— Мы можем использовать это вместе.

Глаза мальчишки, к удовольствию Вегаса, расширяются, когда его рука обвивается вокруг тонкого запястья, а большой палец начинает поглаживать тыльную сторону ладони, кажущейся просто огромной, отчего по коже начинают расползаться мурашки, а на языке свербит куча неозвученных вопросов.

Ну же, возьми себя в руки, Пит. Неужели тебе это нравится настолько, что сейчас расплывёшься ни на что не способной лужицей?

Мыслей в голове много, и они путаются клубочками, расползаясь по углам подобно крыскам в подвале, куда Питу попасть не очень хочется, особенно в этот день, давно не отмечаемый в настольном календаре красным — не с кем и не для кого отмечать четырнадцатое февраля. Уже давно как-то приелось, а от количества парочек в радиусе километра лишь глаза закатываешь и отмахиваешься, как от назойливых мух.

Но для этого не нужно злить человека перед ним, чья ухмылка по лицу расползается быстрее, чем пуля М-16 достигает своей цели и попадает в сердце.

Но не злить явно не получается, и Пит внутренне сжимается. Исходящие волны властности от Вегаса подавляют, прижимают бетонной плитой и валяют по земле, заставляя едким комом давиться каждый раз, стоит только посмотреть в это идеальное, настолько прекрасное, что сил нет моральных, лицо, на котором каждый раз ухмылка эта — блядская, невозможная. Как и прищур хитрого лиса, которому безоговорочно веришь — хочешь верить, но в глубине души знаешь: не стоит.

Их миры настолько разные, что Вселенная схлопнется, едва приблизятся к другу и всё же столкнутся, образовав большой взрыв, несущий неминуемую гибель всему человеческому.

Куда ему до этого мужчины, у которого есть всё: силы, связи и сладкие мальчики, что готовы каждый день раздвигать ноги, а кхун’Вегас и стараться рад, пользуясь всем готовым, поданным на золотом блюдечке. Зачем ему какой-то телохранитель (пусть даже один из главных) Первой Семьи, поручившей как раз следить за старшим наследником Второй, ведь тот замышляет что-то не безобидное.

И вот надо так тупо попасться! Сидеть перед ним, заглянувшим в открытое окно дверцы, ловить внутреннюю панику и просто проклинать себя за беспечность, безалаберность и неидеальность, хотя это тебя не должно вообще волновать, Пит!

Но куда дам — ситуация сюр и несёт абсурдом за десятки километров, а пачка презервативов в руках кажется бомбой, что вот-вот взорвётся, если не отбросить в сторону, сопровождая всё криком и паникой.

Которой Вегас наслаждается, смакует и упивается, как хищник беспомощностью своей жертвы, продолжая гладить, трогать тыльную сторону ладони, запястья, где по ощущениям ожоги целые от прикосновений прохладных пальцев — контраст температур потрясающий. Заставляет внутри шевелиться давно забытому и тёплому, ласковому пробиваться сквозь оболочку нервозности и поддаваться.

Неизвестно откуда берётся смелость, раз рука сама тянется к ответной ласке. На запястья Вегаса ложится, перехватывая, отстраниться не давая, притягивает лишь ближе, чуть ли не затаскивая в салон машины, отчего мафиози вскидывает бровь, но не комментирует никак в ожидании дальнейших действий забавного мальчишки, даже не раздражающего, как псы Первой Семьи, что удивительно.

— Решил к активным действиям перейти, Пит? — чужое имя смакует на языке, произнося рычаще, не удержавшись. Наблюдать так забавно за этими якобы совпадениями, когда оказываются в одних и тех же местах, где ноги телохранителя быть вообще не должно. Но кто же виноват, что его кузен не умеет выбирать людей и посылает следить за ним как раз тех, за кем нужен чуть ли не круглосуточный контроль.

На это Питу сказать совершенно нечего. Да и что говорить, когда язык банально онемел, а в голове мыслей никаких адекватных — вообще ничего нет. Только пробивающееся желание касаться, поддаваться зову сердца, а не голосу разума и орущего дурниной здравого смысла о том, что ещё пожалеет, не соберёт себя по кусочкам больше никогда, ступив ногой в этот омут по имени «Вегас Тирапаньякун» и пропав там с концами в этот момент, когда значение перестаёт иметь даже тот факт, что задание так-то провалено, а от начальства будет нагоняй.

