21 апреля, пятница.

— А ты чего тут расселся, шерстяной товарищ?

Я легонько тронула ногой соседнюю качельку, и сидящий на ней дворовый рыжий кот необъятных размеров покачнулся вместе с ней, продолжая, тем не менее, сверлить меня взглядом. Он торчит тут уже минут пять и всё это время неотрывно на меня пялится, что уже начинает напрягать. Кто его знает, что у этих кошек в голове.

— Если ты думаешь, что у меня есть еда, ты глубоко заблуждаешься. Не хочется тебя, конечно, расстраивать...

Тут кот зевнул, спрыгнул на землю, весьма грациозно потянулся и запрыгнул ко мне на колени, из-за чего качели пришли в движение. Я от неожиданности дёрнулась и резко подняла вверх руки, как будто меня взяли на прицел.

— Ты чего удумал, негодник?

Котяра тем временем преспокойненько на мне потоптался, помял лапами, уютно пристроился клубочком и заурчал, как мотоцикл. Я растеряно хлопала глазами, всё ещё держа руки на весу.

В детстве я обожала притаскивать домой уличных котят, откармливать и сдавать в соседний приют. А потом в мою жизнь с ноги врывался лишай, так что теперь я, наученная горьким опытом, старалась запихивать свою сердобольность куда подальше. Ну или таскать с собой перчатки, но сейчас для этого уже тепло. Как-никак май на носу. Хотя сейчас вот что-то вообще не тепло.

Однако присмотревшись, я приметила у рыжего хулигана еле заметный под толстым слоем шерсти ошейник и выдохнула, спокойно кладя руки на шёрстку, отчего они завибрировали вместе с котом.

— Так ты домашний... То-то смотрю, уж больно ты чистый для уличного. Эх, что бы твои хозяева сказали, если бы увидели, как ты к чужакам ластишься? Ни стыда, ни совести у тебя, поганец. Вот моя кошатина такая же: у всех соседей уже перебывала, изменщица... А между прочим, когда она почует, что я чужих котов гладила, обидку кинет на неделю.

Кот на мои замечания только посильнее извернулся, чтобы ему и пузико почесали. Всё-таки, может, и правду говорят в интернете — когда-нибудь кошки реально захватят мир и сделают нас рабами.

Я со вздохом запрокинула голову и уставилась на чёрное небо. Совсем уже стемнело, надо бы домой собираться. Но у тяжеленного кота на моих коленях, похоже, свои планы на этот вечер.

— Ладно уж. Тогда хоть выговорюсь тебе, раз уж ты меня не отпускаешь. Знаешь, где у меня уже это ЕГЭ сидит? В гробу я всё это видела. Всю эту школу. Ну, точнее, почти всю. — Я усмехнулась и опустила взгляд на уже совсем перекатившееся на спину животное, оно открыло хитрющие глаза и покосилось на меня. На секунду мне показалось, что меня и правда слушают. — Вообще на самом деле всё не так плохо уже. Мне кажется, ещё немного, и про меня там все забудут. Даже «бэшки» некоторые уже спокойно с нашими общаются. Лера только сегодня какая-то совсем злая была. Со всеми своими подружками, походу, рассорилась. Ты, конечно, не понимаешь, о чём я говорю... Ну и бог с тобой. Хотя... Ты, может, вообще эту жизнь намного лучше меня понимаешь.

Я широко зевнула, даже не прикрывая рот. Всё равно поблизости никого нет. Не переставая гладить левой рукой кота, правой — я полезла в карман за телефоном.

— Ох, блин, уже почти одиннадцать! Неудивительно, что так темно. Всё, реально валить пора. И как я тут столько времени просидела, пялясь в одну точку?

Тут, как знак свыше, пришло сообщение:

Валюха, 22:45: «Ты домой собираешься или как? Сидишь, кукуешь тут, я всё вижу. Серьёзно тебе говорю, не доберёшься до дома до комендантского часа, я тебя найду и обчихаю так, что ты тоже неделю из комнаты не выйдешь. Не шучу».
Я, 22:45: «Мы не знаем никаких комендантских часов».
Валюха, 22:46: «Мне пофиг, что ты совершеннолетняя, дуй отсюда говорю! Мне потом по подворотням тебя искать?».

Я усмехнулась и подняла глаза к светлым окнам пятиэтажки, во дворе которой я и коротала свой вечерок. В одном из них показалась фигура, судя по всему, яростно грозящая кулаком, и я высоко подняла руки, типа «сдаюс». Кот от резкого движения шуганулся и умчался в неизвестном направлении, сверкая своими кошачьими пятками.

Зная о всех моих поцелуях с машинами, трамваями, «свиданках» с гопниками и прочих тотальных невезухах, она на мой счёт параноит покруче меня, воспринимающей уже это всё как основанный на реальных событиях анекдот. А Валя, если я ей после каждой нашей «ночной» встречи не отпишу, что вернулась домой, она и правда меня из-под земли достанет. Так что на самом деле, даже если меня реально кто-нибудь вздумает похитить с целью какого-нибудь выкупа или ещё чего, меня будет кому отыскать, хотя бы только ради того, чтобы надавать мне по ушам. Короче, можно не волноваться.

К тому же есть ещё одна причина не злить её и действительно отписаться ей из дома, потому что теперь она нашла себе прекрасное развлечение и каждый раз доводит меня, говоря, что если со мной что-нибудь случится, историк с неё шкуру сдерёт. И продолжает ведь, садистка, доводить, пока у меня пар из ушей не повалит.

После дачи Валя болеет уже почти две недели, и всё это время я регулярно таскаю ей передачки в тайне от её «Капитан Маман». Прихожу под окна и на заранее спущенную вниз верёвку привязываю пакет со всякими сухарями, шоколадками, бутерами из Сабвея. В общем, всем тем, что по какой-то неизвестной причине, ей запрещает покупать родительница (и это-то в одиннадцатом классе, подумать только), а Ланина потом всё это добро утягивает к себе.

Правда обычно я тут же быстренько драпаю к себе, но сегодня дома никого не будет, так что возвращаться в пустую квартиру не особо хотелось. К Бестужеву свалить тоже не вариант. Ему там в музей привезли какие-то такие экспонаты, что он уже несколько дней (ночей, можно сказать) сразу после школы уматывает и безвылазно обитает там. А Соня обитает у Татьяны Алексеевны и, как я слышала, жёстко строит там Толяна, её единственного сына и моего бывшего одноклассника, который только неделю назад вернулся из какой-то там школьной поездки со своими нынешними одноклами. Хотя он вообще, похоже, дома редко бывает, судя по тому, что мы с ним ни разу за всё то время, что я появлялась в их доме (то в одной квартире, то в соседней), не пересекались. Интересно, он вообще в курсе... так сказать, событий? Честно говоря, несмотря на то, что мы раньше неплохо общались, встречаться с ним в такой ситуации меня как-то не тянет.

Я встала, отряхнулась, бросила последний взгляд на уже тёмное Валино окно и потопала к себе. Хотя я не сомневаюсь, что она сидит там в темноте и палит меня. Идти тут минут двадцать, но шататься одной во дворах действительно не особо хочется.

Остановилась и подняла глаза к небу, почти сливающемуся по цвету с тёмными верхушками деревьев. Когда у нас там этот чёртов комендантский час? В одиннадцать? Я посмотрела на время. Замечательно, у меня есть три минуты, чтобы каким-то образом телепортнуться на два километра.

Убрав телефон в карман на молнии, я встала в стойку, уже готовая припустить так, чтобы подо мной земля горела, как вдруг откуда-то из-за деревьев послышался странный звук, похожий на всхлип. Я от неожиданности (ну ещё немного от испуга, если быть честной) встала как вкопанная и прислушалась. Звук повторился, но намного тише и глуше, будто кто-то зажал себе рот рукой. Или кому-то зажали...

Я на цыпочках подкралась ближе, выглянула из-за дерева и тут же призвала всю свою сдержанность, чтобы не выдать себя от удивления. Лерочка из параллели собственной персоной сидела, так же как и я несколько минут назад, на качелях и, похоже, плакала.

Так, дилемма космического масштаба: подойти и узнать, всё ли нормально, или просто забить?

Минуты полторы я размышляла, а потом вспомнила, что для Леры-то комендантский час пока ещё страшен, а полиция у нас что-то последнее время совсем озверела. У нас уже половину класса так переловили. А ещё тут давеча выяснилось, что классуха, оказывается, втихушку назначила меня, как медалистку, в последней четверти ответственной за всю, чёрт бы их всех побрал, параллель одиннадцатых классов. Чтобы я ещё и последним звонком занималась, как будто мне и так проблем своих не хватает. И теперь наша завуч по воспитательной работе всё ходит за мной как злобная тень и ворчит, какие мы дегенераты, тунеядцы, хулиганы и кто ещё там. Мне теперь не только за свой класс, ещё и за чужой достаётся. А я, последнюю неделю вообще ложащаяся спать после программы «Спокойной ночи, малыши», и даже не староста своего класса, теперь самый главный тунеядец из всех!

В общем, надо бы Леру увести как-то с улицы, чтобы она тоже в каталажку не попала.

