6 апреля, четверг.

— Экзистенциальная трещина.

Я открыла глаза, осознав, что всё-таки произнесла это вслух. Мой голос эхом разлетелся по кабинету, отрикошетил от стен и вернулся обратно, вгоняя меня в краску.

Благо, в классе было мало людей. Но все они, замолкнув, тут же посмотрели на меня. Валя тоже.

— Ты чё, мать?

Вот блин, вроде ничего такого не сделала, просто нелепое словосочетание выдала, но реально неловко стало. Особенно в свете последних событий, когда одна напористая белобрысая женщина узнала то, чего не надо бы. И её взгляд сейчас красноречивее всяких слов.

Режим «моментальные оправдания»: вкл.

— Да... Мне просто пару недель назад пришло в голову это словосочетание. Никак не могу понять, что оно значит. Весь инет уже перерыла. Экзистенциальный кризис есть, трещины, понимаешь, нет.

Валя немного отвернула лицо и, прищурившись, скосила на меня взгляд, чем стала дико напоминать ту самую Подозрительную сову, которая курила шишки.

— Это у тебя в голове, наверное, трещина...

Ну да, Бестужев, наверное, так и думает после того, как я снова сегодня попросилась выйти, сославшись на больную голову. В этот раз она, кстати, реально болела.

— Я даже уже перефразировала в «экзистенциальный раскол», а всё равно нет никакой информации. Даже в "национальном корпусе"...
— Аня, — внезапно очень серьёзным тоном прервала меня Ланина, — покуривать, конечно, надо, но в пределах нормы! А если у тебя есть заначка, то с другом надо делиться!

Я пару раз моргнула. Кажется, у Ланиной теперь появится новое прозвище.

— Делиться?.. Только если ты куришь шишки.

Валя некоторое время молча смотрела мне в левый глаз, пока, не отрывая взгляда, не поднесла «телефон» из кулака с оттопыренными мизинцем и большим пальцем к уху.

— Дзынь-дзынь.

Не понимая, что мы вообще творим, я всё-таки повторила её жест.

После нескольких секунд молчания, когда мы уже стали напоминать двух идиотов, она, наконец, заговорила в «трубку»:

— Алло, вы шо, ебобо?

Я раздражённо отмахнулась, не имея ни малейшего желания ничего объяснять. Подозрительная сова — это классика. К слову, это касается всего. Я максимально не хочу объяснять абсолютно ничего!

— Ты же понимаешь, что я не отстану от тебя?
— Слышишь сирену? Это за тобой — святая инквизиция.
— Что, я опять твои мысли прочитала?
— Ведьма.

Валя самодовольно ухмыльнулась и расправила плечи.

Она хотела сказать что-то ещё, но её очень вовремя прервал звонок, так что я сделала вид, что невероятно занята уборкой парты и не намерена слушать. Это заодно помогло бы подольше не встречаться взглядом с вошедшим в класс Бестужевым. Поправочка — ворвавшимся, из-за чего мой «план» и пошёл прахом. От громкого звука резко открывающейся двери все в классе одновременно подпрыгнули на стульях.

— Прошу прощения, Галина Владимировна, но у меня урок! — бросил он в коридор с натянутой улыбкой.

Хлопок двери снова заставил нас подпрыгнуть, хотя это и было уже хотя бы ожидаемо. Такими темпами мы пробьём пол и провалимся в начальную школу.

— Ну это уже была бы деградация, — прошептала рядом Валя, а я решила, что пора уже перестать удивляться тому, что я внезапно начинаю озвучивать свои мысли вслух и даже не замечаю этого.

Надо избавляться от этого прикольчика, а то сболтну так что-нибудь при Бестужеве и снова захочу сменить внешность и свалить в Америку.

Я покосилась на Валю, но она неотрывно пялилась на взволнованного историка, впрочем как и все остальные. Хотя опыт показал, что она всё-таки слушает меня.

Постойте. Что там с Галиной Владимировной?

Пока Евгений Андреевич как-то дёргано готовился к уроку, я наклонилась к Вале и тихо спросила:

— Кто такая Галина Владимировна?
— Преподша из началки! — все снова вздрогнули, в том числе и учитель, потому как ответила мне не Валя, а Плетнёв. Громко ответил. Все посмотрели на него, а он сидел, ухмыляясь, и мне вот это вот не сулило ничего хорошего. — Что, Оболенская, ревнуешь?

Теперь уже все смотрели на меня, а я пыталась как можно сильнее втянуть голову в плечи и слиться с окружающей средой. Он даже не пытался сбавить децибелы, тупо орал это на весь класс. Ну ясное дело, чтобы историк уж точно услышал. Шутничок.

— Чего ты несёшь вообще, — пробурчала я в воротник своей рубашки, но получилось не очень правдоподобно.

И дело, блин, не в какой-то ревности, а в том, что они задолбали уже форсить эту тему, ей богу. И выставлять меня не пойми кем перед Бестужевым.

