Дженни в очередной раз за ночь устало раскрывает глаза и переворачивается в огромной кровати. Ей места слишком много, и она отвыкла засыпать без крепких надёжных объятий. Её жутко раздражает и огонь в камине, и дурацкая зелёная ширмочка, расползающаяся отблесками огня по полу. Её душат стены этой жуткой комнаты и безразличие, которым её одаривает Чонгук. Всё это злит и лишь укрепляет то неловкое чувство собственной разбитости. Полное шрамов тело теперь кажется использованной оболочкой, — её доминанту, в самом деле, наскучило. Её доминанту, в самом деле, не хватает и не нужно.

Эти мысли некрасиво размазываются по сознанию и не отпускают, даже когда Ким изо всех сил старается уснуть. Её терзает столь много мыслей, что кажется, на сон она, в самом деле, не имеет никакого права. Треклятая записка, что она в очередной раз сожгла в камине, ненавистна ей даже более равнодушия Чонгука. Она видел Рену. Та страшно напугана и лишь качает головой в стороны. У неё судорожно дрожат плечи, и она боязливо оглядывается по сторонам, когда их оставляют с Дженни наедине.

— Э...это саб, госпожа Дженни, — она до побеления пальцев сжимает свою руку на рубахе старшей, и обеспокоено разглядывает её во все глаза. — Никому не верьте, они все хотят вас обмануть!

Она постоянно нервно сглатывает и пугливо оглядывается, то и дело прижимая к себе перебинтованные руки. Она жмётся к стене и не смеет сомкнуть глаз более, чем на несколько секунд. За ней присматривают неумелые детки слуг и служанок, но более Рена не произносит ни слова. Замок наполняется странными перешептываниями и слухами. Дженни на это только хмурит брови, закатывает глаза и тяжко вздыхает, — она очень сомневается, что призраки, даже если они существуют, умеют искусно орудовать ножами и лезвиями, аккуратно вырезая из различных книг слова и буквы. Ещё больше Дженни сомневается в том, что духу, каким бы мстительным он ни оказался, едва ли нужен для убийства фруктовый нож.

Она всё так же обедает рядом с королём, но теперь они ни о чём не говорят, — Чонгук приглашает танцовщиц, предпочитая созерцать пластично двигающиеся тела вместо угловатой и недовольной саба. Когда Дженни видит, как его рука тянется к не опробованному дегустатором вину, Ким сама не понимает, как нервным и быстрым движением руки смахивает со стола фужеры, полные алой жидкости. Чон замирает, смотря на растекающееся по полу и скатерти уродливое пятно, и, черноволосая готова поклясться, в секунды приходит в самое скверное из своих настроений. Он явно хочет что-то сказать, но лишь презрительно хмыкает и подзывает к себе слуг. Те появляются почти мгновенно, тут же подливая ему в новый фужер новую порцию вина. Дегустатор виновато раскланивается, пробуя вино короля и уже через несколько минут подтверждая опасения Дженни, — мужчину кривит от боли. Он задыхается и молит о помощи. Чонгук лишь хмурится ещё сильней и приказывает вылить всю бочку, раздраженно выходя из-за стола и удаляясь в свои покои. Она долго сидит в библиотеке, перебирая книги. Все книги, что были изрезаны, оказываются поразительно знакомы девушке. Она скептично дёргает бровью и закрывает очередной осквернённый фолиант, раздраженно возвращаясь в свою комнату.

Когда к Дженни приходит встревоженная Мэй, принимаясь раскладывать на столике множество необходимых нижней трав, мазей и жидкостей, она перехватывает её руки и смотрит девушке в глаза.

— Мэй, прошу, будь осторожней. В этом замке кто-то есть, и я уверена, что это кто-то куда более живой, нежели печально погибшая принцесса Минджу, — у неё пересыхает горло. — Сегодня Господину Чонгуку подали отравленное вино, Рена жутко перепугана...

— Не беспокойтесь, Госпожа, — учтиво преклоняет голову служанка, в ответ крепче сжимая ладони сабмиссива. — Вам не о чем волноваться, меня это точно не коснётся.

