Я торопился в больницу как никогда раньше. Сейчас это словно был какой-то шаг к доказательству тому, что я сказал правду, на случай того, если мама мне больше не верит. Хотя, наверное, у меня просто лишняя паника без реальной причины.
Мне приходилось тянуть маму за руку, чтобы она шла быстрее. Как мне казалось, она боялась, но я не мог понять почему. Её руки дрожали, лицо опухло, и она постоянно молчала. Однако, я всё скидывал на то, что ей просто тяжело хоть на секунду представить, что это происходит на самом деле. Я себя тревожно успокаивал, но продолжал нервничать.
И вот мы здесь. Двери старого здания, наполненного больными, открываются передо мной, наверное, уже в сотый раз. Каждые пару секунд я напоминаю маме, что всё будет хорошо, но она смотрит на меня пустым взглядом, словно совершенно не слышит или не понимает. Хотя, наверное, я даже сам себя не понимаю.
Моя улыбка не говорит о какой-то радости и неком жизнелюбии. Однако, я продолжаю изображать счастье. Мама заходит первая в палату, и я слышу в её громком голосе панику:
— Алтон, где Джюелл? Её нет здесь!
Зайдя самому в палату, я вижу, что её смятая постель пуста. Теперь и у меня самого появляются странные недоумения. Сама сестрёнка не могла бы уйти отсюда. Но что случилось?
Я попытался найти врача, который дежурил рядом с её палатой, однако, там никого не было. Тогда я совершенно не понимал, что происходило.
Мама сильно нервничала и не могла стоять на одном месте. Мне лишь оставалось замечать, как в воздухе её волосы развивались, как только она начинала делать быстрые шаги и мельтешиться. У меня не находилось слов, чтобы успокоить нас обоих.
   Когда я нашёл единственную медсестру, она пообещала мне, что разберётся во всем, что меня волновало, и сказала оставаться в палате. Я нервно сел на кресло рядом с койкой моей сестрёнки и снова начал наблюдать за поведением мамы. Её тонкие пальцы стучали по коленкам мелкими движения, будто отстукивая определённый ритм. Я надеялся, что это хоть как-нибудь сможет помочь ей успокоиться, хотя говорить ей об этом было вовсе неуместно. Она рассматривала эту палату, будто здесь не живёт её дочь, а некий чужой человек, что ей не знаком. Словно она в каком-то странном помещении, месте, где никогда не должна была оказаться и выхода из которого невозможно отыскать. Все казалось ей чуждым.
   Подойдя ближе к койке Джюелл она заметила её любимые вещи, оставленные на её тумбочке когда-то мной. И почему мне действительно без сомнений кажется, что она даже не притронулась к ним ещё?
   В данный момент мама прикасается к альбому и садится недалёко от меня на вторую кушетку. Открыв первые листы, она меняется в лице. Каждый рисунок напоминает ей нечто, что она помнит и о чём хочет молчать. Теперь значения рисунков больше не казались такими поверхностными. Однако, я был уверен, что дело тут не только в смысле нарисованных работ. Время. Джюелл рисовала их, пока мама лежала в больнице, добавляя каждый день новые художества. Возможно, сейчас моя мама замечает, что её беды коснулись нас всех. Рак головного мозга менял воображение ребёнка, что доказывалось во всем, что она делала в последние несколько месяцев. Маленькая девочка изображает собственные страхи, внутренние терзания и невинность. Словно каждая линия, проведённая её рукой, имеет в себе нечто необъяснимое, что-то такое, о чём знает только сама она и её мама. С тех пор, как мы уехали в Вашингтон, Джюелл изменилась. Она росла не только физически очень быстро, но и морально. Это ярко отражалось в том, что она создавала. Теперь нам возможно только убеждаться в этом, открывая её альбом снова и снова. Я вспоминал почти каждый рисунок, словно просматривал в нём и свою жизнь, погружаясь в воспоминания. Мне было стыдно, смешно и некомфортно. Я не понимал, почему сейчас сестрёнки нет рядом, чтобы я мог сказать ей, как сильно я люблю её и хочу, чтобы она была счастлива. Переглядываясь с мамой снова и снова, мы понимали, что многое пропустили, а сейчас часы то и дело, что тикают, напоминая, насколько сильно мы были неправы в том, что говорили и совершали. Мама обняла меня, и я утопал в её объятиях. На самом деле, я не люблю, когда плачет женщина, но её слезы были каким-то освобождением, новым возрождением, который должен привести её к жизни. Даст Бог, так оно и будет.
   Мы просидели более получаса, как только медсестра зашла к нам в палату. Вся впопыхах, она сказала мне, что я должен подойти лично к врачу моей сестрёнки, если хочу узнать правду. Я, конечно же, абсолютно не сомневался в том, что мне стоило выбрать, так что я быстро проковылял до выхода из палаты и послал маме успокаивающий взгляд, от которого, как должно было быть, на душе ей станет легче. Она осталась, а я шёл, не понимая, о чем мне хотели сказать.
   — Что-то не так? — спросил я врача с серьёзной гримасой. Он так взглянул на меня, словно успокаивающий взгляд теперь пускают мне самому. — А где Джюелл?
   На мои вопросы мне не ответили:
   — Ваша мама здесь? — Я медленно кивнул, стараясь сосредоточиться на диалоге. — Мне обязательно нужно поговорить с ней.
   Он быстро зашёл в палату, обойдя меня стороной. Это выглядело невежливо, но я осознавал, что могло быть нечто серьёзное. Последовав за ним, я стал сзади, оперевшись на косяк двери палаты.
   — Миссис Фэйбер, — неуверенно шептал он, — к большому сожалению, Джюелл Фэйбер скончалась от опухоли головного мозга сегодня вечером.