Они, кстати, слишком много себе позволяют на его уроках. Я заметила, что при других преподах они даже не заикаются о чём-то подобном. Хотя, наверное, это всё-таки хорошо... В каком-то смысле

Я как можно незаметнее покосилась в сторону учительского стола. Евгений Андреевич сначала задумчиво посмотрел на меня, потом перевёл хмурый взгляд на Плетнёва. Ну давайте, как вы умеете, испепелите его нахрен.

— Евгений Андреевич, — Теперь уже громкий голос принадлежал Шиванидзе. — Галина Владимировна теперь и на вас глаз положила? Вы там осторожнее, она, так сказать, с довеском.

По классу пробежались смешки, а я непонимающе уставилась на Георгия. Что значит «с довеском»?

Хотя, судя по реакции Бестужева на это заявление, ему как раз это выражение объяснять было не нужно. Он так посмотрел на Шиванидзе, что тот сразу же прекратил лыбиться.

— Вообще-то я и сам, как ты выражаешься, «с довеском».

Кабинет сразу же погрузился в полную тишину. Не услышав никакой реакции на слова историка, а она, по моему мнению, должна была быть, я оглянулась.

Не удивлённой выглядела только Валя. Остальные сидели молча с округлившимися глазами, и всё это стало напоминать мне невероятно комичную сцену.

Евгений Андреевич с нечитаемым выражением лица сверлил взглядом Шиванидзе.

Валя что-то скучающе выводила карандашом на полях тетрадки.

А я тупо не понимала ничего.

Наконец, мне в руку настойчиво что-то ткнули, и я сначала глянула на Ланину, потом в её тетрадку, которую она ко мне придвинула.

«Это о ребёнке»

Мои брови только чудом не улетели в космос. Получается... Историк только что всем заявил о Соне. А, ну понятно, почему Валю это не удивило, она-то в курсе.

— Оболенская, — В меня снова ткнули чем-то с задней парты, и я обернулась на тихий (хотя в такой могильной тишине шептать было бессмысленно) голос Кати Пустырёвой. — А ты знала об этом?

Я попыталась вложить в свой взгляд всё, что думаю о каждом придурке в этом классе, но мне, видимо, объяснять ничего и не требовалась, потому что сидящая рядом с Катей Кира сразу же долбанула её локтем. Приятно, что тут ещё остались адекватные личности.

Неприятно, что я снова стала центром всеобщего внимания. Почему-то так некстати вспомнилась сегодняшняя ночь. Я почувствовала, как загорелись щёки, и это, само по себе никак не связанное с вопросом Пустырёвой и всей этой ситуацией вообще, всё равно выдало меня с потрохами.

— Да перестаньте вы уже. Как дети малые. За своей жизнью следите.

Теперь внимание на себя максимально внезапно перетянула угрюмая Подсумова, которая уже в который раз за последние несколько дней своими поступками выбивает меня из колеи. И заставляет взглянуть на себя по-новому. Точнее даже по-старому, как в те времена, когда мы ещё дружили.

Тут в голове возник вопрос: а она знала о Соне? Она видела её в окне, или для неё сейчас это тоже стало открытием? И почему она снова неожиданно встаёт на мою защиту? Это из-за её просьбы, из-за отголосков старой дружбы, или в ней взыграла справедливость? Слишком много вопросов, слишком лень в данный момент искать ответы. А ещё мне снова стало стрёмно от знания, что она любит подглядывать в наши окна. Вдруг, когда Евгений Андреевич сегодня распахнул шторы, она была уже тут как тут и наблюдала за нами? У меня так уже реально скоро паранойя разовьётся. Лучше бы она мне ни в чём не признавалась, и я и дальше жила бы в благом неведении.

Стоп. Наши окна?..

Я мысленно прищурилась. Мы с тобой ещё не закончили, Надя. Надо будет с ней поговорить по душам. А пока просто буду с благодарностью принимать «подачки».

Эти несколько месяцев подарили мне неожиданных союзников. Скажи мне кто-нибудь полгода назад, что меня будут защищать Кира с компанией и Надя, а весь класс из-за меня прекратит общение с параллелью, я бы обсмеяла этого дурачка.

Мда, хоть они и слишком сильно интересуются моей личной жизнью, всё же, как выяснилось, переживают за меня по-настоящему. Хорошие у меня всё-таки одноклассники, хоть и порой бесцеремонные. Вот блин, я даже перестала на них злиться.

Наверное, если бы Валя не пихнула меня в бок, я бы, закопавшись в своих мыслях по макушку, и не заметила, что историк уже начал урок, словно ничего только что не произошло. Уровень желания учиться во мне был не выше уровня моего кровеносного давления. Фьють ха! Гипотонические шутки в студию. Но вообще это правда, никакого желания не было. Так что я незаметно достала телефон из кармана и залезла в вк, не слушая, что там вещает Бестужев. Я и так денно и нощно думаю об истории, да и мозги на обществознании перенапрягла, хватит с меня. Сам виноват, не надо было эту самостоялку страшную давать.

