Прохладный воздух остужает пыл, а снег пропитывает кофту и леденит недавно обработанную расцарапанную спину. Чеён нервно сглатывает и недоверчиво косится на разрытый люк, из которого ещё совсем недавно выкарабкалась. Мысли сбиваются в неразборчивые кучи, суматошно ища выхода. Она закрывает глаза и глубоко вдыхает, думая о том, что, должно быть, только что сделала самую глупую вещь в своей жизни. Поднимается, отряхивая мокрый снег с колен и спины, тот уже грязный, пачкает чистую кофту большим влажно-серым пятном. Руки и тугая повязка на одной из них так же замараны следами рыхлой влажной земли. В день, когда её затащили в подземелья, снег валил так, словно хотел накрыть весь континент своей белой пеленой, замораживая эти образы на вечность вперёд. Теперь же снег — вода талая, растаявший лёд. Однако, теплее он от этого не становится.

Мин проклинает себя и свою внезапность, заставившую пойти её на этот безумный шаг. У неё дико болят мышцы, а прохладный ветер задувает под теперь влажную тонкую кофту, заставляя слегка поёжиться и оглядеться. У неё нет еды и воды, да к тому же она даже приблизительно не может представить себе, где находится. Наваждение от удавшегося побега сходит на нет, а всё чувство свободы замещается каким-то иррациональным страхом того, что теперь-то она точно не отделается лёгкими избиениями или оторванными ногтевыми пластинами. Она ещё раз смотрит на вход в подземные лабиринты, и в её голове пробегает шальная мысль о том, что, быть может, ей бы стоило вернуться, пока её не хватились, но потом она лишь хмурится, принимаясь как можно тщательней закапывать люк. Руки медленно коченеют, обмерзают и леденеют в холодном талом снегу, но она всё равно продолжает, откидывая прочь глупую идею вернуться. Она медленно приходит в себя, отхаркивая страх из собственных лёгких. Саб оглядывается по сторонам, ища что-нибудь, способное придавить выход снаружи. Она справедливо оценивает собственные возможности и понимает, что даже если бы решила вернуться, едва ли это удалось ей без уже потухшего факела. Многим вероятней она стала бы одним из тех многочисленных, разлагающихся в сырой темноте, трупов, заблудившись в одном из коридоров. И даже если бы её нашли на грани жизни, в этот раз Чимин едва ли спустил бы ей что-то подобное с рук. Не так далеко она видит покосившийся пень с кучей вылезших из земли корней. Она безуспешно ковыряет землю, пытаясь вытащить кусок дерева из промёрзшей за зиму земли, та едва заметно и очень тяжело поддаётся. Так и не добившись, чего хотела, она ещё недолго осматривает окружающий её лес, после чего решает оставить всё так.

Она не знает, куда идти, и потому движется наугад, надеясь лишь, что это «наугад» не приведёт её к замку. Она проваливается в неглубокие водянистые сугробы, промачивая ноги из раза в раз, и немного проклинает лес. Мин следит за тем, как ленивое марево ярко-розового рассвета медленно растворяется в просыпающемся и белеющем круге холодного солнца. За ней тянется дорожка из собственных следов, она бесцельно блуждает по лесу, глупо надеясь выбраться в хоть какую-нибудь мизерную деревеньку близ города или, что было бы совсем уж сказочно и нереально, но очень желанно, подойти к границе с другим королевством и попытаться его пересечь, навсегда теряясь для Пак Чимина. У неё из планов целое ничего, пустота, ни одной идеи и предположения, но она продолжает идти. Она чутко прислушивается к каждому звуку, ожидая опасности и подвоха, но, как правило, те оказываются лишь хрустнувшими под её ногами ветками или хорохорящимися на деревьях птицами. Холод и общая усталость берут своё, когда она запинается о собственную ногу и с оглушительным шлепком проваливается под толщу речной воды. Чеён моментально вскакивает, устало выгребая на противоположный берег. Лёд воды пронизывает тело скользкой судорогой, заставляя вновь и вновь понимать то, насколько глупой оказалась её попытка к бегству. Пессимистичные мысли пробираются в сознание, противно скребя изнутри черепную коробку. Саб чувствует, как медленной инеевой коркой покрываются её волосы, замерзая от самых корней. Волосы продувает ветром, уши закладывает приглушенной ноющей болью. Она присаживается на берег, отмечая, что солнце уже давно не в зените и вскоре собирается опускаться, суля новые проблемы в виде заморозков. Ей развернуться хочется, да уже вернуться в эти чёртовы непроглядные хитросплетения Королевских лабиринтов, но только смеётся хрипло, отмечая про себя то, как постепенно начинает саднить горло.

Чеён совершенно не помнит, как вернуться к тому люку.