А с другой стороны, она меня сегодня шлюхой обозвала.

Правда я её в ответ тоже шлюхой обозвала, так что это, наверное, всё нейтрализует...

Уф, ладно, была не была! Ну не поцарапает же она меня сейчас в таком состоянии, да? Чёрт, только что щека наконец зажила полностью...

За этими противоречивыми мыслями я и не заметила, как уже оказалась рядом с Лерой. Зажмурившись и вцепившись ногтями в юбку, она меня даже не заметила, так что дала мне время рассмотреть её получше в тусклом жёлтом свете уличного фонаря. Тушь и подводка от слёз сильно потекли, и, судя по всему, Лера не раз проводила по лицу руками, потому что всё её лицо почернело от разводов. Помада стёрлась, отчего самым ярким остался только след от карандаша, сильно вышедший за контур губ. В общем, дай бог, мне это лицо не приснится ночью.

И всё же, несмотря ни на что, сейчас я не испытываю ни злости, ни злорадства, ничего, кроме жалости. Это всё явно не из-за сломанного ногтя или порванной кофточки. Что-то мне подсказывает, такие, как она, из-за подобных мелочей не рыдают.

Я со вздохом опустилась на соседнее сидение, и качели со скрипом пошатнулись. Капец, у нас в районе что, все качели на честном слове держатся?

Лера испуганно вздрогнула и вскинула голову, уставившись на меня огромными красными от слёз глазами. В свете фонаря они блестели, как два алмаза, и я неожиданно засмотрелась. Шлюкина (боже, ей бы после восемнадцати фамилию сменить, а то это прям как клеймо на всю жизнь) шмыгнула носом, сильно прищурилась и наконец узнала меня.

— Вот блин, Оболенская... Только тебя мне тут и не хватало. Чё надо?

Я снова окинула взглядом её перепачканное лицо и, молча достав из рюкзака пачку влажных салфеток, протянула ей. Та брезгливо на них покосилась и повернулась обратно.

— Иди куда шла. Что ты вообще тут делаешь в такое время? Мамочка не заругает? — огрызнулась Лера, но, как ни странно, в голосе её той лютой злобы, что была днём, я не заметила.

Может, именно поэтому я всё же осталась.

— А тебя? Комендантский час никто не отменял.

Она фыркает и отворачивается. Я ещё несколько секунд подержала руку с салфетками на весу, но скоро чуток психанула, потянулась и просто сунула ей их прямо под нос.

— Да бери уже! Приведи себя хоть в порядок. Мне плевать, что у тебя случилось, просто выглядишь откровенно хреново.

Лера бросила на меня злобный взгляд и выхватила пачку, не поблагодарив. Собственно, никакой благодарности я и не ожидала на самом деле. Она слегка подрагивающими руками достала салфетку и принялась вытирать щёки. Я некоторое время понаблюдала за ней, а потом села прямо и начала медленно раскачиваться. Тут же мне и открылся занятный факт: свою дорогущую дизайнерскую сумку, за которую в школе убить готова, сейчас она бросила рядом с качелями прямо на землю. Интересно.

Противный скрип быстро Лере надоел и, она взорвалась:

— Да что тебе от меня ещё надо?!

Я продолжила качаться, несмотря на то, что у меня самой сейчас уже кровь из ушей пойдёт, и спокойно ответила:

— Салфетки верни.

Шлюкина кинула пачку и удивительным образом попала мне точно на колени. Ей бы в баскетбол играть. Я тут же затормозила и посмотрела на девушку. Ну вот, сейчас уже хоть не выглядит как Пеннивайз, и на том спасибо.

— Не расскажешь, из-за чего сидишь тут, сопли пускаешь?
— А тебе какое дело? Сама же сказала, что тебе плевать.

Да, и правда сказала. Я ущипнула себя двумя пальцами за переносицу и тут же вспомнила о Бестужеве. Чем он, интересно, сейчас занимается? Рассматривает свои раскопки? Составляет каталоги? В любом случае, нормальным делом, а я вот сижу в ночи во дворе какого-то дома на страшных как моя судьба облупленных скрипучих качелях рядом с ревущей злобной девчонкой, которая месяц назад так приложила меня об стену, что ещё несколько дней потом в ушах звенело. В общем, не вечер, а мечта. Да ещё и с наступлением темноты резко похолодало до +4, кажется, так что мне даже в плотных джинсах стало зябко, а это чучело вообще в короткой юбке и без колготок сидит. Мазохистка, что ли?

Я раздраженно дёрнула ногами, случайно проехавшись подошвой по куче грязи под качелями, подняв в воздух небольшое облачко пыли. Да почему все вокруг такие до жопы скрытные и недоверчивые, а? Хотя вообще-то с чего бы ей мне доверять... Однако на её выпад я только закатила глаза.

— Да так, поугорать над тобой, потом в школе всем рассказать. Видишь, на каждом дереве по скрытой камере висит, завтра уже будешь звездой Ютуба. Я ж для этого тут сижу, задницу морожу.

Лера на это только фыркнула, не произнося ни слова, опустила голову и скомкала в руке почерневшую от туши салфетку.

— Блин, Лер, не хочешь объяснять — твоё дело. Я тебя пытать не собираюсь. Просто иди домой, а то замёрзнешь, умрёшь, а нам всем на твоих похоронах плакать.

Она поджала губы и сжала руки так, что побелели костяшки. Ой, блин, она меня сейчас бить будет? Я на всякий случай немного отклонилась назад.

— Не будет никто на моих похоронах плакать. Никто на них не придёт, — неожиданно произнесла она так тихо, что мне даже пришлось прислушаться.

Чего вообще?..

— Так, выключай давай этот свой режим эмо-подростка с юношеским максимализмом. Тебе уже восемнадцать скоро, взрослеть пора.
— Да отъебись ты от меня! — прошипела Шлюкина. — Чего привязалась?! Сама иди домой, а то полиция приедет и повяжет тебя, как всех твоих тупых дноклассников.

Интересно, а про своих «тупых дноклассников», которых так же повязали, она не помнит? Да и не верю, что она не в курсе, что я теперь за них всех типа «в ответе». Окей, с ней, похоже, надо общаться на её языке.

— Да ты совсем отбитая или да? Мне же пизды и вставят, если ты в каталажку загремишь!.. — Я перевела дыхание и откинулась на спинку, успокаиваясь. — А вот полиция мне как раз уже ничего сделает, я совершеннолетняя.

Лера удивленно вскинула брови и посмотрела на меня. Ну, полдела уже сделано — во всяком случае рыдать она перестала.

— Серьёзно? — Шлюкина провела ладонью под глазом, наверное, смахивая остатки слёз. — Я думала, ты младше меня.
— Да неудивительно. Держу пари, не знала бы ты, в каком я классе, дала бы мне не больше шестнадцати.
— Пятнадцать.
— Ну вот. — Я развела руками и коротко улыбнулась.

Что и требовалось доказать.

Тут Лера снова надрывно всхлипнула.

— Уходи.

Ну чтоб тебя, Шлюкина! Ну нормально же общались.

— Уйду, когда ты помашешь мне из окна своей комнаты.

Лера на это только скривилась.

— Ну или, на крайняк, средний палец покажешь. Мне, в принципе, всё равно.
— Могу тебе и сейчас его показать, если ты свалишь отсюда. Я вообще не понимаю, что ты тут забыла. Сидишь тут, бесишь меня. Зачем тебе это? Сама знаешь, полицейские в эти дворы не заезжают.

Я вздохнула и опустила взгляд на свои сцепленные в замок руки. И правда знаю. На самом деле, что-то просто не дало мне пройти мимо. Я не считаю себя Матерью Терезой, но когда твой знакомый, даже не самый приятный, так рыдает ночью на каком-то безлюдном пустыре с одними качелями посередине, как-то просто забить... совесть всё равно не позволяет.

— Почему некоторым индивидам так трудно поверить, что людям свойственно волноваться за других.

У меня какое-то дежавю.

— С чего бы тебе за меня волноваться? — Лера фыркнула и повела плечами. — Я тебе враг.
— Слушай. Враги — это те, кто на войне по тебе из пушек хреначат. А ты мне не враг, ты просто моя вредная школьная заноза в заднице. Даже если мы когда-то что-то не поделили, это не значит, что я буду танцевать на твоей могиле, если ты откинешься.

Лера медленно повернулась и вгляделась в моё лицо, а я, наоборот, отвернулась, продолжая тем не менее пристально следить за ней боковым зрением.

Она так же медленно развернулась обратно. Потом потянулась к своей сумке, подняла её, достала пачку сигарет, зажигалку и кинула сумку, не закрывая, обратно на землю. Та завалилась на бок, и из неё прямо в пыль вывалились спутанные наушники, телефон и, кажется, флакончик духов без колпачка. Лера зажала сигарету губами, поднесла к ней трясущимися руками огонёк и через секунду, глубоко затянувшись, выдохнула облачко дыма. Я следила за этим с какой-то неожиданной настороженностью и даже... испугом.

