3 апреля, день

— Я чувствую приближение какой-то херни, — я поставила локти на парту и уронила на ладони голову, хмуро смотря на доску.
— Это дух Рождества... Эм, азербайджанского... Пасхи, короч, — Валя откусила большой кусок от бутерброда и зажевала. — Или экзаменов.

Я невесело усмехнулась.

— Или отца Гамлета. Причём Гамлет — я.
— Нехилое у тебя ЧСВ*, — Ланина хмыкнула, — принц Дании.
— Да не, — я отмахнулась. — Просто отец вернулся из командировки.
— Да? — подруга подняла брови. — Ничо себе. Быстро он в этот раз... А чего ты такая помятая сегодня?
— По той же причине, в принципе. Как только за порог дома шагнула, сразу полилось: «почему тут пыль», «неряха», «я один тут убираюсь», «из дома меня выжить решили». Ар-р-р, сколько можно!
— Да ладно тебе, ты же знаешь, что это пустое. А вообще мне кажется, дело в другом, правда? — Валя многозначительно посмотрела на меня и приподняла учебник истории. — В нём?

Я поджала губы и отвернулась. Никакого желания снова вспоминать произошедшее в прошлую субботу нет. К тому же я и так прокручивала это в голове всю эту неделю. Иногда так раздражает её проницательность...

— Ну да, только не смотри на меня так.
— Окей, — Ланина хмыкнула и со звонким хлопком кинула учебник обратно на парту. Несколько ребят в классе вздрогнули и заворчали, возвращаясь к своим особо важным делам. — Но ты ведь мне расскажешь?

Я вздохнула и на секунду прикрыла глаза. Это не совсем то, чем надо бы делиться, но с кем я ещё могу поговорить?

— Ладно, только н... — меня прервала трель звонка, и Валя расстроенно выругалась. — Потом.

Учителя не было, чему я даже была рада. Совсем не хотелось его видеть... Вот бы сегодня замена была. Или вообще отпустили бы — последний урок же. Не успев себя остановить, я без задней мысли выкрикнула:

— Если через пять минут не приходит, валим!

Ребята сразу замолчали и посмотрели на меня с таким замешательством, что я невольно стушевалась.

Кира чуть склонила голову набок, растерянно хлопая глазами. Валя застыла, нахмурившись. Плетнёв «очнулся» раньше всех и, хохотнув, хлопнул ладонью по столу.

— Чё, посрались?

Эта реплика стала спусковым крючком для одноклассников, и все мгновенно разразились безудержным хохотом. Я нахохлилась и, скрестив руки, отвернулась от них, вперив гневный взгляд в трещинку на старой доске. Сидящая за мной Кира потянулась ко мне через парту и дружелюбно похлопала по плечу. Коварная улыбка Вали сияла ярче солнца.

— Чё Чешира строишь? — беззлобно наехала я на неё, быстро вернувшись в прежнее положение «как меня все достали». — А что это вы все так рвётесь учиться?
— Да на представление поглядеть, — усмехнулся Манченко, добивая меня окончательно. — Вы, ребята, так мило друг с другом пре...

Тут дверь распахнулась, и в кабинет влетел историк, держа в руках бесформенную кучу из одежды, сумки и каких-то книг. Он скинул всё это на преподавательский стол, несколько секунд просто пялился на это и только потом принялся разбирать сей царский срач. Когда Бестужев наконец с тяжёлым вздохом сел на стул и несколько боязливо осмотрел класс, задержавшись на мне, я уже готова была лечь прям здесь, под парту, и отойти в мир иной. Гнев, обида и жгучий стыд смешались в такую ядерную смесь, что, казалось, ещё немного, и она бы стала сочиться из ушей и носа. И один бог знает, какого она была бы цвета...

Губа непроизвольно дрогнула, я втянула голову в плечи, ставя локти на парту. Бестужев резко отвёл от меня взгляд и засуетился, листая учебник. Выглядел он, мягко говоря, не ахти: лохматый, дёрганый, под глазами залегли тени. Жуткое зрелище. Сколько же он спал?.. Так, стоп! Меня это совершенно не должно волновать!

