Чонгук ненавидит сабов. И этим сказано более чем всё. Быть может, подобного бы не случилось, будь его матерью не доминантная женщина, приложившая свою руку к становлению личности Гука,даже если через нянек, которых лично отбирала для него.

Чон не очень любит вспоминать своё прошлое. В их доме едва ли была любовь, а потому, быть может, он никогда и не знал, что это за чувство. Но, во всяком случае, всё было лучше, до того, как его отец выжил из ума. Гук не уверен, любил ли он кого-нибудь в своей семье. Кого-то, кроме мамы.
      Чон хмыкает, откидываясь на спинку кресла в кабинете, и обращает свой взор на камин, погружаясь в своё детство.

Первое его слово было «хочу», и с тех пор более Чонгук почти не встречал ласки от тётушек и собственной матери. Он и мамою её называть начал лишь после её смерти, потому как женщина эта велела прежде научить его словам «Король» и «Королева», нежели «мама» и «папа». Няньки с ним не сюсюкали, взращивая с детских лет королевскую эгоистичность. В нём растили будущего правителя, как и во всех его братьях с сёстрами. Чонгук не знал почему, но несмотря на это, к нему всё же обращались особенно, с рождения внушая ему, что он совершенно точно будет править, а для правления нужно иметь достаточно жестокости и твёрдости, чтобы никто не смел на тебя роптать. Чтобы никто не смел даже подумать о предательстве.
Его мать была волевой женщиной со стальным характером, и едва ли кто в замке смел её ослушаться, пусть она и стала Королевой всего в двадцать лет, принеся своему супругу на свет крепкого первенца в лице Хосока. В её голосе всегда звучала прирожденная спокойная властность, и ей никогда не требовалось повышать голоса, чтобы её услышали.

Женщина эта была красавицей, по которой на первый взгляд и не скажешь, что она может держать в своих руках бразды правления целого королевства. У неё были длинные белокурые волосы, аккуратно переплетенные в две косы, что укладывались венком на её голове и стекали водопадом по молочным плечам. Она славилась не только поразительно нежной кожей, но и действительно властным характером, а так же великолепным складом ума. И лишь одно отягощало эту картину, — сколько помнит себя Чонгук,эта женщина никогда не казалась ему счастливой.

Она мало проводила времени со своими детьми, больше отдаваясь правлению и делам королевства, и редко находила в себе заботу для детей, полностью вверяя их в руки служанок, но, тем не менее, так же, сколько помнит себя принц, он любил свою мать больше, чем кого-либо на всём белом свете. Она всегда выглядела величественно, но как бы она не желала придать себе особо царственный вид, ни от кого никогда не скрывалось сияние её молодости. И даже со временем, когда ей пора было начать увядать, её красота завораживала, не желая покидать этого тела.

Она была прекрасна во всём, и никто не мог поверить, что предназначением ей выпало родиться доминанткой, хоть она и с лихвой окупала хрупкость внешности своим поведением.

      Как жаль, что однажды её предал человек, которому она доверяла более всех, пусть и едва ли его любила. Отец Чонгука , король тогда ещё единого королевства Чон. Его отец, Король, под старость лет совершенно случайно встретил свою предназначенную пару, и, пожалуй, именно с этого момента жизнь тогда ещё совсем юного Чон Чонгука пошла по наклонной.
Ранее, довольно лояльный, пусть и с заметной ноткой жестокости, присущей всем членам семьи Чон,мужчина, потерял всякую волю и сошел с ума от нахлынувших новых чувств, напрочь забыв обо всём, кроме новой женщины, появившейся в его жизни. Эта женщина, даром что сабмиссив, была больше хитра, чем умна, и имела весьма скверный характер, не желая ни с кем делить своё, свалившееся на голову, богатство. Она умело охмурила короля и заставила того убить одного из собственных сыновей, а затем и Королеву. Чонгук до сих пор помнит обезображенное безжизненное тело матери, что слуги закопали в обычном деревянном гробу без почестей и отпеваний. Чонгук до сих пор ненавидит эту женщину, что ворвалась в чужой мир и навела свои порядки.

