Кончиками холодных пальцев
Не могла дотянуться
До тех воспоминаний, которые отбросила.

Я не хотела испытывать подобное.
Покрытая множеством ран,
Вновь шла по неизвестному пути.

Kim Ye Ji (OST, Bulgasal: Immortal Souls) - Tunnel

След Хёнджина обрывался за длинными сводами лестниц, в потёмках половиц под растеленным разноцветьем ковров, чуть заглушающих отстук каблуков его лакированных туфель по ним. Его силуэт затерялся в этих многочисленных, коим конца нет и края, коридорах. Бросившейся чуть с опозданием за ним, Ли всё же трудно определить куда ведёт его окончательная дорога. Каков пункт назначения и что за собой подрузмевает вообще цель его визита, - если заинтересованным хоть на грамм в надвигающемся совете тот не был. Создавалось стойкое впечатление, что его не особенно трепетно волновали, - а ещё вернее будет заметить, что вовсе не волновали, события кои приехали обсуждать представители прочих рас и общин. И действительно ли имеет целесообразность полагать, что тогда он может быть связан с теми слухами, второстепенность которых собой затмевает хаос от подготовки к собранию, но всё ещё волнующий умы многих других существ здесь проживающих и работающих? Вопросы без ответов - это, конечно, очень интригующе. И, зачастую, опасно.

Чэрён ступает вкрадчиво, едва не крадучись продвигаясь вперёд, к лестнице на второй по счёту этаж, и постоянно оглядывается по сторонам, - за бесчисленными дверьми номеров жили в томительном ожидании гости, и волновать их покой, было бы последним чего ей хотелось. Её поведение беспрецедентно описали бы неприемлемым, - да и тревожить уже умерших совсем не было ни смысла, ни единого желания, - но ей нужно было его найти. И очень, очень скоро, потому что на неё самым странным образом влияла атмосфера этого места, - до безобразного истошно внутри всё порывалось наружу. К какой-то определённой из дверей ли, или тому, кому и чему за ней сокрытому, - не различить в разбушевавшихся противоречивых смесях из эмоций. Хван что-то в ней подстегнул к выходу, - ей не было свойственно ничего из того, что она теперь делает, почти принимая в норму своего эквивалентого поведения. Было ли это обусловлено той самой чарующей тягой к неизведанному, тем магнетизмом и очарованием дарованным самой Смертью всем из своих тёмных созданий, - ей знать не было нужно. Так было спокойнее на душе, - пока всё не принимало оборот, прослышав про который её бы наставница отвела в храм на замаливание грехов. И, быть может, на пару-тройку лет оставила бы. Для профилактики.

Но мрак и тайны - по одну сторону лезвия, а ей надо было на другую.
Выяснить его причастность не к сейчас происходящему, а тогда. Ныне беспокойная составляющая её тревожить не особенно должна, - как предписывалось воспитанием и уставом ангелам, - не дивергнетным и не попрающим себе в угоду все правила Святых, - не должно быть дела до того, что напрямую к ним не относилось. К сожалению, на Небесах подобной характеристикой клеймилось абсолютно всё. До узкого диаметра был очерчен круг животрепещуще волнующих их сердце идей и мотивов, - это ей тоже не нравилось, но за такое мнение её могли бы счесть и падшей. Или сумасшедшей. Хотя, впрочем уже за то, что она только мысль допустила о том, чтобы без страха и сомнения вдогонку отправиться за демоном, - сочли бы уже относительно основанием для заявления о её невменяемости. Так был толк теряться в догадках, если в любом из возможных исходов, ей не выйти в белом на выход из отеля? Кажется, госпожа Ю и впрямь заметила то, какое влияние на неё оказал таинственный незнакомец за завтраком, - пусть и на поверку вовсе таковым и не являвшийся. А может для неё он тоже был пятном на репутации. В конце концов, именно Ю Чонён была той, кто учил Ли Чеён до её нисвержения. Но всё это, естественно, догадки не имеющие доказательств и не испытывающее проверку причастностью. Ей стоит перестать забивать себе этим голову, - хотя бы на данный отрезок времени, пока не найдётся подходящий собеседник, время и место. Всё ведь тайное однажды становиться явью, сколько бы не таилось по закуткам.