Когда я заставала Леру курящей в кругу своих подружаек, она всегда старалась сделать из этого настоящее представление: прикуривала, придерживая сигарету между указательным и средним пальцем, и выдыхала дым, складывая губы трубочкой.

Сейчас же она держала сигарету указательным и большим пальцами, причём с такой силой, будто на самом деле хотела её раздавить, а дым выдохнула просто раскрыв рот так, словно устала держать челюсть закрытой.

И от этой тревожной картины мне стало не по себе.

Она сунула сигарету в рот, теперь выпуская дым только через нос и, как и я, откинулась на спинку, вероятно, впервые за весь наш разговор хоть немного расслабляясь. Зажигалку сунула в левый карман кожаной куртки, а пачку сигарет — в правый. Правда спустя секунду она странновато покосилась на меня, достала её обратно и протянула мне.

Я, наверное, еле заметно покачала головой, отказываясь, и Лера сунула пачку в карман, оставив там же и руку.

Мой телефон завибрировал, и я, пользуясь паузой в разговоре, сняла блокировку.

Валюха, 23:20: «Ты дома?»

Я ругнулась про себя.

Я, 23:21: «Да».

Сразу после этого я выключила звук, убрала телефон в рюкзак и уселась, глядя прямо перед собой.

Не знаю, сколько мы так молча сидели, но её сигарета успела истлеть наполовину. Когда я уже готова была действительно бросить всё, тупо встать и молча удалиться восвояси, Лера достала руку из кармана, взяла сигарету и, затушив её о деревянное сиденье качелей, бросила окурок куда-то в сторону. Я чуть скривилась, но решила промолчать.

— Даже моей конченной мамашке наплевать на меня, — внезапно, даже не смотря в мою сторону, произнесла она хрипловатым голосом, как будто у неё болело горло, и ей было трудно говорить. — А ты мне тут заливаешь.

Я немного удивилась такому «приятному» обращению в сторону матери, но не особо. В принципе, по её поведению всегда было понятно, что с родителями у неё, должно быть, не самые лучшие отношения. Либо они такие же. Всё-таки, семья и воспитание играют очень большую роль.

— А папа?
— Папа? — Лера почти выплюнула это слово и скривилась, а потом горько усмехнулась. — Папа... Дома мамкин хахаль-мудак, который действительно был бы рад, если бы я сдохла где-нибудь под деревом.
— Не думаю, что всё так плохо.
— Да что ты вообще знаешь о моей семье?! — Шлюкина дёрнулась и злобно уставилась на меня.

Да, зря я это сказала, конечно.

— Ну... Если бы им было так пофиг, они бы не покупали тебе такие дорогие шмотки.

Шлюкина посмотрела на меня, как на идиотку.

— Дорогие?! Да чё ты несёшь? Я сама себе это шью, спасибо папашке хоть за тряпки.

Я в полнейшем шоке уставилась на неё, а Лера резко изменилась в лице, закрыла рот и отвернулась, немного ссутулившись. Похоже, она пожалела, что сказала это.

Стойте, она сказала «папашке»? Значит, отец-то у неё всё-таки есть?

— Погоди... Сама?.. Но они выглядят так, будто ты их в каких-то модных бутиках покупаешь.

Лера несколько секунд не отвечала, потом всё же чуть повернулась и, поджав губы, как-то кривовато ухмыльнулась.

— Ну так на то и расчёт.
— И куртку тоже сама сшила?
— Не, это... Это... Чёрт, ну это от тёти осталось.

Лера вся сжалась, и я поняла, что лучше оставить эту тему. 

— Значит, домой не пойдёшь?

Она просто молча покачала головой.

Наверное, дело и правда в её семье. Я не знаю, что бы делала, будь я на её месте, но домой, наверное, тоже бы не хотела. Мой папа иногда пьёт, хотя семья у нас всё равно вроде как благополучная, но и я иногда не горю желанием быстро возвращаться, если знаю, что отец дома "не в форме".

Ладно, опять-таки, была не была.

— Ну тогда вставай.

Я поднялась с качелей, подошла к Лереной сумке, засунула обратно всё её уже вывалянное в пыли добро и закинула себе на плечо в довесок к собственному рюкзаку. Шлюкина непонимающе наблюдала за мной, словно вообще была мысленно где-то не здесь.

— Что? Зачем?..
— Вставай, говорю.

Я махнула ей рукой и пошла обратно к дороге.

Лера тут же отвисла и кинулась за мной.

— Стой! Отдай сумку!

Я остановилась, повернулась и протянула ей сумку. Шлюкина тут же выхватила её у меня из рук и прижала, пыльную, к себе, смотря на меня дикими глазами, будто думала, что я реально пыталась её так тупо своровать.

— Ну на, тащи тогда сама.

Я снова развернулась и пошла в направлении трамвайной остановки. Спустя некоторое время, Лера всё-таки поравнялась со мной и пошла рядом, настороженно на меня поглядывая.

— Ну и куда? — только спросила она после долго молчания.

Я максимально беспечно пожала плечами.

— Ну, если тебе нельзя к себе, значит, пойдём ко мне.

***

— Да бери спокойно, не собираюсь я тебя травить, это просто чай.

Лера, наконец, взяла чашку, и я с чувством выполненного долга тоже уселась за стол и с наслаждением пригубила свой чай. Но тут же отставила чашку и подорвалась с места.

— Слушай, тебе корицу не добавить? Обожаю чай с корицей.
— Чего?.. С корицей?
— Да. И апельсином. Попробуй, реально вкусно.
— Ну... давай.

Я забрала у неё чашку, быстро нарезала уже лежащую всегда на этот случай на столешнице половинку апельсина, покрошила нам молотой корицы с сахаром, и вернулась с двумя чашками за стол, одну — снова протянув Лере. Та осторожно приняла её и, кажется, впервые за всё время, что мы друг друга знаем, а это без малого одиннадцать лет, тихо сказала: «Спасибо».

Я немного неловко улыбнулась, не привыкшая к благодарности с её стороны.

Она попробовала чай, и, кажется, ей понравилось. Я облегченно выдохнула.

Лера сидела, ссутулившись, за моим столом в моих старых растянутых спортивных штанах, из которых я слишком... похудела, и оверсайз футболке с нарисованными кипрскими котами. (Вещи её — точнее, как оказалось, это было платье, а не юбка, — я бросила в стирку на быстрый режим, потому что оно всё было в грязи от пыльной сумки, которую она всю дорогу так и несла, прижимая к груди). Она наклонила голову вниз и почти не смотрела на меня.

С тех пор, как мы переступили порог моей квартиры, и я дала ей, во что переодеться и чем смыть остатки макияжа, она вообще как-то совсем уж подозрительно притихла, всё время поджимала губы, а если и разговаривала, то очень тихо. Я впервые в её присутствии чувствовала себя, так сказать, королевой положения, но от этого вообще-то было как-то ни разу не прикольно. Скорее, неловко. Не привыкла я, чтобы в моём присутствии кому-то было так... нелегко, что ли. Я, конечно, не душа компании, но всё же.

Да и то, как она постоянно прикрывала лицо волосами, тоже, если честно, напрягало.

Я мельком глянула на время. Уже почти час ночи.

— Нравится? — всё же решила спросить я, пытаясь хоть как-то разбавить эту мрачную тишину.
— Да, — снова тихо отозвалась Лера и внезапно добавила: — Люблю апельсины.
— Я тоже.

Она внезапно дёрнулась и посмотрела вниз. Я поняла, что к чему, когда ей на колени запрыгнула Котя и принялась тыкаться носом прямо ей в лицо. Перекошенное от невероятного удивления лицо.

Наверное, моё лицо в этот момент было ничуть не лучше, потому что Котя вообще-то ненавидит чужаков, и если не пытается их убить, то просто игнорирует или обходит стороной. А тут вон оно как...

Лера запрокинула голову подальше от вездесущей кошачьей морды, и я заметила у неё на шее странное пятно. Сначала подумала, что засос, а потом пригляделась и поняла, что нет. Ни разу не засос.

Я приподнялась, перегнулась через стол и рукой отвела Котю от её лица, пока та с недовольным мявком не спрыгнула на пол и не исчезла где-то в родительской комнате. Шлюкина облегченно выдохнула. Наверное, она собачница. Я, не сдержавшись, потянулась рукой к её шее. Она недоумённо нахмурилась.

— Лер, что это?

Та сразу же спохватилась и поправила волосы, закрыв ими лицо и шею.

— Ничего.
— Почему ты прячешь лицо?

Она скривилась и, кажется, открыла рот, чтобы сказать что-то резкое, но, похоже, вовремя вспомнила, что не ночует сейчас на улице исключительно по моей доброте душевной. Поджала губы (в который раз за вечер) и снова опустила голову. Я уже думала, что она оставит мой вопрос без ответа, и даже смирилась с этим, но тут она всё-таки меня удивила:

— Не люблю, когда кто-то видит меня без косметики.

Я, уже потянувшаяся губами к чашке, замерла и посмотрела на Леру. Это никак не относилось к синяку на шее, но что-то в её интонации подсказало мне — это тоже правда.

