Весна — странное время года, однако; любимая многими за тёплые деньки, за сладкое пение птичек за окнами, за цветение вишни, радующее глаз не только нежной красотой, но и приятным запахом, будоражащим рецепторы; а порой такая не подходящая для делишек Купидона, стрелы которого ловко попадают в цель, стягивают его цепочкой, защёлкнув замочек, а другой конец отдают тому самому, — выкидывая ключи куда-то далеко, — человеку, кого, вроде бы, не хочется любить вообще.

Но нет, увы, это реальность. Юта понимает это, после очередного нытья собственному отражению в зеркале, ставя себе неутешительный, давно известный миру диагноз:

Влюбился.

Или, как любит постоянно поправлять Джонни, растягивая болтливый рот в ехидной улыбке, «безнадёжно втрескался». Накамото обычно с ним не спорит, да и в этот раз тоже, ведь сам прекрасно понимает, что это — самый настоящий пиздец. И он не лечится ни импортными средствами, ни народными.

Он, как глупый мальчишка из сопливой дорамы, влюбился, едва увидев этого человека впервые. Кажется, Земля для него одного переворачивается другой стороной, гравитация исчезает, уступив место космической невесомости, в которой приходится парить, находясь в пространстве словно в вакууме. И сердце грохочет в грудной клетке, и колени как-то странно подкашиваются, и голос начинает подводить не столько от нервов, сколько от одного только вида на руки с выступающими веками, большие и невинные глаза, как у оленёнка, и пухлые губы на аккуратном кукольном лице.

Втрескался по уши, да.

И не абы кого, а в самого Ли Тэёна — главного красавца параллели, одноклассника, которого, если цитировать всезнающего Со Ёнхо, лучшего друга Юты и бесящего всех и вся соседа по парте, «хотят даже натуралы», едва видят на горизонте подтянутую фигуру парня. Накамото (опять же!) спорить не собирается, с лучшим другом в который раз подряд соглашаясь и наблюдая за Предметом Воздыхания (и каждодневной бессонницы) краем глаза, пряча лицо, украшенное алыми щеками, за учебником корейской литературы, лишь бы никто этого зрелища позорного не увидел.

Но этого никто не видит: все заняты повторением домашнего задания, которое учитель Мун — самый вредный среди преподавательского состава — обязательно спросит и даже не смилуется, слушая одни и те же из года в год ученические отмазки. Поэтому никому до краснеющего а-ля «томат» японца дела нет, что не может впечатлительного и крайне чувствительного парня не радовать.

Буквально от сердца отлегло, когда в класс заходит учитель и раздаёт листы, говоря с улыбкой садиста о «небольшой» самостоятельной работе, которую Юта точно завалит, если не прекратит прожигать дыру в чужой спине за передней партой и сосредоточится уже на вопросах. Тут будущее на кону стоит, выпускной класс — это вам не шутки, надо браться за ум, а не в мыслях за чужой зад (очень неплохой, кстати).

Кажется, он заходит слишком далеко своим поведением, раз даже обычно терпеливый Ёнхо в этот раз не выдерживает: посылает сначала нехорошие взгляды, убийственные и обещающие страшные муки, затем, отметив, что ничего на младшего не действует, пинает по лодыжке, оставляя пыльные следы ботинок и крупицы боли вместе с синяками — они точно расцветут на коже яркими цветами нежных фиалок.

Юта морщит нос, вздрагивая от неприятного ощущения в лодыжке, которую, сползая со стула ниже, потирает пальцами и смотрит на Джонни с такой обидой во взгляде, что тому не по себе. Немного. Совесть, конечно, грызёт. Может, совсем чуточку, да и то от того, что такими глазами только сладости у взрослых вымогать и ласку у любимого человека выпрашивать, а не под горячие руки попадаться. Руки, что прямо сейчас как раз тянутся к рыжим прядкам и несильно за одну из них дёргают, и вызывая у «жертвы» столь внезапного порыва тактильности скорченную в недовольстве рожицу и показанный под партой угрожающе вскинутый кулак. На это Джонни улыбку на губах растягивает, подмечая невольно, что японец теперь хотя бы не пытается дыру в спине своего краша прожечь, вызывая лишь желание покрутить для начала пальцем у выбритого виска, а после, предчувствуя мучительную смерть от цепких лапок младшего, всучить уже красного от смущения Юту в руки тому самому Тэёну, чтобы друг не мучился и признался в чувствах, какие невооружённым глазом видны. Может, прокатит и одной сердечной драмой в жизни Со Ёнхо меньше станет.