Диапазон её видимости сужается до конца коридора и заворота влево, как только пролёт ступеней остаётся позади. Ещё один этаж, - пустой как и прошлые, с незримым присутствием самого духа отеля, в его будоражущем направлении оказанном на помощь умершим и их дальнейшей потусторонней жизни. Ходит лихая весть, что в стенах этих пропадают души, что так и не дошли до последней грани реинкарнации, готовые полностью к отступлению от прошлого, включая забвение, погребение оставшегося без владельца тела и возжиганий благовоний по умершему. Молитву за его благополучие в последующем из перерождений. Кому, как не ей знать наизусть весь канон ритуала для умерших, - она почти поселилась на два года в зале для чтения молитв и возжегания благ. И это, пожалуй, то немногое что было дозволено, пусть и в одиночестве, без ведома для всех, кроме отца и самой наставницы. Это было уже хоть что-то, - всё ещё невидимое связывающее их с сестрой звено. Она не жаловалась, - это было лучше, чем полная пустота скрежещущая во тьме за рёбрами, чья тяжесть ночами не давала спать, и морозила молчанием днями.

Вторая по счёту дверь вынуждает её замереть, - как непреодолимая сила замирает её враз отяжелевшими ногами прямо напротив. Ни шагу прочь, ни назад не двинуться в сомнении, ни вперёд не ринуться в страхе. Шестнадцатый номер.
Чэрён ощущает, как что-то склизкое в груди усиленно разрастается, затапливает все лёгкие, вынуждая задохнуться рвущимся наружу всхлипом. Она не смогла заметить, как первые хрустальные слёзы разбиваются о ткань ковра у мысков её туфель. Беспощадно, необратимо вспять, как волны ревут о скалы во время шторма.
Шестнадцатый номер, - номер из которого навсегда душа Чеён ушла в мир мёртвых. И теперь... Теперь это объясняет отчасти то, почему всё здесь кажется таким знакомым. Ли действительно здесь уже была, - и знающий взгляд госпожи Ю и сочувствующий отца, когда тот провожал их в путь в Небесной столице тоже. Они все знали, - все, и никто ей не сказал. Совсем ничего, - будто бы для неё это ничего не стоило, вот так запросто взять и явиться туда, откуда навсегда забрали часть души. Пусть и такую же мёртвую, но всё ещё её. Принадлежавшую им двоим. Для неё самой те дни покрыты завесой забвения, - всё тогда воспринималось размытым и туманным, смешивалось в единый ком из боли и страданий. Она просто пряталась за пеленой отрицания, кутаясь в холодные одеяла, более не дающие ни толики тепла в комнате пропитанной отчаянием и безнадёжностью. И долго тянула с этим, - с признанием того, что это реально. Что Чеён больше не вернётся. Нет для неё пути назад. Её больше нет.

Это поистине ужасно, когда родной человек закрывает свои глаза, мучаясь от невыносимой боли, разрываемый тоской и горечью, но никого нет рядом. Никого. Его последний вздох растворяется в миноре, гаснет тот блеск живого азарта, и ясная улыбка адресатом которой может быть кто угодно, - больше никому не адресована.
Отправитель мёртв и бездушен. Растерзан. За ошибки или любовь, неповиновение режиму или иную идеологию, - значения не имеет. Не для неё. Чэрён чувствует. Осознает, что дрожит. Где-то на переферии сознания отмечает, как треморит её ладони, что пальцы не могут даже дёрнуть в попад за ручку, - открыть, войти туда, и не важно, кто и что за ними, этой дверью будет находиться и ждать. Нужно переступить за порог, за преграду между настоящим и прошлым. Таким всё ещё живым и болящим. Она делает шаги навстречу, едва сумев в конце таки скользнуть вовнутрь, за полог больной памяти по сестре.

С каких пор здесь
Поселилась тьма?
И где здесь я, посреди этого застывшего времени?

Причиняя боль своему сердцу,
Я отчаянно пытаюсь ухватиться за свою судьбу,
Но она снова и снова затягивает меня в свой круговорот.

Нет сил ни закрыть за собой, ни развернуться прочь, - с первых же секунд после того, как за её спиной остаётся тускло освещённый бра коридор, взгляд сразу приковывает другой взор. Хёнджин сидит в роскошном кресле, обитом бархатом цвета выдержанного вина, и обрамлённым позолоченным изогнутыми ножками, прямо параллельно входу, закинув ногу на ногу, его локоть расположился на подлокотнике а ладонь подпирает узкий подбородок. Хван щурит свои тёмные беснующееся бездной омуты, не сводя с неё немого прицела их внимания.