— Хорошо, если бы так. Но, прошу, просто поверь и будь осторожней.

— Благодарю Вас за заботу, Госпожа, — она дарит Кии добродушную, такую, какую могла подарить, улыбку, говорящую Дженни, что она всё ещё помнит, какой доброй она бывает. — Мне приятно, что вы теперь проще относитесь к прикосновениям. Я приму ваши слова к сведению, в знак того, что моя душа всё ещё хранит тепло по отношению к вам.

Она принялась обрабатывать метку, более не поднимая головы. Джен не смела её осуждать, каждому здесь была дорога жизнь. Они говорили о многом. Мэй никогда не перебивала её, а она так же не смела прервать её редкую речь. Когда служанка закончила со своими делами, она остановилась у самой двери.

— Мэй, я прошу ещё раз. Надеюсь, что ты в самом деле прислушаешься к моим словам. Будь поблизости с Бао, вам грозит опасность.

Она ничего не говорит, лишь снова склоняясь в покорном реверансе. Выходя, она бросает на Дженни мимолётный взгляд, и этот краткий миг вселяет в девушку надежду, что та в самом деле ей доверяет. Остаток дня она проводит в огромной зале, перебирая пальцами клавиши. С того момента, как на Рену напали, прошло ещё несколько дней, и по количеству этих дней погибло столько же сабмиссивов. Дженни выбивает из рояля грубые низкие звуки, погружаясь в раздумья. Она не замечает ничего и никого вокруг. Ей нужно собрать все свои мысли в единое целое. Оставить домыслы и принять факты. Она закрывает глаза и всё глубже уходит в себя. В какой-то момент ей кажется, что она и вовсе перестаёт слышать мелодию, которую сама же и играла, — столь сконцентрирована она была на своих рассуждениях.

За эти несколько дней кто-то распустил гадкий слух о том, что сабов короля убивает сама Дженни. В спину ей летели гадкие, но тихие шепотки. Она встречалась я с сотнями косых недоверчивых взглядов. Но то, что Мэй всё ещё ей верила, придавало ей сил. Она помнила перепуганное белое от ужаса и потерянной крови лицо Рены, и ей страшно хотелось поймать того, кто решил разрушить хрупкую, но складную гармонию этого замка. Ей хотелось отомстить за раненую саба, за которой теперь присматривали служанки. Ей хотелось обезопасить единственных людей, которых она могла признать близкими и дорогими своему сердцу. Все её мысли, складываясь, приводили её к ужасным и неприятным ей самой выводам.

Когда Дженни закончила свою странную игру, в замке было уже темно. Дождавшись в своих покоях, пока всё утихнет, Ким осторожно выбралась из своей спальни. Её привлекал каждый шорох, и отвлекал каждый скрип. Она медленно передвигалась по тихим мрачным коридорам. От волнения ей казалось, что сердце её непременно остановится от столь сильного и громкого биения. Казалось, её то и дело окружали странные звуки. Тихо спустившись по лестницам, она вновь и вновь обходила коридоры, задерживая дыхание каждый раз, когда оказывалась у каких-либо дверей.

Ненадолго остановившись, она набрала в грудь побольше воздуха и аккуратно повернул ручку, открывая дверь, ведущую в комнату Мэй. В этом месте было темно, но даже так Джен смогла разглядеть сгорбившуюся над спящей девушкой фигуру убийцы. От мысли, что она не ошиблась с целью, у саба перехватило дыхание. Она замерла, стараясь никак не выдать своего присутствия. Медленно подбираясь к убийце со спины, она чувствовала, как в ней растёт напряжение. Каждая клеточка её тела, каждое чувство, всё в ней было обострено до своего возможного предела.

Однако не она одна была осторожна и внимательна. Стоило Дженни приблизиться на расстояние вытянутой руки, как в долях миллиметров от её глаз мелькнуло лезвие ножа. Стоило Дженни хоть немногим расслабиться, это могло бы стоить ей зрения. Стоило Дженни увидеть, кто скрывался под капюшоном, ей оставалось лишь разочарованно хмыкнуть.