А пока Юте остаётся только издалека смотреть на Тэёна, скользить внимательным взглядом по знакомой до боли фигуре, в особенности по выжженным химией волосам, что порой так и манили запустить пальцы в длинные прядки; кусать обветренные губы и проклинать себя из-за неуверенности и банального страха быть отвергнутым тем, кого нежно любишь, а тот не обращает ровно никакого внимания. От этого очень обидно и больно там, где бьётся глупое сердце, решившее из всех остальных выбрать именно Ли Тэёна, не посоветовавшись со здравым смыслом.

Нет у Юты этого здравого смысла, видимо, раз на поводу у сердца продолжает идти и любоваться одноклассником из-под полуопущенных ресниц, не слыша тихих смешков начавшего уже делать самостоятельную работу Джонни и не видя ничего вокруг, кроме внимательных глаз, вдруг устремивших взор прямо на него, а не в учебник, как до этого.

Приковывают к месту, не давая сдвинуться с места, выбивают из лёгких кислород, забирая напрочь дыхание и возвращая ощущение космической невесомости во всём теле.

Время, кажется, останавливается, а пространство сужается до узкого плотного кольца, в котором никого, кроме их двоих, больше нет, потому что Тэён уж слишком внимательно смотрит на Накамото, вскидывая сначала выбритую бровь, а затем прищуривая глаза, в реальности карие, скрытые под зелёными яркими линзами.

Глаза эти в самую душу проникают, читают всё, что давно на языке Юты вертится, что сильно гложет и не даёт спокойно спать.

Чужая заинтересованность чувствуется на расстоянии, щёки Накамото вновь алеют, а в горле пересыхает от лукавой улыбки, способной выводить из равновесия на постоянной основе, стоит только взглядам пересечься, например, в коридоре, переполненном учениками, не имевшими никакого для Юты значения в такой трепетный до мурашек момент. Воздух наэлектризован, а вокруг головы японца, если не из самих глаз, летают маленькие золотые искорки аки Купидончики со стрелами.

Но всё хорошее имеет свойство быстро кончаться, уступая место плохому. Такому, как учителю, подкравшемуся, как и пиздецу, незаметно: прямо со спины и тогда, когда Тэён резко отворачивается, а на плечо Накамото ложится тонкая смуглая рука.

«Старик Мун точно ниндзя», — думает с тоской Юта, получая замечание и вновь красными щеками сверкая на весь класс под тихие смешки, бьющие набатом по ушам. Чувствует лишь приливающую кровь к лицу, горящие от стыда уши и весну, что распускается в юношеской душе вместе с ощущением неловкости, что тело охватывает и заставляет с поклонами низкими бормотать извинения осипшим голосом, напоминающим мышиный предсмертный писк.

Учитель Мун шумно выдыхает воздух и велит садиться на место, что Юта и делает, продолжая светить красными щеками под широкую улыбку и двусмысленную игру бровями от Джонни, но уже терпение как-то пошатывается, ибо что-то невнятное бурчит и отворачивается от надоедливого соседа и приступает к самостоятельной.

Даже не замечая на себе взор внимательных глаз с озорной искоркой во взгляде.

Щёки Юты, сдавшего работу учителю, продолжают пылать огнём даже по окончании урока, а Джонни, на хитрый прищур которого смотреть страшно, потому как ничего хорошего не сулит, ситуацию не спасает, припечатывая фразой:

— У Чэнлэ вечеринка на хате. Ты идёшь, и это не обсуждается, — Юта сглатывает вязкую слюну, смачивая пересохшее горло, и открывает рот, думая, что сказать. Не любит он спорить, считая это дело бесполезной тратой времени, а другу знать лучше, ведь это же Джонни! Тот самый, что без царя в голове, однако советы даёт дельные за имением какого-никакого, но всё же опыта за пазухой.

Однако не в этот раз.

— Джонни-хён, ну ты чего? — надувает он губы, вызывая у старшего умиление и никакой жалости. — Из меня тусовщик, как из тебя балерина — никудышный.

— Ну нет, — Со тяжко вздыхает, поднимая руку и щёлкая японца по кончику носа, — ты пойдёшь на эту вечеринку и сделаешь всё для того, чтобы Тэён тебя заметил.

— Но…

— Двигай булками, Юта, пока твою зеленоглазую принцесску не увели прямо из-под носа и не сожрали где-нибудь в тёмном углу. Оно же тебе не надо, так ведь?

Джонни смотрит пристально, уже зная, что победа за ним, потому как Юта колеблется и неуверенно кивает, тем самым подписывая смертный приговор.