Я вспомнила, как месяц назад со злости наговорила ей всяких мерзостей и в том числе то, что она пустышка под слоем косметики. Ну что ж, я и тогда сразу же об этом пожалела, а сейчас уж вообще, даже деться от стыда некуда. Понятно, почему она мне леща прописала. Тут было два исхода: либо идти в атаку, либо уязвлённой и задавленной своими комплексами отсиживаться где-нибудь в туалетной кабинке.

Я обычно всегда выбирала второй вариант. А Лера в тот раз выбрала первый. Что было со мной, мы помним. Но кто знает, что было с ней..

— Слушай, я вот чего не понимаю. Зачем ты вообще так жёстко красишься? С этими накладными ресницами, прямоугольными бровями, кожей цвета мандарина, ты же ничем не отличаешься от других надутых кукол. Но почему? Ты же не...

Тут Лерина чашка с грохотом опустилась на стол.

— Почему?! Да по кочану, блять! Посмотри на меня!

Она резко повернулась ко мне, чуть не сбив со стола чашку, и заправила волосы за уши, впервые давая мне рассмотреть её настоящее лицо. Я от удивления даже не успела никак отреагировать, но заметила то, что ужаснуло меня сильнее: ещё один синяк, только теперь уже в районе глаза. Я открыла было рот, но ничего не произнесла.

Правда Лера, видимо, имела в виду не эти побои.

— Я жирная! Посмотри на эти щёки! У меня нет НИЧЕГО! Ни скул, ни больших глаз, ни губ! Я уродина и всегда ей буду, ясно?! Довольна теперь?!

Она сверлила меня злым взглядом и тяжело дышала, словно захлёбывалась словами.

— Что ещё тебе хочется узнать, а?! Да, я стрёмная, прикинь! Тебе-то, вон, не за чем краситься, конечно, и так вся из себя такая куколка, даже со своими этими бровями-запятыми...
— Эй, но я же их отрастила...
— ...А меня только косметика спасает! И вешу, как слон, только и делаю, что жру, этот мудак!... — Она задохнулась и замолчала, переводя дыхание. — Этот мудак...

Тут она замолчала уже с концами, опёрлась плечом о спинку стула и опустила лицо, снова пряча себя за длинными волосами.

Я отпустила чашку, за которую в испуге схватилась во время этой запальчивой тирады, потёрла рукой шею. Мда, вот это я, конечно... открыла ящик Пандоры. Поинтересовалась, называется. Что ж, вопрос и правда какой-то нетактичный вообще получился. Я виновато глянула на Леру.

Она выглядела так, будто тут же пожалела о том, что вообще открыла рот.

— Это ведь не ты так говоришь?

Лера на мгновение подняла на меня глаза, но тут же снова их опустила и сморщила нос.

— Твои родители, да? То есть, отчим. Просто то, что ты сказала... про свой вес, — это очень похоже на то, что мне когда-то говорил папа.

Лера недоверчиво посмотрела на меня.

— Папа говорил? Ты в своём уме, Оболенская? Посмотри на себя. Ты же... Ты же, — она запнулась, так сжав челюсти, что у неё затряслось лицо, и процедила сквозь зубы: — идеальная. Ты вообще видела свою фигуру? А волосы? А эту квартиру?! Да тут всё просто кричит о том, какая идеальная тут живёт семья, аж тошно! Всюду чистота, свои чашки для каждого, эти кухонные полотенца... Семейные фотки. Даже кошка эта твоя. Принеси я кошку в дом, меня бы вместе с ней на улицу вышвырнули. «Очень похоже на то, что мне папа говорил». Как ты вообще можешь сравнивать нас?! Что?! Ну что у нас похожего?! Да у меня даже отца нет!

Я молча выслушала её, потом приподняла брови и откинувшись на спинку стула, прислонилась головой к стене.

— Это он сделал, да? Твой отчим. — Я слегка повернулась в её сторону и указала себе пальцем на глаз и шею.

Лера как-то жутковато усмехнулась и провела подушечкой указательного пальца по ободку чашки.

— Да не отчим он мне. Он... очень разносторонний человек, — сказала она, явно кого-то передразнивая. — У него так много увлечений. Например, наркота и алкоголь. Так что да, он просто обожает это.
— Наркоту?
— Нет, пиздить меня. Хотя да, наркоту тоже. А потом заливать её водкой.
— А как же...
— Что? Мать? Да она почти такая же. Лучший собутыльник в мире.

Я не знала, что вообще можно на это ответить, поэтому просто молча смотрела на потолок и постаралась не показывать жалости. Прекрасно знаю, что жалость в таких случаях может довести человека до крайнего психоза.

— Теперь ты понимаешь, что между нами нет ничего общего? Иди, вон, обнимайся со своей кошкой, целуй на ночь маму, там, не знаю, или мужика своего, а я и дальше буду краситься и... и не надо лезть в мою жизнь. Если у тебя и есть какие-то проблемы, то они с моими и рядом не стояли, понятно? Пиздец, папа ей там что-то сказал...

Я шумно вздохнула, поднялась и, не справившись с накатившими эмоциями, вылила свой чай в раковину. Потом развернулась и оперлась о неё поясницей, складывая руки на груди.

Собственно, что и требовалось доказать, самопровозглашенная королева школы за мерзким характером и несколькими слоями тонального крема скрывает свои синяки и комплексы. Может быть, не знай я всего этого о ней, мне жилось бы проще, а может, и нет. В любом случае, то, что она сейчас рассказала явно не ложь и даже не приукрашенная правда. Судя по тому, как выплёвывала она мне эти слова в лицо, и как теперь покрылось от сказанного краской стыда её совсем не жёлтое, как казалось раньше, а белое, отёкшее от слёз или побоев, лицо.

Что ж, на откровения, наверное, надо отвечать откровениями.

— Ты права. Я вообще лично, наверное, не знаю никого, у кого жизнь пиздецовей твоей. Честно.
— Ну спасибо.
— Пожалуйста.

Я коротко улыбнулась ей, но тут же стала серьёзной. То, что я собираюсь сказать, я ни разу вслух никому не говорила, и осознание того, что первым человеком, кому я откроюсь, станет Лера Шлюкина (та самая, как я считала раньше, избалованная родителями девчонка из параллельного класса) ничего не упрощает.

— Ты пытаешься скрыть какие-то там лишние, как кажется тебе или твоему этому мудаку, килограммы. А я вот всегда была худой.

Лера бросила на меня уничтожающий взгляд, но я его проигнорировала.

— Даже не худой, тощей, как спичка, прям как грёбанный дистрофик. Это у меня в генах, все мои родные в детстве были худыми. Я в первом классе весила семнадцать килограмм, чтоб ты понимала. Но было время, когда я поправилась немного, а мой папа... Ты вот сказала, что у нас идеальная семья. Может и так, не знаю. Но вот отец, он, в общем, постоянно пьёт, не как твоя мать, конечно, но тоже крепко так. И несёт всякий бред. Я обычно не слушаю его, но это сейчас. Тогда было по-другому. И часто он говорил такое... Короче, прямо по больному. Я просто тогда сильно болела и заедала стресс, а он это увидел. Я и сама знала, что не стоит так объедаться, но это были прям такие жёсткие компульсивные переедания, которые я не могла контролировать. Сметала всё что видела, а когда заканчивалось съедобное, догонялась чем угодно: от кошачьего корма до, не знаю, стирального порошка. Вот мы с ним вдвоём и нажирались постоянно: он — водкой и коньяком, я — колбасой и чёрствым хлебом. А подружки с танцев всегда любили пошутить про то, что я на самом деле жирная и ношу утягивающее бельё и всякое подобное. Я понимала, что это шутки, и не обижалась, но потом я и правда... потолстела, и у меня стали появляться складки на животе, когда я сидела. Вообще-то я знаю, что это нормально, они, блин у всех есть! Но девочкам казалось очень смешным тыкать мне в живот пальцем. Это же так невероятно! У палки-Оболенской складки на животе!

Я уставилась на свои руки и судорожно вздохнула. Лера сидела молча.

— И папа тогда ещё добил этим своим «сколько можно жрать, ни в одни штаны не влезешь, придётся тебе свои отдавать» или что-то в этом духе. Учитывая, что он сам вообще-то... центнер весит. И я испугалась, что... Что стану, как он. И перестала есть. Это было пару лет назад, и с тех пор у меня вообще больше нет аппетита, совсем, мне надо всё время напоминать, чтобы я поела, потому что я могу забыть и... И не есть несколько дней. Приходится запихивать в себя еду насильно. И я постоянно взвешиваюсь. Каждый чёртов день, когда прихожу домой, взвешиваюсь, будь они неладны, эти поганые весы! Чтобы не дай бог, не больше сорока четырёх килограмм... А лучше — сорок два. А если в особо нервное время становится сорок, то у меня вообще башню сносит, и мне хочется весить ещё меньше, как можно меньше, чтобы быть самой тонкой, самой худой. Чтобы почти эфемерной... Как бабочка. Пока не упаду в голодный обморок или не сдохну.

Я оттолкнулась от столешницы ногой и снова опустилась на стул. Лера даже не повернула в мою сторону головы.