Дженни могла лишь уворачиваться и обороняться. Кое-как ей удалось выбить лезвие из рук напавшего на неё саба. Немая борьба скорее напоминала собой возню на полу, — они обменивались глухими ударами и с силой сжимали зубы, дабы не проронить ни единого звука, способного разбудить служанку. Звуки ударов сердца заглушали любой иной звук, окружающий их. У Ким была разбита губа.

У Рены был разбит нос.

Её взгляд был полон ненависти и злобы, что всегда прятались за невинными улыбками и добродушным смехом. Стоило младшей понять, что отступать ей некуда, и что Ким так же ни за что её не отпустит, она что есть силы закричала:

— Мэй, беги! Я с ней разберусь! — в тишине её голос звучал как раскат грома.

Девчушка тут же вскочила на кровати, со страхом прижимаясь к стене.

— Д..Дженни? Так это... и в самом деле была... ты?

— Мэй! Быстрее! Я защищу тебя! — почувствовав себя победительницей, голос Рены наполнился уверенности и отчаяния. Она была столь убедительна, что на несколько мгновений Дженни и сама поверила в то, что это именно она напала на Мэй. От подобной игры пробирало до костей. Её подруга в самом деле оказалась искусным лжецом.

Рена с силой ударил Джен головой о пол, и в следующую секунду метнулась к девушке, протягивая ей свою руку.

— Быстрее, тебе нужно бежать!

— Мэй, осторожней! — вскрикнула Ким, замечая в руках Минки фруктовый нож. В ту же секунду служанка с силой пнула девушку под колени, опрокидывая её назад и так же доставая нож.

Она смотрела на Рену, не отводя от неё лезвия и осторожно вставая с кровати. Грудь её загнанно вздымалась, и было видно, сколь сильно она взволнована. Руки её мелко дрожали, но этого времени было достаточно, чтобы Дженни могла прийти в себя и подняться на ноги. Они с опаской смотрели друг на друга. Напряжение вокруг них было столь сильным и густым, что никому из присутствующих в этой комнате не хватало воздуха.

— Хватит, Рена! Дженни мне всё рассказала, — начала служанка, не переводя с девушки не менее напряженного взгляда. — Она предупредила меня о том, что в скором времени ты можешь прийти за мной или Бао.

— Хахаха, — вдруг немного безумно рассмеялась девушка, задыхаясь от собственных чувств. — А ты хороша, Ким Дженни! Я думала, ты мне поверила... Неужели я оказалась недостаточно убедительной для тебя?

— Я поверила, — честно выдала черноволосая, загнанно смотря на девушку. — Но тебя выдали книги. Не всякий в этом замке умеет читать, и далеко не каждый знает, какие книги читаю я. Ты здорово испоганила их, но так же сократила мои поиски. Я не хотела признавать того, что это была ты, — Джен в любую секунду готова парировать выпад и нанести ответный удар, но она не спешит. — Лишь одного я не пойму: зачем тебе всё это?

Между ними застывает жуткая тишина. Тишина эта пахнет гнилью, кровью и отвращением.

— Потому что я тебя ненавижу, — нервно и громко отвечает Рена. Все маски теперь были сняты, и её безумие ничего более не держало, искажая лицо в уродливой гримасе. — Всё было хорошо, пока не появилась ты! Господин любит покорных и милых. Он жестокий, никаких стоп-слов, никаких правил и пощады. Но ты! Это всё из-за тебя! — теперь саб в самом деле кричала. — Почему ты ни разу не подчинилась, но к тебе он относится так хорошо?! Почему с тобой он проходит все эти глупые этапы, а не берёт силой? Почему он потом ещё более жесток со мной? Я ненавижу тебя! Почему ты вернулась? Если бы ты сдохла, я была бы счастлива! Я была бы счастлива, даже если бы ты была жива, но не здесь! Тебя не должно быть здесь! Я! Я его фаворитка! Я выкапывала и отмывала тела, я выкрашивала их разлагающиеся головы и волосы в чёрный! Это я хотела носить твой ошейник...

— Почему ты не вернулась к своему доминанту? Ты говорила, у тебя были сотни возможностей для побега!