Но голос сердца сильнее звучит, и ему хочется верить и следовать, позволить чувствам лёгким, прекрасным, оплетающим отбивающее чечётку сердце и душу веточками цветущей по весне сакуры, даже если прямо сейчас в лоб упрётся дуло пистолета, а изящные пальцы нажмут на курок и вынесут одним выстрелом мозги в соседнее окно.

День Всех Влюблëнных — идеальная дата для смерти, проносится в голове на миг и тут же заталкивается обратно.

Плевать, когда можно трогать беззастенчиво, собрав в кулак всю решительность и храбрость, скользить по выступающим под тонкой бледной кожей голубым венкам, очерчивать косточку пальцем, и, глядя в кофейного цвета глаза, наслаждаться тем, что мурашки в ответ и тяга к большему.

А сердце — сердцу не прикажешь, оно продолжение наслаждением просит, а внутренний зверь на ласку от рук этого смельчака напрашивается, льнёт, поддаётся, и вот уже Вегас, спустив все тормоза по ветру, вперёд подаётся и к вспотевшему лбу Пита прислоняется, обращая зрительный контакт на себя, чтобы понял — не рыпайся. Убирает чужие взмокшие тёмные мягкие прядки за розовые ушки, касаясь пальцами по-детски алых щёк, на которых сияют ямочки от улыбки, благодаря которой внутренности скручиваются в узел и падают в пропасть.

Чувства, блядь, спасибо.

Понять их не так просто. Даже то, что неделями сидят внутри и перекрывают кислород напрочь до подкашивающихся ног и бесконечных вопросов в голове по типу «Почему из всех выбор падает именно на верную псину Первой Семьи?».

Почему так яро обращает в последние время внимание на застывшую изваянием фигуру телохранителя, в его присутствии всегда улыбающегося как-то нервно, но вежливого, вышколенного по всем правилам, что не подкопаешься, а только глаза закатишь на подобный бзик той семьи. Делать всех идеальными, как под копирку, в строгих костюмах выстроенными в ряд солдатами, готовыми исполнить абсолютно любой приказ хозяина, бросившего кость своим шавкам.

Но Пит среди них смотрится несуразно, нелепо, совсем не так, как надо (кажется, только ему, чёрт возьми, это всё упёрлось рогом), как хочется где-то глубоко внутри, за все бронёй и масками, носить которые норма уже, а настоящий Вегас раненным псом скулить иной раз готов от Вселенской несправедливости и игр Кармы.

Не место Питу там, а рядом с собой. Желательно под собой, такого податливого и мягкого, на ласку отзывающегося такими чудесными звуками, кровь от которых закипит во всём теле, а голова отключится напрочь, на первое место ставя инстинкты.

Мальчишкой обладать хочется без остатка. Но ещё больше спрятать от всех тех, кто посмеет стереть эту невыносимую до воя и боли улыбку с ямочками. Прекрасными ямочками, что накрывать губами готов двадцать четыре на семь или всем двадцать пять на восемь до конца этого мира.

Питу рыдать от касаний мимолётных хочется, содрать шкуру с себя живьём и станцевать на собственных костях, раз сейчас поддаётся так глупо в эти игры, где заранее проиграна собственная партия. От Вегаса шатает, кости выкручивает ментально, а в душе буря целая разгорается, гася здравый смысл.

Его нет. Зачем он, когда чувства бьющихся в унисон сердец схожи, а всё остальное так резко на второй и даже десятый план отходит, ведь рука Вегаса одна на затылке в волосы зарывается, а ко второй Пит щекой котёнком льнёт и выдаёт прекрасные звуки ртом, напоминающие урчания, на грани всхлипа и сиплого выдоха, едва тонкая грань исчезает, а губы врезаются друг в друга неистово.

Непонятно, кто кого целует первым, но колотит одновременно ознобом и жаром обоих, да так сильно, что внутренние миры сталкиваются и образовываются новые Вселенные.

С каждым касанием то робким, как крылья бабочки, то неистовым и диким, необузданным, вплоть до сорванного дыхания. Отстранившись на миг, чтобы кислородом наполнить лёгкие, Пит вновь к губам Вегаса припадает, с пол-оборота заводясь. Уста вылизывает, по верхней проходится, по нижней, случайно кусая и тут же извиняясь — зализывает ранку кончиком языка, который тут же оказывается в чужом рту, отчего сталкиваются зубами случайно несколько раз.