— А иногда вообще приходит мысль: сколько я смогу прожить без еды? Действительно, почему бы не проверить, мы же такие дофига экспериментаторы. Знаешь... почему я тогда потеряла сознание, когда ты меня о стену ударила?

Она чуть-чуть покосилась на меня и покачала головой. Может, ей тоже неловко вспоминать тот идиотский случай.

— У меня случился приступ мигрени. Это жёсткая припадочная неизлечимая дичь, и я даже не знаю, кого она морально убивает сильнее: меня или моих родителей. С ней пытаются бороться, не я, мама с папой, водят меня по врачам уже много лет, тратят на все эти бесполезные обследования деньги, а я уже не верю, что с этим можно что-то сделать. Мой правый глаз почти ослеп, и это какое-то крейзи, — я усмехнулась и неожиданно широко улыбнулась, сама не зная почему. — Да уж, чисто для красоты на лице болтается. Но вообще-то, мне всё равно. Я прекрасно вижу левым глазом, и всё со мной нормально. Но иногда... Это как червь какой-то, он грызёт мой мозг изнутри и всё крутит, и крутит эту дикую мысль во время приступов, что без меня всем было бы проще. Что мне надо только неделю или две не поесть, и я просто тихо уйду. Это было бы так просто. Потом приступ проходит, и это... тоже проходит, в принципе. Но у меня, знаешь ли, иногда инстинкт самосохранения к чертям отключается в это время, так что я могу пытаться... унять головную боль любой ценой. И это, если уж мы тут с тобой решили на чистоту говорить, порой пугает меня безумно. Что когда-нибудь я не успею прийти в себя, и рядом никого не будет.

На несколько минут на кухне повисла полная тишина, прерываемая только тиканьем часов и тихим жужжанием кухонной лампы. Я подняла на неё глаза и прищурилась. Похоже, перегорит скоро. Надо будет завтра за новой лампочкой сходить. А ещё за корицей, кончилась почти.

Лера продолжала молчать, смотря на свои колени, и я заговорила первой.

— Твои проблемы и правда... ужасные. Не знаю, Лер, как ты относишься к сочувствию в свой адрес, и уж тем более от меня, твоего, как ты говоришь, «врага». Я тебе и правда очень сочувствую. Но никогда не стоит забывать, что каждый человек, которого ты встречаешь, сражается в битве, о которой ты и не догадываешься. Ты сражаешься с домашним насилием отчима, Валя — с деспотичной матерью, Надя Подсумова, староста наша, — с дичайшей, доходящей до абсурда, гиперопекой и унижениями «во благо» от своих отца и брата. Я — с самой собой...

А Бестужев — со своим прошлым, преследующим его в кошмарах, из-за которых он иногда будит меня по ночам криками или так сжимает в объятиях, что почти душит.

— ...У всех свои демоны, Лер, но это не значит, что мы обязаны бороться с ними в одиночку. На то, что происходит у тебя дома, нельзя закрывать глаза. И я не смогу закрыть. Конечно, я не собираюсь вмешиваться, лезть в твою жизнь, там, давать какие-то советы, если они тебе не нужны. Но... Я понимаю, в школе ты играешь роль, поддерживаешь репутацию сильной и независимой девушки, для которой нет ничего важнее шмоток, но вне школы... Почему ты не хочешь попросить помощи?

Она как-то рвано выдохнула, и я заметила, как на мгновение у неё словно от нервного тика перекосило челюсть.

— От тебя мне не нужна помощь, Оболенская.
— Я и не говорю о себе. Глупо было бы с моей стороны думать, что даже после такого приятнейшего разговора по душам мы начнём доверять друг другу, правда?
— Да уж, и правда глупо, — ответила Лера и, наконец, посмотрела мне в глаза.

Некоторое время мы просто молча смотрели друг на друга, пока я не сдалась и не отвела глаза первой. Не знаю, как конкретно на неё подействовали мои слова, но что-то в её взгляде всё-таки почти неуловимо изменилось.

— Я говорила об учителях, подругах твоих.
— Учителях? Подругах? Свете и Зое, что ли? Они тупые, как пробки. У них богатенькие родители, которые дают им всё, чего они захотят. Любая их прихоть, только попроси. — Лера демонстративно щёлкнула пальцами. — Их в школе-то ещё держат только родительские деньги. Ты знаешь, что они ни одну контрольную написать не могут? Вообще ничего. Вот уж кто действительно своими куриными мозгами думает только о шмотках. У меня уже мозг вытекает от их глупого лепета. Я не помню, когда они вообще в последний раз обсуждали хоть что-то другое... А нет, помню. Тебя вот как раз.

Я пропустила шпильку в свой адрес и хмыкнула.

— Получается, ты с ними общаешься только, чтобы поддерживать имидж? Лицемерно, не находишь?

Лера посмотрела на меня так, будто я ляпнула полнейшую глупость.

— Оболенская, ты на этом свете живёшь уже восемнадцать лет, и до тебя до сих пор не дошло, что вся наша жизнь — сплошное враньё и лицемерие? У всех всегда есть своя выгода, шкурный интерес, как говорила Татьяна Алексеевна. Это правило четырёх «В».

Она почти беспечно пожала плечами и, уже не стесняясь меня, заправила прядь волос за ухо, открывая вид на свой синяк, и отхлебнула уже, наверное, остывший чай, а потом произнесла, выделяя каждение слово:

— Все. Всегда. Всем. Врут. Ты врёшь родителям, скрывая свою, что это там... анорексию, да?
— Ну...
— Я почти на сто процентов уверена, что ты им ничего не говоришь. У них ведь и так забот хватает с твоей больной головой и алкоголизмом отца, да? Ты ведь так думаешь, я права? А я вру своим «подружкам» о своей семье и планах на жизнь. Ты права, да. Я лицемерка. Как и все люди на этой сраной планете. Только вот кое в чём ты всё же ошиблась. Я не общаюсь с ними, чтобы поддерживать имидж. Я поддерживаю имидж, чтобы эти дуры со мной общались. Ты думаешь, они поймут мои проблемы? Ты думаешь они вообще знают, что это такое — когда ты приходишь домой после школы, а дома тебя встречают не горничные, не счастливые родители, которым только дай любимой доченьке новую модную игрушку подарить, не такие же одетые с иголочки братья-сёстры, а твоя ужравшаяся в хламину мать, за которой, вместо того, чтобы делать уроки, приходится убирать, и это говно, которое кто-то ошибочно называет мужчиной, решившее поиспользовать тебя в качестве боксёрской груши, потому что «какая-то у тебя рожа стрёмная»! Не каждый день, конечно, но... Эти идиотки нужны мне, чтобы мне было с кем шататься по торговым центрам после уроков, чтобы не идти домой. Или даже вместо уроков. Ты думаешь, я у них главная? Да хер там! Они общаются со мной только потому, что думают, что я такая же, как они. А я общаюсь с ними, потому что больше никому не нужна. Какой помощи от них вообще можно ждать?

Ох, вау. Я неловко прокашлялась и почесала бровь. Жутковато.

— «Лицемерно»... Смешно. Ты вообще видишь, в какое время мы живём? Как там говорится? — Лера усмехнулась и торжественно возвела руки к небу. — Мы — дети миллениума, родившиеся на границе тысячелетий. Уже даже не дети каменных джунглей и меловых рисунков на асфальте... Цифровое поколение, теперь мы пишем «хуй» не на настоящих стенах, а на стенах в соц. сетях. Теперь заполучить новенький айфон раньше «лучшей пидружки» кажется делом принципа. Если мы и правда такие, если это всё, что нам вдалбливают учителя, все эти... взрослые — правда, то тогда, скажи мне, — она развернулась ко мне всем телом и нависла над столом, — кому какое дело до того, что с тобой происходит вне их компетенции? Учителям и одноклассникам вообще насрать на твою реальную жизнь. Главное, чтобы в школе ты себя вёл так, как они от тебя ожидают. Ты ведь это прекрасно знаешь, не правда ли? Ты же тоже на самом деле не глупая. Выбор-то невелик. Я вот выбрала оправдывать ожидания тупых девок, а ты — учителей. Мы просто играем свои роли, чтобы потом прийти домой и, как ты там выразилась, «в одиночку бороться со своими демонами». Потому что только так и надо. Потому что никакой помощи от них всех ты не дождёшься. Они, может быть, просто поплачут с тобой, если повезёт, а если нет — посмеются и втопчут в грязь. Или нажалуются твоим родителям, и тогда... — Её губы мелко задрожали. — Тогда тебя просто убьют.

То, как она сказала последнюю фразу... Без всякой иронии или намёка на ту интонацию, с которой обычно все дети говорят: «если не приду домой до десяти, родители меня убьют». Нет, ничего подобного она в виду не имела. Всё кристально чисто, возможно, впервые в жизни — абсолютно искренне. «Убьют» — значит реально убьют.

Это заставило меня тяжело сглотнуть и выдохнуть, чтобы успокоиться и не сказать чего-то лишнего.