- Я с самого утра знал, что этим всё и кончится. Вы слишком разные, но всё ещё такие идентичные. Неужели мне нужно проживать всё заново? - интересуется после повисшего на пару мгновений молчания. - Ты тоже думаешь, что я ничего тогда не потерял, не так ли? Что мне ничего не стоит так запросто вернуться туда, откуда дорогой мне человек покинул этот мир?

- Я, - осекается девушка. Прячет блестящую карамель всё ещё мокрых глаз за скрывшую их антрацитовую вуаль ресниц. - Я так не думаю. Вообще об этом пытаюсь не думать. - и голос её натурально вибрирует от напора всего калибра испытываемых противоречий. Дрожит, подобно листку на остервенелом ветру зимних вечеров.

Да, она нашла его, как и искренне того пожелала, но всё это так... Ошеломляюще больно. Превосходно по своей сути то, что и спустя столько дней, месяцев, минут и часов, - это до сих пор гложет. Так же, как и в самые первые секунды. Два года, - но болит, как и в то мгновение, стоило лишь увидить фарфоровую бледность, что отливала безжизненной синевой. То лицо обладательница которого, подобно матери больше никогда не одарит её смешливой улыбкой или немым одобрением злато-карих глаз.

- Не лей слёз, ангел. Всё только начинается. - вместе со вздохом отзывается демон, поднимаясь одним слитным движением с насиженного места и бросая взгляд на настенные часы по другую сторону от его кресла. Без двух минут двенадцать. К ней ближе не подходит, оставляя её хрупкую фигурку всю в белоснежном подрагивать как от леденящего ветра. Понимая что и чем было вызвано. Кем и почему. Вместо этого, делает четыре широких шага к окну, - вид из которого самых впечатлительных оставил бы с травмой на последние дни пребывания здесь, - на границе живых и мёртвых.
За стеклом простирается глубина сквозных озёрных волн и метельная темень небосвода, усеянного звёздами. На самой границе вдали темнеется линия поля, простирающегося вдаль до самых горизонтов обзора. И всё бы прекрасно, только вид этот ничто иное как мираж создаваемый подсознанием умирающего, и для каждого он отражение его личного кошмара, потому в большинстве номеров окна извечно занавешаны. Хёнджин не из пугливых, потому смотрит туда открыто, огибая с нечитаемым выражения лица и само озеро и территорию за ним. Его уже так не кроет, как накрыло бы ещё в прошлом году. Как может кто-то потерявший всё, чего-то ещё боятся.

- Знаешь ли ты, куда зашла? - задаёт в пустоту вопрос, не поворачиваясь к ней, и ничем не дающий понять, что вообще именно с ней и ведёт диалог, а не вслух пришедшее на ум высказывает.

Ей остаётся только покачать отрицательно головой. И не успевшую более ничего уронить вслух, девушку прерывают пробившие двенадцать часы. И комната в миг изменяет облик, - ей не было видно за спиной в чёрную рубашку облаченного её вынужденного собеседника каков был пейзаж снаружи этого номера, но почему-то не возникает ни оттенка мелькнувшего недоверия, что этот же самый, коим сейчас та обернулась. Бескрайнее поле распустившихся цветов, - самое настоящее море благоухающее весной и летним прекрасием ароматов, наслаивающихся один на один. Ей так хочется вдохнуть в себя всю эту представшую картину, отразить в памяти великолепие цветущее такой дивной ночью, хотя и за пределами этого номера точно был день. От недалёкого озера веет некоторым морозцем, что вынуждает её прозябнувшую в открытых одеждах зябко повести плечами, и сжать в крепкий замок узловатые пальцы. Её отчужденный спутник, развернувшийся вровень с преображением некогда обычной комнаты, наблюдает за ней не скрываясь, - колко мажет острым угольным вниманием. Но больше не делает попыток завести разговор, - может, всё ещё покорно ожидает ответа на ранее прозвучавший вопрос; может, выжидает любой её реакции на происходящее; а может, наоборот, пытается предостеречь о только надвигающемся. Ей неведомо, что творится в черепушке за этими вороного оттенка прядями.

