Мощёную дорожку в тёмной слякотной ночи оттеняли множество хрупких фонарей, полных живого огня. Ливень был столь сильным, что то здесь, то там единственный источник освещения то и дело угасал, погружая это место в ещё больший мрак. Капли дождя громко барабанили по всем поверхностям, до каких могли дотянуться. Среди шума дождя не было слышно шорохов опадающих листьев, те лишь намокали и прилипали к колёсам проезжающей по каменной кладке кареты. Звук копыт спешащих лошадей то и дело утопал в гуле ливня. Постепенно и вовсе всякий звук вместе с тихим скрипом остановившейся повозки стих, уступая место звукам беснующейся природы. Кучер тот же час поспешил отворить дверцу кабины, выпуская клиента в слякотную морось улиц. Он не видел его лица, оно было скрыто под низко опущенным капюшоном длинной, тёмно-бордовой мантии, доходящей её хозяину едва ли не до самых полов.

Беспощадные капли тут же принялись мочить без того тёмную ткань, превращая её в почти непроглядно-чёрную. Ткань была плотной, тиснённой золотом по краям, и как бы кучеру ни хотелось рассмотреть своего клиента, оплатившего поездку до врат дворца Северного королевства, накидка качественно отстаивала анонимность своего хозяина.

— Вы никого никуда не отвозили, — едва разобрал мужчина чужой шелест слов, теряющийся в дожде, и уже через несколько мгновений его рука провисла под тяжелым от монет кожаным мешочком.

Договорив, человек в плаще плавно двинулся к воротам, слегка мажа подолом плаща по образовавшимся лужам. Стоило ему чуть откинуть капюшон, скрывающий его лицо, как стражи тут же услужливо ему поклонились и отворили врата, пропуская позднего гостя в королевскую обитель. Кучер пораженно наблюдал за этой картиной, но уже через несколько секунд весь подобрался и поспешил забраться на своё место, звонко хлыстнуть лошадей и как можно скорее убраться подальше от дворца его величества Чон Хосока.

Хозяин плаща всё столь же неспешно двигался к парадным дверям, где его уже, очевидно, ждали. Когда он провалился в тепло здания, то лишь отмахнулся от слуг, склонившихся перед ним в учтивом поклоне и предложивших избавить его от промоченной до нитки мантии. Казалось, в этом одеянии он, буквально, плыл по коридорам замка. Огни, освещающие коридоры, мелко подрагивали, но не потухали. За человеком тянулась мокрая дорожка следов и капель дождя. Он шел так, словно бы чувствовал себя хозяином этого поместья, и совершенно не обращал внимания на, семенящую за ним, служанку. Его ничего не волновало и не беспокоило, и потому он лишь продолжал идти вперёд до тех пор, пока не остановился у дверей королевского кабинета. Стоило ему войти, как на него тут же обратили своё внимание все обитатели комнаты.

— Признаться, я думал, ты придёшь раньше, — с картинным равнодушием вздохнул Хо, вытягивая свою властную руку и обводя ею всё помещение. — И всё же, раз уж ты пришел, располагайся. Оставьте нас.

Стоило приказу отзвучать, как все, кроме Намджуна послушно последовали на выход, а ночной гость уверенно прошел внутрь, вальяжно раскидываясь в одном из мягких удобных кресел. Как только закрылась дверь за последним вышедшим слугой, человек этот потянул за края капюшона, роняя его на плечи. Его каштановые волосы были влажными и чуть топорщились, на лице цвела довольная улыбка, а глаза блестели азартом. Ехидный и насмешливый, он отлично знал короля этих мест и мог позволить себе невиданную вольность.

— Я не стану просить чаю и пользоваться прочими привилегиями твоего гостеприимства, — начал он с лёгким смешком, оглядывая богатое убранство и, стоящего за спиной, насторожившегося Намджуна. — И хочу перейти сразу к делу: я знаю о твоих планах и могу предложить помощь, что многим облегчит жизнь нам обоим.

Хо, смотревший на своего гостя, лениво опершись на сложенные в замок руки, заинтересованно вздёрнул бровью.

— И что же мне может предложить бежавший король? — в его голосе скользил привычный яд и ирония, но даже так, атмосфера вдруг несколько накалилась, и было видно, что Чон готов прислушаться.

— Я способен перемолоть королевство
Чон как кости, брошенные под колёса, несущейся на всей скорости повозки. У меня есть мощь, что позволит свергнуть Чон Чонгука с престола, — Юнги самодовольно улыбнулся, и глаза его тут же пошли лучистыми морщинками от этой едкой улыбки. — Мой драгоценный друг, вы зря скалитесь и плюётесь ядом, — нарочно уважительным тоном выплюнул он. — Это славное королевство столь велико, что ваш ныне покойный батюшка разделил его надвое. И не станете ведь вы отрицать, что, раз уж я здесь, в защите у вас есть славные бреши?

— Однако, я тебя ждал и знал, что ты прячешься в моём королевстве.

— А знал ли ты о моей многотысячной армии недовольных сабмиссивов? — Мин въедливо прищурился, цепляя своим взглядом каждое изменение в лице короля. — Ты жаждешь устроить переворот и разрушить все принципы и устои вашего королевства, а моя недовольная армия сабов способна это сделать, — Юнги встал с кресла и вальяжно прошелся до стола короля, опираясь на него одной из рук и хищно осматривая безупречную маску равнодушия на лице Хосока.

Намджун, стоило Мину потянуться к королю второй рукой, моментально переместился из-за спины правителя за спину гостя, выворачивая одну из рук и пригвождая того лицом к столу. Всё произошло столь быстро, что Юн оставалось только поражаться скорости реакции слуги. Чон сверлил его надменным, куда более цепким, чем у старшего взглядом, с каждой последующей секундой всё сильнее вдавливая сбежавшего короля в столешницу. Каждая клеточка тела Джуна словно бы в миг окаменела, превращая хватку в поистине несломимую. Он был готов переломать ему каждую кость и ждал лишь приказа своего короля.

— Это был весьма опрометчивый шаг,Юн, — растянулся в блаженной улыбке Хо. — Ты заявился ко мне и говоришь, что собрал в моём королевстве многотысячную армию недовольных сабов, и надеешься на то, что сможешь уйти отсюда живым? Ты обвёл вокруг пальца Чимина, позволяя ему захватить твои земли, но не хочешь ли ты обдурить меня? Какая тебе выгода в том, чтобы мне помогать?

Чон Хосок не любил ходить вокруг да около, особенно в таких делах. Мысль о том, что он проглядел что-то столь значительное, как объединение тысяч недовольных сабмиссивов под покровительством Мин Юнги, раздражала и будоражила его кровь одновременно. Множество домыслов и фактов тут же выстраивались в единую логическую цепочку. И, если всё, в самом деле, было так, как сказал бывший король Минов, у Чона не оставалось вариантов, кроме как принять его или немедленно прикончить.