Так что первые пять минут от нормального урока я провела, листая стену школьного Подслушано. Удивительно, но про меня не было ни одной новой записи. Как же так, я же такая звезда!

Тут дверь распахнулась, и на пороге образовался запыхавшийся Манченко.

— Извините, Евгенадреич, можно войти? — скороговоркой зачитал Петя, пытаясь выровнять дыхание

За ним что, черти гнались? Или он фуры разгружал?

Бестужев, по-видимому, тоже так подумал, потому что, окинув его оценивающим взглядом, хмыкнул.

— Да уж, Манченко, к седьмому уроку опаздывать, действительно, тяжело. Что вас так задержало?
— Я кушал. — Петя улыбнулся во все тридцать два, наслаждаясь аккомпанементом из смешков. — Ну так можно?
— А у нас вход платный: два биткоина.

Класс загоготал. Манченко деланно приуныл.

— А можно, там, в кредит? Я их на пиццу только что потратил.
— У нас в столовой пицца семьсот тысяч стоит?
— Ну так эта с грибами.

Тут уже и Бестужев не сдержался. Я прикрыла ладонью рот, чтобы не заорать птеродактилем.

— Входите уже, Манченко. — Отсмеявшись, Евгений Андреевич, махнул Пете рукой, и тот, низко поклонившись, пошёл к своей парте. — А теперь по поводу ваших контрольных.

Я встрепенулась. Он же говорил, что не проверил ещё. Это он так за сегодня поднажал и переделал кучу дел сразу?

— Написали вы, конечно, так себе. — Историк тяжело вздохнул, перебирая стопку листов. — У пары человек были нормальные ответы, но вы хоть предложения, что ли, переделывайте, когда из википедии инфу-то берёте. Я могу даже назвать точное количество тех, кто скатал. Ну что мне сделать, чтобы вы не списывали? Хотите, я вам денег дам?
— А можно? — ответил Воронов, и класс снова дружно засмеялся. Так я и не поняла, над чем именно: вопросом Бестужева или ответом Паши. Никому, кажется, не было и дела до заваленных контрольных.
— А реально перестанете списывать?
— Это смотря, сколько вы дадите.
— Я могу дать вам подзатыльник, Воронов. Устраивает?

Я прыснула в кулак, поглядывая на Пашку. Он причмокнул губами, поднёс палец к подбородку и задумчиво склонил голову набок.

— Я подумаю над вашим предложением.
— Ну, а пока вы думаете... — Историк поднялся с нашими контрольными в руках и стал ходить по классу, раздавая их.

И чего это он сам принялся этим заниматься? Обычно просил просто передавать по рядам. Правда это снова заинтересовало только меня. Ребята получали свои контрольные, начинали болтать, смеяться. Воронов вместе с листом всё-таки получил ещё легонько им же по голове от учителя с комментарием, что это, конечно, вряд ли поможет, но он хотя бы попытался. Я туповато крутила головой по сторонам, пытаясь понять, что же вызвало такой ажиотаж.

Мы с Валей свои листы получили одновременно, и внимание сразу же привлекла запись красной ручкой над её оценкой. Да и сама оценка. Мы обе склонились над Валиным листом, неверяще глядя на аккуратно выведенную пятёрку.

Мы обе знали, что Валя абсолютно не врубалась в эту тему. Знали, что она всё списала. И знали, что об этом знал Бестужев.

Но если у всех остальных, кто списывал, за работу стояла точка или «см», в зависимости от степени наглости и количества списанных заданий, то у Ланиной — пять.

Я перевела взгляд на надпись.

«Не пойман — не вор».

Так всегда говорила Татьяна Алексеевна. «Если не знаете, списывайте! Но так, чтобы я не видела. Увижу, подвергну интеллектуальному насилию. А если не увижу... не пойман — не вор».

Значит, Бестужев не заметил, как она списывает и пятёркой выразил ей своё уважение. Занятно.

— Аня, — Меня опять ткнули в спину. Я раздражённо выдохнула.
— Чего?
— А у тебя что?
— В смысле? У меня же сочинение было.
— Ну над оценкой.

Тут-то до меня и дошло, с чего все так веселятся. Бестужев каждому что-то написал. И судя по всему, даже плохие оценки из-за этого никого особо не разочаровали, потому что в классе не было ни одного расстроенного человека. Я улыбнулась, с нежностью посмотрев на мужчину. Хороший он всё-таки человек. Да и преподаватель неплохой, чего уж там.

Евгений Андреевич сел на своё место и поймал мой взгляд, как будто чего-то ждал. Я вопросительно приподняла брови, пользуясь тем, что на нас наконец-то никто не смотрит. Учитель глазами указал на моё сочинение, и я вспомнила, что даже не посмотрела его, отвлекшись на Валину контру.

Под моей фамилией «красовалась» яркая четвёрка «за старания» (что меня кольнуло — мне-то он поблажек не делает). А ниже карандашом — еле заметная надпись. Настолько еле, что мне пришлось хорошенько вглядеться.

