Он продолжал свою речь, описывая детали, которые уже были неважны. Моё тело одолел сильный жар, и я безумно боялся за маму.
Я совершено не понимал важность его слов, словно он какой-то бесталанный юморист, приглашённый сюда за «смешные» деньги. Его руки слегка тряслись. Как я убедился по нему, говорить родителям о смерти их ребёнка дело ужасное. Такое чувство, словно он отдавал частичку самого себя на всех детей, умерших от рака в его отделении. «Опухоль головного мозга. Последняя стадия», — в секунду повторил себе в голове я, когда он ещё не закончил. В трёх предложениях он смог уничтожить всю нашу семью, наше будущее, хотя он абсолютно не виноват. Однако, мне нужно на кого-то повесить её смерть. Я буду последним, кого коснётся эта табличка виновного, а, если по правде, то мне бы стоило одеть её на себя в первую очередь. Ведь только я был тем, кто был должен заметить болезнь маленькой девочки. Но как я так мог уделять время своей жизни и себе самому, чтобы не увидеть ничего странного? Я не знаю.
Уши заложил какой-то странный звук, который слышал словно только я. Этот свист или нечто схожее никак не покидал мою голову, и я будто начинал сходить с ума. Я не слышал никого. Однако, заплаканная мама без слов указывала мне на то, что нам предложили увидеть её. Врач тоже смотрел на меня так, как будто я имею какие-то психические расстройства, а сейчас у меня снова наступило обострение. Я последним выходил из палаты, следуя за ними. Шаги от маминых каблуков я больше не слышал. Ни чьих-то голосов, ни шумов, ни самого себя я не мог услышать. Все казалось таким, словно я в прозрачной банке или вообще отделен от внешнего мира.
Мы спустились на три этажа ниже, прямо в подвал, но врач осталась в отделении. Нам пришлось идти только за медсестрой. Темнота пугала меня, но я был сконцентрирован на звуке в ушах, раздражающим меня. Только пот на лбу и нервная походка говорили о том, что я сейчас не в порядке. Мне хочется смеяться от того, насколько все происходящее кажется мне бредом. Мы заходим в светлое помещение, где большие лампы на потолке заставили меня щуриться. Мама закрывала глаза, видя лишь мутные изображения всего окружающего. Её нарушенное дыхание было слышно нам обоим.
Я обращал внимание на всё, что было рядом. Это был морг, где пару десятков неизвестных мне тел лежали, накрытые полупрозрачной простыней. Мне было страшно, и я метился глазами по сторонам, понимая, что все они мертвы.
Нас привели к последней в углу кушетке, и мне снова вспомнилось расположение гаражей, куда любила приходить Эстель. Последний в крайнем ряду. Последний.
Медсестра подошла к койке ближе нас обоих. Подняв белую простыню, она сказала:
— Умерла девочка чуть больше двух часов назад. Её совсем недавно привезли сюда.
У мамы тряслись руки, как только она увидела её. Эта паника, которая была в её лице, передавалась и мне, а я болезненно принимал её. Я боялся прикоснуться с своей мертвой сестрёнки, словно это конец всего, что было когда-либо. Я не мог осознать, что жизнь этой малышки проиграла раку. Однако, была ведь поздно выявлена уже последняя стадия. Последняя.
Я наблюдал за тем, как лицо медсестры выдавало то, что ей жаль. Мама громко кричала, выпуская всю материнскую боль наружу. С каждой её мольбой Богу я ощущал по всему телу новые сгустки горячей крови. У меня не было возможности что-то изменить, и свою вину я чувствовал больше и больше с каждой секундой. Мне хотелось попросить у мамы прощения, но я лишь стоял и не мог сказать ни слова. В последний день этой девочки я не попрощался с ней. В последний.
Медсестра подошла ко мне ближе, замечая то, как медленно я делаю шаги назад, боясь подойти ближе. Мои слёзы спускаются вниз, и мне хочется кричать. Каждая моя вена сейчас, казалось бы, разорвётся, так как мои сосуды и так работают на износ.
Оперевши голову на согнутые ладони, я сильнее сжимал свои волосы, пытаясь невольно вырвать целый клочок. Нас просят молчать, но мама не может остановиться, да и я сам тоже. Молодой медсестре приходится угрожать ей охраной, так как она не соблюдает правила порядка. Я тихо себе киваю, словно слышу каждое слово, которое она говорит.
   Меня попросили выйти из больницы, но маму с собой я забрать не смог. Её наполняла истерика, а меня — резко наступивший пофигизм, о котором я не хотел думать. Теперь мне было плевать на всё и вся, и мне эгоистично показалось, словно это конец только для моей сестрёнки. Я вечно буду любить её, а нам сложно начать жить дальше. Я не могу представить, как её невинная душа покидает тело, отрываясь на миллионы километров в небеса. В те золотые небеса, которые мы видели однажды. В ту бездну, которая показалась нам началом чего-то прекрасного. А, как оказалось, не все так, как мы думали и считали. Для меня и Джюелл это было всего лишь начало конца, которого мы не ожидали. А что будет дальше? Думаю, мне стоит бояться собственного будущего.
   Я вспомнил разные фильмы, где герои тоже были в тяжёлой депрессии, так что я купил бутылку слабоалкогольного напитка и сел на скамейку в пару кварталах от дома, где смог остаться в одиночестве. Вкус его мне не нравился, и я поставил бутылку с содержимым на землю. Солнечные лучи падали на моё лицо, но я не мог наслаждаться ими. Холод на улице заставлял меня дрожать. Однако, больше всего мне хотелось расплакаться, и я сидел один посреди пустой улицы, думая об своей сестрёнке, маме и Агате.