И подать голос, разрушив тем самым прелестную глубину разлившегося омута умиротворения, - кощунство. Так ей кажется ровно до следующего мгновения, когда привыкшие к темноте пространства вокруг глаза стали более приспособлеными, и смогли выцепить фигуру вдалеке от них, - возле берега того самого озера. Ей становится интересно, кто ещё мог здесь находится поимимо них двоих, - и едва коснувшись коленями друг друга, в попытках согреться, та бросает это не возымевшее успех начинание, и тихонько плетётся к загадочному силуэту, - чуть больше чем очертанию нервной сгорбившейся к земле точки.
Павший ангел, - это первое предположение, которое возникает быстротечной кометой по мере приближения, - потому что чем явнее они подходят, тем отчетливее грани сменяются линиями неровных изломов. Сломанные крылья, покрытые как мазутом по нежным перьям, чуть шелестящих на редких порывах гуляющего ветра, - быстро перестают быть единственно тем, что шевелит её ноги всё спешнее и спешнее. Теперь, сантиметр за сантиметров, преодоляя разделяющие их метры, это и волосы отливом в мягкий русый; и шальная догадка, как пулей прострелившая в самом отдалённо в ней закопанном воспоминании. В нежелании его принимать за явь ни тогда, ни сейчас.
Этого ведь не может быть. Не должно быть. Мёртвые не воскресают. Мёртвые не являются живым находясь по ту реальность их существования.

Ночь наполнила меня кромешной тьмой - И я начала задыхаться.
Теперь не знаю, зачем я здесь.

В этом тёмном туннеле,
В котором ничего не вижу,

Держу в руке клинок.
Я так устала от судьбы.
Когда же придёт этому конец?
Время продолжает течь,
Всё больше увлекая меня в свой круговорот.

На этом тёмном пути,
Что же сможет меня озарить своим светом?

Мёртвые не оборачиваются на усилившийся шум от приближения таким до истомы знакомым и родным лицом. Чеён абсолютно точно была мертва, - её исчерченная рваными полосами кожа, изувеченная посмертными шрамами и рубцами сейчас как никогда явно представала перед ней, - открытые глаза, с блеском неживового стекла часто являлись в муторных кромках сновидений, оборванных с диким криками во время пробуждения; нестёртые никем подтёки крови и космос гематом на молочном полотне казались до горечи на кончике языка неправильными на её теле, не исчезали вовсе из-под закрытых для обзора век. Живые не выглядят так, - но перед Чэрён самый, вероятно, худший её кошмар. Сестра выглядит до боли так же, как запомнилась тогда, ещё при жизни. Немного бледной, но уверенно держащейся на ногах и знающей себе цену, с цепким пытливым взглядом в самую душу и знающими, казалось, все секреты оппонента улыбками. И лишь эти антрацитовые росчерки крыльев за её развернувшейся от них спиной, таили в себе остатки ещё былого рассудка, доказательства, что она окончательно не сошла с ума, оторопев от увиденного призрака пролошого, представленого таким живым и болезненным напоминаем. Крылья её Чеён были безвозвратно вырваны с самыми костьми, - на их месте разверзлись две самые чертовски страшные раны, покрытые несмываемой меткой смерти - не физической, а моральной. Падший ангел, лишившийся своего главного отличия от прочего, возвышающего его над всеми другими существами и людьми, - нимба и крыльев.

Раньше, чем Чеён успевает что-либо сказать, нервный вздох срывается с дрогнувших губ Чэрён. Она за собой чувствует как в паре шагов от них останавливается и Хёнджин. Тоже молчит, не смея или не желая вовсе ворошить незажившее словами, что ничего и никогда уже не изменят. Он молчит. И она молчит. Это безмолвие - оно до невероятного болезненное для каждого из них, и Чеён видит, что именно её облик то, что корёжет их обоих изнутри.

Ли клянётся, мёртвые не должны улыбаться так, словно они ещё живы. Это самое жестокое преступление, которому нет ни прощения, ни объяснения. Но её старшая сестра улыбается. Невыносимо больно для неё, для того, кто замер позади бесшумной тенью печали. Невыносимо легко для себя.