Она бродила по лесу весь день, но то ли тот оказался таким беспощадно большим, то ли она бродил по кругу, хоть и шла только прямо. Она ерошит заколевшие на ветру волосы, с трудом разделяя их на пряди. Желудок не вовремя решает напомнить о себе ненавязчивым чувством голода. Она устала, замёрзла и ко всему прочему совершенно безнадёжно потерялась. Она разумно оценивает свои шансы на смерть от холода в лесу как весьма высокие, и потому вновь поднимается, отряхивая штаны больше по привычке нежели из нужды. Ей с секундой каждой всё холоднее. Голова идёт кругом и невероятно хочется спать. Мин слышит вдалеке неразборчивые размазанные от усталости голоса и почти с облегчением выдыхает. Её едва слушаются руки и ноги, сдающиеся под натиском слякотного холода.

— Нам нужно найти новое мясо. Запасы кончаются, — Мин наконец может разобрать их слова.

Она чувствует себя невероятно везучей. Она уже хочет позвать на помощь, но осекается, в следующую же секунду благодаря склизкий промозглый холод за то, что он забрал у неё возможность говорить:

— И поэтому мы целый день шляемся по этому чёртову лесу. Какой человек вообще полезет в этот лес, если уже все знают, что здесь постоянно пропадают люди? Минхо в последний раз убил слишком много, конечно, они всполошились и теперь обходят его стороной! Жадный идиот!

Саба передёрнуло от услышанных слов и осознания того, какая же она, в действительности, неудачница. Она медленно вдыхает и старается не дышать, радуясь тому, что от этих людей её скрывает невысокий холм. Каждая клетка её тела напряжена до своего возможного предела. Она слышит, как хрустят ветки под чужими ногами, и как двое охотников ссорятся по поводу отсутствия «мяса» в лесу. Ей в очередной раз хочется пробить себе голову от понимания собственной глупости. У неё из средств защиты только погашенный в снегу факел, что по сути лишь палка с мокрыми обгорелыми остатками тряпок. Девушка чувствует, как у неё спирает дыхание, она покрепче сжимает факел в руках, нервно закусывая свои холодные и обветренные губы. Ей кажется, что она чувствует, как у неё расширяются зрачки, ей кажется, что она слышит скрип чужих подошв так невероятно близко к ней. И она всё ещё забывает дышать. Вся боль отходит на задний план, почти истирается из сознания, забываясь и захлёбываясь в собственном одиночестве. Время замирает или, быть может, замерзает так же как переломанные пальцы Чеён, что обычно каждую секунду напоминают о себе. Она забывает обо всём. Обо всём, кроме того, что невероятно сильно хочет жить. Обо всём, кроме того, что ради жизни всегда нужно было чем-то жертвовать, даже если это чьи-то другие жизни.

Закон негласный, нигде не имеющий прописи, но исправно работающий — за жизнь платят жизнью. Где-то на границе происходящего маячит мысль о том, что эти люди такие же, как и она сама. Эта мысль назойливая, но всё равно испепеляется точно феникс, сама по себе. Чеён не чувствует боли и холода тоже не чувствует. Потому что один из мужчин вдруг замирает прямо над сабом, и все звуки забывают своё существование, чтобы после увидеть, как скрипучий голос разрезает пустоту этой мертвой тишины:

— Давай пойдём вдоль ручья, раз уж мы к нему вышли. Вода здесь чистая, глядишь найдём немного мяса.

— Ох, может не стоит? Хеджу убьёт и сварит нас, если мы не вернёмся через несколько часов. Мы уже слишком долго ходим по лесу, у нас пока ещё есть в запасе полтора человека.

— Да ладно тебе! — голоса стихают на несколько секунд. — Хорошо, дай только немного воды наберу.

Чеён видит по секундам, с нарастающим всё больше страхом, как один из тучных высоких мужчин скатывается на ногах к ручью. Страх долбит по венам с новой силой, саб закрывает рот кулаком и теперь задерживает, сбившееся от нервов, дыхание специально, сильнее вжимаясь спиной в землю бугра. Она кротко вздрагивает, когда что-то под её весом с громким хрустом ломается пополам. Чеён кажется, что этот звук похож на посмертный хрип её надежд остаться незамеченной. Она видит, как мужчина медленно поворачивается на этот звук, и как на его ублюдочную рожу наползает мерзкая скалистая ухмылка.

— Эй, Бом! — громко зовёт он второго. — Кажется, Бог нас любит, раз прислал нам такой подарок!

Он разражается громким басистым смехом, откидываясь головой назад. Мин встаёт, чуть пошатываясь и понимая, насколько же в действительности продрогли от мокрого снега её ноги, но это кажется таким далёким и незначительным на фоне того, что ей грозит. Мин собирает все свои силы в кулак и с громким криком бросается на грузного мужчину, замахиваясь палкой. Тот парирует несколько выпадов, оказываясь неожиданно более ловким, чем предполагала саб. Чеён смотрит пронзительно, сосредотачиваясь на охотнике, и в следующее мгновение с силой бьёт под колено, заставляя мужчину с болезненным криком упасть в реку. Он верещит, как свинья, когда ледяной поток накрывает его. Девушка разворачивается чуть облегчённо, собираясь бежать. Но всё, что она успевает — увидеть краем зрения расплывчатое лицо второго мужчины, нанесшего удар со спины. Всё, что она успевает почувствовать, — как её ноги сводит судорогой, и земля уходит из-под ног, погружая мир в беспроглядную чернь.