Евгений Андреевич со скрипом отодвинул стул и подошёл к доске. Дешёвый мел издавал просто отвратный звук, все морщились, включая меня и даже учителя. Наконец, он отошёл в сторону, демонстрируя тему урока, мы открыли тетради. Пока все записывали, я искоса поглядывала на Бестужева, и, к моему дикому неудовольствию, его жалкий вид начисто убивал во мне злость на него. Стало стыдно и неловко за всё произошедшее, но отступать было уже поздно. Я сжала губы и сильнее надавила ручкой на страницу, наблюдая, как та оставляет за собой толстую, некрасивую чернильную линию. Также и мои глупые действия постоянно влекут за собой такие корявые, ужасные последствия. Подарите мне, пожалуйста, мозги или грёбанный металлоискатель для своевременного обнаружения грабель, на которые я по своей тупости наступаю уже который раз. Ну или бюджетный вариант — каску. А то такую шишку себе рукояткой набила...

— Евгений Андреевич, с вами всё в порядке?

Я перестала писать и подняла взгляд сначала на замеревшего учителя, потом на обладателя прозвеневшего громом в тишине голоса. Точнее, обладательницу. Надя, сидевшая до этого тише воды, ниже травы в наушниках, теперь обеспокоенно ёрзала на стуле, проявляя, кажется, искреннее участие. Бестужев долго смотрел на неё, будто не узнавая, а потом — всего на мгновение — перевёл взгляд на меня. Я заметила это, и мы переглянулись, одновременно сглотнув.

— Почему вы интересуетесь, Подсумова? — его голос немного дрогнул.

Наденька нисколько не стушевалась, даже совсем наоборот — перестала полировать штанами стул, выпрямила спину и, поправив очки, звонко произнесла:

— Выглядите вы откровенно плохо.

Весь класс в унисон издал невольный вздох, поражаясь её выходке. Я же заинтересованно склонила голову набок. Честно говоря, я Надю такой впервые вижу. Ни заискивающих нот, ни прищуренных глаз... Лишь суровое спокойствие и уверенный голос, рубящий правду-матку, как дрова на костёр. Поразительно.

— Вам нездоровится? — продолжила она, не обращая никакого внимания на одноклассников и Кукшина Илью, как все предполагали, её парня, активно дёргающего девушку за плечо. Вообще они казались довольно колоритной парой: Илья, высокий, под два метра ростом, широкоплечий работяга, и маленькая («полторашка»), немного несуразная, но имеющая о-о-о-чень завышенное, размером с останкинскую башню, ЧСВ Надя. Они были абсолютно разные, но смотрелись из-за этого... уютно, что ли. Лично мне их совместный вид несказанно радовал глаз, хотя я совершенно не считаю себя Надиной «поклонницей». Должна признать, что после того, как Бестужев ей один разок промыл мозги, она стала... попроще. Узнать бы, что он ей тогда наговорил. Я невольно улыбнулась уголком рта.

Надя отмахнулась от Ильи и поймала мой взгляд, заметив улыбку. Она несколько раз моргнула и неожиданно улыбнулась мне в ответ, впрочем, тут же возвращая своё внимание недоуменному учителю. Кажется, его мысли вообще сейчас далеко отсюда. И я даже знаю где. А точнее, когда.

Евгений Андреевич наконец заметил пристальный взгляд ученицы и страдальчески вздохнул.

— Да, вы правы, — я удивлённо приподняла брови и обеспокоенно прикусила изнутри щёку. Так некстати снова появился этот «материнский» инстинкт и спонтанное желание подойти и насильно напоить горячим чаем. Мда. — Вряд ли я смогу нормально провести урок, так что, Воронов, раздайте тетради, сегодня вы пишите контрольную работу.

Поразительно, как быстро может меняться человеческое настроение и отношение к другим. Вот я, например, через секунду уже готова испепелить учителя взглядом. Вот, подлец!

— Записывайте тему, — Бестужев несколько секунд помолчал, а потом продолжил: — первый вариант — идеологические факторы возникновения «Холодной войны», второй — геополитические.

Я, не веря своим ушам, оторвала взгляд от тетради и подняла его на учителя. Он неотрывно смотрел на меня измученными красными глазами, а я не смогла сдержать короткую улыбку. Этой темы нет в учебнике. Это тема моего реферата, который, как я думала, он и не читал вовсе. Он решил не валить меня... Я горько выдохнула, обречённо осознавая, что благодарна ему и больше не чувствую жгучей обиды, лишь одно за него беспокойство...

