14 марта, среда

— Знаешь что!

От неожиданного громкого восклика я, спокойно дремлющая на парте (большие перемены по-моему для этого и нужны), невольно дёрнулась и ударилась лбом об стол. Класс...

Я подняла голову и пришибленно посмотрела на Валю, она пожала плечами.

— Ну чего ты орёшь так? Что ты там хотела сказать?
— В общем, смотри, — она в который раз открыла школьную группу, в которой за последние шесть дней развилась настоящая война. — Теперь мы знаем, у кого оригинал фотки.
— Ага, спасибо админам...
— Не админам, а админу.
— Что? — я нахмурилась.
— Их там двое, — Ланина посмотрела на часы и кинула на парту учебник истории.

Точно, сейчас же история... Я совсем забыла. У некоторых классов сейчас карантин из-за обострения гриппа в городе, и у нашего в том числе, поэтому все учителя сами приходят к нам, а я даже не отслеживаю, какой идёт урок.

С Бестужевым я не виделась с воскресения, в понедельник и вторник его уроков не было, сегодня, думаю, тоже не будет, потому что у Евгения Андреевича «семейные обстоятельства», что меня сильно напрягло. Не то, чтобы я горела желанием с ним увидеться, просто я знаю только одно его «семейное обстоятельство». Оно маленькое, большеглазое и гиперактивное, и если по этой причине его не было в школе аж два дня, то с Соней что-то случилось. Одноклассники моё настроение заметили, но все дружно списали это на несуществующие чувства к историку и также дружно мне умилялись. Шипперы* малолетние. Одна Валя поняла мои опасения.

Кстати, Валя... Она сидела, выжидающе глядя на меня. Я всё прослушала, думая о своём и пялясь на её учебник истории. Блин. Ланина проследила за моим взглядом и беззлобно усмехнулась, я покачала головой.

— Прости, повтори, пожалуйста.
— Я говорю, — она вздохнула, — в Подслушке два админа, и один из них также, как и «злая» половина, ненавидит тебя и поливает грязью, а вот второй... — Валя загадочно улыбнулась, — из «команды Оболенской».

Я поражённо застыла.

— Откуда ты знаешь?
— Слежу за развитием событий в группе. Тебе вообще-то тоже не помешало бы это делать.
— Ты знаешь, кто они?
— Нет, — она посмотрела на меня, как на последнюю дурочку. — Никто не знает, это же Подслушка.
— Жаль...
— Да, но это интересно. Война идёт не только между учениками, админы тоже срутся, — Валя состроила довольную физиономию.

Ничего себе, какой поворот... Эти два дня мне несказанно везло — из-за нашего карантина мы почти не видимся с другими школьниками, и мне не прилетает по моей многострадальной голове. Но каждое утро, когда я прихожу, меня уже ждут косые взгляды со всех сторон.

Школа разделилась на два лагеря: одни утверждают, что я встречаюсь с историком, и меня надо за это жестоко покарать, потому что а)это аморально, б)они бы сами хотели с ним встречаться; другие делятся на, как я их называю, благоразумных, то есть тех, кто вообще в эту чушь не верят и пытаются доказать, что мы с Бестужевым оба «холосты», на тех, кому скучно и хочется хоть какой-нибудь движухи, и на шипперов, которым просто нравится думать, что у меня с учителем что-то есть, и они готовы чуть ли не фанфики про нас строчить, с пеной у рта доказывая, что я его внебрачная жена и скоро рожу ему двойню.

В общем, дурдом. А самое обидное, что благоразумных тут меньше всего, и мой класс в это число, к сожалению, не входит.