Разумеется, не обо мне и моих родителях она только что говорила. Но то, с какой стороны она внезапно мне открылась: её неожиданно... острый ум и проницательность, тяжёлый взгляд, который она больше не прячет за накладными ресницами и волосами. Всё это меня ужаснуло так сильно, что, боюсь, фобия человеческих масок, — а точнее того, что они за этими масками скрывают, — будет теперь преследовать меня до конца жизни.

Тем не менее я наклонила голову, точно так же скрывая свой ужас за кривой усмешкой.

— А ты говорила, что у нас нет ничего общего.

Лера пожала плечами и, моргнув, внезапно словно превратилась в другого человека. Ушла с лица мрачная тень, движения стали более плавными и расслабленными. Она аккуратно поправила волосы безымянным пальцем и снова взяла в руку чашку так, будто сидит не у меня на кухне в час ночи, а на каком-нибудь светском приёме.

— Тогда я ещё думала, что ты просто тупая зубрилка и не видишь ничего дальше своего носа.
— Ну спасибо.
— Пожалуйста, — ответила она мне так же, как и я ей некоторое время назад, и это заставило нас обеих против воли улыбнуться.

Я некоторое время помолчала, задумавшись. То, как она сейчас со мной разговаривала, было абсолютно не похоже на то, как она разговаривала даже каких-то полчаса назад. Даже тогда, когда, вполне искренне называла себя уродиной. И уж это всё совсем не похоже на то, как она рыдала, сидя в одиночестве на качелях у своего дома.

— Ты ведь и сейчас играешь, да?

Лера посмотрела на меня нечитаемым взглядом, что только сильнее убедило меня в своей догадке. У неё всё ещё красные глаза, хотя она уже давно перестала плакать.

— Ты сидела там, в этом тёмном дворе. Ты думала, что тебя никто не видел. И ты рыдала, размазывая по лицу тушь! А сейчас всё, что ты сказала мне...
— Я не врала, — тихо отозвалась Лера.
— Разумеется, не врала. Но ты всё ещё не доверяешь мне, так? Ты думаешь, что тебе и в моём присутствии надо кого-то из себя строить.
— А с чего мне тебе доверять? — огрызнулась Лера, но уже не так уверенно. — Один разок поговорили и всё, теперь лучшие подружки, что ли?
— Нет, — ответила я. — Не лучшие подружки. Но знаешь, я всё-таки твою идеологию не поддерживаю. Ты мне всё пытаешься вдолбить, что никому не стоит открываться, что лучше держать всё в себе. «Страдать в одиночестве». Но это чушь собачья. Ты вообще в курсе, что это может принести тебе реальный вред? Я даже не говорю о твоём отчиме, я о том, что ты не позволяешь себе плакать при других. Как часто ты остаёшься одна? Ты всё время рыдаешь, пока идёшь от школы до дома, и от дома до школы?
— Нет.
— Вот именно. А по идее тогда должна.

Я поднялась и подошла к Лере вплотную. Она снова сжалась в комок, растеряв всю свою уверенностью, которую успела тогда собрать по обломкам за то время, что я разглагольствовала о проблемах других.

Я жёстко схватила её за подбородок, вынуждая запрокинуть голову и посмотреть мне в глаза, и низко к ней наклонилась, остановившись буквально в десяти сантиметрах от её лица, и снова заговорила, почему-то сильно артикулируя, словно это поможет донести информацию яснее.

Честно говоря, я вообще не понимаю, что творю. Действую по наитию.

— «Невыплаканные» слёзы никуда не исчезают, они загоняются вглубь, где копятся и копятся, чтобы потом когда-нибудь разорвать тебя на части. Ты думаешь, что подобными методами делаешь себя сильнее и помогаешь себе выжить, но ты сама себя убиваешь. Не плачь при родителях, не плачь при якобы подругах, не плачь при учителях. Но ты же сама сказала, я тебе никто. Не друг, не враг. Так зачем тебе что-то мне доказывать, а? Я уже видела твои слёзы, я видела твои кровоподтёки. Тебя избивали, тебя гнобили, тебя унижали. Никто, слышишь, ни один нормальный человек не может это вынести с такой бесстрастной миной! — Я обхватила руками её плечи и хорошенько встряхнула, повышая голос. — Так хватит уже выделываться и заплачь, наконец, как нормальный человек!

Тут Лера резко сжала в ладонях край моей домашней футболки, и я порадовалась, что у нас в квартире когда-то сделали отменную звукоизоляцию.

Потому что она закричала.

Закричала так, будто её бьют прямо сейчас. Она, ещё крепче сжимая руки на моей футболке, прижала кулаки ко лбу, притягивая к себе меня вместе с ними. Мне пришлось упереться обеими руками в стену, чтобы не упасть.

Потом она завыла, захлёбываясь слезами и, обхватив меня за талию и уткнувшись лбом мне в живот, прижала, к себе так крепко, что моя спина чуть не хрустнула.

Я посмотрела на неё и поняла, что в этой бедной, в прямом смысле цепляющейся за меня, как за спасательный круг, измученной душевно и физически семнадцатилетней девочке я уже никогда не увижу того, кого видела раньше.

Но самое жуткое осознание навалилось на меня именно в эту самую секунду. Я заставила её выплакаться, и больше я ничего не могу. Ни пообещать теперь тесной дружбы (уверена, после этого она сама не захочет больше вообще встречаться со мной, так как «дала слабину»), ни помощи, потому что... что я, вашу мать, могу сделать?! Ни того, что всё будет хорошо, потому что тут очевидно, что ничего, ни-че-го, не будет хорошо! И она сама прекрасно это понимает...

И я сделала единственное, что было в моих силах — осторожно обняла её в ответ.

***

— Ладно, начинай, — немного неохотно махнула рукой Лера, лёжа на моём диване.

Я же, задумавшись, крутанулась вправо-влево на своём компьютерном кресле, на которое забралась с ногами, при этом не отрывая взгляда от своей ночной гостьи. На сегодняшнюю ночёвку я презентовала ей братино спальное место, на котором она теперь устроилась с таким удобством, будто это не довольно жёсткий диван, а какая-то пуховая перина.

Несмотря на мою недавнюю мысль о том, что теперь Лера постесняется своих слёз и не захочет со мной разговаривать, это, к моему огромному удивлению, не оправдалось. После той жутковатой сцены на кухне она снова изменилась уже в который раз за этот невероятно долгий вечер (сколько ещё своих «лиц» она скрывает?) и стала ко мне довольно благосклонной. В какой-то момент мне даже почудилось, что я, пока мыла чашки, поймала на себе её восхищённый взгляд. Но наваждение быстро исчезло, отвесив мне на прощание подзатыльник: «Как тебе вообще могло такое в голову прийти?».

Теперь, когда я постелила ей на своём диване, она вообще перестала казаться такой измученной, как каких-то двадцать минут назад. Наверное, крик действительно пошёл ей на пользу, и она наконец смогла отпустить всё накопившееся, чувствуя себя получше.

Некоторое время мы болтали о всякой школьной фигне: о бесячей физичке, о долбанутой директрисе, о её тупых одноклассниках, каким-то чудом не затронув тему историка. Что странно, потому как я была уверена, что она в своё время хорошо так приложила руку к распространению слухов обо мне. Так что подъёбов я с её стороны ожидала вагон и маленькую тележку. Но нет...

Тогда же я спохватилась и побежала за своим телефоном. Вспомнила, что забыла его включить, когда вернулась домой. Слава богу, хоть с мамой созвонилась заранее, а вот куча сообщений от Вали с требованиями прислать фото онлайн с подтверждением меня не на шутку напугали. Пришлось быстро выполнять.

А ещё было одно сообщение от Бестужева с пожеланием спокойной ночи, и я чуть не пискнула, как приятно. Пришлось сдержаться, чтобы Лера ничего не заподозрила.

Потом, мучимая любопытством, я всё-таки предложила ей сыграть в «десять вопросов», на самом деле не питая особых надежд по этому поводу. Все же она и так уже достаточно откровенничала сегодня. Возможно больше, чем за всю свою жизнь, кто знает.

Она долго с прищуром на меня смотрела, а потом всё-таки махнула рукой: «Ладно, начинай».

Так что от удивления я даже не сразу сообразила, что можно спросить, хотя вопросов после её рассказа на языке вертелось куча.

— По очереди?
— Нет, задавай. Я потом отыграюсь, — она хитро ухмыльнулась, а меня аж озноб пробил.
— Окей... Что бы это ни значило... Тогда первый вопрос. Ты упомянула как-то своего настоящего отца. Расскажи о нём.

Она прикрыла глаза и кивнула сама себе, будто именно этого и ожидала.

— Они с матерью расстались, когда я была совсем мелкой, ещё ходить не умела.
— Получается, тебя воспитывала мать?

Лера замялась, но через секунду все же кивнула, добавив:

— С тётей.

Я ненадолго задумалась. Как она их там всех называет? «Конченная мамашка», «мамкин хахаль»/«мудак», «папашка», но при этом «тётя» она произносит уже второй раз и всегда с какой-то особой нежностью.

Что ж, понятно.

— А где она сейчас? Тётя?

Лера немного отвернула лицо к спинке дивана.

— Умерла три года назад.

Ой.

— Соболезную.

Она только снова махнула рукой.