Чон не был самым младшим, за ним ещё были две маленькие сестры и пара братьев, за которыми ему казалось занятным наблюдать. Перед ним так же было несколько сестер и братьев, помимо Хосока,но все они, ловко стравленные той женщиной, перегрызли друг другу глотки в борьбе за власть и трон, которого могли никогда не достичь из-за старшинства Хосока,, которого никому не удавалось обмануть. У них была большая семья, где каждый был сам за себя. Грызня не прекратилась до тех пор, пока из всех остались только двое — Хосок и сам Чонгук. Тогда отец ненадолго словно бы очнулся от вечного своего транса и приказал разделить королевство на три части: Южную, Центральную и Северную, но при том оставить всё государство единым. Старшему сыну Король отдал Северные земли, а младшему — Южные, сам же оставаясь править в Центре. Но в силу всё обещали вступить лишь после коронации Чонгука. С того момента и без того кровавая история их семьи пополнилась множеством новых войн и сражений в попытках расширить и без того огромную территорию. Позже старик и вовсе решил сложить полномочия Короля, оставляя за собой лишь управление небольшой территорией вокруг основного замка и возлагая на молодых сыновей всю ответственность за огромное королевство.

      Единственное, что оставалось неизменным, так это невозможность ослушаться приказов отца и новой матери, как себя велела называть мерзкая женщина, буквально околдовавшая короля. Чонгук ненавидел сабов всей душой, и оттого ещё больше боялся тех чувств, что в нём вызывает та хрупкая девушка,именуемая его истинной парой. Чон долго взращивал в себе эту ненависть, издеваясь над всеми, кто носил метку чуть ниже ключиц. И каждый раз он, доводя очередную девушку или очередного парня до предела, представлял себе на их месте всего одного человека, которого ему хотелось уничтожить намного более жестоким и мучительным способом, чем досталось его матери. Гук думал, ненависти его ещё внукам хватит, однако та испарялась поразительно быстро, не оставляя за собой и следа. Нет, он всё так же ненавидел ту женщину, но уже не мог ненавидеть того, кого подобрала ему природа. И это жрало его ещё больше.

В душу страх закрадывался, что та предаст непременно, с ума сведёт, и он, Чонгук,более не сможет собой управлять, отдавая и сердце, и разум в чужие руки. Страшно было, что та совершенно точно обманет, захватит и не даст ничего взамен, забирая всё, до чего дотянутся его руки. Чон боялся превратиться в своего отца, и это мало касалось жестокости, это касалось его безграничной преданности своему сабмиссиву.
Чон вынырнул ненадолго из своих мыслей, оглядываясь по сторонам и понимая, что просидел в неудобной позе, предаваясь нелюбимым воспоминаниям, более трёх часов. В кабинет его бесцеремонно вошла Минджу, хрустя и шурша пышными тяжелыми платьями, что более подходили для разного рода приёмов и балов, нежели для обычного передвижения по замку. Она о чём-то возмущалась, снова чем-то недовольная, и всё продолжала говорить, не обращая никакого внимания на то, что самому Чонгуку это безразлично. Когда она снова назвала его «своим дорогим супругом», Чон презрительно скривился и закатил глаза, проклиная тот день, когда решил покинуть блуждающую где-то глубоко в себе Ким. Они с Хосоком ехали на приём к отцу, в главный замок. Погода была в те дни отвратительно тёплой, то ли не замечавшая, то ли игнорировавшая ужасное настроение принца. Он постоянно нервно барабанил пальцами по сложенным друг на друга ногам и притоптывал одной из них на протяжении всей поездки. Когда бы они не останавливались в поместьях разных городов, Чона преследовали бессонные ночи и пугающее его волнение за судьбу человека, которого он сам лично сломал. Голову не покидали ядовитые слова старшего брата, а сознание жгли осуждающие взгляды слуг, явно не одобрявших действия парня. Чонгук бы и остался с радостью в своём замке, но чужие тропы и стоны столь надоели молодому наследнику, что он поскорее желал сбежать прочь из места, которое вот уже на протяжении нескольких лет называл домом. Он надеялся, что сможет выспаться, и что по возвращению его саб сама выйдет из того плачевно-безнадёжного состояния, однако этому было не суждено сбыться, и за пределами своего замка его мучила бессонница, а если ему и удавалось задремать, то это всегда был какой-нибудь странный кошмар, заставляющий его вскочить на кровати в холодном поту.

Он уже привык к постоянному жжению в запястье, пусть первое время ему хотелось от боли отрубить себе руку, потому что казалось, что даже так боль будет заметно меньше. Теперь же он вовсе не обращал на неё внимание, пусть иногда руку резко простреливало, заставляя выронить то, что он в ней держал. Ситуация с каждым днём казалась ему всё более безнадёжной, и чем ближе они были к замку, в котором он провёл всё своё детство, тем отчаянней ему хотелось всё бросить и умчаться обратно в своё проклятое поместье.

