё это с участием Хэмилтона. Когда я поздно вечером приходила в свой номер в гостинице и оставалась одна, я переставала жить. Он был моим воздухом. Часто я приходила ночевать в его номер, хотя он не знал, лежала напротив, смотрела на родные черты лица. Это было нечто большее, чем дружба, любовь и все остальные существующие чувства. Это была болезнь. Болезнь, когда человек - наркотик. Мне нужно было больше каждый день. Иногда я ловила себя на мысли... а каков он в постели? Я хотела знать о нём всё. Видя Льюиса каждый день в прекрасном горячем мужском теле и вспоминая, что у меня уже давно не было серьёзных отношений, я была готова его растерзать. Мне хотелось содрать нашу одежду к чёртовой матери не потому, что я его любила. Я жаждала быть максимально близко. Хотела, чтоб он стал моими ста процентами. Чтобы наши тела сливались так же, как и души. Когда я слышала их с Николь, видела, как она гладит его по плечам или спине, где для меня было закрыто, я дико бесилась и завидовала. Я ревновала. Вспоминая всё сейчас, я понимала, что это ненормально. Что я больна. Но если Лью больше нет... то нет и ста процентов. Нет меня. Нет того, ради чего я жила.

Не поедь я тогда на ту гонку в Сильверстоуне, что бы было? Скучная, обыденая жизнь девочки из Лондона, которая пошла работать на ненавистную работу, вышла замуж, родила детей и ездила на выходные к родителям? Да я бы лучше повесилась. Вот правда. В какой-то момент я перестала бояться смерти. Произошло ли это, когда я выжимала 250 км/ч где-нибудь под небом Шанхая или когда лежала рядом с Льюсом ночью после изнурительной тренировки? Не знаю. Кими боится смерти, Феттель боится (в этом я успела убедиться самостоятельно), Льюис побаивается. А я... равнодушна. За последний год мозг успел нахватать целый букет психологических отклонений. Так что пусть засунут свои деньги себе в задницу, я ни цента им не отдам. Пусть сажают хоть на пожизненное, мне не сложно прострелить себе череп. Могут повесить долг на родителей, но я попрошу Николь защитить их. Она найдёт способ спрятать двух людей так, чтобы самые лучшие ищейки не нашли. Да и вообще, эти деньги для Формулы - ничто. Каких-то шесть миллионов! Нет, я из приципа не буду платить. 

Камера, куда меня заточили для принятия решения, представляла собой помещение три на три метра. Интересно, а Жан Тодт вообще в курсе, что делается у него за спиной? Почему-то я была уверена, что он не знает. Не сопоставлялся в голове образ президента FIA с тираном-вымогателем. Всё, что сейчас со мной происходит - плод больной фантазии Тобиаса и Себастьяна. Их нужно поженить, честное слово. Идеальное гаденькое сочетание, от которого у меня даже появлялись рвотные позывы.

Три раза в день надсмотрщик приносил тарелку какой-то бурды и стакан воды. Ни то, ни другое я не трогала. С бурдой ясно, от голода я не помру, а жажда мучила так же, как и вопрос, сколько раз мне плюнули в воду. Таким образом Костильо наверняка хотел ускорить процесс принятия мною решения. И ему это бы удалось.

Когда я сидела на единственном предмете мебели в камере - дико неудобной раскладушке (где они только такую откопали? Специально ведь старались, гады), за дверью послышалось копошение. Я подскочила как ошпаренная. В проёме замаячило лицо охранника с грозно нахмуренными бровями, и в камеру зашёл мужчина азиатской наружности. Костюм слегка помят, густая шевелюра и отсутствие морщин позволила сказать, что ему меньше сорока. И без того узкие глаза прищуренно смотрели на меня, периодически перебегая на миску с бурдой. Сравнивает что ли?

- Приветствую, Тесса, - с акцентом произнёс посетитель. - Называйте меня Хан.

Ясно, японец. Будучи в Токио раз двадцать, я умела различать японо-корейско-китайские особенности в общении на английском.

- Какими судьбами? - я оглядывала гостя с головы до ног, чтобы убедиться, что колюще-режущих и огнестрельных предметов у него, к сожалению, нет. На отвороте пиджака мигала маленькая камера. Пресса, значит.

Хан так же оглядел меня, оттянул рукава (дурацкая привычка) и аккуратно присел на край раскладушки с таким видом, будто она сейчас оживёт и откусит своими металлическими щупальцами его дорогостоящую попку. Видно было, что он занимал далеко не последнее место в медиасфере и в таких условиях был впервые. Рассуждаю так, будто я уже переродилась в сорокалетнего мужика-вора, которого осуждают каждые пять лет. Нет, с этим надо однозначно завязывать.

- Я к Вам по делу, - да ты что, а я думала так, пообедать зашёл. - СМИ гудят о том, что Вас арестовали, - нет, блин, камера - моё обычное место пребывания, - и хочу предложить Вам сделку.

А вот это уже интересно.

- Бесплатные бананы? - не осталась без едкого замечания я.

- Нет, лучше. Ваша свобода в обмен на информацию, - Хан смотрел на меня, будто говоря "у тебя нет выбора, и я это прекрасно понимаю".

- Какая информация нужна? - я старалась не обращать внимания на его многозначительную улыбку.

- Ну, к примеру... о Вас с мистером Хэмилтоном.

Я нахмурилась. Только таких разговоров мне сейчас и не хватало.

- И что я должна рассказать? Они меня серьёзно отпустят? Мне нужно документальное подтверждение.

Хан моментально полез в свой тонкий чемоданчик, который всё это время держал под мышкой. Достав оттуда идеально ровный лист в файле, мужчина положил его на раскладушку, часть короторой оставалась между нами. По-моему, он боялся. Мда, я уже привыкла запугивать незнакомых и ненужных людей своей аурой. Я ознакомилась с бумагой. Действительно, всё официально согласовано. За какую же информацию Формула готова простить мне шесть миллионов? И какие слова вообще могут стоить хотя бы половину этой суммы?

- Хорошо. Но я должна говорить правду?

Хан издевательски посмотрел на бурду. Потом снова на меня.

- Сейчас, Тесса, для Вас всё - правда.

Ясно. Значит, буду нести ахинею красного кита. Правда не стоит шесть миллионов. Она теперь ничего не стоит.

- Я согласна, - заключить сделку с дьяволом оказалось не так уж и сложно.

- Что ж, в таком случае, я заберу Вас к съёмочной команде, вы почитаете сценарий, всё запишем и отпустим, - Хан кивнул на прощание, и словно муха потирая ручки, довольный вышел из камеры.