«Как ты себя чувствуешь?»

Я нахмурилась, не сразу поняв, что он имел в виду мою заболевшую на обществознании голову.

Я перевела взгляд обратно на ожидающего Бестужева и коротко кивнула. Нормально я себя чувствую. Объяснить знаками, не привлекая внимания, что головная боль у меня 24/7 без перерывов, а иногда просто усиливается, было бы трудно. Да и вообще-то когда-то я ему уже об этом говорила.

Валя кашлянула в кулак и опять придвинула ко мне свою тетрадь.

«Как мило он о тебе заботится».

Я цокнула языком и быстро стёрла её «сообщение». Не хватало ещё, чтобы он опять учудил что-нибудь, как в прошлой четверти, и увидел это. Теперь мы хотя бы стали умнее и пишем карандашом.

Да и вообще, как она это разглядела? Сдаётся мне, врёт она всё про своё плохое зрение. Ну точно ведьма.

Она только усмехнулась и сделала вид, что рассматривает свою контру, хотя исправлений там не было. Скользнув взглядом по её оценке, я снова обиженно засопела.

Бестужев начал по списку (пропуская, как я поняла, тех, кто списывал) разъяснять каждому его ошибки. Дойдя до буквы О, он глянул на меня исподлобья:

— А Оболенская и так всё про себя знает.

Я снова вспомнила это «за старания» и поджала губы. То есть это он мне ещё натянул до четвёрки. «За старания».

— Возможно, если бы я знала, как писать историческое сочинение, всё было бы по-другому!

Потому что кое-кто никак мне это не объяснит!

— А чем ты, милая моя, занималась весь год? Это вообще первое, что волнует всех, кто решается на сдачу егэ по истории.

Я попыталась не заострять внимание на этом «милая моя». Его за меня хорошо заострили мои одноклассники, судя по звукам с задних парт. Надо уже высказать ему. Он же сам такими обращениями роет нам шипперскую могилу. Так... А что, если он специально?..

— Да я только в этом полугодье поняла, что мне надо историю сдавать! Я не учила её даже до этого нормально...

Евгений Андреевич так на меня посмотрел, что удивительно, как у него зенки не выпали.

— Ну... это... другое дело, конечно.

Я обиженно фыркнула.

Оставшаяся половина занятия прошла в обычном режиме. Я на всякий случай все-таки стёрла запись Бестужева со своего сочинения, хотя мне и жалко было это делать. Но вдруг кто-то тут ещё такой же глазастый, как Валюха. Лучше подстраховаться.

***

— Ты правда начала готовиться к экзамену три месяца назад?

Я решила в этот раз запереть кабинет истории после того, как все вышли. Пофиг уже, как это могло выглядеть. Но новых эксцессов с внезапно заваливающимися школьниками-папарацци я не хочу. Некоторое время я молча стояла у двери, задумавшись о той фотографии.

— Ага... — Не сразу смогла сообразить, о чём он вообще меня спросил, но рефлекторно согласилась. И этот рефлекс меня пугает. От него тоже надо избавляться. — Даже позже.
— Ну ты маньячка. Не подходи ко мне, я таких боюсь.

Я усмехнулась и немного неуверенно подошла к учительскому столу. Оставаться с ним наедине после всего произошедшего было дико неловко. Почему-то утром меня это напрягало не так сильно, как сейчас.

Евгений Андреевич закончил что-то писать в журнале, с явным чувством выполненного долга поставил жирную точку, выдохнул и поднялся, ставя журнал на полку. Когда он повернулся ко мне, я всё ещё мялась у стола, не зная, что делать и говорить. Не думала, что это будет так сложно.

Историк сам нарушил молчание, с улыбкой кивнув в сторону двери:

— Зачем заперла?
— Чтобы избежать новых фотографий в соцсетях.

Я категорично скрестила руки на груди. А он о чём подумал? Не собираюсь я с ним тут обжиматься вообще-то.

— Вас ведь это веселит, да?
— О чём ты?

Историк шагнул ближе и встал прямо передо мной, облокотившись бедром о край стола.

— Называть меня по-всякому на уроке... Давать им пищу для надумываний и шуток.

Бестужев на это только улыбнулся ещё шире.

— Надумываний?

Да он рофлит!

— Ко всем на «вы» обращаетесь, а ко мне на «ты». "Звезда моя", "милая"!.. — я раздражённо всплеснула руками, чуть не задев Бестужева. — Что дальше? Целовать меня перед всем классом будете?!
— А ты хочешь?
— Нет!

Евгений Андреевич хмыкнул и внезапно стал ещё ближе. Но он вроде не двигался... Это я, что ли, подошла?

— Тебе не нравится, когда я зову тебя «милой»?
— Ну вы ведь это делаете при всех, чтобы позабавить их и позлить меня. Почему мне должно это нравиться? Вы же не наедине меня так называете... — Я смутилась и отвела взгляд.
— Могу и наедине. Оболенская.