***

      Чимин устало зевает, прикрывая рот кулаком и смаргивая с глаз лёгкую влагу усталости. Он старается ни о чём не думать и никуда не спешить, медленно читая текст каждой бумажки, каждого контракта и заявления. Он старается вникнуть в каждую букву, но слова безжалостно смазываются в нечитабельную кашу из непонятных символов. Рядом стоит Сунг — его личный помощник, лучший из всех слуг, что когда-либо знал Пак Чимин. Он учтиво интересуется, не устал ли его господин, и так же учтиво отстаёт, продолжая заниматься своими делами, когда доминант лишь невнятно взмахивает рукой в воздухе.

      Король хмурится, снова и снова читая текст всученного ему документа. Все мысли путаются, перескакивая на ненужные темы. У него страшно болит голова, и с каждым новым днём факт того, что та не может лопнуть от боли, всё больше ставится молодым правителем под сомнение. Когда он всё же дочитывает, наконец, вникая в суть, то быстро ставит размашистую подпись, отправляя бумагу в стопку таких же незначительных документов. Они проводят за этим скучнейшим занятием ещё несколько часов, что, кажется, тянутся в сознании сероволосого целыми веками. Когда в комнату тихо стучится служанка, проходя после разрешения, он устало откидывается на спинку кресла, закрывая глаза и с силой надавливая двумя пальцами на переносицу.

— Господин, прошу в обеденную залу, еда уже подана.

      Девушка мило улыбается и тут же, изящно поклонившись, удаляется прочь. Стоит глазам закрыться, как перед глазами вновь появляется омерзительная картина их с Чеён грязного секса, если это так вообще можно назвать. Пак тут же открывает глаза, встряхивает головой, пытаясь сбросить с себя глупые мысли, и следует вниз. Огромный длинный стол в не менее большой просторной зале. И на этом столе стоит всего один набор столовых принадлежностей и несколько глубоких чаш с едой. Он безынтересно дергает одну виноградину с лозы из тарелки, тут же лопая ягоду зубами. Сок растекается по языку, раскрывая всю свою сладость и кислоту. Пак садится за стол, разглядывая содержимое своих тарелок. Он терпеливо смотрит на дегустатора, попробовавшего всю приготовленную еду, и после одобрения приступает к трапезе. Он никуда не спешит, медленно прожевывая каждый овощ, что находится в его тарелке. Горячий суп обжигает горло приятным вкусом. Пока Чимин вдруг не натыкается взглядом на кусок мяса, плавающего в тарелке. Без того мрачный взгляд становится ещё более пугающим. Он откладывает в сторону свои приборы, вытирает белой салфеткой губы и тут же встаёт из-за стола.

— Благодарю. Кто готовил суп?

— Хён. Она всегда готовит Вам супы, Господин, — тут же испуганно отвечает девчушка из прислуги.

— Чтобы её здесь больше не было. И найдите новую повариху. Я не ем мясо, — последнюю фразу он буквально выплёвывает. Так, как хотел бы выплюнуть только что съеденный суп.

      Он выходит из залы, подавляя в себе желание прочистить желудок, и вновь направляется в свой кабинет. Сунг тут же встаёт, кланяясь и протягивая бумаги:

— Это все отчёты о том, как продвигается развитие библиотек в городах. Количество книг в них растёт и... — он всё продолжает говорить, рассказывая об улучшениях и продвижении, но Пак лишь берёт протянутые бумаги, быстро пробегаясь по ним усталым взглядом, а потом подписывает, впервые за долгое время не желая вникать в стабильно прогрессирующие результаты и бесконечные статистики.

— Сунг. У меня сегодня есть встречи?

      Мужчина осекается на полуслове, тут же открывая небольшую плотную тетрадь и высматривая в ней необходимую информацию.

— Нет, Господин Пак Чимин. Сегодня у Вас встреч не запланировано. На сегодня у Вас лишь разбор документов и, разве что, обход города.

— Тогда на этом закончим. Я устал, — он тяжело подымается из-за стола, кривясь, когда слышит тихий скрип стула. — Я устрою обход завтра. И ещё, скажи мне, тот мужчина всё ещё находится на позорном столбе? Он жив?

— Да, Господин. Он всё ещё там и всё ещё жив.

— Славно. Снимите его оттуда и отправьте в королевство Мин. Пусть его величество Мин Юнги лично получит от нас свою жалкую шавку.

— Вы серьёзно настроены развязать войну, Господин? — голос как и прежде остаётся безэмоциональным, но приобретает едва различимые нотки заинтересованности.

— Да. Пусть всё и обернулось в лучшую сторону, но он посмел покуситься на королевскую делегацию. Мирный договор, заключённый четырьмя королевствами, он посмел его нарушить. Его люди напали на нас в чужом, как для меня, так и для него, королевстве. Напали с целью похитить как чужую, так и мою истинного сабмиссива. Я не могу и не имею права закрывать глаза на подобного рода вещи.