— Не надо, — вздыхает и прислоняется к дружескому плечу, — ты такой наглец.

— Да иди ты! — отмахиваются, вызывая заливистый смех, вскинутый средний палец и шкодливую улыбку в ответ.

Может, поворчать чисто для проформы решение всё же не совсем верное; Джонни лишь пытается помочь и настаивает на походе на вечеринку к своему знакомому, чтобы мозг проветрить, развеяться и оттянуться, как в последний раз, иначе потом будет не до этого.

Кажется, что Со готов либо прожечь дыру взглядом, либо притащить за шкирку, если Юта посмеет отказаться ещё раз. Поэтому после уроков ноги несут его прямиком домой, а не в скейт-парк, где так любит проводить время за оттачиванием навыков на доске, собственноручно разрисованной под любимое аниме, и за размышлениями о многом. О том, что так и не сделал за всё время обучения в школе, и что он точно не успеет осуществить за пару месяцев до выпуска и начала взрослой жизни.

Например, избавиться от комплексов, привитых временем и мнением большинства, на которое так и не удаётся забить даже после всех тех слов, что ему говорит, подбадривая, Джонни. Уж ему-то вообще плевать на то, что думают о нём окружающие, когда видят того за углом, стоящего с зажатой в зубах сигаретой, а возмущаясь, получают уверенное «моё тело — дело не ваше» в ответ. Он уже совершеннолетний, ему-то можно!

В свои почти двадцать Накамото не перестаёт краснеть по пустякам и по-детски верить в чудеса, морщась от табачного дыма, а Джонни, выпуская из приоткрытых губ колечки в воздух, смотрит на мир с долей пофигизма, придерживаясь принципа «живём один раз, не помрёшь, пока многое не попробуешь». Не то чтобы правильно, но вполне себе обычное кредо, под которым живут многие люди.

И живут вполне счастливо.

А Юте некомфортно. Так и твердит любимый Чейз Атлантик в наушниках. Так, что аж тянет где-то под ложечкой, неприятно колет, переходя в мандраж. Так бывает, когда волнуешься, а успокоить ничего не может, кроме треков в плейлисте. Даже стены родного дома не действуют положительно, как звучит народная мудрость. Родители в гостиной, сидя у телевизора, затеявшие очередной спор на тему политики, явно не думают, что кое-кому не помешает минутка тишины и социальная дистанция метров в пятьсот.

В голове японца бардак, который не удаётся привести хотя бы в подобие порядка, а источники шума в подобной ситуации — это хреновенький такой бонус к мигрени, пара сотен к Карме и прощание с нервными клетками, что восстанавливаются крайне медленно. Хотя выскользнуть из дома в вечерний прохладный воздух, пропитанный ароматом вишни, пробирающийся за шиворот, плотно прикрывая входную дверь, всё же удаётся как раз прямо под философские размышления отца «при ком лучше жилось». Кажется, что это абсурд, ведь в каждую эпоху, что тогда, что сейчас, всегда найдётся то, что не будет устраивать. Хоть убейся — ничего ты с этим не сделаешь.

У того самого Чжона Чэнлэ «на хате», если цитировать Джонни Со, происходит какая-то дичь, по мнению Юты, когда тот, минуя две автобусные остановки, добирается до адреса и попадает как раз на тот самый момент, когда, кажется, хуже уже быть не может, а глаза бы этого не видели ещё лет сто. Потолок не обрушивается, никто никому предложение, в качестве кольца используя колечко от горлышка бутылки, руки и сердца не делает в пьяном угаре, что не может не радовать. Накамото бы поспорил, ведь уж всяко лучше смотреть на такое зрелище, достойное быть увековеченным в памяти телефона, и умиляться, радуясь за смельчака, чем кривить лицо от вида сплетённых в объятиях страсти парочек в тёмном углу. Причём из-за приглушённого освещения сразу не поймёшь, кто с кем, чего и как. И это пугает, ведь среди таких может оказаться Предмет Воздыхания.

Юта качает головой, стараясь вышвырнуть дурные мысли из головы, отворачиваясь и бегая глазами по гостиной в поисках куда-то свинтившего Джонни, правда, обнаружившегося спустя минут пять у столика с выпивкой, потягивающего что-то из пластмассового стаканчика. Прямо как в лучших традициях сериалов от «Нетфликс». Заметив японца, Со машет ему рукой, приглашая к себе. От резких движений пиво чуть ли водопадом не льётся на драные джинсы, но тот внимание не обращает, улыбаясь невинно, даже сжимает Юту в «медвежьих» объятиях и протягивает ему один из стаканчиков со стола, игнорируя тот факт, что это уже наглое спаивание несовершеннолетних, и поясняя туманно «пригодится для храбрости».