Свою работу я написала быстрее всех и решила пораньше сдать, потому что давать всем списывать мне не улыбалось. Честно говоря, это действительно бесит. Так что я спокойно и уверенно поднялась со своего места и пошла к учительскому столу. Преподаватель сидел, напрягши спину, и, низко опустив голову, вчитывался в какой-то текст. На нём снова были очки. Сейчас мне это совершенно не на руку, потому что в них он выглядит слишком умным, а значит особенно сексуально. Чёрт, похоже, я сапиосексуал**. Я едва дыша осторожно подошла к столу, теребя в руках контрольную тетрадь. Бестужев замер, покосившись на мои туфли, потом медленно перевёл взгляд выше, осмотрев меня с ног до головы, и я вспомнила, как он также осматривал меня, стоящую в одном нижнем белье, субботним утром. Мне стало неуютно под его взглядом, и я переступила с ноги на ногу, закусив губу. Он это заметил и неожиданно виновато, быстро отвёл взгляд. Я удивлённо нахмурилась, и только через несколько секунд до меня дошло. Он же думает, что мы... И чувствует вину... Каких же дел мы наворотили.

Я судорожно вздохнула и положила тетрадь на стол, тем не менее долго не выпуская её из рук. Евгений Андреевич машинально посмотрел на неё и на на мои кисти рук и сглотнул. Тут я приняла решение и, собравшись с мыслями, подошла ближе, открыв свою тетрадь и схватив учительский карандаш.

— Извините, я забыла написать вариант.

После этой фразы некоторые, наблюдавшие за мной одноклассники полностью потеряли к происходящему интерес, уткнувшись в свои пустые листы. Евгений Андреевич покосился на мою надпись и недоумённо свёл брови, заметив, что пишу я совсем не номер варианта. Я закончила и быстро выпрямилась, разворачивая и подавая тетрадь Бестужеву.

— Проверьте, пожалуйста, сейчас.

Учитель несколько мгновений с непонятным выражением смотрел на меня снизу вверх, что мне почему-то необыкновенно польстило. Когда ещё я смогу почувствовать себя выше? Он принял из моих рук тетрадь и прочитал.

— Что ж, — тихо произнёс он, — всё правильно. Пять, Кн... Оболенская.

Но мне этого было мало, я продолжала выжидательно смотреть на него, пока он, незаметно оглядевшись, не кивнул. Я удовлетворённо выдохнула и вернулась за парту. Валя покосилась на меня, но промолчала, снова пытаясь отыскать в интернете ответ на заданный её варианту вопрос. Я собрала вещи и стала ждать звонка.

***

В забытой библиотеке было сыро и пыльно, пахло старыми книгами. Я, как могла боролась с приступами аллергического насморка, но в конце концов сдалась и ушла в самую глубь «лабиринта» почти пустующих стеллажей к крошечному окну. Открыть его было нелегко, но стало легче. Я оглянулась. Это место было моим любимым, хотя приходила сюда я крайне редко, во-первых из-за пыли, во-вторых, потому, что сюда никого не пускали. Этот кабинет находится на чердаке, со стороны спортивного зала, через стенку от женской раздевалки. Пройти сюда незамеченным нелегко. И закрыт он уже много лет, потому что основные учебные пособия перенесли отсюда в новую библиотеку на первом этаже. Это же место закрыли на замок, а ключ потеряли. Так никто и не знал, где он, пока его не нашла я во время одного из многочисленных школьных дежурств. Здесь осталось не так много книг, но всё же среди них были мои любимые. Я иногда приходила сюда, когда никого не хотелось видеть..., но сейчас я здесь по абсолютно противоположной причине.

В полной тишине раздался негромкий скрип, я вздрогнула, но постаралась держать себя в руках. Сердце гулко застучало. Через несколько необыкновенно долгих секунд из-за стеллажа вышел Бестужев, немного склонив голову — потолки библиотеки были слишком низкие, а коридоры узкие. Мы некоторое время просто молча смотрели друг на друга, пока я не подвинулась, без слов приглашая встать рядом со мной у окна. Евгений Андреевич колебался, но всё-таки подошёл, расстояния между нами осталось катастрофически мало. Этого я не учла...

— Оболенская, — тихим вздохом наконец нарушил тишину Бестужев, смотря в окно, — ты ведь в курсе, что приглашать учителя в заброшенную часть школы после уроков противоречит уставу школы?
— Вполне, — просто ответила я, безразлично пожав плечами. — Но вам это было нужно, не так ли?

Евгений Андреевич ничего не ответил, только ненадолго скосил на меня усталый взгляд, что я приняла за положительный ответ и кивнула сама себе.