— Но, Господин, Вы только начали свой путь правителя. Уверены ли Вы в том, что хотите начать его с войны? Вы не думали посоветоваться с родителями, Господин?

— Они больше не имеют веса в этом деле, Сунг. Эта война, за неё не стоит беспокоиться. В этой войне будет только одно павшее королевство. Одно небольшое и грязное королевство, решившее посягнуть на труды прошлых поколений.

— Вы правы, Господин. Прошу прощения за мою глупость. Если всё так, как Вы говорите и причиной является не Ваша возлюбленная саб Ким Дженни, я могу быть спокойным.

      Чимин смотрит нечитаемым пустым взглядом и не ясно вовсе, кому говорит:

— Ким Дженни? Забудь это имя, эта девушка более никак не связана с Королевством Пак, — голос почти спокоен, не дрожит. В нём из эмоций ничего не найти. И, в целом, звучит доверительно. — Тем более, что человека с именем Ким Дженни более не существует ни в одном из королевств и континентов.

— В таком случае я, действительно, могу быть спокоен за Вас, — он едва улыбается, тут же возвращая себе на лицо каменную безэмоциональность. — В таком случае, мы можем, наконец, снять с Вашей мантии те старые крепы?

      Чимин безмолвно давится своей злобой, понимая, к чему относилась та мимолётная улыбка на губах подчинённого. Сжимает руки в кулаки, чувствуя, как длинные ногти больно впиваются в кожу ладоней.

— Да. Выберите самые лучшие, что только найдёте. Королю не подобает носить столь потрёпанные украшения. Они могут испортить, — он буквально выдавливает из себя каждое слово, — впечатление обо мне в глазах прочих королей из других континентов.

      Подрывается почти, чтобы снять броши, но Сунг его останавливает:

— Вам не о чем беспокоиться, Господин, слуги всё сделают сами, — он снимает мантию, забирая её с собой, и удаляется, — прошу, отдыхайте, Господин.

      Чимин ещё несколько секунд устало смотрит на дверь, но потом лишь выходит из кабинета, заваливаясь на кровать прямо в одежде в ту же минуту, как закрывает за собой двери своих покоев. Головная боль не стихает ни на секунду, а глупые и ненужные мысли с новой силой берутся засорять его сознание. Глаза закрывает, стараясь успокоиться, но выходит откровенно хреново. Ему кажется, что он не здесь. Он где-то далеко и глубоко, куда никто не способен добраться. У него всё болит и ломит, тело скручивает красными нитями страха и старых, тех, что судорожно хотелось бы забыть, воспоминаний. У него в горле комок, и пальцы дрожат мелко. Ему всё ещё хочется вывернуться наизнанку, он готов пойти на всё, что угодно, и заплатить любую цену, только бы была возможность забыть собственное детство.

Перед глазами расстилаются лужи крови, уши заполняет вой умирающих людей. Пак Чимин ненавидит мясо и своё детство, пошедшее прахом под его предназначением. Он хотел бы провалиться в лёгкую дрёму или глубочайший сон, но всё, что он может — накрыть глаза своей рукой, представляя, что ничего не было. Страшные картинки из давнего прошлого сменяются воспоминаниями утреннего ада. Стонущая под ним Чеён, чью боль он чувствует каждую секунду этого мерзкого акта насилия. Гадкое чувство селится где-то в грудной клетке, сдавливая сердце. В память врезаются каштановые растрёпанные волосы, обкусанные губы и мокрые поцелуи. И бесконечно много отчаяния в глазах напротив. Чимин этого не хотел.

      Он хотел бы вырезать из себя это воспоминание, но Мин словно оттиск на обратной стороне век. Пак чувствует чужой страх и напряжение, слишком яркие, чтобы остаться незамеченными. Ему хочется проклинать чёртову связь за то, что слышал, как чужие мысли разбивались о собственные пороги, а хрипы боли оседали в сознании. Каждый день он спускался в место, пропахшее кровью, чтобы надавить, чтобы выбить из собственного саба необходимую ему информацию. Тот доминант, что напал на Дженни, оказался невероятно прочным, он продержался почти месяц под всеми изощренными пытками, но всё же сломался. Признаться, Чимин рад, что Чеён не настолько сильна, ломать её было больно и страшно. И не хотелось делать этого самому. Он надеялся, что младшая всё сама расскажет, стоит только попросить. Но та лишь глупо подвергала себя невыносимой боли, что передавалась Паку из раза в раз. Чимин видел её глазами, как ногти легко слетают с пальцев, он задыхался вместе с ней, когда её около сотни раз окунали в бочку с ледяной водой. Он был в этом аду вместе со своей сабмиссивом. И ничто из этого не способствовало успокоению. Он уже две недели как почти потерял сон. Под глазами пролегли тени небывалой усталости. Из Чеён было сложно выбивать что-либо насилием. Зато, как оказалось, легко было приручить порцией ласки.