— То есть тот, который типа за меня, и...
— Да, раскрыл личину зачинщика!
— Личинку зачинщика... - тихо пробормотала я и тряхнула головой. - Ну окей, — подложила под голову локоть и снова уютненько пристроилась на парте. — И кто же сей подлец?
— Эм, — Ланина «сдулась» и приуныла. — Вообще-то не знаю...
— Как это? — я приподнялась и громко шмыгнула носом, отчего некоторые мои одноклассники боязливо покосились на меня и отодвинулись — все гриппа боятся. — Ты не открывала страницу, что ли?
— Да открывала, — она махнула рукой прямо у моего лица и, поставив локти на стол, сбросила голову на ладони. — Это фейк. Хрен знает, кто это на самом деле.
— Чёрт, — и что тогда?! — В таком случае, нам это ничего не дало!
— Надо найти того, кто знает все социальные страницы 11-го «Б», — Валя бодро тряхнула волосами и подкинула пенал. Мой пенал. Он прилетел мне точно по макушке, и я отвесила Ланиной подзатыльник, отчего она дико рассмеялась. Чего радуется вообще?
— Чё ржёшь? Это знают только параллельники, среди них «последователей» не найти!
— Наши с ними неплохо общаются...
— Теперь нет, — да, из-за меня все классы разругались. Оболенская — камень преткновения, яблоко раздора. Я горько усмехнулась, не нравится мне такая роль. А ведь всего ничего до конца оставалось! — Потом это решим, скоро урок.
— Опять ты занудничаешь, — Валентина закатила глаза. — Да по-любому сейчас опять математичка придёт и скажет заниматься любой хернёй, только тихо, чтобы ей не вставили.
— А учить кто будет?! Мне вообще-то сдавать историю!
— Скажи это своему работодателю! — тихо шикнула подруга. Спасибо, хоть не в полный голос. — Он же обещал тебя готовить. Почему не делает этого? Почему он вообще не ходит? Ты связывалась с ним?
— Нет, — я стушевалась и поникла. — После того случая в воскресенье как-то...
— Ну ок, — она подняла руки в примирительном жесте. — Может, он заболел? Сейчас эпидемия гуляет.

Тут я живо представила лежащего в кровати больного историка, одного, белого, как мел, с влажными от пота волосами, полуприкрытыми глазами, неровным дыханием...

Я судорожно вздохнула и слишком яростно замотала головой, Валя удивлённо уставилась на меня и медленно опустила руки. Стоп. Почему меня это так напугало?

— Нет. Он не болен, нет.
— Да ладно, чего ты? — Ланина прикоснулась к тыльной стороне моей ладони, но я одёрнула руку и угрюмо посмотрела на неё исподлобья. — Ты так сильно за него волнуешься? Это мило.

Ещё одна.

— Да я просто!.. — меня прервал звонок, заиграв примитивную версию «Лебединого озера». — Ничего.
— А, может, это Соня...
— Хватит! — вскрикнула я, обратив на себя внимание половины класса. — Хватит говорить об этом.
— Ладно, — подруга пожала плечами и сползла на стуле, открывая в телефоне очередной комикс. — Доставай учебники, волновашка.

Я свела вместе брови и полезла в портфель, не глядя выкидывая на стол тетради. Тут раздался громкий хлопок двери, все в классе затихли, а я застыла, наполовину «зарывшись» в рюкзак. Тяжёлые шаги, скрип стула.

— Ланина, — хриплый, севший мужской голос, от которого у меня почему-то перехватило дыхание, — уберите телефон, идёт урок. Впрочем, если вы желаете провести его вместо меня и ищете сейчас материалы по «Внешней политике СССР во второй половине 1950-х—1980-х гг», то можете продолжать. Лясова, отсядьте от Пустырёвой, а то я не могу соревноваться с вашей слишком увлекательной беседой. Оболенская, — я не подняла глаз, — звезда моя, вылези из портфеля и явись мне, пожалуйста.

Под смешки и умилительные вздохи одноклассников я, вся красная, как рак, села ровно и, набравшись духу, посмотрела на учителя. От ребят не ускользнуло, что он назвал меня на «ты», в отличие от Вали, Кати и Киры, да ещё и назвал «своей звездой», и они пошли бурно обсуждать это, довольно громко и нисколько не таясь. Я едва не закатила глаза, как Бестужев всего этого не слышит?!