— Я не смогла. Я не смогла уйти! Так же, как не смогла уйти и ты! Я не чувствую своего доминанта! Я ничего не чувствую! — теперь Джен могла в самом деле разглядеть всю ту боль, что копила в себе младшая.  — Но Господин... Я была счастлива нравиться ему! Я была горда быть его лучшей сабом! Я думала, что умру от счастья, когда он надел на меня твой ошейник! Я думала, что это навсегда! Но ты вернулась! Ты вернулась, и за это я тебя ненавижу! Почему ты не могла сдохнуть?! Почему ты не могла облегчить мне жизнь своей никчёмной смертью? Хоть немного облегчить! Если бы тебя не было, всё было бы отлично! Господин Чонгук никогда не целовал меня, потому что я «грязная»! Он делал только больно! Но я полюбила его даже таким! Мне не нужно было его переделывать, я готова принимать его таким, какой он есть! Так чем же ты лучше меня?

— Я... — Дженни сказать чего не знает. У неё внутри всё кусками. — Рена...

— Господин Чонгук любит милых, покорных девушек, всегда любил... Господин Чонгук любит ломать и не любит следить за состоянием сабов. Господин Чонгук любит жестокость и кровь, он никого не любит и никого не целует. Сабы для него скот, сабы для него — бездушные вещи, инструмент для утоления нужды... — голос девушки становился всё тише и тише. Всё в ней было столь отчаянно больно, что казалось, её разорвёт от этих страшных чувств в любую секунду. — Меня научили этому в первый же день, как я здесь оказался... Меня заклеймили после первой же ночи. Я думала, что умру, но выжила. Я знаю всё о своём хозяине... — она всё больше повторялась в своих словах и мыслях. — Я знаю, что он любит и что ненавидит, я знаю, каким с ним нужно быть в постели, я знаю, каким нужно быть, чтобы он хотел меня ещё и ещё больше. Я знаю всё, что должна знать саб Чон Чонгука! Но почему с тобой он не такой, каким я его знаю? Почему он целует тебя? Почему желает тебя, даже когда спит со мной? Почему он ласков с тобой, даже если ты не покорна? Он обнимает тебя! — Рена заходилась рыданиями. Казалось, что собственные слова жгут ей язык и горло. Казалось, что в этих словах столь много желчи и ненависти, что она хранила её в себе с их самой первой встречи. Её взгляд был безумен, а всё, что она произносила, доставляло ей жуткие мучения. — Я ненавижу тебя... Я была бы счаст... — Рена вдруг замерла, обрывая себя на полуслове. Из её рта медленными густыми дорожками начала скатываться кровь, а в глазах застыл шок.

Казалось, она хотела сказать ещё столь много, но теперь могла лишь не менее отчаянно пытаться собрать в своей продырявленной глотке воздуха. Она упала на пол со следующим ударом меча. Она скребла землю ногтями, стараясь собраться с силами. Она хотела посмотреть на свою смерть столь сильно, что нашла в себе силы сквозь боль повернуться на спину. Рена ждала чего угодно, но сама мысль о том, что за её спиной оказался Чонгук, лишала её стремления к жизни. У доминанта был столь равнодушный и безразличный к мучениям Рены взгляд, что одно это доставляло сабу куда больше боли, чем сквозной прорез в глотке и перерезанные сухожилия на ногах.

— Я разочарован в тебе, Чхве Рена, — король столь уверенно произнёс имя сабмиссива, что внутри у неё всё обрушилось. Эмоции изживали себя, но даже теперь, сквозь застилающую глаза пелену слёз и неразборчивый, пузырящийся в глотке ускользающим кислородом, хрип, нижняя до сих пор не могла поверить, что человек, являющийся её религией, любовью и страхом, отказался от неё так спокойно. Чон Чонгук более не нуждался в фаворитке, она была ему отвратительна, она была ему чужда, и больше не имела права называться сабом своего господина. — Ты больше мне не нужна. Ты могла бы жить тихо, но допустила одну невероятной глупости ошибку, — ты посмела сравнить и поставить себя выше той, кого природа наделила моим именем. И лишь за это ты сейчас так жалко захлёбываешься собственной кровью.