Нет, Чон не верил в эти бредни, однако непосвященные слуги и придворные, а так же ближайшие жители внезапно стали считать место это ужасно страшным, полным всякой жуткой нечисти, что завывает по ночам нечеловеческим голосом. Слухи тогда быстро разрослись, и вот уже жители страшно пугались того, чего даже не слышали. Они и представить себе не могли, что шумы и крики, раздающиеся ночами по замку всего лишь его истинная саб, человек из плоти и крови, а не страшные призраки и чудовище.
Когда они таки добрались до главного дома, их с Хосоком ждала пренеприятная встреча с женщиной, которую они оба ненавидят. Та, как обычно, мерзко улыбалась и держалась близ их отца, как бы показывая, что никуда им не деться. Она никогда не несла с собой хороших вестей, и потому ждать их в этот раз было глупо. В и без того мрачном зале повисла, леденящая душу, тишина, когда она вместе с отцом известила, что подобрала им обоим блестящие партии, позволяющие укрепить отношения и взять власть над ещё большими территориями. Старший Чон честно пытался сопротивляться, говоря, что у него уже есть саб, и что он же тот самый человек, которого Хосок любит больше своей жизни. Однако, с промытой головой король не терпел никаких возражений, говоря, что мужчина внуков ему не родит, а сабов он в их королевской династии не потерпит. Их известили, что через месяц сюда прибудут их будущие супруги, и, конечно же, им следует их забрать. Свадьбы обоих сыновей было решено играть после коронации, и тем ужасней Чонгуку казалась эта идея.

      Ли Минджу была жутко избалованной дрянью, которую Чону хотелось изничтожить с первой секунды их встречи. Она раздражала одним своим видом, заставляя принца всё больше злиться. Ему совершенно не нравилась тёмная кожа и кудрявые каштановые волосы, спускающиеся непослушной копной до пояса. Быть может, она и была хороша собой, но Чонгука в ней злило абсолютно всё. Он не представлял, откуда вообще мерзкая женщина откопала связи с континентом Ли, и каким образом ей удалось уговорить отдать ей для последующего замужества их принцессу. Но, в любом случае, это по новой разжигало в Чонгуке жгучую ненависть.

Девушка, пусть и была доминанткой королевской семьи, сохраняющей чистоту своей крови вот уже на протяжении нескольких поколений, так же, как когда-то была его мать, совершенно не вызывала желания находиться с ней под одной крышей. Замашки избалованной девчонки, повесившей собственного истинного саба на центральной площади за то, что тот лишь раз ей возразил, выводили из себя и желали сотворить с ней то же самое, но Чонгук прекрасно понимал, что на такое у него нет никаких возможностей и прав.

Прошла всего лишь жалкая неделя, а Чонгуку уже хотелось выть волком на луну и молить бога о том, чтобы его будущая супруга подхватила какую-нибудь ужасную болячку и, скорчившись от боли, где-нибудь издохла в муках. Она требовала разных пышных балов и уже строила планы на их свадьбу, отчего сам Чон едва сдерживал себя от того, чтобы нагрубить этой особе. Одна только мысль о возможном бракосочетании с ней заставляла его лицо скривиться в отвращении, и с каждой последующей секундой он всё больше утверждался в мысли, что ему непременно что-то нужно сделать, дабы избежать женитьбы на выгодной одной мерзкой женщине принцессе.
Ли за короткий срок уже полностью освоилась в замке, считая себя полноправной его хозяйкой и указывала слугам направо и налево, думая, что так непременно сможет заслужить их покорного уважения. Но ничего, кроме отвращения, презрения и смеха она ни у кого в этом замке не вызывала. Зато она души не чаяла в свой личной служанке и даже сносила её разной тяжести ошибки, за которые с других слуг на правах будущей королевы сдирала по три шкуры, всё норовя кого-нибудь казнить. Впрочем, этого Чонгук ей сделать не позволял, говоря, что ни один слуга в этом доме не будет казнён без его на то разрешения. Разрешения, которого он никогда не давал.

Он позволял ей пользоваться любыми сабами, обращаясь с ними как той вздумается, но не позволял лезть к служащему штату. Чон приказал в первый же вечер нескольким из своих слуг неустанно следить за любым её действием и отчитываться каждый день в одно и то же время. В его голове медленно зрел план освобождения себя от окольцевания этой дамочкой.