      Доминант одаривал её поцелуями, мягкими и едва не трепетными, самыми нежными, на которые только был способен. Он осыпал шею засосами и укусами, исцеловывал каждый её миллиметр, заставляя стонать и желать большего. Он заставлял её хрипеть от боли, когда тот не подчинялся приказам. Он сломал ей каждый палец руки. И это всё вызывало в нём пугающее чувство легкой удовлетворённости каждый раз, когда он слышал, как младшая тихим севшим голосом начинала говорить о своём брате. Чеён выглядела измотанной и жалкой, уставшей и едва не умирающей от ненависти к себе. Адский микс выводил на новые уровни желаний, а старые монстры выходили всё дальше за пределы разумного.

      Признаться, Чимин не хотел так сильно ломать человека, которого ему подобрала природа. Просто им всем не повезло оказаться не в том месте и не в то время. Им всем не повезло быть с теми, с кем они не желали быть. Пак не хотел, но не сдержался, когда саб начал противиться. Он не хотел врать, не хотел говорить той лжи, что вынудили его сказать обстоятельства. Сероволосый руку поднимает, оглядывая запястье. Там имя, уже привычное совсем. Тускнеет. Крошится и немного трескается в нескольких местах, иногда начиная кровоточить. Чимину это не нравится совсем. Но иначе он пока не может.

Юнги не предавал Чеён.
Юнги хотел её выкупить.
Юнги хотел её спасти.

      Чимин не задаётся вопросом о том, от кого хотел спасти Юнги. Знает, что от него, от Пак Чимина. Да только не вышло у него ничего. Пак вновь и вновь закрывает глаза, надеясь, что в следующую попытку не увидит разложенного на столе перепачканную чужой кровью Чеён. И всё равно видит. Всё равно слышит рваное дыхание, помнит собственные грубые толчки. Он, признаться, удивился, когда Мин отрешенным взглядом попросила её взять. И отчего-то не смог отказать. Пак был груб, незаслуженно жесток. И неоправданно мягок. Он судорожно выдыхает, вспоминая, как затуманенный разум показывал ему совершенно другое, чужое и не принадлежащее ему тело. Каштан на мгновения окрашивался в чёрный, а мазута, затуманенных болью, глаз казалось родной и знакомой. Это ломало и злило, заставляя действовать грубее, двигаться резче и выбивать вместе с хрипами-стонами так тяжко сдерживаемые всхлипы.

      Пак Чимин отчаянно пытался выкинуть из своей головы Ким Дженни.

      Он вдалбливался грубо и резко, оставлял синяки на тазобедренных косточках. И даже сам не получал удовольствия от этого процесса. Ему было противно. Ему хотелось попросить Чеён заткнуться и больше никогда не издавать никаких звуков, ему хотелось завязать себе глаза, чтобы не видеть стекающих по лицу слёз. Его саб была ещё слишком юна. Его саб была уже слишком испачкана. Она терпеливо принимала боль, но её пугала ласка. Она могла сдерживать крики, когда её избивали, но не могла сдерживать всхлипов, когда её целовали. Она была нелюбима. Она была почти ненавистна уже только за ту мысль, что она не Ким Дженни. Пак тщетно старается выкинуть из головы все мысли о Мин Чеён, но сумасшествие накрывает его с головой каждый раз, когда та подходит слишком близко.

      На кровать запрыгивает чуть подросшая кошка. Она продавливает лапами покрывала, оставляя глубокие следы, и мягко укладывает голову на чужую грудь, прикрывая глаза. Дом только и всего, что накрывает её рукой.

— Что, Жаннет, тоже устала? Ничего, скоро всё закончится.

      Животное не реагирует никак, она расслаблена и спит. Ещё маленькая, но уже размером с обычную кошку. За окном медленно расплывается закатное солнце. Он сам не замечает, как всё же позволяет себе окунуться в лёгкий неглубокий сон. Ему ничего не снится, но он находит это даже очаровательным. До тех пор, пока его не будит громкий и тревожный стук в дверь:

— Господин Пак Чимин! Господин Пак Чимин! Ваша саб, Госпожа Чеён, она исчезла!

      Эти слова приходятся ушатом ледяной воды на голову. Жаннет недовольно спрыгивает с паковой груди и удаляется прочь, словно то самое лёгкое забвение, нёсшее с собой лёгкость сна. Чимин кривится от головной боли, но всё же поднимается с кровати. За окном закатное солнце сменяется маревом рассвета.

— Обыщите все подвалы, все выходы и входы. И делайте это как можно осторожней, если в народ попадёт слух о том, что моя саб сбежала, потом проблем не оберёшься.

— Куда Вы?

— Моя саб пропала, я иду в подземелья, — голос цветёт раздражением и ядом.