Впрочем, атмосфера здесь не такая ужасная, какой на первый взгляд кажется. Даже в лёгкой степени приятная. Неоновые огоньки по периметру комнаты, развешанные на стене, замена клубной светомузыки; они отражаются в хрусталиках люстры, свисающей с высокого потолка, играя разноцветными переливами на танцующей посреди комнаты молодёжи под треки из портативной колонки, притащенной откуда-то из недр комнаты самим хозяином двухэтажного коттеджа, старшекурсником Чжоном Чэнлэ, выглядевшим довольным и расслабленным. Даже подходит перекинуться парой фразой с Джонни, поправляя солнечные очки, сползающие с носа регулярно, а Юта, находясь пока что в трезвом уме и крепкой памяти, недоумевает, какого хрена тут происходит и, главное, что он вообще делает в этом разношёрстном хаосе. Почему стоит с Ёнхо и сжимает этот чёртов стаканчик в руках до побледневших пальцев вместо того, чтобы уйти домой под шумок и больше ни за что не вестись на уговоры друга. Никаких оснований здесь находиться у него нет.

Это не для него. Совсем. Такие места ничего хорошего не сулят, да и подобные вечеринки тоже праведностью не пахнут, а Юта человек адекватный, как он себя позиционирует. И плевать, что по весне немного сдвиг по фазе и сердце в руках самого классного парня если не во всём мире, то в их школе, преподнесено на блюдечке с каёмочкой, что вообще никуда не годится.

Но на решительность это подбивает, и вот уже Юта, осмелившись и сделав шумный выдох, по примеру старшего опрокидывает в себя стакан, тут же пожалев об этом. Кашляет от неожиданности, кривится и отставляет опустевший стаканчик с непонятной хренью подальше. Тёмная жидкость (пиво здешнее — гадость) обжигает горло и, кажется, желудок, не привыкший к таким выходкам своего хозяина, стороной не обходит. Зато мурашки по телу разливаются вместе с ощущением тепла, не идущим от лёгкой чёрной водолазки. Хотя бы погреться можно — один плюс есть, ладно.

Джонни весело улыбается, похлопывая по спине с видом самого понимающего человека, мол, всё бывает впервые, не парься, а Юта чуть ли не в новом приступе кашля заходится, когда в голове красной лампочкой загорается «Опасность!» от дальнейших действий лучшего друга, который после такого вряд ли сможет зваться лучшим. Даже если напишет за него все контрольные работы учителя Муна и накатает шпоры к экзаменам, может не надеяться на быстрое прощение.

Лёгкий, но достаточно ощутимый хлопок по плечу сбивает с ног, неустойчивых из-за выпитого алкоголя, вынуждая потерять равновесие и устремиться вперёд, как фанере над Парижем — с изяществом располневшей ласточки, прямо в объятия пола, что встретит и вознаградит разбитым носом, гудящей головой и унижением — внимание точно ненужное привлечёт.

Юта зажмуривается, уже мысленно готовясь к любому исходу, однако ничего не происходит ни через пять секунд, ни через шестьдесят восемь, ни даже когда ноги перестают заплетаться и шатать бренное тело, неожиданно нашедшее опору в виде чьих-то рук, вцепившихся крепко, не дающих рухнуть спасителю прямиком в ноги, а кончик собственного носа утыкается во что-то твёрдое (и это точно не пол), пахнувшее слишком-слишком знакомо: парфюмом, цитрусами и кофе с молоком.

Глаза распахиваются, когда пространство перестаёт кружиться каруселью перед глазами, а осознание наконец-то приходит. Видит перед собой выглядывающую из-за ворота футболки косточку ключицы, обтянутой бледной кожей, до того тонкой, что при хорошем освещении можно разглядеть сеточку голубоватых венок. Кто перед ним — известно хорошо. И от этого Юту начинает трясти похлеще, чем от холода. Смотреть выше не собирается: страшно и немного стыдно. А ещё неловко. Крупная дрожь бьёт по телу, простреливает позвоночник, уходя вниз, а немного хриплый голос, внезапно прозвучавший в нескольких миллиметрах от уха, кажется слишком громким, перекрикивая доносившегося из колонки Уикенда и напоминая тем самым, где они находятся:

— Взгляни на меня, — губы — или это только кажется? — касаются мочки уха, опаляя горячим дыханием чувствительную кожу. — Пожалуйста, Юта.