— Уже лучше, — он улыбнулся и перевёл взгляд в методичку. — Закройте рты, господа, Оболенской не нравится, что вы обсуждаете её личную жизнь.

Я, не сдержавшись, кашлянула и расширила глаза до состояния лемура. Валя нагло ухмыльнулась и ткнула меня в бок ручкой. Кто-то заржал, кто-то действительно замолчал, но таких было мало. Голос Шиванидзе был слышен сильнее всех.

— А мы обсуждаем не только её! — во даёт! Прямо в лоб... Никогда не пойму этих отчаянных.
— Да? — Евгений Андреевич оторвался от изучения книги и, сделав наигранно удивлённое лицо, посмотрел на Георгия. — И кого же ещё?
— Вас, — он глупо улыбнулся, и все засмеялись. Разумеется, кроме меня. Я спрятала пылающее лицо в ладони. После урока я им всё выскажу! — С Оболенской.
— Надо же, — учитель надел очки и встал из-за стола, подходя к доске.
— Да! — Плетнёв, и ты туда же?! — У вас что-то есть?

Вот теперь я точно могу сказать, что поняла выражение «задохнуться от возмущения». Я отняла от лица руки, обводя класс огромными глазами и остановившись на Бестужеве. Хотела что-то сказать, но воздух внезапно кончился, на виски изнутри надавила какая-то дикая невидимая сила, и я резко схватилась за голову, беспомощно открывая и закрывая рот. Ну нельзя мне с моей мигренью так охреневать! Он что, сейчас реально вслух при всех спросил об этом учителя?!

Евгений Андреевич, успевший написать на доске тему урока, повернулся к Кириллу, на секунду задержавшись взглядом на моей офигевшей персоне, и медленно снял очки. Похоже, Судный день как раз сегодня... Одноклассники замолчали и выжидающе смотрели на учителя, косясь в мою сторону.

— Что вы имеете в виду, Плетнёв?

Только сейчас я заметила, в каком ужасном Бестужев состоянии, как будто бухал несколько дней к ряду. Но что-то мне подсказывает, что это не совсем так... От удивления я даже перестала злиться на весь мир.

— Ну, вы с ней встречаетесь?
— Эй! — ко мне вернулся голос. Очень раздражённый голос. — Я вообще-то ещё здесь! И как вы вообще?..
— Не надо, Княжна, — учитель на удивление мягко осадил меня, так что я сразу заткнулась, а он приковал к себе взгляды всего класса. Евгений Андреевич с виду безразлично посмотрел на Кирилла. — А вас это не касается, молодой человек. Не лезьте не в своё дело.

Идиот... Не мог просто сказать «нет»?! По переглядкам ребят я поняла, что для них его ответ прозвучал почти как «да, мы любим друг друга и собираемся пожениться в ближайшее воскресенье». Ну етить тебя табуреткой!

— А теперь я хочу, чтобы открытые тетради закрыли вам рты.

Я обречённо уткнулась лбом в свой конспект. Всё стало только хуже.

***

Со звонком учителя отвлёк телефон, и все воспользовались этим, надеясь, что он забудет про домашку. С течением разговора его лицо стремительно темнело. Евгений Андреевич коротко ответил и скинул вызов, почему-то уставившись на меня.

— Оболенская, задержись.

Я раздражённо поджала губы. Это был последний урок, так что все собрали рюкзаки и столпились в дверях, но на фразу учителя дружно повернулись ко мне, заинтересованно подняв брови. Бестужев укоризненно посмотрел на них.

— 11 «А», валите отсюда, — ребята сильно удивились и быстренько ретировалась. Ещё бы. После таких высокопарных изречений на уроке никак не ожидаешь от историка плебейского обращения. — И завтра у вас контрольная.

Я проводила взглядом насупившихся одноклассников, махнула Вальке, накинула на плечо свой «убийственный» сурпат** и подошла к учительскому столу.