      Внизу все коридоры мелькают многочисленными факелами, слуги торопливо обыскивают каждый закуток, освещая себе дорогу. Чимин так же берёт один из факелов, снимая его со стены, после чего проходит в общий зал и осматривается. Стол, стул, огонь, аккуратно сложенные щипцы, кусачки, клещи, вилки еретика и кандалы. Разномастные орудия пыток и фиксации. Мокрая серая тряпка на столе. Пак подбирает её, разворачивая невнятный комок, и кисло вздыхает, — собаки не смогут пойти по следу, перепачканная в грязи, чужой крови и его сперме насквозь мокрая кофта едва ли им чем-то сможет помочь. Впрочем, он и так на них особо не рассчитывал, понимая, сколько в этих подвалах резких и неприятных запахов, способных сбить любого пса, но всё же некоторые надежды имел.

      Он цепляет себе набок небольшую сумку с огнивом, размещая её рядом с вечно находящимся поблизости мечом. Вдыхает глубоко, вновь закрывая глаза, и старается успокоить свои мысли, сосредотачиваясь на собственном сабе. Но не чувствует ничего, что помогло бы ему найти Чеён. Поджигая факел, он отправляется в одно из ещё не обысканных крыльев подвала. Под ногами постоянно ломаются чьи-то кости, пищат мыши и бегают крысы. Несколько раз Чимину попадаются полудохлые собаки, забредшие сюда каким-то невероятным способом. Они смотрят острым голодным взглядом и утробно рычат, готовые броситься на короля в любую секунду своей жизни. Дом осторожно переворачивает длинные ножны своего меча и аккуратно выуживает с обратной их стороны небольшой, но невероятно острый кинжал, тут же вскрывая глотки набросившимся на него голодным шавкам. Те приглушенно скулят в течении нескольких секунд, а после перестают дышать.

      Чимин бродит из крыла в крыло в течение всего дня, забывая поесть и не обращая внимания на легкую слабость в теле. Его невероятно сильно морозит, заставляя ежиться от холода, и проходит немало времени, чтобы старшему стало ясно — это не его ощущения. Он почти сбивается с ног, а потом и вовсе готов поверить в то, что в поисках саба заблудился сам. Ему приходится вновь и вновь разжигать пропитанные горючей жидкостью тряпки, потому как факел потухает четыре раза, пока он обходит крыло за крылом. Запястье горит огнём, с каждым мгновением нарывая с всё большей силой. И это Чимина тоже, если честно, немного тревожит. Он чувствует чужих змей страха, вьющих кольца на шее и сползающих неприятным холодком по спине. Он чувствует нарастающую панику. И даже, кажется, слышит отчаянно бьющееся сердце.

      Он слышит урывки странных диалогов, неразборчивые, неясные, но тревожные и пугающие. Голову простреливает резкая вспышка боли, настолько сильной и яркой, что та выбивает из лёгких воздух, заставляя согнуться и осесть на грязную землю, с силой прижимая ладони к ушам. Крик боли заглушает тихий стук выпавшего факела, разносясь остаточным эхо по длинным коридорам с пустующими камерами. Перед глазами стоит рыхлый мокрый снег и плотный мужчина с ублюдочной улыбкой. Всё меркнет через десяток секунд, замещаясь черничной пустотой. Ноющая боль в висках тихо отступает. Он еле собирает себя, забирая факел и стремясь найти выход. За этим занимательным делом незаметно проходят ещё несколько часов пустоты. Внутри неимоверно тихо, но холодно. Стоит ему вновь выйти к главному коридору, ведущему в зал, как на него накидываются обеспокоенные слуги.

— Господин, у вас кровь течёт из носа!

      Пак хмурится, прикасаясь двумя пальцами к носу и чувствуя, как те пачкаются. В следующую секунду он уже вытирает эту кровь с вновь безжизненным выражением лица.

— Господин! — несколько слуг бегут ему навстречу. — Господин! Мы нашли! Она вышла через люк в проклятом лесу! — Запыхавшись отчитывался один из мужчин. Они были перепачканы в земле, — Люк был закрыт совсем неплотно, земля с дёрном лежали совсем свежие, да к тому же там натекла лужа стаявшего снега.

— А снаружи много следов и снег грязный, весь в гари, будто кто-то тушил факел.

— Запрягите мне коня.

— Господин, на улице уже темно, не опасно ли в проклятом лесу в такое время?

— Безусловно опасно. И там находится моя саб, — устало говорит Чимин. — Наверняка грязная, голодная, замёрзшая и вляпалась в неприятности.

— Тогда быть может...

— Нет, я поеду один.

— Как скажете, Ваше Высочество, — слуги смиренно склонились, чтобы тут же отклониться и приступить к выполнению своих обязанностей.

      Через полчаса конь был уже готов. Чимин постоянно подгонял его, выжимая из животного все пределы. Он быстро мчался по темнеющим сумрачным улицам, почти ничего не замечая. Он скакал до тех пор, пока город не застлали деревья так всех пугающего леса. Теперь он чуть сбросил скорость, покрепче натягивая сбрую.

— Тише, Апрель, тише, — добравшись до люка, он начал внимательно осматриваться по сторонам.