— Вы хотите знать, что произошло в тот вечер, — теперь уже я смотрела на улицу, а учитель — на меня. — А я не хочу говорить, — я опустила голову, Евгений Андреевич тяжело выдохнул и упёрся руками в стену. Потом что-то тихо сказал, выругался и, достав пачку сигарет и зажигалку из кармана, достал одну, зажёг и глубоко затянулся, выпустив струйку дыма в приоткрытое окно. Я заворожённо наблюдала за ним, чувствуя себя так, будто подглядываю за чем-то... интимным. Движения его музыкальных пальцев, держащих сигарету, губ, обхватывающих её, кадыка... Всё это возбуждало во мне то, что я ощущала лишь один раз в своей жизни — той ночью. Евгений Андреевич откинул назад голову, прикрыв глаза, и я вжалась спиной в холодную стену, зажмурившись. Он здесь, так близко — только руку протянуть... Нет! Нет, остановись.

— Это единственное место, где я могу это делать, — тихо произнёс мужчина, и я снова посмотрела на него. Учитель задумчиво вертел в руках сигарету. — Только я знал про это место со времён моей учёбы. Как ты смогла сюда попасть?
— Нашла ключ, — я пожала плечами и вздохнула. — Я прихожу сюда иногда...
— Мне это знакомо, — Бестужев снова затянулся, а я снова впилась в него жадным взглядом. Надо же, впервые курение не кажется мне чем-то омерзительным, а даже притягивающим. То, как он это делает... невозможно. Я поймала себя на совершенно глупой мысли, что завидую этой сигарете. — Почему ты не хочешь рассказать мне?..

Его слова вырвали меня из задумчивости. Я сглотнула и обхватила себя руками, отвернув от него лицо.

— Не могу.
— Почему? — он выбросил сигарету в окно и повернулся ко мне, подходя ближе. Стало тесно. По стеклу забарабанил дождь, на чердаке стало шумно, но от этого оглушительно тихо.
— Я... боюсь, — голос задрожал, но что-то, так долго сдавливающее внутренности, внезапно отпустило, и дышать стало легче. Слишком трудно было признаться в этом даже самой себе.

Мужчина нахмурился.

— Чего? Я не причиню тебе вреда.
— Не этого. Я боюсь, что что-то изменится... Между нами.

На несколько секунд повисло молчание.

— Изменится как?
— Не знаю, — я сбросила руки и всё же посмотрела ему в глаза. Он был совсем близко. — Неизвестность пугает.
— Именно, — Евгений Андреевич горько усмехнулся. — А каково мне? Я не контролировал себя... Я мог сделать тебе больно.
— Ну это уж было как угодно, но только не больно, — я осеклась и замолчала, осознав, что только что сказала. Щёки тут же полыхнули жаром.

Бестужев пристально посмотрел на меня, ничего не ответив.

— Вам, — я коротко прокашлялась, потому что голос оказался неожиданно хриплым, — всё же не стоит доводить себя до такого состояния. Вы вообще спали? — он снова молчал. — Слышите меня? — я, не успев сдержаться, запальчиво схватила его за руку, которой он вновь потянулся к пачке сигарет.

Учитель замер, посмотрев на меня. Потом он ухмыльнулся и жёстко бросил через плечо:

— Что, волнуешься?

Я задохнулась. Может, я и заслужила это... На душе стало гадко, я сильнее сжала его руку, будто пытаясь сделать как можно больнее, перед тем, как отпустить её и отойти на шаг назад.

— Да, — мужчина повернул ко мне голову. — Волнуюсь.
— С чего бы?
— С того, — так, не смей тут рыдать, Оболенская. Что ж такая чувствительная стала? — Может, вы этого и не понимаете, но иногда людям это свойственно, — одинокая слеза всё-таки скатилась по щеке, но я не обратила на неё внимание, — беспокоиться о ком-то.

Бестужев полностью развернулся, скрестив руки на груди. С его лица пропала неприятная усмешка.

— О незнакомцах не беспокоятся, Княжна. Только о том, кто дорог.
— А может, вы мне дороги, — я с вызовом приподняла подбородок, заглядывая ему прямо в глаза.
— Я твой учитель, — сказал он строго после долгого молчания, одарив меня тяжёлым взглядом.
— Да кого это волнует? Это совсем неважно... — я опустила голову и сглотнула ком в горле. — Просто вы не незнакомец. И мне нравится ваша дочь. Я не хочу терять то, что обрела за этот месяц... — я всё не решалась поднять на него глаза и была благодарна, что он не перебивал, давая высказаться. — Я бы... Я бы приняла ваше предложение.