Рена уже не слышала своего хозяина. Все звуки для неё смешались и превратились в громкое надрывное бульканье, выходящего из лёгких и горла воздуха. Рена уже не знала, о чём говорит ей её господин. Она могла лишь наблюдать за движением столь желанных и неизвестных на вкус губ. Её разрывало от боли. Она не чувствовала ног, тело наливалось свинцом, смотреть было всё тяжелее и больнее. Она металась в муках. Она хотела видеть Чонгука хоть ещё немногим дольше, даже если больше не слышала его,даже если не могла ему об этом сказать.

— Я... — один только этот звук в клочья раздирал ей глотку. И хоть теперь она едва слышала собственные хрипы, она всё столь же отчаянно пыталась выдавить из себя остатки своих болезненных чувств. — Я... Вас...

Чонгук уже знал, что хочет сказать ему Рена. Но той то ли перехватило дыхание, то ли всякий воздух и в самом деле окончательно покинул её тело вместе с душой. Рена более не дышала. Но на её губах вместе с ним умирала тихая улыбка. Кажется, именно эта улыбка заставила Чонв нахмуриться и, отвернувшись, кинуть Дженни быстрый приказ идти за ним, а Мэй сказать прибрать в комнате всякий намёк на присутствие этого тела и крови. И хоть Чонгук не показывал этого, Дженни казалось, что она слышит, как дребезжит сердце её доминанта. У неё у самой дрожали руки. Она не верила, что всё закончится столь странно. Она не хотела этого и никак не могла предположить, что её доминант всё это время пристально прислушивался к своим ощущениям, к чувствам, что передаёт связь. Она не думала, что Чонгук в самом деле столь безжалостно покончит со своей лучшей сабмиссивом гарема. И всё это, вкупе с медленно отпускающим его напряжением, порождало в Ким странное чувство тошноты, медленно поднимающееся от низа живота к горлу.

Ким до сих пор слышала голос Рены внутри себя. Каждое её слово оседало внутри неприятным пепельным инеем горечи и вины. Все её слова переворачивали мир Дженни с ног на голову, потрясали своими смыслами шаткую гармонию и уверенность. Чонгук любил миловидных и покорных, но прощал ей любое непослушание и грубость. Чонгук был жесток и только ломал, но он бережно обнимал и аккуратно целовал. Чонгук ломал всех вокруг в странном для него желании не сломать саму Дженни. Но Джен всё равно задевало.

— Её необязательно было убивать... — тихо прошептала саб, опираясь спиной о дверь и низко опуская голову. Сейчас ей совершенно не хотелось смотреть на своего дома. Сейчас её сжирало дикое чувство вины. Сейчас она отчего-то казалась себе ещё грязнее, чем чувствовала себя когда-либо до этого.

— Что ты сказала? Необязательно убивать? Я бы и не убил её, если бы она не покусилась на тебя! Но она угрожала твоей чёртовой жизни! И это твоя благодарность? — Чон был не в себе. Казалось, сейчас его могло вывести любое слово.

И это слово было столь опрометчиво сказано Джен:

— Ты мог бы просто прогнать её! Лучше бы ты и дальше игнорировал всё, что меня касается! Надо было уйти ещё во время той чёртовой коронации, тогда бы всего этого не случилось...

— Ну так и проваливай! — Чонгук злой как чёрт. Всего в несколько широких шагов он оказывается непозволительно близко, резкими движениями разворачивая саба к себе спиной и снимая ошейник. — Свободна! Проваливай, чтобы я тебя больше не видел!

Когда дом бросает ошейник в камин, отдавая дорогую кожу на съедение огню, Дженни забывает, как дышать. Когда она видит раздраженный взгляд Чонгука, её саму берёт злоба.

