- Надоело, - выдохнул Мирон, докуривая пятую сигарету в кабинете, - Как же мне все надоело.

Дым витал над головой, образуя псевдонимб, который лучше бы затянулся петлей на жилистой шее, чтобы мужчина так и сидел - с накинутой веревкой, сигаретой и абсолютной уверенностью, что ничего не произойдет. Ему бы сейчас таблетку под язык, на стол - дорожку прямо в изумрудный город, а дальше все равно, что будет: либо выйдет за пределы сознания и будет похож на змея со своей умалишенной улыбкой, идеально подходящей под расширенные зрачки небесно-голубых чистых глаз, либо сядет в свою любимую вип-ложу и выпадет из реальности на пару часов, придя в себя в окружении моделей, журналисток и еще каких-то дам.

- Коль, чем мне заняться? - спросил Федоров, раз в тысячный осматривая свой кабинет.

Мрачно и жутко. По идее, такой интерьер должен давить на психику адекватного человека, но не на психику Яновича: тут он полностью сливался с пейзажем, скрываясь здесь от внешнего мира, который так и норовит пролезть под панцирь и ослепить своим светом Аида внутри бессмертного вампира. Да, он с вечной претензией и вызовом. Да, ему ведь поебать на все, что не касается, прямо или косвенно, его. Да, так оно все и есть - только Мирон четко понимал свою роль у черта в механизме: он его любимая кукла, которая скована в ошейник и цепи, безумна и непредсказуема, которая срывает оковы, выбирается на волю и... видит только новые решетки, слышит звон металла и смех в голове - склоните головы перед самой двойственной натурой.

- Предлагаю вам, наконец, прочитать письмо от главы Совета, - произнес ИскИн. - Возможно, там будет что-то важное.

- Другие варианты, - ответил Федоров, повернувшись в кресле. - А вот у поэта всемирный запой...

Только он не поэт: стихи не сочиняет, песни не пишет, но зато играет похоронный марш Шопена на черном лакированном рояле в гостинной у окна пустыми и бессмысленными вечерами, наблюдая за восходящей луной на небе. Она так одинока, далека и прекрасна - еще немного, и Мирон начнет выть на нее от боли в каменном сердце: ему тоже нужна любовь, чтобы не затвердело окончательно, чтобы напоминало мужчине, будто бы он все еще жив. Вроде как. Смотря, с какой стороны посмотреть, на самом деле.

- Поеду покатаюсь по окрестностям, - пожал плечами Федоров, забрав со стола телефон.

Арина сидела в гостиной, дочитывая какую-то книгу, которую ей оставили Бальдр и Иегова, чтобы девушка поняла, чему же ее пытались научить все занятие - только брюнетка не врубилась ни тогда, ни сейчас, поэтому и сидела с пучком на голове, держащемся на одном только карандаше, в безразмерной футболке и шортах, когда Янович подошел к столу перед ней, положив на него шлем от мотоцикла.

- Поехали, - кивнул он. - Нахуй эту учебу.

- Но ведь, - начала Малокровная, пытаясь быстро придумать аргумент, пробегаясь взглядом по Мирону.

- Я сожгу все книги, которые они тебе оставили, - проговорил мужчина, - Если еще раз увижу, что ты за ними сидишь и пытаешься понять то, что не нужно. Ноги перед кем попало не раздвигай и все. А, и как шлюха не одевайся. Все, курс окончен.

Почему у нее в универе никто не мог все рассказать в двух словах и не мучать детей по пять лет? Вот тут было все очень быстро и просто: два правила - остальное зависело от ситуации. Арина, вздохнув, вскочила на ноги и побежала за Федоровым на улицу, где уже стоял мотоцикл. Черный, матовый - прямо мечта.

- Надевай шлем и садись, - произнес Янович.

Он может себе позволить огромный автопарк, он может позволить себе катать свою протеже на байке по сумеречным трассам в округе Финского залива, он может практически все, но не может признаться ей в одной простой вещи: на её шее теперь висит живой камень, который, если взять в руки, все еще сокращается, перегоняя уже черт знает что, но настойчиво доказывает мол "меня ничего не уничтожит". Забавно, но тоненькие худые пальчики, которые вскоре начнут рассматривать странный груз, пачкающий одежду, могут одним движением убить его, а заодно и хозяина.

- Выгружаемся, - произнес Мирон, остановишь у спуска на берег залива.

У него было три страсти, кроме всем известных: рассветы, закаты и разводные мосты. Пылающее небо, солнце, которое катится куда-то за горизонт, не умирая, как любят говорить, а лишь прячась в тень, от чего погибает день, другой персонаж пьесы - все это как-то успокаивало в нем жажду справедливости, крови и, наверное, напоминало, что когда-то, очень давно, мужчина был человеком.

- Здесь красиво, - прошептала девушка, опустив голову. - Уверена, ты ждал более оригинального отзыва.

- От тебя я ничего не жду, - ответил Федоров. - Я давно ни от кого ничего не жду. Помогает, знаешь.

- Тогда зачем ты меня сюда привез? - спросила брюнетка.

- Я люблю закаты, - вздохнул он, - Потому что последнее, что я помню из своей прежней жизни - закат. Моя логика и жажда рациональности, поиски зерен истины наебали меня, как солнце, которое уебывает за горизонт, оставляя день умирать и необратимо превращаться в прошлое. А у него есть свойство существовать только в нашей голове.

- Так не выдумка ли оно? - усмехнулась Малокровная. - Ты об этом думал триста лет?

- Нет, просто послушай, - пожал плечами Мирон. - У каждого из нас свое прошлое. А что если его действительно нет? Что если мы все живем в своих мирах, придумываем себе истории, сокрушаемся над ними, а на самом деле... Все, что у нас есть - лишь декорации? И каждый человек не кусочек огромного пазла, а всего-то интерьер, второй план, кирпичная стена для девочки, которая стоит задницей к камере и ждет сотни лайков на этой фотке?

- В любом случае, в нашем существовании есть смысл, - хмыкнула она, взглянув на него.

- Мы всего лишь украшение, без которого можно легко обойтись, - покачал головой мужчина. - Марионетки марионеток, ведь кукловод - это тоже кукла.

Арина вздохнула и, набравшись смелости, обняла его, подняв глаза на сосредоточенное лицо Яновича. Он теплый, хотя, брюнетка была уверена, что будет холодным, как труп.

- Совет вздернет меня на виллы, если я это сделаю, - прошептал Федоров.

- Что?

Мирон повернулся к ней, поцеловав в губы. Аккуратно и нежно, что было слабо похоже на вампира, который запугал чуть не все движимое и недвижимое, на вампира с огромным самомнением, которому важно только его удобство. Это не похоже на Митру, но, наверное, это точно Федоров, который скрывается во тьме ночной за черными одеяниями и вечным трауром. Да, это определенно он.