— После её смерти всё и пошло по пизде. У мамки совсем крышу сорвало. Понятное дело, сдерживать-то некому стало.
— А парень твоей мамы всегда?..
— Да нет, конечно. «Парень»... Пф. Появился у нас, когда я в десятый переходила.
— Значит, где-то год ты жила только с мамой?
— Да. Отменное было время, ага.

Я вздохнула и покрутилась на стуле. Так, ну картинка хоть начинает складываться. Судя по тому, что она не начинает задавать свои вопросы, то я пока ещё не исчерпала свой лимит.

— М-м-м... Кхм. А ты только учишься?
— В смысле?.. Ты про подработку?
— Да.
— Не, куда там мне. Я не умею ничего.

Я недоуменно уставилась на неё. Боже, что она несёт?

— Ты щас серьёзно? Не заливай мне, я своими руками твоё самодельное платье в стирку кидала и, знаешь что, я хоть и не разбираюсь в этом так, как ты, видимо, но даже я вижу, что оно сделано просто первоклассно. А если это ещё и по твоему дизайну, то это тогда просто отвал башки. Чтобы самоучка такие вещи делала...
— Я не... Я не самоучка. Да и ничего выдающегося во всём этом нет. Не выглядит, как дерьмо из второсортного секонда, и ладно.
— А кто тебя учил?
— Тётя. Они с матерью вообще-то швеи... были. Мамка этим даже когда-то что-то зарабатывала. Конечно, с тётей ей не сравнится. Да и мне тоже. У неё был талант. — Клянусь, я впервые увидела на её лице тёплую улыбку. — Видела бы ты её костюмы... Наверное, мы только благодаря ней нормально жили. Её одежда хорошо продавалась. Жаль... Что не она моя мать.

Я откинулась на спинку, переваривая услышанное. Похоже, тётя была её единственным близким человеком. Даже представить тяжело, каково ей было, когда той не стало. Надо, наверное, переводить тему, чтобы она не расстроилась окончательно.

— А твои мать и этот, как его зовут вообще?..
— Мудак.
— Окей. Мать и Мудак сейчас работают где-нибудь?
— Чем там занимается это говно я не знаю и знать не хочу. Как ты видишь, — она демонстративно почти что ткнула пальцем себе в синяк, — у нас с ним разговор обычно короткий. Ну, вообще он не каждый день такой агрессивный. Но меня как-то не тянет с ним по душам базарить. А мать... Нет, уже года полтора. Перестала шить, теперь только продаёт иногда остатки. Свои и Сашины. А потом пьёт на эти деньги, вместе с этим мудаком. Иногда я вообще не в курсе, откуда у них на это бабки. Непонятно, чем может заниматься этот уёбок. Кто его вообще на работу возьмёт. Хотя... — Она злобно хмыкнула и села ко мне лицом, откинувшись на спинку дивана. — Что мы хотим от страны, в которой бутылка водки стоит дешевле учебника по-английскому? И я, возможно, знаю, куда как раз мой-то и делся.

Котя прыгнула мне на колени, и я на автомате запустила пальцы в шёрстку. Удивительно, как она ещё не учуяла чужого кота и не попыталась меня прикончить.

— Но это же невозможно, вы же на что-то живёте. Не могут все деньги уходить только на бухло.
— Конечно, нет. — Лера закатила глаза, и я на секунду вернулась в те беззаботные времена, когда мы с ней ещё «бодались» на переменах в школе. — Папаша мой алименты выплачивает.

Я недоверчиво приподняла бровь.

— И этого хватает?

Лера как-то странновато усмехнулась и указала рукой в угол, я повернула голову и увидела стоящую на стуле Лерину сумку.

— Видишь сумку? Это его подачка. Знаешь, сколько она стоит? Реши я её продать, на год вперёд хватило бы на ткани для платьев. Он не говорил, кем работает, а я и не спрашивала, но зарабатывает он достаточно, чтобы его алиментов хватало на еду и консилер.
— Вы не общаетесь?
— Не горю желанием.
— Однако сумку его ты носишь. И ткани он тебе покупает, да?

Лера посмотрела на меня исподлобья, и я поняла, что, кажется, затронула не самую приятную тему. Хотя мы сегодня в принципе о приятном как-то не разговаривали. А уж тема её биологического отца явно не самое жёсткое во всей этой истории.

— Шестнадцать лет он был чёрте где. Бросил меня, завёл себе нормальную семью: жена, дети — любимые. А обо мне только сейчас вспомнил.
— Но он же слал деньги.
— А что же он сам не появлялся?! Ни разу за шестнадцать лет! И не собираюсь я жить с этой его идеальной женой и идеальными детьми!

Жить? Она про это ничего не говорила.

— А мать меня ненавидела, потому что я «вся в этого козла». Он мне жизнь испортил. Они оба мне жизнь испортили, тем что вообще на свет произвели. Кто-то, походу, не слышал о презервативах.

Она сложила руки на груди и отвела взгляд.

Мда, тяжёлая ситуация.

— Окей, я понимаю, что ты злишься на него. Есть, за что. Но, судя по этой же сумке, по тому, что он вроде как... предлагал тебе переехать к нему?... Не знаю, что было у него в голове всё это время, но очевидно же, что это твой шанс сбежать от...
— Хватит, — жёстко остановила меня Лера, выставив вперёд руку. — Это тебя уже не касается. Ты и так задала уже одиннадцать вопросов. Теперь моя очередь.

Жесть, она успевала их считать?

Я смиренно кивнула, незаметно сжав свою штанину. Что-то мне подсказывает... Что она действительно сейчас отыграется, как и обещала. И, как говорится, отольются кошке мышкины слёзки.

Лера покрутила головой, осматривая комнату, пока наконец не остановила взгляд на мне.

— Окей. Мой первый вопрос. Ты всегда была такой зубрилкой?

Я хмыкнула от удивления и отпустила бедную истерзанную штанину. Да уж, это явно не то, что я ожидала услышать. Признаться, я думала, она начнёт расспрашивать про историка, а я не уверена, что в подобной ситуации, после всего этого, смогу ей соврать.

Я коротко улыбнулась.

— Я не зубрилка. Точнее, сейчас уже нет. Была ей в начальной и средней школе. А класса с девятого, что называется... «Сначала ты работаешь на дневник, а потом он работает на тебя». Преподы уже давно даже не замечают, если я что-то недоделываю или недоучиваю. Тупо внимания не обращают.
— Так вот какие вы на самом деле, наши золотые медалисты, — усмехнулась Лера, тем не менее без всякого злорадства. — Хорошо. Ты единственный ребёнок в семье?
— Нет... У меня есть старший брат, ты, кстати, на его кровати как раз сидишь.

Лера удивлённо посмотрела на диван, как будто то, что у меня вообще был брат, было уже огромной неожиданностью. Тут она посмотрела куда-то мне за спину и задала следующий вопрос:

— Играешь на гитаре?
— Э... Нет. Это брат.

Она кивнула и потянулась за печеньем, лежащим на столе в тарелочке.

— А дома почему никого нет?

Я уже окончательно расслабилась. Какие-то ну совсем незначительные вещи её интересуют.

— Папа сейчас в командировке, мама — на работе, брат — у девушки, наверное.

Лера снова кивнула, будто ей и правда было важно это знать и надкусила печеньку. Даже прикрыла глаза, с наслаждением жуя. Прожевав, она причмокнула губами и прищурилась, как будто крепко задумавшись.

Я терпеливо ждала.

— Ясненько. Что ж, это, наверное, риторический вопрос, но всё же. Я правильно понимаю, что то, что ты наплела директрисе о том, что вы с историком соседи по дому и давние друзья — ложь?

По мере того, как она произносила это, моё лицо, кажется, становилось всё больше похожим на какую-нибудь картину Гойи. Она задавала все эти тупые вопросы, чтобы потом вот так выбить меня из колеи? Поделиться чем-то своим, чтобы потом выдавить из меня правду.

— Так вот, почему ты так легко согласилась на эту игру... Хотела выведать про историка.

Лера снисходительно улыбнулась уголком рта.

Хотя должна признать, трюк получился отменный. Выше всяких похвал. Я аж невольно прониклась к ней уважением. И страхом. Чёрт возьми, теперь я понимаю, что она и раньше никогда не испытывала ко мне ненависти. Если бы она и правда меня ненавидела и захотела бы как-то испортить жизнь — мне могло быть очень и очень плохо.

— Какая же ты всё-таки расчётливая сучка.

Она пожала плечами, продолжая улыбаться, и принялась рассматривать свои ноги в моих полосатых носках.

— Я же предупреждала, что отыграюсь. Так ты будешь отвечать или как?
— Да, — сказала я, поджав губы. — Это ложь.
— Отлично, — кивнула Лера, а я не поняла, что в этом «отличного». — Но ты бывала у него дома?
— Да... Он готовит меня к ЕГЭ по истории.

Лера усмехнулась и медленно подняла на меня взгляд.

— Ага. А маленькая белобрысая девчонка кто?

Вот это меня уже не на шутку напугало. Откуда она знает о Соне? Им Евгений Андреевич тоже говорил о ней на уроке? Но с чего бы вдруг?.. И откуда она знает, что Соня блондинка?! Я проверяла, он нигде не выкладывал её фоток. Как?!