Собственное имя из этих уст кажется непривычным на слух, и Юта невольно вздрагивает, чувствуя уже ставшую привычной, но всё равно стыдливую волну румянца от смущения, осевшего красными пятнами на щеках, горящих словно в лихорадке, и шее. Чужая ладонь, до этого лежащая на талии японца, ползёт выше прямо к лопаткам, останавливается там, чуть поглаживая, даже через одежду пуская по телу импульсы, отчего аж свербит на кончике языка. Сердце заходится в новом ритме, отстукивая чечётку, по ощущениям, открывая второе дыхание и беря откуда-то из глубин сознания спрятавшуюся смелость, вынудившую немного отстраниться, всего-то на пару дюймов, и взглянуть нормально в лицо того, на кого не хочется смотреть украдкой.

Сверху вниз, даже приходится задрать голову ещё выше, смотрят сияющие из-за отблесков стробоскопа, яркие, представляющие собой два бездонных омута, но всё равно самые прекрасные глаза, какие только можно встретить. Но в этот раз без привычных линз. На губах Тэёна улыбка — ласковая, во взгляде — щемящая грудь нежность, от чего хочется то ли улыбнуться в ответ, обо всём забыв, то ли позорно разреветься от переполняющих эмоций.

Но всё, что может делать Накамото, находясь в столь интересном положении, — даже объятием нормальным не назовёшь, поскольку одна ладонь Ли всё ещё покоится на его талии, только этот жест не кажется собственническим, вторая же лежит на лопатках, пока руки Юты безвольно опущены вдоль тела, почти прижатого к чужому, — просто смотреть и всё больше запутываться в паутине из чувств. Выбраться из неё не так-то просто, да он и не пытается, наслаждаясь желанной близостью и тайно надеясь, что собственные губы не растянутся в слишком счастливой дебильной улыбочке.

Всё хорошее имеет свойство начинаться и заканчиваться, когда совсем этого не ждёшь. Объятия становятся крепче, сжимая так, словно сокровище какое держат; руки Юты, всё ещё подрагивая неуверенно, ложатся на широкие плечи, цепляясь за них, как за спасательный круг, а Тэён словно ближе притягивает, не позволяя отстраниться ни на дюйм, свою позицию вполне понятно обозначая. А тут как раз песня меняется (вот как специально!).

«I'd come for you» в исполнении Nickelback льётся из колонки, неплохая, между прочим, а Юте кажется, словно под ноги насыпали битого стекла — коленки неожиданно подкашиваются, отстраниться не получится — уже назад дороги нет. Только комната, этот человек, что держит уверенно, направляя, и песня, что погружает в себя и заставляет двигаться в такт и не зацикливаться на своих непослушных конечностях, забыть о них вообще.

Тэёна, к его удивлению, не смущает ни тот факт, что они не одни в этой комнате, битком набитой молодёжью, ни даже то, что его партнёр, мягко говоря, бревно в танцах, способное отдавить ногу с лёгкостью. Ему вообще плевать, вон как улыбается, в глазах даже огонёк интереса сверкает. Просто ведёт, направляя в нужную сторону, а Юта следует за ним слепым котёнком, ощущая себя героем сопливой мелодрамы для девчонок, ведь танец с парнем, да ещё и на виду у всех, на которого у тебя краш — это вам не шутки. Кому расскажешь — не поверят.

И пусть это даже не полноценный танец — покачивание в такт мелодии, вполне приятной и расслабляющей до начала припева, на котором уже начинает потряхивать, если перевод известен, — отстраняться и расходиться по сторонам никто не думает. В объятиях ведь тепло и приятно по-особенному, по-летнему. Стеснения нет, а чувства словно оголённые провода, искрящиеся из-за адреналина, бегущего по венам вместе с эйфорией и радостью, что так хорошо видна в сияющих глазах напротив. Сейчас Юта Накамото совсем другой — не тот краснеющий старшеклассник, что обычно старается быть тише мышки и не влезать в неприятности. В этот раз они сами его нашли и повернули на кривую дорожку, а он, ведомый то ли безрассудством, то ли не выветрившемся градусом в организме — неизвестно, — просто кайф ловит, обвив шею Тэёна руками и не прерывая зрительный контакт.

Пространство вокруг сужается до плотного светового кольца, в котором никого больше нет. В глазах Тэёна миллионы звёзд сверкают, и Накамото пропадает в этой красоте с каждой миллисекундой. Ведь так правильно, так нужно для успокоения ускорившего свой бег сердца, готового выпрыгнуть из грудной клетки, сломав рёбра. Кажется, он рушится по крупицам, медленно умирает, сгорая, — посреди гостиной Чжона Чэнлэ, среди знакомых и не очень людей, греясь в объятиях Ли Тэёна под песню десятилетней давности.