      Темнота леса сильно усложняла поиски, но Чимин продолжал медленно двигаться к реке. Чуть вдалеке он увидел хрупкую девичью фигуру, слабо освещаемую луной и небольшим огоньком факела, что она зафиксировала у камней. Доминант тут же спешился, привязывая коня к ближайшему дереву. Он шел аккуратно, держа в одной руке кинжал и стараясь не издавать лишних звуков. Девушка не обращала никакого внимания, как и прежде набирая воду. Чимин подошел к ней со спины и приставил лезвие к её шее:

— Юная леди, не видели ли Вы неподалёку испачканную в земле саба с перевязанной рукой, — его ладонь сжала её руку, больно выворачивая её за спину. — Чтобы внести ясность, у неё на ключицах написано «Пак Чимин». Не могли ли Вы случайно забрать себе то, что принадлежит мне? — Он едва не шипел ей на ухо.

Девушка встрепенулась и нервно взглотнула.

— Н...не знаю, я не знаю, о ком идёт речь, — её голос дрожал, а взгляд судорожно метался из стороны в сторону.

      Девчушка косилась на свои обнаженные ключицы так, словно бы молилась всем известным ей богам одновременно. Она была сабом. И она точно узнала Чеён. От страха она прокусила губу.

— Скажи, может ты всё же видела такую саба? Каштановые волосы с искусанной шеей, вся в синяках и засосах. Подумай немного.

Девушка несмело кивает, едва не начиная плакать.

— Не паникуй. Ты же знаешь, что твоему хозяину лучше не знать об этом, — он тихо шепчет на ухо, почти расслабленным и доверительным тоном, заставляя девушку ещё сильнее обкусывать собственные губы. — Ты же не хочешь потерять его, а он, наверняка, не хочет потерять тебя, да? Поэтому дыши, — он почти успокаивает её, всё понижая голос и приближая кинжал ближе к шее, — глубже. Да, вот так. Молодец.

— Что в... Что Вы собираетесь сделать?

— Ничего особенного, — большим пальцем руки он медленно поглаживает её запястье, — ты просто отведёшь меня в то место, где вы её держите, попросишь, чтобы тебе открыли, и мы вместе зайдём к тебе на ужин, хорошо? Я заберу свою глупую саба, и мы больше никогда не увидимся. Только прежде чем начнёшь что-либо говорить, убедись, что твой голос не дрожит, хорошо? Мы же все хотим, чтобы все остались живы, да? — девушка тут же кивает, пытаясь унять дрожь. — Умничка, хорошая саб. А теперь вставай и пошли.

      Он помогает ей подняться, в прочем, не отпуская ни руки, ни кинжала. Они идут совсем недолго, неподалёку стоит небольшой дом, из которого вверх медленно поднимается печной дым. В окнах едва различается свет.

— Говори так, будто ничего не происходит, — напоминает ей доминант. — Вызовешь малейшие подозрение — ты труп. Я не собираюсь ничего с вами делать, я просто пришел забрать то, что принадлежит мне, — голос казался зловещим, он был полон жажды крови, но даже так девушка решила поверить в сладкую сказку о мире, где все останутся живы. — А теперь стучи.

***

      Чеён едва раздирает веки. О голову тут же разбивается волна боли. Она тихо стонет, пытаясь пошевелить руками. Но ничего не выходит. Они прочно связаны за спиной тугой верёвкой. Она лежит на боку, от охотников её отделяет самодельная деревянная решетка, разделяющая одно помещение на два. Чеён слышит, как рядом кто-то тихо плачет. А когда замечает, как один из мужчин встаёт, то вновь закрывает глаза, стараясь притвориться спящей. Она напоминает себе вдыхать и выдыхать, не шевелится и максимально расслабляется, обмякая на полу. Мужчина тычет мыском ботинка ей в щеку, чуть поворачивая голову саба:

— Она всё ещё в отключке. Давайте пока разделаемся с другой дамочкой, она уже давно ждёт своей очереди.

      Женщина рядом начинает вопить, а уже через секунду раздаётся звук шлепка. Рыдания не прекращаются, но к ним добавляется раздосадованный голос другого охотника:

— Так не честно, я хотел попробовать мясо саба! Говорят, оно вкуснее!

— И чем же?

— Тем, что его долбят при жизни во все щели! — мужчина разражается противным смехом, и его смех подхватывают остальные.

      Чеён кривится от этой шутки, еле подавляя в себе желание съязвить.

— А я вот что думаю: может и не стоит её есть? Ну, вы посмотрите на неё, вся в отметинах, наш король явно не стал бы так отрываться на каком-нибудь бревне, он же птица высокого полёта! Может оставим её в качестве грелки для постели?

— Держать ещё один лишний рот? Ещё чего! Да и посмотри на неё: дохлая, избитая, еле шевелится. Рука сломана. Король-то у нас не из добрых, оказывается, раз уж её псинка сбежала от него!

— Тогда может выкуп предложим? Представь, сколько он нам денег отвалит за то, что мы ему игрушку его вернём, а!