Наверное, все мои мысли отразились на лице, но Лера не спешила ничего объяснять.

— Это... Это Соня. Его дочь.

А вот эта информация уже по-настоящему её удивила, потому что она вылупилась на меня так, что глаза чуть из орбит не выкатились.

— Дочь?! Я думала, сестра... То есть он... женат?
— Это восьмой вопрос?

Лера поморщилась.

— Окей, можешь считать, что да.
— Ладно. Нет, не женат. И никогда не был. Мать бросила Соню, когда та была совсем... маленькой.

Моя собеседница хмыкнула, не выказывая ни капли сочувствия Бестужевской дщери, и я, в принципе, могу понять почему.

— Ты расскажешь, откуда знаешь про Соню?
— Может быть. — Лера неоднозначно взмахнула рукой. — Но сейчас ты отвечаешь на мои вопросы. Вы уже переспали?

От понимания, что эти её вопросы заходят всё дальше, меня начала охватывать паника. Окей, на этот уже слишком личный вопрос я ещё могу ответить, но ведь она в праве спросить, что угодно...

— Нет.
— Но вы ведь встречаетесь, да? — Лера чуть склонила голову набок, пытливо меня разглядывая.

Похоже, этот вопрос для неё тоже риторический. Я сглотнула и прикрыла глаза. Есть ли какой-то смысл врать, если она откуда-то уже и так всё знает?..

— Да.
— Прекрасно, — протянула Лера, кривовато улыбнувшись. — А теперь вернёмся к предыдущему вопросу, и теперь уже ты ответишь на него честно. Мы ведь договаривались, помнишь? Только. Правду.

Я поёжилась в кресле, обхватывая руками прижатые к груди колени. Где это видано, чтобы вроде как твой гость заставлял тебя чувствовать себя в своём же доме так неуютно?

— Это сложно объяснить. Между нами... было кое-что, но по сути мы ещё не спали...

Не знаю, насколько внятным был мой лепет, но Лера, кажется, поняла, что я имела в виду.

— Ещё? Значит, всё-таки планируете? И тебя не пугает, что у него есть дочь?

Запутавшись уже в количестве заданных ею вопросов, я не выдержала.

— Нет, не пугает! Лера, для чего тебе всё это?

Она пожала плечами и снова приняла горизонтальное положение, закинув руки за голову.

— Простое любопытство.
— И только? Ты сама говорила, что у всех всегда есть своя выгода. А какая тебе выгода от этого допроса? Собираешься и дальше распространять обо мне нелепые слухи?
— Ну, судя по тому, что я сейчас узнала, слухи-то не такие уж и нелепые оказались.

Я раздражённо скрипнула зубами.

— Тогда, когда ты их распространяла, они были нелепые!
— А! То есть хочешь сказать, что ты их восприняла, как указание к действию?
— Чего?!
— И с чего это ты решила, что это я их распространяла?

Я застыла, сбитая с толку таким, казалось бы, простым вопросом.

— А... это не ты сделала тот пост в Подслушано?

Лера фыркнула, лениво разглядывая решётку моей двухъярусной кровати.

— Делать мне, что ли, нечего? Я же только об этом целыми днями и думаю, как бы Оболенской с историком поднасрать.
— Но ты же громче всех возмущалась. Обзывала «подстилкой», «шлюхой». Несколько раз чуть не избила.

Лера посмотрела на меня.

— Помнишь? И-м-и-д-ж. Ничего личного, принцесска. Вряд ли бы я и правда тебя бы избила, только если бы эти курицы на тебя реально с кулаками полезли. Но они такие... типа больше стратеги, чем тактики, считают, что не дворянское это дело — руки марать.
— Класс, ты меня прям успокоила.
— Всегда пожалуйста.
— Но ты же меня тогда ударила, когда я сказала, что ты сама хотела заполучить историка. Я думала, что задела тебя за живое.

Лера поджала губы и отвела взгляд.

— Если что, извиняться не собираюсь.
— Не поверишь, но я догадалась.
— Ты и правда тогда задела. Но не этим.

Внезапно она улыбнулась и снова повернулась ко мне без тени какой-то злости или раздражения.

— Милая моя, — сказала она, и я вдруг осознала, что ещё никогда от подобного обращения мне не было так жутко, — открою тебе ещё один последний секрет. Мужики — это последнее, что меня интересует в этой долбаной жизни.

Пока я подбирала с пола челюсть от подобных откровений, Лера уже успела встать, съесть ещё одну печеньку и снова растянуться на диване.

— А вот Зоя со Светой от твоего мужика действительно без ума. — Внезапно Лера коротко, но так громко хохотнула, что я, решившая тоже уже попробовать это, походу, невероятно вкусное печенье, чуть не выронила его от испуга. — Представляю их перекошенные рожи, когда они узнают, что ты и реально его захомутала!
— Так, в смысле «когда узнают»?!
— Да не боись, не собираюсь я им рассказывать. У тебя на меня слишком много компромата, чтобы я так тупо подставилась.
— А я-то уже поверила в твою добросердечность.

Лера бросила на меня такой говорящий взгляд, что я даже подняла руки в примирительном жесте. Окей, ладно, тупая шутка.

— Слушай, давай начистоту. Рано или поздно, в школе кто-нибудь узнает, что слухи о вас с историком уже давно не просто слухи. Вопрос только в том, когда это произойдёт.

Мать твою за ногу, Лера! У меня и так паранойя была, спасибо большое за добивочку.

— А ты как узнала?

Лера со вздохом поднялась и пошла к своей сумке. Достала оттуда телефон, разблокировала и, немного там покопавшись, протянула его мне. Похоже, там какая-то фотка.

В голове тут же пронеслась сотня всяких предположений, одно другого хуже.

Я взяла телефон подрагивающими руками и посмотрела на экран, сжав челюсти так, что стало больно.

Фотография была явно сделана в мой день рождения в Старбаксе. На ней мы с Соней и Бестужевым сидели за столом. Ну хотя бы ничего сильно компрометирующего...

Она была там? Супер. Зато теперь понятно, откуда она знает про Соню.

Я вернула телефон владелице и опустила глаза на свои колени.

— Милая фотка, да? Хочешь, перешлю по Ватсап?
— Нет... спасибо.

Лера села обратно на диван.

— Да успокойся ты, никто её не увидит.

Легко сказать «успокойся», когда это не за тобой сталкерила пугающая школьница.

Тут мне в голову пришла одна занятная мысль. Когда-то мы с Валей заметили, что тот самый первый компрометирующий меня с Бестужевым пост один из админов сделал неанонимным. Другой админ, чуть более мерзкий, на мой скромный уязвлённый взгляд, довольно оперативно все следы подчистил и тупо его удалил. Однако мы успели сохранить фейк, с которого эту фотку тогда в группу и отправили, в закладки.

— Лер, а ты, случайно, не знаешь, кто сделал ту фотку в кабинете истории? Ну, первую.

Жуя очередную печеньку, она покачала головой.

— Пофт фе уфалили.

Спасибо Соне, с некоторых пор я понимаю, что говорят люди с набитым ртом.

— Удалили, да. Но я знаю аккаунт, с которого её отправили, но это фейк. Если я тебе покажу... Ты сможешь его узнать?

Лера удивлённо подняла брови и, доев наконец, отряхнула руки и ухмыльнулась.

— М-м-м, какие тут, оказываются, дела проворачиваются. Мне такое нравится. Окей, показывай.

Я быстро включила телефон и открыла нужную вкладку. Лера заглянула в телефон и задумалась.

— Хм... Сорян, я не в курсе, кто это. Могу только сказать, что точно не кто-то из девочек, я знаю все их фейки. Так что ищи себе шпиона среди пацанов.

Я разочарованно выдохнула, но всё-таки поблагодарила её за помощь. Ну хоть количество кандидатур сократилось вполовину. Уже неплохо.

— А ты не могла бы?..
— Нет, стопэ. — Лера легла обратно и на этот раз даже накрылась одеялом. — Я очень долго выстраивала определенные отношения со своими дегенератами, и то, что мы с тобой сегодня тут так душевно поболтали, не значит, что теперь я буду ходить с тобой под ручку и помогать в твоих этих шпионских штучках. Палки в колёса я тебе вставлять не собираюсь, но и жертвовать ради тебя своей репутацией не стану. Без обид, окей? А сейчас я хочу уже лечь спать, если ты не против.

Я молча кивнула и встала, чтобы погасить свет.

Всё-таки, имидж имиджем, но характер у неё и правда так себе.

Напоследок я зачем-то оглянулась на Леру и снова заметила тот странный блеск в её глазах, как после её истерики на кухне. Она так пристально смотрела на меня, будто хотела, чтобы я прочла её мысли. Что-то, о чём она по каким-то причинам не может сказать вслух. А потом она резко выдохнула, закрыла глаза и отвернулась, зарывшись в одеяло по самую макушку.

Я пожала плечами своему отражению в окне и щёлкнула выключателем.

Прости, Лера, но я не экстрасенс.