Я раздраженно нахмурилась, он же прекрасно знает, как я не люблю обращение по фамилии тогда, когда этого не требуется. И опять специально меня выводит.

— Если ты перестанешь, наконец, наедине называть меня «Евгенадреич». Буду рад, если ты вспомнишь, что и у меня имя есть.
— Ну не могу я! — Я уже почти взмолилась, потянувшись к нему руками. — Ну как вы не понимаете? Не получается у меня. Меня хватает только на «Евгеня», сами же видели! — Бестужев улыбнулся и схватил мои руки, когда я попыталась опустить их. Не зная, что с ними делать, я положила их ему на плечи, и «Евгеню» это, кажется, наконец, утроило. — У меня в голове — это дикое нарушение... не знаю, субординации. И я реально не понимаю: раньше вы мне сами постоянно указывали на эту субординацию, а теперь... К тому же этим «мы не в школе» вы сейчас не сможете воспользоваться. Вы же мой учитель...

К концу моего монолога я уже почти перешла на шёпот, потому что Евге...ня оказался теперь настолько близко, что я чувствовала на своих губах его дыхание, а талией — его горячие руки, даже сквозь не такую уж и тонкую ткань рубашки.

Вот ведь... Прямо в школе, совратитель чёртов.

Да и я хороша. Даже не сопротивляюсь. А пару минут назад говорила себе, что не собираюсь тут с ним обжиматься.

Через мгновение я уже целовала своего учителя, стоя в пустом закрытом классе, не обращая внимания на шум за дверью. Или это он меня целовал. Неважно.

Здравый смысл, наконец, проснулся и попытался воззвать к себе, но я отмахнулась от него, перекладывая руки с плеч Бестужева на шею и зарываясь пальцами в короткие волосы на затылке. Он рвано выдохнул сквозь поцелуй и немного отстранился. Я разочарованно нахмурилась, открыв глаза.

— Разве учителя целуют своих учениц?

Я не спешила убирать руки с его шеи, только посильнее впилась в горячую кожу кончиками пальцев, боясь сделать больно длинными ногтями.

— Вообще-то нет.
— Ну вот, — Он приподнял уголок рта в несколько нахальной полуулыбке. — Я похож сейчас на твоего учителя?

Ну вообще, если учитывать, что до него я ни с кем ещё не целовалась, то он и в этом как бы своего рода мой «учитель». Но я решила промолчать.

Действительно не похож. С этим тяжёлым, сбитым после долгого поцелуя дыханием, взъерошенными мной же волосами, горящими глазами, руками, обнимающими меня так крепко, будто, ослабь он хватку, я сбегу. Не похож.

Я прикрыла глаза, на этот раз сама мягко дотрагиваясь до его губ своими.

Разве ученицы целуют своих учителей?

— Вообще-то... — теперь уже я первая прервала поцелуй. — Я всё спросить хотела. Дико интересует. Почему мои одноклассники считают вас другом. Почему они себе так много позволяют? Вы что, с ними за школой сигаретами делились, что ли? Или что? Откуда такое панибратское отношение?..

Бестужев тихо рассмеялся.

— Я сам, веришь, понятия не имею. Как-то так вышло. Надо бы их, наверное, приструнить... Но хрен с ними. Пока не матерятся на моих уроках и не «тыкают» мне, пусть делают, что хотят.

Я решила не подначивать его замечанием о «тыканье», потому что мне бы самой это вышло боком.

— А вас не смущает, что они в вашу личную жизнь лезут?
— Они и в твою лезут.
— Ну так я и не молчу.
— И как, помогает?

Я уже хотела что-то ответить, но осеклась. А ведь действительно... Прищурилась, наигранно-зло посмотрев на историка. Утёр нос, поганец.

— Я же вижу, что твои одноклассники тебе зла не желают. Не думаю, что такие безобидные шутки что-то сделают. — Евгений Андреевич отпустил меня, и я незаметно поёжилась, ощутив пришедший на смену теплу его рук холод.
— Это правда, — я отвернулась к двери. — Они даже... перестали совсем общаться с 11 «Б». С одной стороны, это, конечно, приятно, что они так заступаются за меня. А с другой... Мне претит мысль, что я их рассорила. Я знаю, их мальчики с нашими хорошо дружили раньше. А теперь это чуть ли не война. И Кира с Лерой, может, конечно и не совсем подругами были, но приятельницами точно. Это так тупо... Я натравила одну половину школы на другую и этим только подтверждаю, что почти все конфликты в мире действительно из-за баб.

Бестужев рывком развернул меня к себе и заглянул в глаза.

— Так, во-первых, ты не баба. Во-вторых, дело не тебе, а в глупости некоторых личностей в этой школе. И в-третьих, если уж из нас с тобой кто-то и виноват в том, что здесь творится, так это точно не ты. — Он выдохнул и нахмурился, лицо помрачнело. — Мне очень жаль, что отыгрываются на тебе. Прости.