— Ну и славно! Благодарю, что оказал мне честь и отпустил! Наконец, я с уверенностью могу сказать, что ты мне никто! Хозяин? Таких дрянных доминантов не сыскать на всём белом свете! — Дженни приближается опасно близко, нарушая все собственноручно выстроенные грани дозволенного. Ей так многое хочется сказать, что она напрочь забывает о том, что имя Чонгука всё ещё боль его ключиц. Она очень зла, и потому не сдерживается, выплёскивая каждую мысль, что сейчас крутилась в её воспалённом гневом мозгу. В самом деле, она и сама не понимала, как из-за её слов мог разгореться такой скандал, и как так вышло, что теперь она кричит на своего хозяина. Однако, ей было больно. Ей всё ещё было больно из-за слов Рены, ей было ужасно больно от действий Чонгука. — Ты мне отвратителен до глубины души, Чон Чонгук, и не выразить словами того, насколько мерзки твои прикосновения. Я несказанно рада, что больше не являюсь твоей грёбанной сабмиссивом, ведь меня воротит от одной только мысли о том, что я нахожусь в одной с тобой комнате.

— Не боишься оказаться грязной и никому ненужной сабом без ошейника, в этом-то королевстве? Готова раздвигать ноги перед любым желающим за крохи хлеба? Долго, думаешь, продержишься? Да ты уже на следующий день приползёшь и будешь у меня молить, чтобы я позволил тебе спать в одном загоне со своими сабами. Тебе не следует забывать, что ты всегда была?есть и будешь всего лишь одной из них.

— Уж лучше я стану безродной жалкой сабом, чем буду твоей дорогой куклой. И я скорее предпочту раздвинуть ноги перед пьяницей из таверны или ещё какой грязной швалью, нежели перед тобой. Вернусь? В этот ад, да ещё и добровольно? Тебе не стоит недооценивать меня, Чон Чонгук. И тебе не следует забывать, что я всегда была, есть и буду твоим единственным желанием, даже если ты это отрицаешь. Я знаю о тебе всё, ты обо мне — ничего. И сама я сюда ни за что не вернусь.

Юнги смотрит тем самым взглядом, полным ненависти и презрения, которым одаривала Чона в самые первые из их встреч. Чонгуку кажется, что он слышит, как внутри всё некрасиво трескается и рвётся не по швам. Ткань их связи расползается ненадёжной тряпкой, и всё, что им остаётся — тысячи оборванных нитей. Они никуда не ведут и ничего за собой, кроме пустоты, не несут. Ким разворачивается на каблуке и оглушительно хлопает дверью, закрывая её за собой. За окном уже холодная далёкая ночь. За окном ужасный ливень. Чонгук лишь раздраженно хмыкает. Ему бы остановить всю эту нелепую брань, но слова саба больно режут. Ей бы сказать всё, что он думает на самом деле, но Дженни больше «не его жалкая саб», и её отпустил сам король. Ему бы догнать, но он не сдвинется с места. Он мог бы заставить заткнуться эту саба одним единственным словом. Он мог бы впихнуть ей обратно в глотку самые колющие и ранящие слова. Он мог бы заставить её заткнуться раз и навсегда, вытрахать всю спесь, сняв своё напряжение. Он мог бы, но всё ещё стоял на месте. Он мог бы, но не собирался этого делать.

Дженни быстрым шагом пересекает весь замок, вскоре оказываясь за воротами. Её никто не останавливает и не преследует, — она отлично понимает и знает, что все слуги уже в курсе всех деталей и до тошноты точно могут рассказать о каждом слове этого странного диалога. Они разберут каждую неправильную интонацию и сделают свои важные выводы.

Она была столь зла и раздражена, что не замечала проливного дождя, покрывающего всё вокруг на многие километры вперёд. Когда Дженни немного опомнилась, то была уже глубоко в лесу. Она едва ли понимала, в какую сторону двигалась до этого, и куда ей идти теперь. Дождь не переставал поливать землю, отчего всё вокруг было мерзко рыхлым и скользким. Ким продрогла до костей и промокла до нитки, но и не думала поворачивать назад. Слова Чонгука теперь подогревали в ней некрасивую, казалось, давно уже уснувшую в ней гордыню. Волны ненависти и раздражения подымались в ней обжигающе горячими сгустками лавы. Перепачканная и валящаяся с ног, она остановилась только под утро. Она всё ещё была в лесу, у неё не было ни еды, ни воды. Ей нечем было укрыться от назойливого дождя. Метка жгла адской болью. Саб не была уверена, но ей казалось, что именно так начинает рваться связь. Ей хотелось умереть от бьющих её под дых чувств и эмоций. Слова Чонгука, в самом деле, задевали многим глубже, чем Ким могла предположить. Они пугали и сковывали.