Она всюду таскала с собой Жаннет,заставляя выполнять её разную мелкую и незначительную, но ужасно надоедающую работу. Ей явно нравились и пышные чёрные волосы, встречающиеся так редко, особенно в сочетании с изумительно бледной кожей; и относительно невысокий рост; и почти кукольное лицо. Она то и дело пыталась её недвусмысленно коснуться, заставляя шарахаться в сторону. И всё это очень не нравилось Чонгуку.

Дженни буквально чувствовала это на себе каждую секунду своего пребывания рядом с капризной принцессой. Её она раздражала не меньше, чем кого-либо другого в этом замке. Весь день она бегала за ней собачкой, фальшиво улыбаясь и выполняя любое желание неугомонной девушки, а потому к вечеру была выжата как лимон. Мэй сочувствующе качала головой и кривлялась, комично изображая Минджу.

— Голову с плеч! — громко причитала она, заливаясь смехом, когда они всем штатом собирались на кухне для слуг. — Я изменю в тебе эту категоричность!

      Она притаптывала и пародировала чужой писклявый голос, заставляя смеяться всех слуг.

— Ей Богу, что за мерзость подхватил наш Господин!

— Ещё и Жаннет тут же к рукам своим прибрала!

— И неужто правда любит её?

— Да брось ты, какая там любовь, ни наш Господин, ни эта принцесска не способны на такое чувство. Ты вспомни только! Тьфу ты! — кухарка громко сплюнула и тут же отхлебнула крепкого напитка из своей кружки.

— Жаннет не повезло, конечно, прислуживать ей лично. Меня издалека от неё воротит, а ей лицом к лицу с ней каждый день! Ещё и супруга её истинного! Ну не мерзость ли?

Джен всегда под такие разговоры уходила незаметно, пытаясь доказать самой себе, что её это вовсе не волнует. Что её не задевает ничуть. И пусть её предназначенный выбрал себе вместо неё какую-то принцессу, которой повезло родиться верхней. Пусть. Ей же лучше.

Не верит.

Дженни и не знает, что ей тяжелей даётся: унижаться перед самовлюблённой девушкой или находиться в одной комнате с предметом собственной неопределенности. Ей противно всё одновременно. Ей хочется убить свою «хозяйку» каждую секунду их совместного времяпрепровождения. Но вместо этого она из раза в раз перешагивает себя и лицемерно тянет улыбку, во всём с ней соглашаясь.

Ей трудно даже стоять, когда в паре метров от неё стоит её доминант. Она всё ещё не может смириться со своим предназначением, но важно даже не это. Ей необъяснимо плохо и кажется, что с каждым днём она всё ближе к той ужасной границе, за которой ей однажды уже довелось побывать. Шею трёт, сама того не замечая, и смотрит в никуда, пусть ей даже это даётся всё с большим трудом.

Из собственных мыслей её вырывает слишком высокий, почти писклявый, голос новой Госпожи, заставляя содрогнуться всем телом и душой, забывая, как дышать на несколько долгих секунд:

— Дорогой супруг, — она щурится, вглядываясь в глаза Чона и продолжает. — Я видела твоё запястье, и меня теперь всё не отпускает любопытство. Где твоя истинная саб? Я всех слуг расспросила, а никто и не знает, оказывается. Кто эта Ким Дженни?

Чонгук запястье трёт, не сдерживается и взглядом на мертвенно побелевшей и остолбеневшей от накатившего ужаса Дженни смотрит, тут же привлекая внимание принцессы к себе, надеясь, что Джу не проследит за его взглядом:
— Ким Дженни? Моя саб, не более, — смотрит на неё едва заметно злобно, пытаясь всё скрыть за напускным равнодушием. — Прогуливался однажды по городу королевства Ким и случайно столкнулся с ней,да только девушка та удрала раньше, чем я успел спохватиться.

— Ким? Не слышала о таком Королевстве, когда Королева Чон рассказывала мне про ваш славный континент.

— Его больше не существует, я завоевал его. Хотел найти свою саба.