Музыка заканчивается как-то резко, переключаясь на другую — уже быструю и к романтике не располагающую. Юта так и застывает, зажмурив глаза, обвив руками одноклассника и уткнувшись, наверное, случайно, носом в его шею, ощущая до тошноты чётко не столько свой пульс где-то в висках, сколько быстро бьющуюся сонную артерию прямо под своими губами. Тэён тоже замирает, что можно чувствовать напрягшиеся мышцы на руках, что всё ещё крепко держат, заставляя балансировать где-то на грани, безумно тонкой, и задыхаться в очередной раз за этот вечер от непередаваемых словами ощущений.

Но спустя несколько секунд становится не по себе. Объятия разрываются — холодно. Юта назад первым отступает, глядя лишь перед собой, не видя перед собой ни взволнованного лица Джонни, пытавшегося достучаться, ни бродящих туда-сюда подростков, задевающих нерасторопного парня за плечи, ни горящего взгляда Тэёна — вообще ничего из вышеперечисленного. А затем срывается резко, не успев даже подумать о надобности своих действий, поддавшись дикому импульсу.

Ноги несут неизвестно куда, не преследуя никакой другой цели, лишь бы только увести подальше от всего. От левых людей, каких он вряд ли ещё когда-нибудь встретит. От взглядов, колющих острыми иголками не хуже дикобразов, но особенно от одного, что теперь будет сниться в кошмарах и напоминать о том, какой же он лох. И правда ведь! Краснеющий аки первоклашка, не умеющий и двух слов связать. Умение пить и вести себя на вечеринках тоже в список достоинств не входит. А вот заниматься самобичеванием вполне получается. Такой себе талант, если честно, больше нечем похвастаться. Катается на скейте хорошо? Так другие гораздо лучше могут!

В этом как раз и отличие от остальных. Никак не может понять, что совершенных людей не бывает. Каждый по-своему уникален, хорош в чём-то определённом, что может не получаться у другого, а Юта просто один из тех, кто идеален в своей неидеальности. Сколько раз говорил смириться, принять себя таким, какой есть, а в итоге пустота и звенящее «убожество» под рёбрами, разбившееся о реальность прямо сейчас, когда совершенно внезапно ловят за руку, заставив замереть на месте, обвиваются вокруг, силой тянут на себя и в рыжую макушку холодным носом утыкаются.

Приятное тепло вновь по каждой клеточке разливается, игнорируя тот факт, что вокруг холодно, заставив кровь прилить к голове. Юта замирает кроликом, парализованным под зрачками удава, боясь, что сон, накрывает сомкнутые под грудной клеткой ладони своими, скользя пальцами по венкам на тыльной стороне и убеждаясь в реальности происходящего, в которое до сих пор поверить трудно.

— Т-Тэён, — собственный голос даёт петуха, на что в мыслях чертыхается, — что ты делаешь?

Позади тихо усмехаются. Юта затылком чувствует чужую улыбку, немного лукавую, и не может не улыбнуться в ответ, пусть этого не видно. Лишь может только ответа дожидаться; машинально поглаживает ладони, лаская тыльную сторону, не пропуская ни одну венку, с нежностью обхватывает пальцы — они холодные, увешанные массивными кольцами, — чуть их сжимая и даря тепло.

Говорят, у людей с холодными руками сердце горячее. Сомневаться в этом не смысла, ведь Ли Тэён горячий сам по себе. Такой, что от одного только голоса задохнуться можно, как и от произнесённой прямо в ухо фразы:

— А разве непонятно? Тебя обнимаю, — и добивая шепотом, бьющим по нервам раскалённой до предела лавой: — Потому что нравишься.

Фразы, от которой внутри всё переворачивается, ноги немеют, а многострадальный орган, отвечающий за жизнь и перекачку крови, не на месте, — заходится в суматошном припадке, создав ощущения вакуума. Кто ты и что ты больше значения не имеют, отходя на второй план, унося под толщу воды, из которой не вынырнешь без чьей-либо помощи.

Резкий поворот и устремившийся к лицу расфокусированный взгляд. Юте не по себе. Может, от нежности в чужих глазах, что волнует похлеще уединённой спокойной атмосферы на заднем дворе чужого дома, освещённого слабым свечением фонаря, подбивающей прямо сейчас то ли глупость натворить, то ли ещё что-то такое. Тэён скользит по нему взглядом, перехватывая хрупкие запястья, как у девушки, сжимая их своими ладонями, большими пальцами поглаживая кожу, очерчивает внимательно лицо, в конце останавливаясь на губах, которые грех не истерзать сладкими поцелуями. Кажется, Ли попал в ловушку чар Накамото именно по этой причине.