Дерево, под которым устало свалилась черноволосая, имело огромную раскидистую крону с широкими и длинными ветвями, что хоть немного спасало девушку. Она столь устала, что теперь, даже если бы смогла перебороть свою гордыню, не смогла бы вернуться назад. Ведь она не помнила дороги и едва ли могла найти в себе силы отскрести своё тело от огромных, вздымающихся над землёй, корней. Закрывая глаза, Дженни с усмешкой думала, что словам её доминанта не суждено сбыться, ведь она сгинет со свету раньше, чем выберется из этого леса. Ей страшно повезло, что её всё ещё не сожрали звери. Но и это, подумалось ей, прежде чем окончательно закрыть глаза, погружаясь в болезненно знакомую мазуту темноты, было не за горами.

Тьма была ей столь верным спутником, что она могла назвать её родной. Она окутывала её тело и убаюкивала. Тьма давала в себе утонуть, позволяла окунуться в те тёмные воды, чью глубину Дженни давно уже успела попробовать на вкус. Она не знала, сколько долго длилось её забвение. Ей казалось, что она чувствует, как кто-то бережно подхватил её тело. Этот мир был непроницаемо чёрным, и Ким чувствовала себя слепой. Но одно было в этом мире прекрасно, — здесь её не терзала вина, и не могла найти боль. На дне тёмных вод не было глупых беспокойств и волнений. А главное там не было Чон Чонгука. Дно, на которое опускалась Дженни, окутывало её теплом и лаской. Она чувствовала, как её тело ласково омывают, трепетно поглаживая метку имени и столь же уже родное, как тьма, клеймо.

Ким разлепляет глаза, заходясь хриплым кашлем. Она не знает, молиться ей на то, чтобы очнуться в замке, или на то, чтобы оказаться как можно дальше от Чон Чонгука. Перед глазами расписные потолки. Но незнакомые. Шум где-то сбоку заставляет саба аккуратно перевести взгляд с потолка на кропотливо что-то делающего человека, скрытого за капюшоном. Всё вокруг ей до одури незнакомо, а потому неприятное покалывание и головокружение тут же отходят на задний план. Стоит Ким что-то прокряхтеть, как человек тут же обращает на неё всё своё внимание. Он протягивает флягу с водой, помогая попить, и во все глаза рассматривает нижнюю. Ещё несколько секунд проходят в мёртвой тишине, прежде чем парень в балахоне вдыхает полной грудью и недоумённо ударяет себя по голове, вскрикивая:

— О, Господин,она очнулась! Она ведь очнулась! — он мгновенно подрывается, тут же выскальзывая из комнаты и не переставая громко кричать. — Господин! Скорее! Королевская саб наконец пришла в себя!

Ещё через несколько минут в помещение возвращается всё тот же странный парень, но уже с высоким статным мужчиной, хмуро разглядывающим черноволосую сабмиссива. Он аккуратно склоняет свою голову, показывая своё уважение.

— Мы рады, что Вы, наконец, пришли в себя. Вы хорошо поспали и славно нас этим напугали. Полагаю, сейчас вам нужен отдых, а потому постарайтесь не напрягаться. Расслабьтесь и не торопитесь, вы можете чувствовать себя так, словно бы вы оказались у себя дома.

— Где я? — Дженни хмура и решительно ничего не понимает. Она тяжело дышит и мысленно готовится сорваться с места в любую минуту.

— Ох, конечно! Чего это я?! — мужчина разражается громким приятным смехом. — Вы в тайном обществе сабмиссивов. Здесь могут найти приют все, кому удалось сбежать от своих хозяев. На вашу удачу наши доминанты патрулировали лес и нашли вас раньше вашего тираничного господина.