— У меня нет настроения для разговоров, когда я нахожусь в столь унизительном положении, — насмешливо прошипел Юн, и Хосок тут же приказал Намджуну его отпустить, впрочем, одновременно с тем подав тайный знак, говорящий его доминанту приготовиться атаковать в любую секунду, ведь он всё ещё не определился, стоит ли ему убить Мина, или тот в самом деле способен столь значительно облегчить свержение родного брата с трона. Бывший король, быстро окинув вечно смеющимся взглядом своих старых знакомых, моментально проанализировал ситуацию и решил отойти на безопасное расстояние от пугающего Мона, он всё ещё помнил это оправданное жестокостью прошлое имя саба, подальше. — Тебе нет выгоды в моей смерти, моё общество больше, чем ты можешь думать, а мои руки способны дотянуться дальше, чем кажется. Они будут слушать только меня и пойдут только за мной, — он с лёгкостью понял, о чём в данный момент думал Хосок, потому как сам на его месте думал бы о том же. — Я вовсе не собираюсь тебя дурить, и выгода моя, при своей мнительной ничтожности, куда более обширна, чем кажется. Я могу свергнуть твоего брата, даже при том не убив его. И всё, чего я хочу взамен — забрать себе Ким Дженни.

Хосок громко рассмеялся на слова младшего, но стоило ему успокоить свой приступ хорошего настроения, как лёгкая настороженность тут же вернулась на место, тут же принимаясь анализировать полученную информацию.

— Чего ты хочешь этим добиться? Саба моего брата? Не слишком ли мала плата? И что случится, если я всё же решу, что одного измученного тела Мин Юнги слишком мало для этого мира, и убью тебя так же, как ты убил своего двойника? Я и сам желал бы оставить мою славную черноволосую подругу в живых, сделав её символом переворота и свободы, но для чего она тебе? — эти мысли заставляли, в самом деле, тесно привязанного к Дженни, Хосока сжимать кулаки.

— Она будет жива, и я не буду использовать её тело для удовлетворения своих плотских потребностей, уйми свою ревность. Более того, она будет счастлива, — Юнги небрежно взмахнул рукой в воздухе, словно бы отмахиваясь от какой-то назойливой, глупой мошки, а не от вопроса короля. — Я лишь хочу выменять на неё Чеён, — что-то недоброе сверкнуло в глазах Юна, когда он заговорил о младшей. Взгляд его недовольно помрачнел, показывая, что доминант вспомнил что-то крайне ему неприятное. Казалось, он едва-едва сдерживал на своём лице маску уверенности и беззаботности, через которую без того просвечивала его ярость. — Поверь, наши цели более чем схожи. Ты хочешь более не скрывать своей сабмиссивности и позволить Намджуну овладеть собой, как то и полагается доминанту, — на этом моменте Хосок кратко вздрогнул, на долю секунды, выдавая свою ошеломлённость, знаниями Юна, — я же хочу быть счастлив со своей сестрой, пусть она и не является моей истинной. Касаемо же моего общества, как только я погибну, и тебе стоит быть уверенным в том, что это станет известно в те же секунды, как произойдёт, они воспримут твою реакцию как естественный отказ от смены законов и их прав. Они восстанут и пойдут войной не только на Чон Чонгука, но и на тебя, мой дражайший друг. Я положил на плаху этого плана своё королевство, обесчещивая весь свой род, и не позволю, чтобы моя смерть помешала этому плану развалиться. Я перерезал свою семью вовсе не для того, чтобы безрезультатно подохнуть в твоём замке, — Юн почти рычал, всё менее походя на того шута, каким он заявился в самом начале.

Он был уверен и в своих действиях, и в своих словах. И потому Хо не смел не признать, — его хороший знакомый в самом деле вовсе не ряженый клоун, и под знаменем его кровавого флага на них двинется что-то куда более угрожающее, чем могло показаться. Смотря на Юнги, король поражался тому, на что способна двигать любовь, — и даже на секунду он не смел подумать о том, что это что-то иное от любви к собственному плану. Он не знал, сколь много времени младший положил на то, чтобы осуществить свой план. Но, во всяком случае, показалось ему, если все мирные договоры, какие только могли быть, давно дали трещину, установить в этой игре свои правила не было бы лишним.

— Я свергну Чонгука и помогу тебе установить новый строй, ты же дашь мне защиту и отдашь Ким Дженни.

— В таком случае, — Хосока всё ещё поражала жертвенность дома по отношению к родной и, явно иначе любимой, сестре, и тем не менее, полная азарта лёгкая улыбка тут же заиграла на его губах, — ты получишь всё, чего захочешь, и можешь рассчитывать на нашу материальную поддержку по отношению к твоему обществу. Слышал, мой брат только недавно вернул Дженни, и потому советую действовать крайне аккуратно, ведь он, пусть и ни за что не признает это вслух, невероятно к ней привязался. Сейчас он наверняка приумножит количество стражи в своей части королевства. Сколько времени тебе требуется, прежде чем мы сможем привести этот план в действие?

— Полагаю, ещё около полутора месяца, — на лицо Юнги вернулась довольная улыбка. — Касательно же Дженни, она вернулась от нас. И, разумеется, ей известно, что именно я был её покровителем все полгода, что она скрывалась в моём обществе.

— В таком случае, об этом обществе уже наверняка известно и Чонгуку, — недовольно скривился старший.

— Не думаю, что так, мой друг. Ким Дженни не из болтливых, и, вероятно, скажет об этом своему доминанту лишь после того, как Чимин поведает вам о моей смерти, — казалось, ничто не было способно вытравить хитрости из улыбки и глаз этого человека. — Она, полагаю, слишком печётся о жизнях людей, находящихся среди моих адептов, для того, чтобы обмолвиться с твоим братом об этом хоть одним словом до того момента, пока нужда сделать это не прижмёт её к стене.

— У меня ещё один вопрос: что ты будешь делать, если Чимин не пойдёт на обмен?

— Полагаю, ты знаешь его не хуже чем я. Мои слуги есть не только в твоём замке и замке твоего надменного брата. Мои слуги есть, в том числе, и в замке Пак Чимина. Да к тому же, не думаешь же ты, что я оставил своё королевство без своих шпионов и воинов? От того, чтобы завладеть Дженни, его останавливает лишь сама Дженни. Она уберегает Пака от Чонгука, всё же ей отлично известен характер и норов их обоих, она знает, во что может вылиться борьба Чимина с твоим братом, и потому спасает их друг от друга. К слову, именно поэтому, я более чем уверен, что Дженни ни за что не скажет Чимину о том, что я жив, и где нахожусь. Она слишком печётся о нём. И потому, если угроза Чонгука исчезнет, Чимин ни за что не откажется от возможности любыми способами вернуть Ким себе.

— Что, если они больше друг друга не любят?

— Не смеши меня,Хо, — тянет Юнги. — Десять-тринадцать лет любви, такое самопожертвование и заступничество, такие вещи не проходят столь быстро. Пока Пак Чимин жив, он, не колеблясь, откажется от всего, если на кону всего этого стоит Дженни. Не важно, что я попрошу взамен, он согласится на это. Что же до Чонгука, если его смертью не может стать его саб, этой смертью стану я.

— Ты хочешь убить его, не убивая? — усмехнулся Хо, подлавливая своего сообщника на словах.

— Он будет жив, я пощажу его и навсегда закрою в строго охраняемой темнице. Он будет жив, но проведёт эту жизнь взаперти, и, точно так же, как он относился к сабам, теперь будут относиться к нему. Такой ответ тебя устраивает?

— Более чем, мой друг, — Хосок блаженно прикрыл глаза и расслабленно фыркнул, провожая взглядом мужчину, вновь накинувшего на голову сырой капюшон кроваво-красной мантии. Стоило королю позвать, как в комнате тут же появился дворецкий. — Прикажите пажам снарядить нашего гостя конём, он не останется у нас на чай.