      Мужчина оборачивается на саба ещё раз, недоверчиво щурясь.

— Хеджу вернётся и решим, — он берёт в руки тесак и замахивается, когда в дверь громко стучат. Хмурится недовольно, отпуская женщину и укладывая нож на место. — Кто?

— Я вернулась, открывай, Майк.

      Чеён усмехается отчаянно, думая о том, что едва ли Пак Чимин возьмётся платить за неё выкуп. Скорее он пожелает им приятного аппетита, посоветовав, как лучше её, Чеён, разделать. Она в тысячный раз жалеет о том, что решила сбежать. Она в тысячный раз пытается смириться с мыслью о том, что её не спасут. Дверь медленно раскрывается, но никто не заходит. Мужчина шокировано смотрит перед собой, а через несколько мгновений судорожно пытается поймать падающее женское тело, из горла которой торчит подозрительно знакомый кинжал. Она что-то тихо хрипит, заливая пол собственной кровью, ещё через несколько мгновений её буквально пригвождает к мужчине — острый длинный меч нанизывает обоих точно мясо на шампур, вырывая из них крики. Чеён кажется, что она давится воздухом от одного только взгляда на, вошедшего в дом, Пак Чимина. Тот выглядит как никогда мрачным и злым. Меч выдёргивается из двух тел быстрым чётким движением, чтобы найти себе новую жертву. Мужчины бросаются на него с тесаками и топорами, но отчего-то этот пугающий Пак Чимин оказывается совершенно другим. Многим холоднее и страшнее. В его глазах отсутствует всякий намёк на жалость, добродушие душится на корню. Такой Пак Чимин не умеет решать конфликты словами, зато, кажется, неплохо кромсает людей. Он парирует чужие удары и безжалостно наносит свои, выбивая из чужих рук нож. Он целится по рукам и ногам, умело управляя мечом.

С каждой новой раной, оставленной каннибалами, Мин пробивает дрожь, а перед глазами появляются совершенно иные жестокие мотивы, где её хозяин ещё только принц. Картины, где её доминант ещё только ребёнок. Уши застилают крики женщин, детей и мужчин, отрезанные конечности и страшные люди вокруг.

— Ешь, — ранее разделанные на глазах маленького принца люди теперь сваренными кусками плавают в тарелке, заставляя желудок сжаться в тошнотном спазме. — Жри, кому сказано! Королевское отродье!

      Чеён и не знала, как страшно могут выглядеть кадры насильной кормёжки. Чеён к и не подозревала, что маленький ребёнок может разделывать взрослого человека по указке других людей. Картины мрачного детства замещаются картинами кровавого месива, что устроил Чимин в реальности. Он уже закончил и теперь безразлично смотрел на изуродованные тела. Он помог подняться женщине, на что та тут же принялась расцеловывать ему окровавленные руки, заливаясь слезами и шепча свои благодарственные речи. Ей верно повезло, что она не поднимала взгляда на своего короля. Эта картина её наверняка ужаснула бы не менее, чем замызганный чужой кровью пол дома.

      В дверной проём входит ещё один мужчина, и Мин узнаёт в нём личного помощника Пака. Старший поворачивается на звук тихого скрипа половиц, держа меч наготове, но немного расслабляется, понимая, что более ничего не угрожает безопасности.

— Сунг, зачем ты здесь?

— Вам было рискованно отправляться в этот лес одному, Господин.

— В любом случае, ты вовремя. Отвези эту женщину домой. Она, наверняка, устала и соскучилась по дому.

      Чимин движется тяжело, направляясь прямо к Чеён. Он выглядит столь грозно, что теперь та жалеет только о том, что жива. Она уже в красках представляет своё наказание за побег, но Пак лишь развязывает верёвки за спиной младшей, после чего поднимает на руки.

— Сунг, отойди, — ледяной голос короля заставляет помощника вздрогнуть и оторваться от разглядывания кровавой каши, в которую сероволосый превратил этих охотников.

Они едут в тишине, но Мин никак не может позволить себе уснуть. Она всё ещё видит страшные картины чужого детства.

— К...Как ты остался жив? — всё же решается задать вопрос младшая, давая понять, что видела чужие воспоминания.

— Сбежал. Убил и сбежал, — Чеён впервые хочется Чимина обнять. Так, чтобы монстров всех разогнать. Так, чтобы голос старшего стал хоть немногим живее.

— Спасибо. За то, что спас.

— Ничего, я тебя понимаю. Но не делай так больше. Тебя было тяжело найти.

      Они едут долго и больше не говорят. Чеён никогда не признается, но рассвет, ударивший в окна покоев, когда она лежала неподалёку от спящего Пак Чимина показался ей намного более прекрасным и тёплым, чем тот, что она встретила прошлым утром.

— Закрой глаза и спи уже, — тихо произносит Чимин, укладывая одну руку на Чеён и вновь проваливаясь в теперь уже глубокий сон. — Я знаю, что ты тоже устала.