Я заставила себя посмотреть на него. Бестужев выглядел абсолютно сбитым с толку. В другой ситуации я бы, наверное, даже посмеялась.

— Ты согласна даже после всего, что было?
— Да, — я уверенно кивнула, не давая себе шанса засомневаться. — Если вы позволите мне... я бы хотела помочь.
— Я-то не могу быть против, — Евгений Андреевич запустил ладонь в волосы. — А твои родители?
— Я поговорю с ними. Просто... — я вспомнила те слова, что он мне говорил спьяну в тот вечер, — примите то, что не все желают вам зла, — я подняла на него глаза, но всё застилала мутноватая пелена. Прекрасно, снова я плачу, — и мне действительно не всё равно... Даже после всего, что вы сделали, и того, что сказали мне той ночью.

Слёзы с новой силой хлынули из глаз, я всхлипнула и закрыла лицо руками. Ну кто плачет с накрашенными глазами!

Неожиданно я почувствовала руки на моих плечах, потом спине. Бестужев притянул меня к себе и крепко сжал, не позволяя выбраться. Я перестала ощущать время. Мы стояли так вечность, обнимаясь, у крошечного приоткрытого окна в старой библиотеке. По стеклу медленно стекали капли, падали на подоконник, пол, отскакивали и мочили мою блузку, туфли, рубашку учителя. Но ему было всё равно, он стискивал меня в крепких объятиях, будто старался успокоить не меня, а себя. Я чувствовала, что ему это нужно, и поэтому не шевелилась, практически не дышала, с какой-то болезненной отрешённостью следила взглядом за хрустальными ледяными дождинками, падающими на мою бледную кожу. Всё, лишь бы ему стало легче. И пусть он в этом никогда не признается.

Тут по улице на огромной скорости проехала «скорая», перекрывая громогласной сиреной шум ливня. Я почувствовала, как всё тело мужчины напряглось, мелко задрожало. Я немного отпрянула, запрокинув голову и вглядываясь в его лицо. Выражение резко изменилось: учитель напряжённо вглядывался в окно, в глазах плескался чистый ужас, губы подрагивали в судорогах. Он сжал мою блузку в кулак, больно защемив кожу, отчего я чуть было не вскрикнула, но вовремя сдержалась. Так, он совсем не в себе. Надо что-то с этим делать.

— Так, всё, — я отодвинулась от него, получив в ответ изумлённый взгляд, — поехали-ка домой.
— Я... — он повёл шеей, — я не на машине.
— Ну ещё бы, — фыркнула я, приглаживая блузку, и намеренно избегая его взгляда. — В вашем-то состоянии, — наконец, я подняла на Бестужева глаза. — А я и не про ваш дом.

***

— Мне всё же явно не стоило на это соглашаться.
— А вас никто не спрашивал.

Я выпихнула преподавателя из трамвая, отдавив кому-то в толкучке ноги, и вывалилась сама под нескладный хор матюков, обращённых к моей скромной персоне. Я по-тихому показала отъезжающему вагону кулак и поспешила по узкой тропинке, ведущей к моему дому, подталкивая Бестужева вперёд. Ливень хлестал по лицу, напрочь смывая с него хоть какой-то ещё приличный вид и трансфигурируя меня в родственника панды, но я старалась об этом не думать. Сейчас, по сравнению со мной, Евгений Андреевич выглядит лучше, дождь пошёл ему на пользу, может, немного взбодрил, чего не скажешь обо мне.

До моего подъезда мы добрались довольно быстро, и сделали бы это ещё быстрее, если бы Евгений Андреевич не ворчал каждую секунду, а я не кидала на него испепеляющие взгляды, совершенно не смотря под ноги и спотыкаясь на ровном месте.

Я дрожащими от холода пальцами набрала код на домофоне и, аки профессиональный спринтер, сразу рванула в спасительное тепло подъезда. Учитель с коротким смешком последовал за мной.

Открывая ключом замок, я молила лишь о том, чтобы не было сейчас слишком много вопросов. И чтобы брат не оставил срач в квартире — это вообще его любимое дело. Но мои опасения не оправдались, потому что дома никого, кроме идеального порядка не было. Даже кошки. Она где-то гуляла. Но на улице же дождь!

— Вот, мои родные пенаты. Проходите, располагайтесь, — сняв верхнюю одежду, я шутливо отвесила поклон и протянула руку на манер дедушки Ленина.

