Оценить - не трудно, автору - приятно

Женщина хмыкает, поднимается и предлагает пройти в дом. Ей абсолютно наплевать на разбросанные вещи. Она даже чехол с ожерельем не берет.

- Ты, смотрю, пешком пришла...

- Да, подъехала на автобусе.

Видела один на дороге. Ехал навстречу. Бегущая строка сообщала, что автобус – рейсовый. Так что, с этой сумасшедшей может и прокатить.

- И без охраны...

Женщина снова качает головой. Но ни на секунду не останавливается.

- Так, вы и есть Роуз?

Я спешу догнать неприветливую особу, однако та, так и не удостоив меня ответом, скрывается под шалью дикого винограда.

- Сейчас и узнаем, - слышу из глубины дома и шагаю через порог.

А дом, оказывается, каменный. Но внутри много дерева: отделка, мебель, панно, посуда. Я присаживаюсь за стол и жду, пока моя проводница в другой мир ставит ружье и приносит какие-то коробки.

Первым на стол ложится паспорт. Такой потрепанный, что я начинаю сомневаться в его аутентичности. По законам современного времени все бумажные паспорта должны были стать архивами исторических музеев, взамен люди получили пластиковые карты-идентификаторы. А этот...

- Ты не кривись, не кривись. Настоящий он. Не поддельный.

Но я кривлюсь не потому, что не верю, а потому что понимаю отца, который крайне редко оформлял возвращение ценностей самостоятельно. Я была расстроена и недальновидна. Как мне поверить, что я пришла по адресу, что подпись на документах о передаче ценности – настоящая? Я не взяла с собой мобильник, а запись на камеру не помешала бы. Глупая... глупая Юля.

- Ну, проверяй!

Женщина хлопает по столу рукой, поднимая пыль веков. Из коробки появляются еще какие-то бумаги, конверт со старыми фото.

Я осторожно протягиваю руку к паспорту, боюсь, что моего прикосновения рассыплется пеплом, но все же беру, открываю страницу с фото. Поднимаю глаза и вижу схожесть. Взгляда.

Лицо женщины, которая сидит напротив меня несет такие глубокие следы пережитого в жизни, что кроме колючего взгляда я не нахожу ни единого сходства с той, что изображена на фото в паспорте.

- Роуз Кайхер...

Я не узнаю своего голоса. А женщина напротив каркающе смеется.

- Роуз, Роза, Рози... меня по-разному называли. А вот эта цацка, - Роуз тычет пальцем в красивый, но уже жутко пыльный чехол, - когда-то висела на шее моей матери. Последний раз я видела его в опере. Оттуда наша семья домой уже не вернулась.

Я сглатываю подступивший к горлу ком. Опера... у нас с этой женщиной намного больше общего, чем кажется. Неужели и я когда-то превращусь в такое?

- Я пережила лагерь. Отец и мать – нет.

Осколки разбитого сердца впиваются мне в грудь, но я заставляю подступившие слезы забраться обратно. И, делая глубокий вдох, перехожу к исключительно бумажным вопросам. Я не хочу знать ничего о родных Роуз Кайхер.

- В бумагах указана рыночная стоимость ожерелья. И если вам нужны деньги, а само украшение не особо дорого...

- Откуда оно у тебя, девочка?

Роуз вдруг щурится, а меня пробирает от холода.

- Мои наниматели... Я работаю курьером на компанию.

- Что это за компания, детка?

Роуз задает вопросы, а мне хочется забраться под стол или еще лучше – бежать, куда глаза глядят.

- Гайсин-Индастриал...

- Не ври! – Роуз снова стучит рукой по столу. – В бумагах стоит фамилия Атти!

Ее взгляд горит, ноздри раздуваются. Роуз поднимается из-за стола и в ее руке вдруг обнаруживается револьвер. Сердце уходит в пятки. Я загнала себя в ловушку.

- Атти... Я помню эту фамилию. Я помню ее, потому что так подписывался палач. Я была маленькая, но грамотная. Я умела читать тогда и умею читать сейчас. Даже больше, чем просто буквы. Поднимайся!

Но я не могу, ноги не слушаются меня.

- Поднимайся, я казала!

Роуз ударяет меня в висок. Боль с жуткой стремительностью пронзает голову, и я падаю на пол. Кровь мгновенно заливает глаз.

- Вставай, сучка! Поднимайся и на выход!

Я подчиняюсь. Пытаюсь стереть кровь, но лишь размазываю. И чувствую, как в спину упирается ствол.

- Вперед, соплячка. Пришла она! Примирения хочешь?! Думаешь, я не узнала тебя, дочь палача? Я хоть и живу одна, но знаю, что такое телевизор. Кристина она, конечно!

Понимание и осознание собственной глупости разрывает грудь. Я задыхаюсь от беспомощности и страха. Что я знала раньше о страхе? Он начинался и заканчивался на экране планшета, заточенный в столбиках цифр. Страх потерять прибыль, на которую рассчитывала компания, и не выполнить данные обещания. Детям-сиротам, инвалидам, партнерам, многодетным работникам подрядчика... многие зависят от корпораций, многие считают, что корпорации наживаются. Но мало кто видит всю цепочку. Я боялась за приют и реабилитационный детский центр.

Но сейчас страх стал другим. Сейчас он стал настоящим. Холодным. Тягучим. Тяжелым.

- Давай, давай, иди. Туда!

Роуз направляет меня. Я иду обратно к виноградникам, и крохотный огонек надежды теплится в груди: она оставит себе ожерелье, но меня просто выгонит.

- Открывай дверь!

Надежда угасает.

Я тяну тяжелую огромную дверь сарая на себя, а от напряжения лопаются капсулы боли в висках. Я почти теряю сознание, слышу собственный стон и опускаюсь на землю. Держат меня только руки, вцепившиеся в огромное кованное кольцо ручки.

- Поднимайся, отродье! Таким, как вы не выжить в этом мире. В камеру бы вас... газовую...

Я с трудом улавливаю смысл слов. Чувствую железную хватку на своем предплечье. Меня поднимают, но я падаю. Поэтому меня волокут внутрь. В ускользающем сознании мелькает вопрос: как семидесятивосьмилетняя старуха может иметь столько силы?

Автор совсем не расстраивается, если главу не оценивают [на самом деле - расстраивается]