— Вы просили остаться.
— Да, — Евгений Андреевич снял очки, сложил их и убрал в чехол. Потом быстро скинул все свои книги в портфель и наконец обратил на меня внимание. — Я так и не заплатил тебе, но это позже, — он подошёл ко мне (да-да, опять вплотную, по-другому он, похоже, не умеет), схватив лямку моей сумки, резко дёрнул и, подняв так, будто эта махина ничего не весит, закинул себе на плечо. Я от неожиданности не удержалась на ногах и покачнулась, на лету, так сказать, пытаясь рассчитать траекторию падения, чтобы не долбануться головой, но Бестужев не особо галантно вернул меня в вертикальное положение.

Да что он творит вообще?!

— Что... Что вы делаете?
— Везу тебя домой, — он взял меня за локоть и потащил к выходу. Блин, он что, унюхался тут за пару секунд?

Куда домой?..

Не успев быстро отойти от шока, я позволила ему вывести меня таким образом из школы на глазах у всех собравшихся сваливать учеников и учителей. В толпе мелькнули растерянные и вконец офигевшие лица Вали и, что в сто раз хуже, директрисы. Краткое пособие о том, как испортить всё за один час.

— Стойте, да стойте же вы! — уже на стоянке я упёрлась ногами и выдернула руку из крепкой хватки. Бестужев остановился, развернулся и хмуро посмотрел на меня. — Верните мне мой портфель, прекратите тащить меня не пойми куда и объясните, наконец, что происходит! — я скрипнула зубами и насупилась, чуть было не пуская из ушей пар.

Он как-то жалобно посмотрел на меня и сбросил мой рюкзак на асфальт.

— Послушай, — потянулся к моему лицу, но замер и сжал ладонь в кулак; его нижняя губа дрогнула, рот на мгновение искривился в беззлобном оскале. Боже мой, да что с ним? — Мне нужна твоя помощь. Ты, — он стиснул челюсть, говоря сквозь зубы, — можешь мне помочь?

Несколько невозможно долгих секунд я молча смотрела на своего учителя, не понимая, почему он сейчас готов чуть ли не упасть на колени. Это мой шанс вырваться из этого бреда — сейчас послать его на все четыре стороны с его проблемами и жить, как прежде — в образе тихого ботаника.

Но чёрт бы его побрал, этого Бестужева!

— Евгений Андреевич, — я сглотнула и оглянулась, убедившись, что нас никто не видит. — Я не понимаю, что с вами... Но, если вам кажется, что я что-то могу сделать...

Я когда-нибудь вообще смогу ему отказать?

Историк выдохнул, благодарно кивнул и открыл мне дверь машины, потом сел сам. Мы долго ехали в полной тишине; я написала маме, что снова работаю, но она не ответила. Потом пялилась в окно, на проезжающие машины и самого Бестужева. Выглядел он, конечно, не ахти. К прошлому образу человека «с бодуна» прибавилось почти осязаемое волнение. Он с такой силой сжимал в руках руль, что я не выдержала.

— Евгений Андреевич, — он покосился на меня, дав понять, что слушает, — расскажите мне.
— Эпидемия. В детском саду какой-то мальчик заболел. В Сониной группе.

Я почувствовала, как зашумело в висках.

— Вы хотите сказать, что она заболела?
— Да. Я два дня... — он откашлялся в кулак. — Совсем не знаю, что делать. Даша не могла приехать, только сегодня утром...
— Ладно, надо, — надо собраться, — заехать в аптеку.

На самом деле я немного удивилась тому, что болезнь дочери так выбила взрослого мужчину из колеи.

Домой мы примчались в рекордные сроки. Там нас уже ждала взволнованная Даша, которой тоже надо было срочно убегать. Я скинула ботинки и, не снимая куртки, пошла к Соне. Она лежала в кровати бледная, практически зелёная, и хрипло дышала. Я подошла к ней и присела на корточки.