Я открыла дверь своей комнаты и указала внутрь, а сама пошла в родительскую спальню к аптечке, по пути забредя на кухню, чтобы вскипятить чайник. В комнату я уже вернулась с двумя чашками чая (не собираюсь я ему сейчас кофе давать, нет-нет) и аптечкой под мышкой. Поставила всё это добро на стол и повернулась к учителю. Бестужев стоял у моего книжного шкафа и рассматривал ветхие переплёты.

— Я помню этот символ, — он ткнул пальцем в корешок очень старой, потрёпанной книги. — Эта книга из той библиотеки? — мужчина посмотрел на меня, приподняв брови.

Я прислонилась поясницей к столу, скрестив руки, и повела плечами.

— Да, я иногда... одалживаю их. Они там никому не нужны, пылятся столько лет. Жаль, книги должны читаться, иначе они умирают.

Учитель долго смотрел на меня.

— Интересно. Всё же ты такая... — он замолчал, повернувшись ко мне.
— Какая?
— Не такая.

Я приподняла брови, усмехнувшись. Не такая, как кто? Я решила не забивать пока себе этим голову, вместо этого кивнула на диван, призывая Бестужева сесть, и он со вздохом подчинился. Я взяла со стола аптечку и подошла к мужчине, положила ему руку на грудь и толкнула, принуждая откинуться на спинку. Сама села рядом, поджав под себя ноги, и сразу же аккуратно обхватила ладонями лицо Евгения Андреевича.

Он только удивлённо смотрел на меня из-под густых ресниц, ничего не произнося. Первым, что я заметила, были лопнувшие капилляры глаз и тонкая царапина рядом с правым веком. Понятия не имею, как он умудрился так пораниться. Я нахмурилась, и на ощупь попыталась достать из аптечки капли и перекись водорода.

— Что ты делаешь?
— Помогаю, — как можно более безразлично. — Не видно? — он ничего не ответил. — Так, сейчас, возможно, будет немного неприятно, только глаза не закрывайте.

Я приподнялась на колени и ближе наклонилась к лицу историка, губами ощущая его глубокое дыхание. Он поражённо смотрел на меня снизу вверх, сильно запрокинув голову. И не знаю, нормально ли, что такие мысли приходят в мою голову, но мне почему-то жутко захотелось, чтобы этот момент кто-нибудь сфотографировал... Когда дело дошло до царапины, я смочила ватку перекисью и осторожно поднесла к лицу Бестужева, легко касаясь царапины. Он от неожиданности вздрогнул и дёрнул головой, но я обхватила её второй рукой, удержав на месте.

— Тише, это просто перекись.
— Я знаю, — хрипло отозвался он из-под моей руки. Ледяные глаза внимательно следили за моими движениями. Я нашарила рукой пачку пластырей, не разрывая зрительного контакта, между нашими лицами было чуть больше десяти сантиметров.

Меня одолевали крайне смешанные чувства. Всё происходящее казалось одновременно и правильным, и нет, я совершенно сбита с толку. И, судя по лицу Евгения Андреевича, он тоже. Однако в его взгляде ещё читалась вина, почему-то приводящая меня в дикое бешенство. Наверное поэтому я, раздраженно выдохнув практически прямо ему в губы, резко отпрянула и взяла со стола свой чай, протянув историку его чашку со словами:

— Хватит уже смотреть на меня таким щенячьим взглядом, — ума не приложу, когда успела стать такой дерзкой. — Я же сказала, вы мне ничего не сделали.

Бестужев несколько мгновений тупо смотрел на меня, сжимая чашку.

— Но утром...
— Утром я была зла, — перебила я его, делая глоток. — Наговорила много того, что не должна была, — опустила взгляд на свои фиолетовые в цветочек носки. Да, я просто образец взрослости. — Вы меня не трогали.

Историк долго оценивающе смотрел на меня, немного склонив голову набок. Я мысленно усмехнулась. Кто из нас перенял у другого эту привычку?

— Ты лжёшь, — я быстро подняла на него глаза, наверное, выглядя, как лемур. — Только зачем? — мужчина запрокинул голову, продолжая наблюдать за мной из-под полуопущенных ресниц.
— Я не лгу, — этот «прикол» про то, что мы каким-то волшебным образом не можем друг другу врать начинает бесить. — Вы меня не касались.

Евгений Андреевич со вздохом отлип от спинки дивана и сел, уперевшись локтями в колени.

— Лжёшь. Дело в том, что эту часть того замечательного вечера я прекрасно помню.