Я шагнула к нему и уткнулась лбом в плечо, чувствуя, как по позвоночнику пробегает волна мурашек, когда он дотрагивается руками до моей спины. Спина — это моя запретная зона. Но... ему можно.

— Не говорите так. Вы ни при чём.

Я поджала губы.

Я слукавила. Он при чём. Очень даже при чём. Всё-таки это именно он вначале не особо следил за собой и своими действиями. Но я не хочу, чтобы он чувствовал себя виноватым из-за меня. Хватает уже того, что _я_ себя так чувствую из-за других. И теперь из-за него тоже.

Но, судя по тяжёлому вздоху, обмануть мне его не удалось, и я зажмурилась.

Я устала. Черт, как же я устала. Раньше я шла в школу если не с улыбкой, то хотя бы не ожидая никаких подвохов и гоп-стопа из-за угла. Теперь приходить сюда у меня не осталось ни малейшего желания. С Бестужевым я могу видеться и вне школы, с одноклассниками, в принципе, тоже. От срыва меня удерживает только осознание, что терпеть всё это осталось всего два месяца, а нападки на меня вроде стали случаться реже. Очень эгоистично и неправильно с моей стороны, но мне дико хочется, чтобы сейчас кто-нибудь в школе лоханулся посильнее меня, и все переключились на другого.

Думаю, случись всё это в начале учебного года, я бы, не задумываясь, забрала свои документы и перешла в какую-нибудь шарагу рядом с домом. Но не сейчас.

Евгений Андреевич едва ощутимо погладил меня по голове, и я позволила себе снова расслабиться в его объятиях. Глубоко вдохнула. Мне нереально нравится его запах, господи.

— Не надо было мне сюда приходить.

Я несильно ударила его кулачком в плечо. Опять он начинает?

— Если ещё раз что-то подобное заявите, ударю сильнее.
— Ой, страшно стало. Ай...

Ай. То-то же. Будете шутить со мной, Евгений Андреевич, получите в третий раз.

Не знаю, сколько бы ещё мы так простояли, если бы у меня не пиликнул телефон. Я нехотя оторвалась от учительского плеча и полезла в карман.

Валюха, 15:34: И долго тебя ждать, примерная ученица?

Разве мы с ней договаривались?..

Я, 15:34: А чё ты меня ждёшь?
Валюха, 15:34: У тебя память, походу, как у золотой рыбки. Я думала ты выйдешь минут через 10, а я тут уже почти полчаса стою, жопу морожу.

Блин, точно, я же обещала ей после школы подробности... Зря я надеялась, что она забудет. У неё-то память уж точно не как у рыбки.

Я, 15:35: Я не виновата, что ты в лёгкой куртке в +6 ходишь.
Валюха, 15:35: ДУЙ СЮДА!!! А то я за себя не ручаюсь. Щас прибегу, выбью дверь, и пофиг, чем вы там с историком занимаетесь.
Я, 15:35: Не ори, у нас уши закладывает. Сейчас приду.

Я вздохнула, засовывая телефон обратно в карман, и, поднявшись на носочки, ткнулась Бестужеву носом в шею, в последний раз вдыхая лёгкий аромат цитрусовых. Наверное, у него какой-то новый шампунь.

Хотя мне кажется, он всегда пах апельсином.

С осознанием того, что я сейчас вот взяла и просто впечаталась лицом в шею своего учителя, пришло и внезапно невероятно приятное понимание, что он совсем не против. И что я теперь, похоже, могу делать это, когда захочу. Как говорится, только руку протяни. На лице непроизвольно появилась довольная улыбка.

Я почувствовала, что с меня стягивают резинку, и через мгновение горячая рука зарылась мне в волосы.

Я снова неожиданно для себя осознала, что даже не хочу его убить за испорченный хвостик, который собирала у зеркала минут двадцать (петухи меня морально убивают). А это вообще нормально, что у него такая горячая кожа? У него там не жар, случайно?

— Мне надо бежать. Валя сказала, что сейчас вынесет дверь, — промычала я ему в шею, тем не менее, не двигаясь.
— Тогда беги. А то мне тут и после семиклассников погрома хватает.

Я усмехнулась, вспоминая, что именно моя помощь в уборке одного из таких погромов и привела нас в конечном итоге к вот этому моменту.

— Не хочу уходить.

Евгений Андреевич мягко отстранил меня, поцеловал в лоб и шкодливо улыбнулся.

— Тогда приезжай вечером.
— На слабо берёте? А вот возьму и приеду.
— Вот и приезжай.

Я глуповато, совсем по-девичьи, хихикнула, когда он легонько щёлкнул меня по носу, шутливо отпихнула его руку и, не оглядываясь, пошла в сторону двери.

— Готовьте на вечер пробники.

***

— Я так понимаю, вы теперь каждый день будете после уроков на часок в классе запираться?

Я перепрыгнула через две ступеньки и налетела на Валю. Не скажу, что случайно.

— Не утрируй. Всего двадцать минут вообще-то. Надо было следующее занятие обсудить.