И всё же Юта удивляется. Нет, не так. Охуевание — вот как можно охарактеризовать то состояние, в котором сейчас находится, думая, что сегодняшний день, плавно перетёкший в вечер, приносит одни лишь сюрпризы, и глядя на Тэёна немного рассерженным взглядом, ведомый плавающей где-то на задворках сознания мыслью «прикалывается».

Но закусывание внутренней стороны щеки результатов не даёт. И теперь шок сменяется растерянностью и слабой попыткой вырваться из чужих объятий.

Страшно. Смешанно. Неловко. Кажется, алкоголь из организма не выветрился. Или же дело не в нём, а в ощущениях.

Внутри бушуют ураганы вместе с разогнавшимся сердцем, которое болит и ноет вместе с потрясённой душой. Реальность не кажется реальной, она на осколки разбивается перед глазами, покрывшимися мутной пеленой, искажая пространство до такой степени, что воспринимать невозможно.

Так ведь не бывает. Не может быть такого, чтобы эта мечта исполнилась так же быстро. Чтобы всё взаимным оказалось. Слишком просто. Бред какой-то.

— Не надо, Тэён-а, — Юта выпутывается из кольца чужих рук и отходит на пару шагов назад, пересилив себя не смотреть в вытянувшееся от растерянности лицо одноклассника, — пожалуйста, не издевайся надо мной.

— Издеваюсь? — взгляд Ли черствеет тут же, а глаза темнеют, заставляя съёжиться в комочек. — А ты сейчас не издеваешься, говоря, что у меня чувств к тебе быть не может? Если отвергаешь, то так и скажи, я больше тебя не побеспокою.

В голосе Тэёна неподдельная грусть, перемешанная с отчаянием в тускнеющем с каждой пролетевшей секундой взгляде, потому что больно. Чувствует лишь трескавшееся по крупицам сердце, что словно ножом прямо сейчас ковыряют, и желание стукнуть себя пару раз за то, что раньше признаться не додумался. Но Накамото смотрит с ужасом, губы красивой формы подрагивают вместе с руками, цепляющимися за его до отметин, что скоро расцветут на коже. Эти глаза причиняют боли больше произнесённых ранее слов.

— Хён, — голос неуверенно дрожит, сбиваясь вместе с мыслями, решившими так не вовремя разбежаться по углам, — ты мне тоже нравишься, на самом деле, — признание, однако, срывается с губ легко, словно так и надо, даже раньше, чем успевает обдумать, но сказанного уже не воротишь. — Я просто не понимаю, — Юта опускает голову вниз, рассматривая всё ещё переплетённые руки, чувствуя залившее щёки смущение и горящее лицо, — почему вообще тебе нравлюсь.

— Вот же глупый, — Ли не может сдержать вздох облегчения и улыбку, даже возмутиться не получается: — Ты же такой удивительный, Юта, мягкий, как сахарная вата, солнечный, что ослепнуть можно. Твоя улыбка одна из тех «исцеляющих», что врезается в память и запоминается надолго. Я всегда хотел, чтобы ты улыбался как можно чаще. Твоя доброта цепляет, как и вечно краснеющие щёчки, которые хочется целовать двадцать четыре на семь или все двадцать пять на восемь. И вообще, ты — это просто ты, Юта.

И как от такого инфаркт не получить? Юта готов сквозь землю провалиться от переполняющей внутренности радости, удушающего смущения, где-то на задворках зарождающего комочка слёз, истерики и орущих в голове тараканов «Свершилось, твою ж мать!»

Но вместо этого протягивает руки выше, обвивая шею Тэёна ладонями, и в его плечо тихо шмыгающим носом утыкается, стараясь скрыть навернувшиеся на глаза слёзы. На этот раз от радости.

— Ну что же ты, не плачь, — Тэён немного отстраняет японца от себя, но лишь для того, чтобы накрыть влажную чужую мягкую щёку, стирая солёные дорожки подушечками большого пальца, и Юта от этих действий чуть ли не плавится, прильнув к его ладони.

— Это я от радости, — смущённо поясняет, улыбаясь по-настоящему «солнечно», чувствуя, как под спустившейся к груди ладонью Ли сердце бьётся угодившей в клетку птицей, прямо как и ютино, готовое выпрыгнуть из груди вот-вот.