- Я желаю вам удачного завершения Небесной кары. Помните, кто на самом деле ваш враг, а кто друг, и, пожалуйста, не скорбите по мне. Я ни о чём не жалею, и вас искренне прошу, молю всей своей волей и мёртвой душой, этого не делать. - И Чэрён клянётся, что не хотела этого, но тело само, как по инерции отшатнулось от сестры, когда та протянула к ней на встречу руки. Руки, которые ей когда-то переломали. Глаза в глаза, - но младшая не выдерживает тоски, и веки трепещут от холода, от слёз бегущих по щекам. И пусть на талии чувствуется хватка сильных пальцев, под чьими тисками сминается белоснежная ткань, ей не становится легче знать, что не одна здесь. Не наедине с этим кошмаром с лицом старшей Ли. Её нос, кажется, утыкается ему в шею, когда он быстро разворачивает её прочь от остального, а тело безостановочно дрожит. Шёпот его обжигает кромку уха.

- Нам нужно идти, ангел. Время начало отсчёт, и даже если впереди ещё далеко не самые радостные двенадцать часов, и нам их придётся разделить пополам, это сейчас не самое тяжёлое. Самое тяжёлое для тебя и меня, - это видеть её. Давай попращаемся с ней теперь, когда это стало возможным, и пусть наконец забвение отпустит её в путь. Ей тоже пора.

В тех промелькнувших воспоминаниях
Я одиноко
Плакала как ребёнок.

В этом тёмном туннеле,
В котором я вообще ничего не видела,

Меня совершенно ничего не беспокоило,
Кроме несуществующей грусти.

И это тоже тяжело, - слушать как его намеренно пониженный голос немного сбоит в тембре. Ему, как и ей, осознавать происходящее далеко не просто. Они оба её знали и любили, и оба её потеряли, не уберегли. Хван отпускает её первой, подталкивая в сторону старшей. Она повинуется настойчивому движению, почти тут же попадая в некогда родные прикосновения, - Чеён за время его слов подошла слишком близко.

Её объятья - сейчас ощущались... Правильными. Как финальной точкой к эпилогу, после которого книгу навсегда закроют и пристроят на полку книжного шкафа в библиотеке, в самом заброшенном углу дома. Куда больше, возможно, никогда не осмелятся вернуться. Из страха столкнуться с ними, - прошлым, что были вынуждены оставить, и воспоминаниями, с которыми так и не смогли справиться до сих пор. Чэрён цепляется за неё в озябшей хватке, зарываясь лицом в одежду, - не самую чистую на вид, всю изорванную и испачканную, измазанную кровью, и пропахшую гарью, но всё ещё сохранившую тепло. Живое тепло трепетного сердца, что будто бы действительно бьётся где-то рядом с её ухом. Как в далёкие объятья раньше.
И правда это - прощание. Самое последнее. Она знает, что после этого не перестанет скорбеть или плакать особенно тёмными ночами по ней, но перестанет тосковать так горько.

Чеён её держит нежно, гладит по лопаткам, чуть путает алые пряди в концах, но смотрит, - младшая уверена - в глаза ему. Тому, кто стоит в нескольких сантиметрах поодаль, развергнувшихся между ними неопровержимой пропастью, преодолеть которую - нельзя. Грань времени. И ей создаётся впечатление, что и для них эта встреча - полная неожиданность, и в тоже мгновение самое откровенное желание.

«- В канун Дня всех Святых между миром живых и миром мёртвых стирается грань. Смотри куда ступаешь. Не ровен час забрести слишком далеко.» - всплывают в моменте чьи-то слова. Горькие, облачённые в безразмерно канувшую в лета печаль. Голос этой женщины, осознает следом Ли Чэрён, ей совсем незнаком. По лугу проносится оглушительный звон, звучащий кажется отовсюду и ниоткуда в тоже самое время вовсе.

Хёнджин тянет её за руку прочь от сестры. Смотрит лишь единожды, в самую её душу, и говорит то, что нисколько ситуацию не облегчает.

- Все вступили в круг двадцати. Небесная Кара началась. - Чэрён растерянно моргает, но запястье из чужой хватки не вырывает.

Часы пробили свой первый час.
Отсчёт начался.

Я держу в руке клинок.
Судьба так утомила меня.
Когда же придёт этому конец?

Время продолжает течь,
Всё больше увлекая меня в свой круговорот.
Всё больше увлекая меня в свой круговорот!