Хосок встал, распахивая балконную дверь и выходя на обширную богато украшенную площадку. Когда-то в этой комнате отдыхал его воронокрылый друг, а с этого балкона он покровительственно провожал своих гостей. Тогда ещё будущий король и признанный доминантом. Свободный ворон, парящий над своими имениями и подданными. Хо не стал менять этой комнаты. Он непременно обрежет этому горделивому ворону крылья, а небо окрасит красным. Ведь он — акула, а вокруг него его кровавый океан. Саб улыбается, провожая удаляющегося
Юнги взглядом, и не может сдержать своих мыслей о том, сколь скоро он сможет оторвать от неба шмот побольнее. Чуть откидываясь назад, он расслабленно утыкается в спину своего доминанта.

— Скоро мы тоже сможем летать, Джун-а, — и хоть на лице саба застыла улыбка, а слова были преисполнены блажи, в глазах короля застряла невыводимая грусть, а за попытками доказать самому себе, что всё будет хорошо, прятался разрастающийся в пустоте репейник страха. Объятия дома были способны согреть только физически, но Хо взывал себя к тем воспоминаниям, когда он всё ещё мог чувствовать своего верхнего душой. — Мин Юнги хочет откусить столько, сколько не сможет прожевать, — вдруг задумчиво посуровев, прошептал он, чеша голую, без возможности надолго надеть ошейник, шею.

— Вы правы, мой Господин, — Нам прекрасно знал, что может обращаться к своему сабу иначе, но годы упорного вкручивания в своё сознание необходимых повадок давали о себе знать. Всё в нём жило и дышало только ради его короля. И даже когда они оставались наедине, он всенепременно вставал старшему за спину, продолжая смотреть как истинный воин только вперёд, чтобы в случае нападения, у него была возможность вывернуться и принять смертельный удар на себя. — Вы правы, абсолютно, во всём.

И пусть у Ким Намджуна не было крыльев за спиной для того, чтобы взлететь и вознести своего короля в небо, у него была широкая мощная спина, чтобы закрыть собой, и сильные мускулистые руки, чтобы обнимать его и душить этими руками его врагов.
И пусть среди них двоих доминантом был он, Чон Хосок навсегда останется его господином. Впрочем, слабо усмехается младший, обнимая своего короля крепче, едва ли теперь их можно было разделять на саба и доминанта, — мысль о том, что он более не может почувствовать связи до сих пор болела и гнила у него в душе.

— Ты сделал, Джун-а? — немного отречёно поинтересовался блондин.

— Да, мой Господин. Я сделал всё, как вы и сказали, уже через несколько дней до нас донесётся весть о смерти Минджи. Эта женщина больше не будет занимать место вашей матери, даже если это место должно быть по истинности.

В комнату почти робко постучались. Несколько секунд спустя дверь бесшумно распахнулась и в кабинет вошла уже давно переодетая в ночное девушка. Живот её топорщился от беременности.

— Кто был этот человек? — обеспокоено поинтересовалась она, оглядывая старшего уже полувлюблённым взглядом.

— Вам не спится, моя леди? — вновь надев маску заботливого мужа, поинтересовался
Хо у своей королевы, отходя от Джуна и ласково размещая руки на её раздувшемся пузе. — Вы должны лучше питаться и больше отдыхать, вам ни к чему перенапрягать себя заботами королевства, ведь вы носите под сердцем будущих правителей. Балуйте себя почаще прогулками и вкусной едой, — нежно посмотрев ей в глаза, он аккуратно оплёл своими пальцами её ладони и, поднеся их к своим губам, осторожно, словно бы боясь сломать, поцеловал костяшки её нежных мягких рук. — Прошу, вернитесь в кровать, моя леди, я скоро присоединюсь к вашему сну.

Девушка смущённо зарделась и кивнула, после чего оставила у
Хосока на щеке сухой след своих губ и поспешила вернуться в их общую опочивальню, прикрывая за собой дверь. Взгляд саба некрасиво исказился, он с каким-то невероятным отвращением продолжал сверлить закрытую дверь, чуть слюнявя большой палец и растирая место поцелуя.

— Джун-а, — голос его был как никогда жестким, — я хочу, чтобы она сдохла тоже.

— Мне убить её сегодня ночью? — учтиво поинтересовался доминант, уже обдумывая, как будет лучше покончить с жизнью молодой королевы.

— Нет, пусть прежде родит, — всё же сумев побороть собственное омерзение и подкрадывающееся сумасшествие, прошептал он. — Нам нужны наследники. Когда она должна будет разродиться?

— Не более, чем через несколько месяцев, мой господин.

— В таком случае, скажи Джиёну, чтобы он избавился от неё сразу после родов, а ребёнка спрячет в своём публичном доме. И пусть найдёт кормилицу.

— Ваше слово для меня свято, мой Господин, — Намджун чуть склонился, выражая свою преданность. Он был столь верен, что был готов, если то станет желанием короля, пойти даже на детоубийство.

Хо блаженно прикрыл глаза, позволяя последний раз себя изрисовать засосами, и удалился прочь. Он знал, что Джун, как то обычно бывало, вот-вот потушит каждую свечу во дворце, погружая это место в абсолютный мрак, и превратится в мрачную тень, способную видеть в темноте не хуже, а быть может даже и лучше, чем на свету. И потому он спал спокойным сном. Уже через несколько дней, как и сказал Нам, до главных дворцов донеслась печальная весть о кончине Минджи — молодая девушка, потеряв своего истинного доминанта, отца Чонгука и Хосока, совсем свихнулась и наложила на себя руки, лишь бы душа её успела догнать хозяина. Так как королева Северной столицы была на сносях и едва ли смогла бы безопасно перенести дорогу до центрального дворца, то Хо наказал ей остаться в замке и обеспечить себя отдыхом.

Траурно мрачные одежды легли на плечи королей и их самых близких подданных. В главном замке собралось множество знати, также обряженных в вычурно-траурную одежду. Короли с масками подлинного сожаления и боли утраты принимали столь же лицемерные соболезнования. Никто не был истинно огорчён, и на этой похоронной церемонии не было пролито ни единой искренней слезы. Дженни, облачённая в чёрное платье, также как и её хозяин, ничуть не выглядела обеспокоенной происходящим. Все, кому было положено знать, были прекрасно осведомлены о том, как именно погибли и бывший старый король, и его обаятельная стервозная спутница. Обсуждать это не было никакого смысла. Оба короля, получив весть о визите от Пак Чимина, рассудили остаться в главном замке, продолжая свою фальшивую скорбь.

Те перемены, что он увидел у этих двоих, страшно его раздражали, — оба то и дело специально друг друга подначивали и выводили из хрупкого равновесия. Однажды Дженни, на удивление всех, даже громко рассмеялась, чем вызвала у своего доминанта долгий ступор. Чонгук старался быть ласков, и даже при всём желании Хосок не мог узнать в этом отношении к сабу своего брата. Пусть он, как и прежде, разбивал той лицо, когда старшей всё же удавалось вывести его из себя, после она всегда долго хмурилась, и это избиение не реже, чем происходило, превращалось в странные, но страстные поцелуи. Порой сабу казалось, будто бы Дженни и сама получает удовольствие от того, как Гук грубо знакомит её со всеми более менее прочными и твёрдыми поверхностями этого поместья. Порой Чон Хосоку казалось, что черноволосая вновь сумела расправить крылья и взлететь в своё опасное и непредсказуемое небо.