— Эй, привет, солнышко, — девочка с трудом разлепила веки и медленно повернула голову ко мне, но когда увидела, кто пришёл, всё равно широко, но немного болезненно улыбнулась и попыталась встать, но я мягко остановила её. Подумать только, я не видела её всего два дня, а уже так соскучилась по этой улыбке.
— Аня... — ничего себе! Как сильно голос сел.
— Тише-тише, — я ободряюще улыбнулась. — Мне сказали, ты заболела.
— Ага, плохо, — она сильно закашлялась. Послышался приглушенный хлопок входной двери, и скоро в комнату вошёл Евгений Андреевич, прислонившись плечом к косяку.
— Не волнуйся, — я погладила Соню по голове и приложила ладонь к её лбу. Господи, какая горячая! — Всё будет хорошо, обещаю, — я поднялась на ноги и пошла к учителю.
— Аня! — Соня попыталась приподняться. — Ты куда?
— Я не уйду. Принесу таблетку, и тебе станет лучше, — я снова улыбнулась и быстро прошла мимо мужчины прямиком на кухню, к аптечке.

Я схватила целую гору нужных таблеток, налила стакан воды и понеслась обратно в детскую. Там Евгений Андреевич сидел на кровати дочери, сцепив руки в замок, и отрешённо смотрел на её бледное лицо.

Он обернулся и резко поднялся, забрав у меня таблетки и воду.

— Жаропонижающее? — он стал рассматривать этикетки.
— Нет, противовирусные, — историк нахмурился.
— Даша замерила температуру.
— Какая? — я придвинула стул и села рядом.
— Почти 38.
— Нельзя её сбивать.

Он посмотрел на меня, как на полоумную.

— Почему это?
— Вы как будто вчера родились! — я в раздражении тряхнула головой. — Вирус не выносит высокой температуры и гибнет, собьёте — будет только хуже.

Я глубоко вдохнула и посмотрела на Бестужева. Он сидел, напрягшись, натянутый как струна, с плотно сомкнутыми в жёсткую линию губами.

— Может, — голос совсем не хочет меня слушаться, — позвонить в скорую?
— Нет! — слишком резко ответил учитель. Я вздрогнула и удивлённо захлопала глазами. — Врачи уже наворотили дел. Больше я на эти грабли наступать не собираюсь.

Я опустила голову, прикусив щёку изнутри. Что же такого ему сделали врачи? Может быть, это и не моё дело, но любопытство уже проснулось и потирает руки. Хотя, думаю, с вопросами лучше повременить.

К вечеру Соне стало ещё хуже. Таблетки сделали своё дело, но эффект продержался недолго, хорошо хоть поесть смогла. Я пожарила картошку — единственное, на что сейчас хватило фантазии.

В половину седьмого я написала в общую беседу на танцах, что меня снова не будет, «выслушав» при этом несколько гневных тирад от педагогов.

Где-то через полчаса из детской стали доноситься странные звуки, и мы с учителем, не сговариваясь, рванули туда. И пришли в ужас. Соня лежала с закатанными глазами, сбив одеяло ногами в конец постели, и дёргалась в судорожном припадке, ударяясь ногой о стену. Я подбежала к ней и оттащила к краю кровати, прижав к груди и пытаясь сдержать. Евгений Андреевич несколько мгновений стоял рядом, не зная, что делать. Его руки мелко подрагивали, глаза метались по лицу дочери и остановились на мне. Я на секунду замерла от удивления, впервые увидев такого Бестужева. Я видела его всяким: строгим, весёлым, раздражённым, неадекватным, похотливым. Полуголым. Но беспомощным — никогда. В конце концов, он упал на колени и схватился за мой рукав.

— Всё будет хорошо, — шептала я без остановки, не разбирая, кому именно: Соне или учителю. Или себе. Я прижимала к себе содрагающегося в конвульсиях маленького ребёнка и стискивала ладонь его отца, переживая за них, как за свою семью. В глазах застыли слёзы, но я яростно смаргивала их, понимая, что сейчас как никогда важно оставаться в здравом уме и не поддаваться сильным эмоциям и тяжёлым воспоминаниям.

Казалось, это продолжалось вечность, но на самом деле спустя три минуты всё прекратилось так же внезапно, как и началось. Девочка затихла и обмякла в моих руках, но Евгений Андреевич меня не отпустил, жадно вглядываясь в расслабленное лицо дочери. Я выдохнула.