Я была в таком шоке, что даже не смогла понять сказал ли он «замечательный вечер» с иронией. Скорее всего да, но меня это моментально перестало волновать. Я глотала воздух, как выброшенная на берег рыба, каким бы банальным это выражение ни было — оно идеально описывает моё состояние. Опасаясь, что не смогу удержать в руке чашку, я с громким стуком вернула её на стол.

— К-как?.. В каком смысле «прекрасно помните»?..
— В прямом, — учитель встал, поставив свою чашку рядом с моей, и я сразу вновь почувствовала себе ничтожной и маленькой.

Жалкие остатки контроля над ситуацией «на глазах» утекали сквозь пальцы, и я ничего не могла с этим сделать. Бестужев возвышался надо мной грозной статуей, и хотя выражение его лица было более чем миролюбивым, я всё равно стало опасаться... А чего, сама не поняла. Просто вдруг стало страшно, я обхватила себя руками, выстроив этим между нами условную стену. Евгений Андреевич это заметил и не решился подойти ближе. А может, и не хотел этого вовсе. Я же просто инфантильный подросток. Так же все говорят?

— И много вы помните?
— Достаточно.

У меня не покраснели, наверное, только волосы, хотя и в этом я сомневаюсь.

— Тогда зачем вы утром?..
— Дальше просто белая полоса... — он нахмурится, поджав губы. — Вот я и подумал...
— Скорее надумал, — я несколько брезгливо повела плечами, всё ещё не решаясь смотреть учителю в глаза.

И всё же всё это неправильно. Не должно так быть...

— Вот и разобрались, — продолжила я. Нет сейчас никакого желания выяснять отношения. Всё-таки я в этом ничерта не смыслю. Да и сгореть заживо от стыда и неловкости не было той смертью, о которой я мечтала. Не то, чтобы я, конечно, мечтала о смерти... Чёрт, надо перестать так нервничать. — А теперь садитесь обратно. Я не закончила.

Так и не сумев заглянуть мне в глаза, мужчина неохотно повиновался. Я покосилась на него и вздохнула. Выглядит он просто ужасно... Стоп. Недосып не мог привести его в такой вид. От осознания я широко распахнула глаза и беззвучно ахнула. В голове запульсировало, я надавила пальцами на виски, пытаясь сдержать приступ, и — удивительно — на этот раз получилось. Да уж, как сильно бьёт по нам жестокая реальность. Это вам не сказка... Я раздражённо втянула носом воздух и посмотрела историку в глаза. Он наблюдал за мной с явным замешательством. Нет уж, не поиграть вам больше в невинную овечку, мистер.

— Как вы довели себя до этого? Бессонницей тут не обошлось, ведь так? — злобно процедила я сквозь зубы и брезгливо махнула рукой в его сторону. Бестужев на мгновение растерял всю свою уверенность из-за такой быстрой смены моего настроения. — Что это? Алкоголь?
— Нет, — отрезал учитель, сжав челюсти. — Никакого алкоголя больше...
— Тогда что вы приняли?! Говорите! — я моментально перешла на крик, не пытаясь даже как-то держать себя в руках. Бестужев молчал, лишь пристыжённо уставившись в пол. На мои чёртовы носки в цветочек! — Придите же в себя, у вас маленькая дочь! У неё больше никого нет! — в лёгких закончился воздух, и это немного отрезвило меня и остудило мой пыл. Я несколько раз вдохнула и выдохнула, разжав кулаки. — Дело в вашей жене? Поймите, если она бросила семью, причина может быть и не в вас...
— Моя жена здесь ни при чём! — жёстко произнёс Евгений Андреевич, прямо встретив мой взгляд.
— Правда? — я приподняла бровь и сложила руки на груди. — Мне так не кажется.
— Она здесь... почти ни при чём.
— Тогда что?.. — я устало сбросила руки так, что они безвольно повисли. Сил не было даже на то, чтобы поднять их. — Посмотрите на нас. Вы сидите здесь, смотрите на меня снизу, а я пытаюсь понять, что происходит, разобраться, помочь как-то... И всё впустую, — я горько усмехнулась, отворачиваясь от него. — Вы отводите одурманенный взгляд, как нашкодивший ребёнок... Кто мы теперь? Мы поменялись ролями. Вы больше не строгий и рассудительный холодный учитель, не так ли? — я помолчала несколько секунд, мазохистски наслаждаясь неуютной, даже драматичной тишиной. Господи, это вообще жизнь или какой-то дешёвый бюджетный сериал?! Я устало закрыла лицо ладонями. — Что вообще с нами происходит? Объясните же мне.