Как и сказал Юнги, Чимин приехал с информацией о том, что королевство Мин теперь принадлежит ему, а сам бывший король загрызен дикими животными в прилегающих к территориям королевства лесам. Хосок слушал, наблюдал и делал выводы. Он то и дело цеплялся взглядом за каштановолосую девчушку. Мин Чеён выглядела отрешенной, потерянной и подавленной. Она жадно ловила направление взглядов своего дома и была столь очевидно нуждающейся в ласке Чимина, что была, казалось, способна выкинуть любую глупость, чтобы снискать хоть немного необходимого внимания. Хо видел, как болезненно, сама того не осознавая и не желая, Чеён поменялась в лице, когда речь заходила о Юнги. Хо ловил и полные вожделения, и обожания взгляды Чимина, направленные на, напротив, игнорирующую его Ким. Это было настолько ясно, что слова Юна невольно воспроизводились в голове старшего. Дженни окинула Пака взглядом всего на долю секунды, когда узнала о войне и смерти всей династии Мин, за исключением Чеён. Дженни хватило всего секунды, чтобы взволнованно пробежаться по телу сероволосого взглядом, нахмуриться, поняв, что их знания о Юнги разительно различаются, и снова взять себя в руки. Чонгук, очевидно, не знал. И столь же очевидно ему было плевать.

Мин Юнги отлично знал их всех, и это пугало и восхищало одновременно.

Стоило Паку удалиться из залы под аккуратный, почти незаметный, но всё также наблюдательный взгляд Дженни, как саб тут же поделилась своими знаниями. И пусть было видно, что её терзала мысль о вреде хоть как-то близким ей людям, она не могла молчать, теперь, кажется, прекрасно понимая, что задумал Мин.

— Он попытается захватить королевство Чон, — рассудительно, чётко и громко сказала черноволосая.

— И как же ему это удастся?

— Он захватил уже больше, чем кажется, — поделилась Ким, нехотя рассказывая о том, где именно она находилась полгода, и что позволило ей остаться невредимой.

Было видно, сколь недоволен Чонгук тем фактом, что до этого момента Джен скрывала от него знания о Мин, скрывающемся в пределах чужого королевства. Старшая буквально чувствовала, как в воздухе веет, сдерживаемой южным королём, яростью.

— Мне не известно откуда, но, в самом деле, у этого общества далеко не так мало средств и власти. Он подбирал и пристраивал угнетённых и потерянных, недовольных властью и тех, кому некуда пойти. Не смею говорить, что знаю об этом месте многое, мне не давали подняться там слишком высоко, а о Юнги я и вовсе узнала, подслушав. Тогда многое казалось мне странным и неясным, но теперь всё кажется простым и понятным. Мин Юнги отказался от своего королевства, потому как ему вздумалось, что он может захватить это.

— Чем может навредить взбунтовавшийся скот? — презрительно хмыкнул дом, впрочем, продолжая слушать Ким. — Эти бесполезные сабы едва ли способны хоть на что-то, кроме как попрошайничать и раздвигать ноги перед любым, кто этого попросит, предложив взамен ломоть чёрствого хлеба.

— Хоть большинство и, действительно, являются сабмиссивами, — казалось, черноволосая вознамерилась проигнорировать слова своего хозяина, — в одном только нашем «доме» было множество доминантов. Я видела славных стрелков, что уходили на охоту в лес, умелых мечников и сильных бойцов. И этот дом был не единственным в столице, по одному только Бохуслану разбросано не менее трёх домов, содержащих в себе адептов тайного общества сабов, — выдала свои сведения о столице «Юга» саб. — Я более чем уверена, у Мин Юнги есть здесь и деньги, и сила, и власть.

Хосок недовольно поморщил нос, откинувшись на спинку одного из тронов. Полученные знания ему совершенно не нравились, однако его немного успокаивал факт того, что Юнги обозначает себя союзником северной части королевства, хоть Чон и сомневался, что этому можно верить до конца, — это было бы слишком легкомысленно. С каждой минутой его всё больше смущали слова и выгоды Юна. Он просил взамен только Дженни и говорил, что хочет вернуть Чеён. Только теперь он смог соотнести слова саба со словами бежавшего короля, и открывшееся ему осознание тут же пробило мозг: что будет делать Юнги, когда вернёт Чеён? Куда они пойдут и чем будут заниматься?

Мысли эти заставляли Хо мрачнеть. Он разбирал по ниткам гобелен их последнего диалога, пытаясь найти хоть что-то, что было способно выдать истинные намерения Бна. И сколько бы сабмиссив ни гадал, он приходил к одному единственному выводу, — всё упиралось в Дженни. Юнги был готов поступиться условием защиты и обеспечения его людей, но не был готов поступиться «главным трофеем» Чонгука. Вся выгода Юнги заключалась в Дженни. Отрицать это было бессмысленно.

— Дело не только в сахаре, да? — прошептал он сам себе, не заметив, как заставил этим настороженно замолкнуть черноволосую. Тот выжидающе промолчал, буравя Чона взглядом.

— Это всё, что мне известно, — саб поставила жирную точку в своих доводах, чуть подозрительно щурясь.

— Это уже многое, — не подавая виду, отозвался Хосок, неспешно вставая и направляясь к выходу из залы под столь же внимательный и аккуратный взгляд Ким. — Нужно разослать по королевству ищеек. Если всё, в самом деле, так, нам стоит подготовить превосходящую их силу сопротивления.

— Господин, — прошелестел рядом Намджун, — вам стоит быть аккуратней.

Дом не уточнил с кем именно стоит аккуратничать Чону и только чуть кивнул, показывая своё послушание.

— Юнги говорил, — начал король, как только убедился, что теперь они наедине и никто не услышит их разговоров, — что пока у него есть Дженни, Чимин согласится на что угодно. Если Чимин согласится выменять Дженни на Чеён и своё королевство, эта выгода более чем ясна. Но если таким образом он попытается захватить ещё и моё королевство... — Хосок замолчал, сурово хмурясь и здорово мрачнея.

— Я пустил ищеек по его следу ещё вчера, — успокоил его Джун. — Пока он следит за нами, мы следим за ним. Я защищу вас во что бы то ни стало.

— Мы убьём его, как только восстание и свержение завершится, — вновь успокоился молодой правитель. Множество мыслей крутились в его голове. Одна из всех смешила его особенно сильно: Мин Чеён ненавидела Ким Дженни всей душой, очевидно полагая, что вокруг той вертится мир тех, на кого бы она хотела равняться, и кем бы она хотела быть любой, однако, она совершенно не подозревала, что мир её брата крутится вокруг иного имени. И пусть всё дело было в сахаре, это дело было для Чеён.

И тем же вечером Чон Хосок был готов проклинать этого сабмиссива. Без того хрупкий и опасный план обещал развалиться, не участвуй в нём Джен или Чеён. И тот, кого Юнги неизменно хотел спасти, буквально собственными руками рушил шансы на воссоединение с горячо любимой сестрой. И пусть он знал, что его брат по какому-то невероятному стечению обстоятельств позволил днвочке жить, сердце старшего ещё долго колотилось со скоростью загнанного зверя, — что похищение Ким Дженни , что смерть Мин Чеён ставили на всём плане жирный крест. Его сердце не успокоилось до тех пор, пока он не услышал протяжный стон наслаждения. В тот момент, подумалось Хосоку, он понял, что что бы ни произошло в этом мире, Чонгук достанет своего саба из-под земли, даже если её похитит сам дьявол, искушенный телом черноволосой столь же, сколь она была искушена Чон Чонгук. Эти стоны были столь громки и откровенны, что так же Хосоку подумалось, что завтра Ким Дженни точно не сможет ходить на своих двоих.