Я смахнула с куртки невидимые пылинки. Мне уже пора давать мастер-классы «как врать и не краснеть».

— Ага, так я и поверила. — Или ещё не пора. — А закрываться зачем? Я всё видела.
— На всякий случай. Чтобы избежать новых фотографий в соцсетях, — дала я своё уже типичное объяснение.

Ланина на это только многозначительно хмыкнула, и мы потопали в сторону её дома.

— Слушай, — Пока она не начала расспрашивать меня про события прошлой ночи, я решила подкинуть другую интересную тему для обсуждения. — У меня проблема нарисовалась.
— М? — Надо же, получилось.
— Подсумова.

Валя угрюмо покосилась на меня и поёжилась от холода, пряча руки в карманы. Очень странно, учитывая, что она обычно спокойно ходит в минусовую температуру в расстёгнутой куртке.

— Что она опять выкинула?
— Да нет, как раз ничего. Ну то есть, чего... Короче, тут выяснилось, что она живёт в соседнем доме.
— В смысле «выяснилось»? Как ты могла этого не знать? Мы же были у неё пару лет назад.

Я ненадолго затупила.

— А-а-а, да нет! Не здесь. Она сейчас живёт у бабушки, напротив дома Бестужева.
— Ошизеть, мать, ты хоть уточняй, какой дом имеешь в виду. Ты уже, походу, его дом тоже своим считаешь.

Я насупилась, хлюпнув носом. Действительно подмораживает.

— Ты просто не дала мне договорить... Ну так вот. Она живёт напротив и, оказывается, уже давно развлекает себя тем, что заглядывает к нему в окна.

Валя резко остановилась, а её лицо приобрело такое выражение, будто она увидела нечто невероятно омерзительное.

— Фу, серьёзно?!
— Ну, я так понимаю, ничего... такого... она не видела. И она не часами за ним наблюдает, просто иногда видит его в окне.
— Ты её сейчас оправдываешь?
— Ну всё! Это не так важно.
—...Да ну...
— Прикол в том, что она начала за ним следить ещё до того, как узнала кто это. А узнала она ещё до того, как он пришёл в нашу школу. Потому что её бабушка дружит с Татьяной Алексеевной. А Татьяна Алексеевна — соседка Евгения Андреевича, к слову...
— Так. Дай-ка мне минутку. Мне нужно проанализировать полученную информацию... — Она ненадолго остановилась с поднятой рукой и через секунду засунула её обратно в карман. — Всё, давай дальше.
— Она видела в его окне меня.

Ланина снова тормознула и уставилась на меня, не моргая.

— Я так понимаю, узнала ты об этом от неё.
— Да.
— И чего, она хочет пятёрку по истории?
— Четвё... Стоп. Как ты догадалась?

Валя фыркнула и цокнула языком.

— Ты вчера, что ли, родилась? Это и ежу понятно. Она тебя шантажирует?
— Да вот в том-то и дело, что нет. — По лицу Вали было понятно, что она либо мне не верит, либо считает слишком наивной. — Реально тебе говорю. Она упомянула своё «хобби» только из-за того, что я отпиралась по поводу той ночёвки у Бестужева, когда я домашку не сделала. Она знает, что я с ним, ну, в близких отношениях, и, видимо, уже отчаялась до конца года своими силами наработать на четвёрку.
— Погоди-ка, я правильно понимаю, что ты действительно собираешься выпрашивать у историка ей эту четвёрку?
— Ну...

Валя смачно зарядила себе ладонью по лицу.

— Да очнись ты! Она тебя использует. Она и на остальные-то четвёрки свои не наработала, скорее, а жопы нализала. А теперь тебя хочет заставить так унижаться! Ну даёшь!
— Ну не скажи, она ведь реально подтянулась за этот год. Да и знаешь ли, просящему у тебя дай.
— Мать Тереза.

Я тихонько рыкнула себе под нос и, сойдя с дороги, уселась на ржавые качели, которые противно заскрипели, стоило моим ногам оторваться от земли. Валя со вздохом приземлилась рядом, продолжая прожигать во мне взглядом дыру.

— Слушай, ну ты же знаешь её отца. Он её затерроризировал своим ПТУ, говорит, что она слишком глупая для чего-то получше, порождает комплексы. А она в МАИ хочет. Он сказал, что позволит ей подавать туда документы, только если она закончит школу без троек. И ведь гляди, не важно, каким путём, но у неё же почти получилось! Она идёт к мечте.
— Ага, пацан к успеху шёл, — буркнула подруга, явно не впечатлённая моей речью. Качели под ней тоже заскрипели.
— И брат со своей гиперопекой. Она от них в прямом смысле на другой конец города сбежала. Думаю, может, всё-таки ей помочь?.. Я ведь уже даже не помню, из-за чего мы вообще рассорились.
— Хочешь, напомню? — Валя спрыгнула на землю и встала передо мной в позу «Так, блэт». — Она вела себя, как чэ-эс-вэшная стерва.
— Люди меняются. Вспомни хотя бы меня пару лет назад.
— Да не так уж и давно это было.
— Последнюю неделю она ведёт себя нормально.
— Ага, и теперь мы знаем причину.