— Что это, чёрт возьми, было? — он посмотрел на меня так, будто на моём месте сидел сам дьявол во плоти. — Что с ней?!

Я осторожно высвободила свою руку и положила уснувшую Соню в кровать, накрыв одеялом. Погладила по голове и встала. Бестужев продолжал стоять на коленях. Я коснулась его плеча, но одёрнула руку, когда он резким движением повернул голову и с немым вопросом уставился на меня.

— Это... — вдох, выдох. От осознания своей глупости я широко распахнула глаза. — Я совсем забыла про них...
— ЧТО ЭТО?! — я вздрогнула от его крика и еле удержалась, чтобы не отступить на шаг. Нельзя этого делать.
— Это фебрильные судороги, — я проследила за тем, как мужчина поднялся на ноги. — Частое явление для детей. Я забыла, что Соне ещё нет шести... — так, Аня, успокойся, всё нормально, дыши ровно. — Если температура поднимается выше 38,5, то такое может произойти, — Бестужев стоял, нависая надо мной. — Это... нормально.
— Нормально? — он грубо фыркнул. — Что-то не похоже.
— Я же сказала! — всё, моё терпение, похоже, кончилось. — Не надо во всём винить меня! Я хочу помочь! — Евгений Андреевич отшатнулся. Ещё бы, в гневе я страшна! — Тащите жаропонижающее.
— Но... Ты сказала...
— Плевать уже, — я попыталась успокоиться. Он тоже не виноват, просто боится за свою дочь. — Вы сказали, что температура у неё почти 38, тогда не надо было ничего делать. Видимо, она поднялась. Теперь с ней нужно бороться, потому что тогда судороги повторятся.

Учитель лишь кивнул и, бросив последний взгляд на Соню, вышел из комнаты.

***

После всего этого я случайно уснула на диване и проснулась только в десятом часу, накрытая пледом.

Я некоторое время просто лежала с открытыми глазами, уставившись в потолок, по которому скользили блики автомобильных фар, и прислушиваясь к жутковатой тишине. Тихо встала и, аккуратно ступая босиком по холодному полу, прошлась по тёмной квартире в поисках учителя.

Он нашёлся в своей спальне. Дверь была чуть приоткрыта и, когда я мягко толкнула её, она заскрипела. Евгений Андреевич сидел ко мне спиной на большой кремовой кровати в свете одного лишь уличного фонаря, только слегка повернув голову на звук. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы привыкнуть к темноте. Я осторожно подошла к кровати, но не нашла, где её можно обойти, (так как она занимала всё пространство от стены до стены посередине комнаты) поэтому я просто забралась на неё с ногами и подползла на коленях к историку.

— Странная у вас планировка, — я опустилась-таки рядом, свесив босые ноги. — Это я вам, как дочь архитектора, говорю.

Евгений Андреевич изогнул губы в кривоватой полу-улыбке, и только сейчас я заметила, что у него в руках бутылка вина. Меня передёрнуло от её вида и не самых лучших воспоминаний. Спасибо папочке.

— Мы специально так сделали, чтобы Соня не лезла в «рабочую» зону, — он махнул рукой в сторону заваленного бумагами стола, компьютера и шкафа, недобро усмехнувшись. — Точнее Света сделала. Теперь-то я понимаю, что она, кажется, вообще не любила свою дочь.

Я вдруг перестала дышать, осознав, что он мне только что рассказал. Раньше он даже не упоминал свою бывшую жену, а уж называть её по имени — табу. А сейчас он фактически немного посвятил меня в их жизнь, приоткрыл запретную дверь, и я совсем не знала, как реагировать на это.

— Почему вино? — да уж, Оболенская, это лучший способ перевести тему... Идиотка.
— Первое под руку попалось, — Бестужев приподнял бутылку и хмыкнул. Я вгляделась в этикетку. Хм, интересно.
— Странный выбор. Брют** — слишком хорошее вино, чтобы запивать им проблемы. К тому же оно сухое, с самим низким содержанием сахара, так что быстро забыться в нём было бы непросто.