***

— Не двигайся, — тихо просит Чонгук, прижимая тело проснувшейся саба к себе ещё ближе. Та лишь закатывает глаза и расслабляется, лениво переводя взгляд от потолка к полу и обратно. Размеренное дыхание доминанта путается в смоляных волосах. — Ещё слишком рано...

Чон просит не двигаться, но Дженни и так не горит желанием это делать. Всё её тело болит и ноет. У неё тянет поясницу и припекает, обожженную плетью во время вчерашней прелюдии, кожу. Чон просит не двигаться, и Дженни на это хочется усмехнуться лишь, — после вчерашней сессии она едва ли найдёт в себе силы встать с постели. Голова кружится от жесткой недавней нехватки воздуха. Её всё ещё немного пугают собственные наклонности и предрасположенности к получению удовольствия через боль. Но даже так, она может позволить себе расслабиться только под руками своего дома.

Их игры были жестоки, но что бы с ней ни делал Чонгук, Ким знала, — она дойдёт до опасной грани, но не переступит через неё. Чон Чонгук любил брать грубо, хаотично одаривать нежностью и разрушать чужие табу. Чон Чонгуку нравилось ломать что-то в Дженни, но сломать её саму он боялся. Чон Чонгуку нравилось делать саба жертвой собственных действий и противоречивый огонёк страха в её глазах. Этот огонёк никогда не отталкивал, ведь король был уверен, — нижняя боится не его, она боится потерять себя, боится решиться на чужие болезненные желания и ещё, пожалуй, боится того, что её доминант снова станет прежним.

Она никогда об этом не говорит, в самом деле, покорно кормя младшего с губ. Она никогда этого не скажет, даже если Чонгук вновь познакомит её лицо с коленом. Чон Чонгук был жесток. И больше всего Ким Дженни пугал тот факт, что эта жестокость ей нравится. Всё её тело было полно глубоких борозд — последствий грубого связывания. Все её тело расписывали синяки и засосы. Всё зудело, гудело и молило о пощаде.

— Я так зол, что этот ничтожный скот осталась жива, — оставляя укусы и до боли сжимая бока, сквозь зубы шептал Чон. Он вдавливал Дженв кровать, лишая всякой свободы действий. — Ты слишком добра.

Ким так хотелось ответить королю хоть что-нибудь, но она могла только шипеть, закусывать губы и пытаться сдерживать, рвущиеся наружу, стоны. За спасённую жизнь Дженни отплачивала собственным телом. И теперь чувствовала страшную слабость. Пусть она знала, что её дом бывает жестоким и властным, но так же она знала и то, что после тот обязательно попытается зализать каждое из полученных черноволосой ранений. Пусть её доминант был кровавым тираном, Ким усмехается совсем слабо, этот кровавый тиран собирал для неё на заднем дворе венок из цветов.

Дженни вздрагивает, выныривая из потока мыслей, когда чувствует мягкий поцелуй в лопатку, и податливо переворачивается на спину, позволяя Чону нависнуть над собой. Тот оглядывает тело саба, и кажется довольным проделанной работой. Потому что после секса черноволосая мягкая и послушная, плавится в руках маслом и почти не дерзит. Чонгук доволен, отмечая про себя каждый расцветающий маками засос и укус, отвлекающий своей яркостью от россыпи шрамов. Потому что после секса Дженни немного смущенно отводит взгляд и позволяет осыпать своё тело лаской. Она подставляет шею под поцелуи, она сама лезет в объятия и находит своими губами губы доминанта, даря тягучие ленивые поцелуи. Разомлевшая и вымотанная, она позволяла делать с собой всё, что угодно.

Когда по лицу Дженни расплывается сладкая, какой прежде Чон никогда не видел, улыбка, ему кажется, что он чувствует, как из его лёгких испаряется кислород, а небо разгорается страшным огнём. Всё внутри пожаром алым, самым жгучим, самым пьяным. Улыбка эта, кажется, не то что бы сладкая — приторная. Чон готов поклясться, что, если она продержится на лице черноволосой ещё хоть несколько секунд, доминант непременно набьёт себе оскомину. Ему кажется, если Дженни улыбнётся так ещё раз, сердце Чон Чонгука навсегда остановится. И потому он тут же улыбку эту ловит своими губами. Та чуть кусает губу дома, оттягивая её и углубляя поцелуй.

Всё вокруг исчезает, рушится и более к ним не относится. Дженни кусается и царапает спину, плечи. Дженни сама оставляет засосы. И эти болезненные переходы от нежности к страсти только больше заводят обоих. Новый чёрный ошейник контрастом крушит все невинные образы, превращая их в греховные падения. Вгрызаться друг в друга, выбивать хриплые пошлые стоны. Потому что Дженни после секса разомлевшая и ленивая. Потому что раскрепощённая и жадная. Она без стеснения сама наваливается, по собственному желанию прогибается до хруста и насаживается глубже. Дженни после секса не встанет с кровати, потому что ей никто этого не позволит. И даже если смущает, то глаз не отводит.

Она рассыпается в своих удовольствиях, крошится в объятиях и растворяется в поцелуях. Такую хочется выворачивать наизнанку, чтобы всё, до последней капли крови принадлежало одному только Чону. Такую хочется ломать, разбивать губы и носы, а после жадно впиваться, зарываться руками в волосах, путаться в чувствах, изгибах, вздохах. Такую хочется вжимать в ближайшие поверхности, заставлять молить о пощаде, выдавливать из лёгких остатки самообладания и никому не позволять касаться. И потому Дженни истирается, уничтожает свою гордость, отдаёт всю себя, после вновь отращивая каждую единицу своего характера. Чтобы снова сломать, разрушить, измельчить в пыль. Она поднимается только чтобы позволить себе упасть и оживает для того, чтобы после умирать под пальцами Чон Чонгука. Собственное существование из раза в раз подвергается сомнению, но потом она вспоминает как дышать, и сумасшедшие ритмы их странной борьбы перерастают во взаимное наслаждение. Дженни покорённая, но непокорная. Впрочем, кажется, и это Чонгуком весьма оспоримо.

Дженни давно не принцесса, Дженни не королевская кровь, Дженни — сабмиссив. И для неё это истина в последней инстанции. Чонгук король. Чонгук доминант. Он Господин и Хозяин. Он самый страшный кошмар и бескрайнее небо одновременно. И это тоже не подвергается спорам. Жизнь — пытка, но у Ким к боли теперь иное отношение. Пожелание смерти всё ещё самое интимное из всех признание в любви, и потому Дженни в тысячный раз желает Чонгуку смерти, срываясь на несдержанный стон и впиваясь пальцами в плечи.