Я опустила голову. Ну, в чём-то она права.Это действительно могло быть причиной, я сама об этом подумывала.

— Может быть. Но знаешь, когда она просила меня об этом, у неё был такой взгляд... Мне показалось, она не врёт. Просто для неё оценки никогда раньше не были проблемой. Она сама говорила, что ей всё равно, как она школу закончит.
— Давай-ка ты засовывай поглубже своего внутреннего Иисуса и доставай реалиста. Следи за моими губами. Она. Тебя. Использует.

Я метнула в Ланину гневный взгляд и она с тяжёлым вздохом села обратно на качели.

Вообще, я надеялась, она меня поддержит и поможет придумать план, а тут вот что.

Некоторое время мы сидели молча, отвернувшись друг от друга. Валя тяжело засопела рядом, и мной внутренний Иисус боязливо перекрестился.

— Ладно. Ну и как ты собираешься это осуществлять?

Я облегченно выдохнула, коротко улыбнувшись.

— Своруешь журнал и исправишь все тройки? Возьмёшь в заложники его единственный, походу, галстук?
—...Ты опять мои мысли читаешь...
— Пригрозишь завалить экзамен? Или что? Силой? Натурой?

Я изловчилась и попыталась треснуть ей коленом по ноге, но она увернулась.

— Да иди ты. Может, просто поговорить по-человечески? Нет?

Она поправила чёлку и развела руками.

— Ну попытайся. Правда мой внутренний бредометр оценивает эту затею как заведомо провальную. Девяносто процентов из ста, что он тебя пошлёт с такими разговорами.

Я глубоко задумалась, понимая, что её бредометр-то скорее всего прав.

— Что, подумываешь всё-таки о варианте с натурой?
— Я тебя убью когда-нибудь.
— Посадят, — Валя флегматично пожала плечами и начала медленно раскачиваться.

Я бы на её месте этого не делала, так и навернуться можно, с такой-то рухляди. Поговаривают, что эти качели стоят тут со времён палеолита.

— В общем-то делай, что хочешь. Меня сейчас несколько другое интересует, если что. Что. Было. У вас. С историком.

Я застонала, пряча красное лицо в ладонях.

— Да можешь не демонстрировать. Разрешаю изъясняться словами.
— Всё, ну хватит! Любишь ты надо мной издеваться, бестия.
— А ты что, Романофф, думала, заговоришь о Подсумовой, и я обо всём забуду? Не на ту напала.

Я расстроенно отвернулась.

— Ну будь человеком, я не хочу об этом говорить. Как никак, это личное...

Качели под Валей на секунду замолкли, а потом заскрипели агрессивнее.

— Хочешь сказать, что ты мариновала меня шесть уроков, чтобы в конечном итоге послать?
— Извини.

Я виновато посмотрела на неё. Некоторое время она хмуро пялилась в пространство.

— Ну тогда хотя бы ответь мне на один вопрос.

Я нервно заёрзала на месте и быстро проговорила, предвосхищая этот самый вопрос:

— Я всё ещё девственница, если ты об этом.

Не поворачивая головы в мою сторону, Ланина с серьёзным видом кивнула и встала с качелей.

— Всё, вопрос закрыт. Захочешь, как-нибудь сама расскажешь.

Я выдохнула, прислоняясь лбом к холодной цепи. За это её и люблю. Ну, не только за это, конечно, но за это иногда особенно сильно.

— Чё расселась? Вставай давай, у меня вообще-то борьба через полчаса, а мне ещё с собаками гулять.

Кряхтя, как столетняя бабулька, я поднялась и, размявшись, поплелась за Валей.

— А мне сегодня ещё пробники эти решать.
— Шторы только не забудь задёрнуть, чтобы не устроить Наденьке кино без смс и регистрации.

Я снова попыталась прописать белобрысой шутнице поджопник, но она опять оказалась ловчее меня.

— Бог видит, ты когда-нибудь дошутишься.
— А ты мой совет всё-таки не игнорируй.
— И без тебя знаю... — проворчала я, кутаясь в шарф.

В эту секунду у меня в животе завопили киты. Я от неожиданности запнулась за камень, потеряв равновесие, и портфель с гравитацией решили этим воспользоваться. От поцелуя с асфальтом меня спасла только невероятная Валина реакция. Она поставила меня на ноги и хохотнула.

— На сколько твой сурпат тяжелее тебя?

Внезапно она сняла с плеча рюкзак, покопалась в нём и достала здоровенный апельсин. У меня тут же против воли загорелись глаза.

— Будешь?
— Да.

Оставшуюся дорогу мы молча шли и жевали. С очередной долькой мне вспомнилась шея Бестужева и его лёгкий аромат цитруса. Я слизнула с подбородка сладкую каплю и блаженно прикрыла глаза, подставляя лицо показавшемуся из-за облаков солнышку.

— Обожаю апельсины...