Его терпения уже едва хватало на то, чтобы не выгнать эту девушку, но он всё же находил в себе силы отвечать ей ровным, ничего не выражающим голосом. Гук не уверен, поверила ли девушка, но она во всяком случае, наконец, покинула пределы его кабинета, уволакивая за собой и всё ещё немного перепуганную Джен.
Стоило двери закрыться, как Чон тут же тяжело вздохнул, зажмуривая глаза и устало потирая переносицу. У него внутри снова разрасталась странная необъятная дыра, засасывающая в себя всё хорошее. Там освобождалось место для новой порции гнева и ненависти, смешивающейся со страхом. Страхом, что, так или иначе, всё закончится плохо. В голове его всплыл образ Жаннет,когда он только-только приказал высветлить её волосы. В душу сразу закрадывалась нехорошая ассоциация, потому как образ беловолосой хрупкой девушки с белоснежной кожей тут же встречал образ единственного человека, которого он когда-либо любил — образ его матери. Её ненавидеть сразу труднее становилось, а ещё совесть грызла, не позволяя издеваться как хочется, но одновременно с тем заставляя делать с Джен намного более ужасные вещи. Её было странно больно уничтожать, а когда уничтожил, то в смеси со словами Хосока,это оказалось чем-то крайне неустойчивым и взрывоопасным. Он неотвратимо чувствовал, как становился на смену своего отца. Ким отчего-то всё чаще хотелось обнимать, Минджу же хотелось оторвать сначала пальцы, а потом и сами руки всякий раз, как она касалась его саба.

Жаннет.

Неосознанная ассоциация пилила мозг и не отпускала до самого вечера. С детства он ненавидел сладкое, но имел к нему ужасную тягу и слабость, а теперь история вовсе не про сахар складывается.

Принц снова и снова погружался то в дела, то уходил в свои мысли, пытаясь выгнать из головы теперь уже снова темноволосую,но не менее сладкую на вид саба. Ближе к полуночи в дверь его постучали и, получив разрешение, в комнату вошла Мэйлин, тут же докладывая положение дел за день, после чего тут же склонилась в глубоком поклоне и спешно вышла, услышав в спину чёткое, не терпящее каких бы то ни было возражений:

— Позови сюда Жаннет.

Девушка встрепенулась, нахмурилась, да так и вышла вся в своих сомнениях. Она стремительно спускалась по тайным ходам к комнате Бао, тут же стучась в дверь.

— Жаннет,Жаннет, — голос её был неровным и несколько нервным, что не укрылось от только что зашедшую в комнату брюнетку. Вся девушка была взвинчена до предела. — Жаннет,тебя Господин хочет видеть!

Ким замирает, ненадолго выпадая из реальности, и что делать не знает, но служанка громким хлопком в ладоши её отмереть заставляет, возвращаясь в ту самую не так чтобы особо любимую реальность.

— Скорее, он выглядел очень раздраженным. Не знаю, что там случилось, но тебе лучше поторопиться.

Дженни сглатывает, покрепче затягивая на шее узел ленты, пару раз вздыхает и отправляется в знакомом направлении. Мнется неловко некоторое время у дверей, пытаясь сердце, с ума сходящее, успокоить, но после всё же страх из головы вытряхивает, выпрямляется и гордо в комнату входит. Ей надо было бы постучаться и дождаться разрешения, а потом уже войти. Ей бы нужно склонить голову и смотреть в пол, после задавая вопрос о том, хотел ли видеть её Чонгук,но Дженни не делает ничего из этого, вновь рискуя и натыкаясь на сверлящий её мрачный взгляд. Там власть неизживляемая, подчиниться хочется, даже если этого не нужно. У Жаннет пальцы трясутся мелко, и потому она их за спину прячет, с потрохами выдавая свой немой страх. Чонгук,впрочем, внимания не обращает, лишь взглядом веля подойти. И Дженни подходит, перед тем дверь закрыв за собой. Идёт, едва ли тело собственное контролируя. Против её воли с языка само срывается несколько робкое:

— Вы желали меня видеть, — ей неловко, она не понимает, как эти слова вообще появились на её языке, — Господин?

Чон чуть расслабляется, позволяя себе едва заметную улыбку на пару секунд, но после снова собирается, смотря в глаза сабу столь пристально, что взгляд невольно отвести хочется.

— Да. Мне нужно, чтобы ты избавилась от Минджу. Стань для неё тем, кому она доверяет более, чем кому-либо на этом свете, и после убей её. Я не желаю более терпеть её присутствия ни в этом месте, ни в этом мире. Всё должно выглядеть так, будто она сошла с ума и покончила жизнь самоубийством.

Дженни прошивает от бьющегося под именем приказа и полного уверенного властного спокойствия взгляда. Она с места сдвинуться не способна от странного чувства радости, распирающего её грудную клетку, и после она неосознанно гордо, почти незаметно ликующе выдавливает из себя:

— Как скажете, Ваше Высочество.

      И пусть кто-то скажет, что нельзя так, но у неё наконец развязаны руки.