Потерянные семнадцать лет не проходят бесследно, напоминая собой, что теперь Дженни— слабая. Теперь ей нужна защита и отдых. Чон Чонгук никогда не узнает настоящую цену, но учитывает даже выданный Хосоком десяток, а потому даже в этом сумасшествии следит за настоящим состоянием черноволосой, заканчивая утро круговыми движениями ладони по лону, помогая максимально мягко приземлиться после полёта в прострации удовольствия. Он всегда после целует невесомо и, поднимая на руки, относит в купальни. Та только льнёт, только тает.

В королевстве Чон к сабам относятся словно к скоту, но Дженни отвоёвывает своё право быть человеком.
В королевстве Чон к сабам относятся как к скоту, но только Дженни для Чонгука сладкий сахар — самая большая роскошь.

Дженнт теперь слаба. Ей нужен отдых и защита. Впрочем, последнего, Ким кажется, даже излишек, — охраны в замке Чонов заметно прибавилось. Они всё ещё находятся в самом сердце королевства, и хоть Чимин вместе с Чеён должны были покинуть этот город ещё по утру, Чонгук недовольно щурится и хмыкает. Едва расслышанные им слова брата настораживают. Если всё дело в сахаре, думает про себя Чонгук, поднимаясь с кровати, то он поотрубает всем сладкоежкам, смеющим покуситься на чужое, каждую конечность, до которой только сможет дотянуться. Чонгук уверен, — он дотянется до всех.

Весь день они обсуждают с Хосоком всевозможные планы и стратегии обороны, подавления и изничтожения армии. На столах расстилается огромная карта их королевства, и они долго спорят, что-то друг другу доказывая. Ближе к середине дня Ким так же выбирается из почивальни и присоединяется к дискуссии, отмечая хоть как-то ей известные пути и города.

— Я была здесь, здесь и здесь, — Джен ведёт пальцем по карте от одного до другого пункта. Она старается выглядеть как можно естественней, но Хо уверен, та осторожничает и при нём не рассказывает и половины того, что ей известно. Однако и этого достаточно для того, чтобы Джун тенью скрылся из помещения, спеша раздать своим личным слугам-ищейкам новые данные. Когда они решают прерваться, а Хо выходит из залы под предлогом того, что утомился, черноволосая немного хмурится и беззастенчиво, хоть и с болезненным шипением седлает бёдра, не ожидавшего такой инициативы со стороны саба, Чонгука. Джен прижимается грудной клеткой, буквально, продавливаясь под опускающимися на её поясницу руками и шепчет на самое ухо: — Я солгала.

Она шепчет это столь тихо и интимно близко, что младший тут же усердней сминает чужие худые бока своими ладонями, натягивая на лицо блаженную улыбку и аккуратно косясь в сторону дверей залы.

— Хо что-то знает, — продолжает саб извиваться под руками Гука, хоть каждое движение и давалось ей со скрипом. — Поэтому я солгала. Все точки, что я указала,— ложь. Я знаю про десять домов, — Дженни почти до хруста выгибается и откидывает голову назад, позволяя Чону оставлять там мокрые засосы. Этот спектакль для Хосока Ким не нравится совершенно, ей невероятно больно после прошлой ночи, а от манипуляций доминанта горит внизу от возбуждения. — Я покажу их только тебе, — в пошлый глубокий поцелуй на грани слышимости для Чонгука говорит саб.

— Я думал, мой брат был с тобой достаточно груб для того, чтобы ты сегодня даже не смогла встать с кровати, — их прерывает смех Хо. — Но, кажется, мой дорогой брат настолько с тобой отелячился, что тебя хватает на то, чтобы самой к нему лезть. Или же это Дженни огрубела настолько, что потуги моего брата теперь для неё не более, чем лёгкая тяжесть в спине?

Чонгук только недовольно фыркает, сверкая своими совершенно чёрными непроницаемыми для лишних эмоций глазами, и убирает руки с чужих бёдер, ведя ладонями вверх по пояснице. Он доводит ладони до чужих лопаток и, лишний раз не провоцируя старшую, слабо надавливает на плечи, заставляя Джен отстраниться. Остаток дня они тратят на фальшивый план. Хо делает вид, что ничего не знает, Дженни делает вид, что ни в чём его не подозревает, а Чонгук делает вид, что весь этот пустой план обороны имеет под собой прочный фундамент истинной информации. Ближе к вечеру южный король приказывает его свите начинать сборы. Они тратят ещё сутки на то, чтобы сделать вид, что в этой игре нет предателей, а правила никому неизвестны. И только на вторые сутки после приказа собираться, они выдвигаются обратно, напоследок обмолвившись и условившись о том, что встретятся в этом же месте через месяц для того, чтобы поделиться полученной информацией.

— Мы не сможем подавить это восстание раньше, чем они нападут. Без крови не обойдётся. Просто чтобы ты знала, я не собираюсь никого щадить или отпускать, — предупредил Чон. — Я не пощажу даже своего брата, если он в самом деле пойдёт против меня. И я не пощажу даже тебя, если ты посмеешь наставить на меня меч.

— В этом нет нужды, — Дженни отвела взгляд в сторону зашторенного окна и неопределённо хмыкнула.

И пусть она не уточнила, в чём именно не было нужды, Гуку показалось, что во всём и сразу: она не считала нужным передавить всех раньше, чем будет доказана их вина, и даже если она считал, что нужды нет в проливании чужой крови, так же она говорила о том, что не нуждается в предупреждении доминанта, ведь и без того это знала. Дженни не уточняла, но Чонгук понял, что саб не считает, будто бы, если она или Хосок наставят на него меч, у него будет нужда их пощадить. Дженни знала, что её может ждать, и, кажется, совершенно не была против подобного исхода.

Время кружилось в погодном вальсе. Листья смывало дождём, а дождь превращался в первый снег, что, кружась, укладывался на мощёные дорожки. Мимо проносились кружева небес, где светлое неизменно сменялось тёмным, после постепенно возвращаясь к светлому. Природа играла собственную музыку, что прекрасно сочеталась с перезвоном скрипок и виолончелей, голосящих под сводами просторной залы замков Южного королевства. Они дополнялись игрой Дженни, с легкостью перебирающую пальцами по клавишам и высекающую из-под них чудесные разнообразные звуки.

Снег, до этого успевающий стапливаться, теперь лежал более уверенно, и потому, каждый раз выходя в город вместе со своим доминантом, Ким всё чаще натыкалась на перезвон детского смеха, криков и возни. Всё это напоминало ей об оставленном в тайном обществе Марке. Город полон живых эмоций и красок, а белый снег, порошащий с неба, только больше оттеняет и привлекает внимание к тёплым ярким накидкам, снующих между прилавков, людей. Лотки со свежей выпечкой, как обычно, набирают вокруг себя самое большое количество народу: кто-то греется от одного вида раскалённой печи, кто-то покупает сладости и вжимается пальцами в свежие булки.

— Горячее! Горячее! Хватайте, пока не остыло! Всего три медных! — зимой, пусть и не очень здесь холодной, всё, что хоть как-то может согреть, расходится на ура, и потому только ленивый не желает привлечь внимание к своим всевозможным горячительным настойкам, чаям и еде.