Я отняла руки от лица и впилась в историка жадным взглядом, будто он сосуд, до краёв наполненный информацией. Но он просто смотрел на меня. Просто смотрел своими бездонными ледяными океанами, под которыми залегли ужасающие тени. Я никогда не умела читать по глазам мысли человека, как могла Анжела, но в этом взгляде я видела чистую, кристальную искренность, что добило меня окончательно. Да почему же ты, сукин сын, выбрал меня себе в жертвы?! Почему не Подсумова, Бубнова, красавица-Андропова?! Какого чёрта ты пригласил в свою жизнь меня? И не отпускаешь больше... И какого же чёрта я больше не сопротивляюсь?!

Мне захотелось упасть на колени перед ним и разрыдаться, как маленькая девочка. Вывести вместе с этими слезами из своего организма все чувства, привязанность. Хватило по горло в прошлый раз. Почему мне мало одной пощёчины от судьбы? Зачем я подставляю другую щёку?..

Но я не сделала этого. Я просто отвернулась от мужчины и низко опустила голову, сжав кулаки так, что побелели костяшки, а ногти больно впились в кожу. Играть роль сильной и взрослой — значит до самого конца. Я не привыкла лить слёзы, этим никак не поможешь. А вот сжечь нахрен всё, что этот идиот за эту неделю напихал себе в глотку... Может, очень даже!

Я резко развернулась на пятках и подошла к сидящему Бестужеву вплотную, уперлась коленом в диван между его ног и ладонью в спинку рядом с его головой и низко наклонилась. К самому лицу. Так, что в его зрачках я увидела собственное отражение, и почему-то мне это ужасно понравилось. Евгений Андреевич замер, напрягшись, и молча смотрел мне в глаза, иногда теряя контроль и на долю секунды опуская взгляд на губы. Это мне тоже нравилось. Серая мышь отрастила когти. Я наклонилась ещё ниже, практически касаясь кончика его носа своим, и тихо, но уверенно произнесла:

— Знаете что? Что бы вы ни приняли, можете засунуть это куда-нибудь подальше. Потому что я всё равно всё это найду и изрежу к чёртовой матери на мельчайшие кусочки, выпотрошу и испепелю. И ни на секунду не оставлю вас наедине, и плевать мне на ваше личное пространство и то, что вы старше, ясно? Ваша жизнь не игрушка; если с вами что-нибудь случится, страдать будут другие люди, а не вы. Вы ещё помните свою дочь? Так почему же вы плюёте на неё? Думаете только о себе! Не смейте глушить боль таким образом! Никогда! — в этот момент на диван мягко запрыгнула кошка, жалобно и протяжно мяукнув, и я не выдержала.

Мои губы задрожали, как и голос, ресницы затрепетали, я почувствовала, как по щекам градом катятся слёзы. Снова. Слишком часто за последние дни... Не осознавая, что делаю, я подалась вперёд и яростно впилась в чужие губы. Нет, не чужие — знакомые. Очень знакомые. Я прижалась к нему, продолжая смотреть прямо в глаза. Бестужев оторопело дёрнулся и поднял брови, но не отпрянул, даже когда я самым непристойным образом села на его ноги так, что мои колени упирались в спинку дивана по обе стороны от его бёдер, и, запустив руку в волосы, с силой сжала в кулак. Он только от неожиданности приоткрыл рот, и я моментально воспользовалась этим. Моё лицо было выше, солёные капли падали с него на острые скулы, стекали к нашим слившимся губам и сплетённым языкам, смешивались, мочили подбородки. Мысли наконец покинули мою голову, я расслабилась и опустила веки, отдаваясь на волю крепким, сильным рукам, сжавшим на талии ткань моей блузки. Они поднимались всё выше; правой ладонью мужчина чувственно провёл по моей щеке, переходя на шею, ласково прикоснулся пальцем к пульсирующей венке. Я мелко задрожала в его объятиях.

В моё сознание внезапно врезался скрип старой двери, но я решила, что это кошка устала ждать, когда ей наконец дадут поесть, и тихо вышла из комнаты. Я бы верила в это и дальше, если бы не приоткрыла глаза и машинально покосилась в сторону дверного проёма. За громадой ощущений, выбивающих у меня почву из-под ног, я всё же смогла заметить одну деталь, жестоко рушащую всю мою прекрасную и радужную теорию с кошкой.

Ноги в огромных мужских ботинках.

Примечания:

* - Чувство Собственной Важности

* - человек, объектом сексуального влечения которого является ум, интеллектуальные данные партнера.