Пока учитель удивлённо глазел на меня, я осторожно забрала у него алкоголь, не встретив сопротивления, и поставила на пол.

— Оболенская, — он проводил его взглядом и пристально посмотрел на меня, — ты подозрительно много об этом знаешь.
— Мой отец, — я провела языком по зубам, не имея ни малейшего желания делиться своими откровениями, но это было бы справедливо, — любит выпить. Так что я довольно хорошо в этом разбираюсь. Не сомелье, конечно, — усмехнулась, — но хоть как-то.
— А про судороги?
— Ну, — я поджала губы, — помню как со мной это происходило.
— Сколько тебе было лет?
— Два года.

Воспользовавшись его замешательством (говорила же, что помню себя с малых лет), я указала взглядом на бутылку.

— Это вообще не вариант. Ничего ведь не случилось.
— Соня...
— Выздоровеет. Скоро. И вам лучше помогать ей, а не напиваться.
— Ты собираешься запретить мне? — Евгений Андреевич окинул меня хмурым взглядом, подняв бровь. — Интересно как, — он потянулся к бутылке, но я перехватила его руку.
— Если вы хоть раз напьётесь при мне, — жёстко посмотрела на него, давая понять, что не шучу и не блефую, — я уйду. Навсегда. И тогда можете больше не просить меня о помощи, — Бестужев вернул руку обратно, неожиданно испуганно глядя на меня. Это ж как я, должно быть, угрожающе выгляжу. — Я не терплю пьющих, Евгений Андреевич. И насчёт алкоголя я очень принципиальна.

Мы несколько секунд смотрели друг другу в глаза, когда учитель выдохнул и коротко кивнул. Прекрасно, можно заносить это в список своих маленьких побед.

Я облизнула пересохшие губы, и Бестужев дёрнулся, проследив за моим движением резко потемневшим взглядом. Ох, чёрт... У меня перехватило дыхание, когда он наклонился ко мне, и закрыла глаза, чувствуя его дыхание на своих губах. В висках зашумело, к щекам прилила кровь, и я предпочла забыть, что совершаю, возможно, самую большую ошибку в своей жизни. Евгений Андреевич остановился в миллиметре от моего лица.

— Не провоцируй меня, Княжна, — ставший за недолгое время таким желанным хриплый шепот, на который я ответила таким же.
— Даже не думала.

Я почти увидела его ухмылку и неожиданно почувствовала чужие губы на своих. От неожиданности дёрнулась, но меня придержали за локоть. Это лёгкое касание, такое короткое и невесомое, что оно могло мне просто почудиться. Приятная тяжесть и тепло пропали так же внезапно, как появились, оставив после себя обжигающим напоминанием полыхающие щёки и губы.

Учитель быстро отстранился, и я распахнула глаза. Мы снова в полном молчании и недоумении глядели друг на друга, каждый подбирая нужные слова, чтобы объяснить собственную оплошность. Он — свой безумный порыв, я — что так легко поддалась. Я могу понять его — стресс из-за того, что случилось с Соней, напоминание о жене, алкоголь... Но себя оправдать у меня не получается.

За стенкой раздался сильный сухой кашель, и мы оба повернули головы на звук. Я, решив, что это хороший шанс сбежать от неловкой ситуации, практически перепрыгнула кровать, прихватив на всякий случай Брют, и вышла из спальни.

Учитель остался в комнате, проводив меня затуманенным взором.

Я. Об этом. Пожалею.

Примечания:

*Шиппер — подвид фанов, чаще всего относится к фанам телесериалов, которые фанатеют на одной паре персонажей и их взаимоотношениях, глубоко их изучают, пишут на эту тему фанфики и т.п.

**Сурпат — это расцветка камуфляжа. В случае Оболенской, это "имя" её рюкзака.

***Брют — это сухое игристое вино. Количество сахара в нем сведено к минимуму или к нулю, обычно его уровень составляет 0,3% Одно из лучших шампанских вин.