Чонгук по своему обычаю манерно тянет смуглую руку и укладывает на лоток несколько монет. Они с Джен оба спрятаны от лишних глаз под тёмными дорогими мантиями, отделанными изнутри греющим их мехом. Молочный тёплый мех путается в чёрных волосах саба, создавая контраст и завораживая своим видом. Ким нет лишней нужды скрывать лицо, и тем не менее Чон, от греха подальше, тянет за меховую оборку вниз и прячет её. Впрочем, глаза продавца нервно скользят по чужой бледной шее и застревают на чёрном толстом ошейнике, где золотом влит герб Чонов. Мужчина чуть вздрагивает, и пусть не может быть до конца уверенным, протягивает самую лучшую выпечку партии, — это точно королевская сабмиссив, и потому рядом, очевидно, должен стоять кто-то невероятно статный и высокий по своему чину. Кондитер надеется, что это не Король. Но его взгляд быстро скользит по смуглой руке. Королевская печатка на пальце всем своим видом показывает, что стоит дороже жизни людей всего рынка. У мужчины мелко дрожат пальцы, когда он тянется за сдачей, коря себя, что не поверил своему давнему другу, тоже кондитеру, когда тот говорил, что король любит прогуляться туристом по городу. Властная рука лишь взмывает в воздух, словно бы её владелец от чего-то отмахнулся, натягивает аккуратную цепочку поводка и продолжает своё движение. Одна из булок тут же оказывается в руках Дженни, и та тихо шипит, ощущая кожей весь жар теста.

Такие прогулки по городу не были редкостью, и Кии не знала, — король выслеживает, или же ему просто доставляет удовольствие тихая прогулка по шумным улицам Бохуслана. Подолы их накидок мели по заснеженным тротуарам, и точно как за ними тянулся шлейф протоптанной тропы, столь же заметно свои отпечатки оставляло время, бегущее вперёд них. Раз в месяц они, в самом деле, отправлялись в центральный замок и проводили там несколько дней, обсуждая всё так же не до конца правдивые стратегии, и всё так же умело притворяясь, что никто ничего и никого не подозревает. В такие моменты между сабами и доминантами стирались всякие границы. И было вовсе не важно, запястье или ключица. Дженни осторожничала и тем не менее блистала своими навыками, — стратегии из-под её рук выходили столь же складными, сколь и мелодии рояля. И как бы Гуку того ни хотелось, ему пришлось признать: если бы черноволосую не свалило известие о собственной сабмиссивности, а на ключицах не прорезалось бы проклятое имя, она могла бы не только отбиться от нападения, но и сама отрезать от владений Чонов приличный кусок территорий. Она умело навязывала свои решения проблем, обходя выгодные для Хосока.

— За полгода я видела Юнги только однажды, и тогда же я случайно узнала,что именно он является их предводителем и покровителем. Однако, нам до сих пор не известно, где именно он скрывается. Как теперь известно, «дома» сабов у него есть в, абсолютно, каждом городе, у них есть оружие и они готовы напасть в любой момент. Он блуждает от одного дома к другому. Однако, все силы он стянет прямо сюда, — Дженни провела пальцем по карте и остановился недалеко от центра. — Крон. Нет места, лучше для главного штаба, чтобы избавиться от вас обоих. Если бы я хотела захватить власть, я собирала людей здесь, — саб внимательно посмотрела на Хосока и перевела свой взгляд за его спину. — Собирать людей в пусть и густонаселённом, но столь защищенном месте, как ваша столица, слишком опасно и опрометчиво, хоть я и не сомневаюсь в том, что здесь тоже находится по меньшей мере два «дома» сабов. И всё же стянуть сюда всех Юнги не рискнёт.

— А Крон находится недалеко, да к тому же со стороны леса, защищающего город... — задумчиво прошептал Хосок, буравя взглядом точку, на которую указывала черноволосая.

Чреда собраний и обсуждений, к которым были подключены и предводители войск, шли один за другим, но столь скрытно и бесшумно, что можно было подумать, будто бы в королевстве цвёл мир, покой и порядок. Суровые доминанты презрительно косились на Намджуна и Дженни, недовольно шипя, что чёртовым отбросам не место на подобных обсуждениях, и почти в открытую обвиняя их в возможном предательстве. Шли дни и напряжение всё нарастало. Чонгук не подавал виду, но в его ушах всё ещё стояли слова Джен: «Хосок думает, Юнги соберёт людей в Бохуслане». Младший на это хмурится только. Его мучают сомнения, однако, ему не позволено показывать на своём лице смятения. Их план требовал куда больше, чем казалось.

Точно так же, как за окном сменялась погода, чредой событий мимо проносились именины двух мальчишек, которыми разродилась северная королева, к сожалению, скончавшаяся при родах, а после и именины Чон Чонгука. Они праздновали, как того и требовала королевская кровь: долго, пьяно, громко и на широкую ногу, — они не смели показать, что их каким бы то ни было образом страшат или беспокоят предстоящие события. И чем крепче становился снег, тем ближе было неминуемое восстание.

Как бы оно ни было ожидаемо, сражение началось неожиданно.

Это было напоминанием всем и каждому, — кого нельзя было подкупить, можно было убить. Чон не задумываясь отдал своим воинам приказ, и всё двинулось по плану. Чонгук не любил затягивать, и в тот день он думал о том, что ему, как то и планировалось, удастся потушить огонь восстания не более, чем за несколько дней. И всё же он ошибался, даже многочисленные ищейки, доносившие им информацию, не могли знать, сколь сильна злоба восставших сабмиссивов, — огонь восстания охватил Бохуслан. Дженни во всём была права. Но даже её превосходный план, от которого не смели отступать солдаты, не мог подавить чужого гнева. Дженни была права во всём, и её единственной ошибкой было полагать, что у Мин Юнги было недостаточно много людей для того, чтобы начать восстание во всех городах одновременно.

В один миг всё королевство превратилось в горящее яростью поле.

Дома полыхали, вокруг всё звенело и скрипело от посмертно скрещиваемых клинков. Алые, как и их мантии, флаги рвались и развевались на ветру, оглашая начало боёв. Разносящиеся крики перемежались с последними хрипами заливающихся в собственной крови людей. Красивый и полный роскоши, живший своей жизнью, Бохуслан напоминал собой пучины ада. Живые лежали на мёртвых, а мёртвые придавливали собой живых. Поистине жуткая картина открывалась королю, — теперь их королевство в самом деле выглядело кровавым. Стук множества копыт и воинственные кличи, — люди бились не на жизнь, а за неё. Но вместо неё находили лишь кровь, боль и собственную смерть.

Чонгук сносил головы и рубил руки, не желая оставаться в стороне, — ситуация столь сильно выходила из-под контроля, что он не имел права отсиживаться во дворце и ждать своей участи. Где-то в толпе точно так же сражалась его саб. И не было ничего ожесточённей, чем то, что доводилось видеть Чону. Теперь он понимал, что произошедшее в королевстве Мин было для Юнги не более чем репетицией. Куда бы король ни поворачивал своего лица, всё вокруг было алым. Нос забивал запах гари, а небольшие раны, что он успел получить, тут же покрывались пылью, поднимаемой множеством людей и лошадей. Громкое ржание коней, ожесточённые звуки битвы. Казалось, город топило от обилия крови, впитываемой в грязный снег.

Доминант затоптал и забил массивными ногами своего коня не одного носителя бордовой мантии, и тем не менее, казалось, их не становилось меньше. Он так бы и сносил людей на своём пути, если бы кому-то не удалось подрезать его коня. Тот громко завопил и завалился на бок, придавливая Чона своим весом к холодной слякотной земле, заставляя вскрикнуть. Доминант принялся, как можно скорее, выбираться, то и дело недовольно шипя от боли в придавленной ноге. В руках он крепко сжимал окровавленный многими меч, — даже если он здесь, в самом деле, погибнет, он заберёт убийцу с собой.