И зачем говорить что-то ещё, когда можно посмотреть в глаза и увидеть в них всё как на ладони? Мягкое, тягучее желание зайти чуть дальше мгновенно растекается по телу, простреливая отростки позвонков, едва по ним проезжается ладонь, что контролировать и сдерживаться невозможно.

Кто первым срывается — неизвестно, да и неважно, лишь губы сливаются в поцелуе, прильнув друг к другу нежным робким касанием без грамма пошлости. И тут уже в животе не просто бабочки взрываются — то Вселенные целые рушатся и строятся новые, порождая десятки смертей и зубодробительных импульсов, что по сосудам прошивают и уходят куда-то вниз, под самые рёбра, и покидают тело вместе со вдохами через раз.

Слишком. Слишком непривычно, слишком сладко, слишком хорошо и много других «слишком». Ощущения невозможно передать словами, да и слова излишни. Юту никогда так не целовал никто, как это Тэён делает, даже не думая смеяться с чужой неопытности, направляя и одновременно подстраиваясь под робкие движения губ, пока Накамото не осмеливается и не берёт инициативу на себя: проходится языком по верхней губе старшего, затем мажет по нижней и всё же в приоткрытый рот врывается, касается несмело кончика языка, тут же сплетаясь с ним танго, отчего током прошибает одновременно; Тэён скользит подрагивающими пальцами по коже, покрытой бисеринками пота, пересчитывая рёбра, уделяя внимание тазовым косточкам, отчего Юта резко подаётся вперёд, случайно прикусывая чужую губу.

Он тонет медленно и одновременно сгорает от тэёновой ласки, потому что так правильно, так нужно и потому что может позволить себе задыхаться от тёмного взгляда, до краёв наполненного чувствами — настоящими, глубокими, пропитанными искренностью и нежностью.

— Мне мало тебя, мало, — Тэён лихорадочно шепчет это, почти от губ истерзанных не отрываясь, стискивая до лёгкой боли талию Юты, что прижимается так, словно желает слиться, стать единым целом, чтобы больше не отпускать. Ему тоже Тэёна мало, что хочется к себе привязать, красной нитью обвить запястья и говорить постоянно нежное «люблю», перемешивая слова с лаской.

— Чертовски мало, — и Юта вновь припадает к любимым губам, получая ответ в виде действий сразу же.

Мир обоих рушится на атомы, перед глазами мелькают звёзды, а удовольствие накрывает с головой, когда руки Тэёна под толстовку Юты пробираются, скользя выше, касаясь напрягшегося живота и забираясь выше, проезжаясь по родинке на рёбрах, а Накамото сдавленно стонет, подавшись бёдрами вперёд, вжимается в бёдра одноклассника и срывает шумный выдох с губ, скользнувших по подбородку ниже, добираясь до шеи, осыпая кожу поцелуями, граничащими с укусами и лёгкой болью, но чертовски сладкой, от которой подгибаются колени, дрожат руки и пропадает голос вместе с желанием отпустить.

Но отстраниться всё же приходится из-за нехватки кислорода. Юте кажется, что это всё безумие, бред, но Тэён стоит перед ним взлохмаченный, с алыми искусанными губами и ошалелым взглядом, в котором столько всего плескается, что внутри самого всё разрывается от чувств, коих слишком много.

Но кое-что он знает точно.

Тэён ему нравится, а он ему. Взаимно.

Пытается привести сбитое дыхание в норму и с эмоциями совладать, ведь момент такой портить не хочется, а тепло чужого тела рядом согревает.

— Я тебя не отдам, — выпаливает Юта и ловит чужую улыбку в ответ, смущённо опустив голову вниз.

Тэён лишь фыркает где-то сверху, приходя в себя, дотрагивается губами до лба, убрав в стороны яркие прядки, и притягивает Юту к себе, обнимая, зная, что тот не против, прошептав на ушко:

— Никогда-никогда, никому-никому.

Чувства в душе Юты цветут нежными бутонами вишни, лепестки которой до того хрупкие, что можно легко сломать, сделав резкое движение, а Тэён, прижимая к себе смущённое чудо, спрятавшее лицо в изгибе его шеи, широко улыбается, обещая себе, что никуда своё с волосами цвета яркого пламени костра счастье, свалившееся буквально в руки (надо спасибо Джонни всё же сказать), не отпустит и сделает всё, чтобы улыбка сияла на этих губах как можно чаще.

А ведь он, кажется, счастлив. Нет, они счастливы.

Счастливы по умолчанию, как и должно быть.