Страсть правит балом и заставляет быть ближе, как к источнику спасительному тянуться. Пальцами путать в волосах, перебирать и оттягивать пряди до болезненного шипения и сорванного «Не останавливайся» с губ, что потом онемеют и распухнут, но эта деталь кажется слишком незначительной.

Под кожей друг у друга остаются, проникают и танцуют иглами тату-машинки по запястьям, рисуя следы чёрные, как окутавший мрак ночи и далёких точек простреленных звёзд под рёбрами, за которыми — между третьим и пятым — сердце беснуется, по организму гоняет вместе с кровью цветные всполохи, что в глазах отражаются и не дают отстраниться, даже если придётся это сделать в любом случае.

И ведь действительно приходится прерваться, на этот раз надолго. На вибрирующий телефон в кармане реально похуй, но абонент из тех, кому не перечить лучше.

— Sorry, — чертыхаясь, Вегас на дезориентированного Пита смотрит, в особенности на манящие распухшие сладкие губы, и не удерживается, прикасаясь к ним ещё раз на несколько секунд, кажущихся бесконечными, но их чертовски мало.

— Что-то случилось, кхун’Вегас? — всё ещё сжимая кулачки на рубашке в районе широкой груди мужчины и комкая шёлковую ткань, Пит внимательно смотрит на изменившееся выражение лица, от улыбки на котором и следа больше нет. Не идиот же, понимает, что причина веская есть сердиться.

— Проблемы с отцом, — хмурится только сильнее, но расслабляется, ведь Пит, этот смелый мальчишка с росчерком созвездий из родинок на мягких щёчках, кончиками пальцев разгладить хмурку меж бровей пытается и фыркает, слыша: — После того, что было сейчас, глупо переходить к официозу.

Невыносимый, невозможный. И такой… Его?

— Вам, наверное, идти пора, — не хочется отпускать. Только продлить момент близости, пока не накрыла вереница дел и сплошного цирка между двумя семьями одного клана, где один старается придушить другого.

Такова правда их миров, способных всё же пересечься и ударить по голове арматурой, а в сердце и голове навести беспорядок.

— К сожалению, да, очередное грязное дело, — Вегас как-то находит силы отстраниться. Замечает всё: Пит будто становится меньше в размерах, закрывает глаза чёлкой и улыбается криво, болезненно, источая разочарование и слепую тоску.

Больно.

— Я всё понимаю, кхун’Вегас, — выдавливает из себя, пытается, и от голоса этого в горле комок образовывается, который ни выплюнуть, ни проглотить. — Не стоит заставлять себя оставаться рядом.

Что же ты делаешь со мной, несносный мальчишка?

— А кто сказал, что я заставляю себя, Пит?

— Но…

— Ты веришь всему тому, что про меня говорят в доме Главной семьи, но в то же время не способен поверить сердцу, — с рыком раскрытую ладонь опешившего телохранителя прижимает слева к грудной клетке, чтобы отпечатать на подкорке Пита то, что хочется доказать впервые кому-то. — Это я тоже себя заставляю? Оно никогда не врёт, запомни.

У Пита в голове не укладывается и не собирается укладываться то, что слышит и своими глазами видит. Вегас не лжëт, не может, ему веришь безоговорочно в этот момент единения робкого двух обнажённых (пусть и не до конца ещё) душ.

Позволяет себе яркую улыбку, из-за которой у кого-то скоро мини-инфаркт перейдёт в серьёзные проблемы, и почти без сожаления отпускает чужую руку.

Пит слышит сердцем и душой чувствует, что не в последний раз сжимает, касается Вегаса, и что эта рука никогда не сделает больно намеренно.

В конце-концов, влюблённость горит и разгорается, гаснуть не собирается и остаётся надолго, если чувства опьяняющие, сильные и желанные. От них не хочется избавиться, вырвать с корнем, даже если испытываешь к тому, к кому не рекомендуется.

Но кого это волнует, чёрт возьми.

Чувства эти очень похожи на удар кастетом в солнечное сплетение — такие же болезненные.

Но это не значит, что Вегас против утонуть в этом омуте.