Однако, не успел один из плащей наброситься на короля, как его тут же закрыли, с лязгом выбивая из рук врага меч. Человек под плащом вытянул первый попавшийся меч из ближайшего мёртвого тела. Ему было плевать, был ли этим телом кто-то из его соратников или же то был один из королевской стражи. Звоны стали мешаться с повсюду разносившимися криками, а гарь полыхающих домов размазывалась в свинцовом запахе крови.

Дженни поражала своей подготовкой.

И время, выигранное ей для короля, спасло ему жизнь. Ким била молниеносно и чётко, она метила только в жизненно важные органы и умело парировала, — с Чонгуком во дворце они сражались часами, то и дело загоняя друг друга в тупик. Она заставляла признать любого, — она была сабмиссивом только по расположению имени на теле. Острый ум, позволяющий ориентироваться в ситуации, и упорство, вколоченные, в даже прилично ослабленное тело, навыки делали из черноволосой превосходного бойца. Она столь лихо уворачивалась и ловко контратаковала, что порой Чон Чонгуку казалось, что его победа, в самом деле, была не более, чем волей случая.

Азарт бойни не застилал ему глаза, и потому красные плащи один за другим складывались мёртвым грузом и посмертным криком у его ног. Доминант даже не хотел и знать, сколь сильной была бы его нижняя,если бы не пожертвовала ради него десятком лет своего здоровья и продолжала бы сражаться с ним каждый день. Не потому что это внушало ужас. Это внушало уважение. Но пробуждало невероятное желание сразиться с ней в полную силу. И не будь Джен на его стороне, то дом непременно обрушил бы на неё всю силу, что только смог. Ким Дженни  была столь невероятна в сражении, что Чон Чонгуку хотелось победить её в честном бою. И это желание затмевало боль в ноге, заставляя доминанта сражаться с алыми повстанцами с ещё большей яростью. В конце концов, у него не было возможности прохлаждаться.

И всё же, подумалось младшему, он вдруг понял, почему Хо называл Ким могильной птицей, — в этом сражении многие встретили смерть именно из её рук. Если чёрный был цветом несчастий, Ким Дженни, в самом деле, могла называть себя жнецом, несущим за собой смерть. Но никто бы не смел подумать, что кровавый король проиграет, — его ярость и мощь были столь обжигающе сильными, что ему едва ли можно было сопротивляться. С детства он жил войнами и кровью, превращая любое поле битвы в свой дом. Азарт битвы столь бил в мозг, что доминант и вовсе, казалось, был неспособен чувствовать боль. Он резал и крошил, безжалостно вгрызался сталью своего меча в чужую плоть. И хоть его цветом никогда не был чёрный, сам он не нёс ничего, кроме смерти.

Он не знал, сколько длилась эта бойня, но знал, что в замок всё ещё никто не проник. Мёртвых на поле боя было в разы больше, чем живых. Пыльные алые накидки устилали собой мокрую и грязную землю. Всё вокруг напоминало собой огромное, не знающее краёв озеро. Красное, оно было кровавым. Вдалеке всё ещё можно было услышать отголоски битвы и завывания боли едва живых, но уже безнадёжно умирающих сабмиссивов и, желавших их защитить, доминантов. Дженни тяжело дышала, срывая со своего лица защитную маску и смотря на столь же уставшего, но несколько довольного, насколько мог быть довольным король, которому пришлось вырубить значительную часть горожан своего любимого города.

— Для тебя бойня лучше чем секс, да? — усмехнулась Джен, всё пытаясь отдышаться.

Мелкая россыпь ран на её теле кровила и больно стягивала движения, но она старалась не подавать виду. Ей было сложно держать планку в этой, она не могла назвать её иначе, жатве. Каждая часть её тела столь напрягалась, а все чувства обострялись, что само время обещало замедлить свой ход. Она слабо помнила, как именно сражалась. Порой ей казалось, что вместо неё бьётся кто-то иной. Ким чуть скривилась от боли и почесала окровавленными пальцами шею выше ошейника, который она не сняла даже встав в ряд с солдатами. Из многих тел торчали стрелы, чьи-то головы и прочие части тела были размозжены и раздавлены, что заставляло Ким поморщиться. Убирать тела, подумалось ей, будут ещё долго. И пусть этот день окончился их победой, черноволосая знала, — многие отступили и затаились. И пусть сегодня они не отбили ни Бохуслан, ни королевский дворец, это вовсе не означало, что в королевстве теперь нет полностью захваченных городов. Та цена, которой они расплатились, была столь велика, что черноволосая могла с уверенностью заявить о том, что даже при этих результатах Юнги, определённо, остался в выигрыше.

Мрачная тень нависла над королевством Чон. И Ким уже судорожно обдумывала новый план, исходя хотя бы из того, что видела своими глазами. Ким Дженни не знала, что будет дальше, но уже сейчас могла сказать, — столица Южного Королевства не скоро оправится от этого нашествия. Красивый город Бохуслан никогда не станет прежним, как и все его жители. Небо этого города, как и всего королевства, было пропитано дымными чёрными завесами и кровью. Более оно не напоминало собой благородные земли, открытые для путешественников и новых свершений.

Стоило Джен на долю секунды прикрыть глаза, как метку её прошило страшной болью, заставляя тут же напрячься и обернуться, — то кричала в ней опасность. Чонгук, кажется, всё же был ранен больше, чем казалось, а его нога прилично ограничивала его в скорости и подвижности. Она всё ещё тяжело дышала. Алой мрачной тенью к ней довольно быстро подкрадывался один из повстанцев. Ким корила себя за излишнюю задумчивость, заставляя себя вспомнить, что они всё ещё находились на поле битвы. И пусть число мёртвых было невероятно огромным, оно было не абсолютным. Она был слишком далеко, в отличие от стремительно приближающегося «алого», и прежде чем она опомнилась, уже сорвалась с места, одновременно окрикивая доминанта.

Всё решила пара секунд. Алый плащ окропился кровью и прорезался от прошедшего насквозь меча, а нападавший с хрипом опустился на землю.

— Надо же... — медленно поворачиваясь к, уже напрасно успевшему ослабить хватку, Чонгуку. Ким смотрела на своего короля стремительно пустеющим взглядом. — Успел...

С последним словом изо рта её сгустком вырвалась кровь. Точно так же, как она пронзила своего противника, повстанец пронзил и её. В глазах её потемнело, а тело медленно начало наливаться свинцом, — из его бока торчал меч. Голова забивалась бесконечным роем воспоминаний, что тут же вылетали прочь. Она чувствовала, как по её подбородку и боку стекает густая и горячая кровь. Но ничего не волновало сознания раненной сабмиссива так, как полные неверия глаза и трескающаяся маска уверенности на лице Чон Чонгука.

— «Ничего», — смеётся Джен тихо, — «Боги любят меня».

— «Все, кого любят Боги, умирают молодыми», — возвращается ей в угасающее сознание болезненной насмешкой голос Хо.

Тёмные воды топят собой, липнут и не позволяют выкарабкаться из своих вязких пут для того, чтобы прежде чем обвалиться окаменевшему Чонгуку в руки безвольным мешком, сказать ему даже короткого «я рада», застывшего на окровавленных губах.