Тихие, смазывающиеся и двоящиеся, звуки поминутно приобретали всё большую чёткость, забивая уши и заставляя голову гудеть от противной рези. Дженни еле разлепляет веки, тут же зажмуриваясь, — по телу разливаются песочные волны боли. Всё тело её затекло, и, казалось, что она чувствует, как в каждую клетку её тела влили раскалённого металла, заставляя пылать само естество Ким. В уши врезался лязг подков и стук колёс, вынуждая кривиться. Горло её пересохло, оно горело, его драло, словно бы солнце, испепеляющее песочные дюны смертоносных пустынь. Она хотела что-то сказать, но лишь прокряхтела что-то совершенно невнятное. Она пыталась подняться, но руки отказывались её держать. Она попыталась ещё раз раскрыть глаза, в этот раз у неё получилось. Джен не понимала, ни где она находится, ни что происходит. Всё, что она видела: тёмный охристый навес и приятный мрак вокруг. Спустя какое-то время она всё же нашла в себе силы для того, чтобы кое-как принять сидячее положение, и тут же зажмурилась от пронзившей бок боли. Это заставило её хрипло вскрикнуть. Они, очевидно, ехали ещё некоторое время, но даже его не хватило для того, чтобы что-либо понять или развеять туманную пустоту в голове, что, буквально, снедала её сознание. Когда глаза привыкли к темноте, царившей в этом месте, саб огляделась и заметила рядом с собой ещё одного человека. Он лежал совсем рядом, тихо хрипя во сне, его дыхание было тяжелым и громким. Черноволосая никак не могла понять, отчего она не заметила его рядом. Нос забивали ароматы успокаивающих и расслабляющих благовоний.

Она всё сидела,пытаясь сконцентрироваться и вспомнить хоть что-то, но в голове гремел своей пустотой сизый дым благовоний. У Дженни нещадно болела голова, как, впрочем, и остальное тело. Сквозь темноту она едва смогла разглядеть очертания бинтов, опутывающих большую часть её тела. Всё это заставляло хмуриться от ничего не понимания и доставляло только ещё больше дискомфорта. Всё, что она помнила, — её забрал Чонгук, а потом они провалились под толщу льда, пытаясь избежать кровавой бойни с бандитами. Сознание её прострелила мгновенная тревога, заставившая её неловко вывернуться, из-за чего она тут же рухнула вновь. Она тщетно старалась прислушаться к своим ощущениям, но слышала лишь тяжелые хрипы, уличные шумы и глухое биение собственного сердца. В мысли закрадывались самые страшные и нелепые предположения. Дрожащей рукой она потянулась к собственной шее и, к собственному удивлению, обнаружила,что ошейник её на месте. Ким не знала, сколько они уже в пути, не говоря уже о том, где они находятся, и куда их везут, но в голове её не было места и единой хорошей мысли. Когда сваи деревянных колёс натужно заскрипели, и повозка остановилась, саб вся напряглась и тут же предприняла попытку притвориться спящей.

Темноту разрезала полоска яркого дневного света, пропуская внутрь несколько размытых из-за плохого обзора силуэтов и протяжную струю лёгкого холода, клубящегося на свету. Джен слышала, как кто-то подошел к ней, она чувствовала, как этот «кто-то» приложил ладонь к её влажному лбу, тут же убирая её и перемещая жесткие пальцы к шее.

— Всё ещё держится лёгкий жар, но она, по крайней мере, дышит, — констатировал один хриплый голос.

— Что же, будем надеяться, что они оба выкарабкаются, — голос этот был ещё более скрипуч и стар. Он был слишком знаком Дженни, и теперь та, хоть и всё ещё не понимала, что происходит, чувствовала себя в безопасности, предпринимая ещё одну попытку подняться и решив более не притворствовать.

К ней подорвались тут же, не медля и секунды:

— Вам лучше не двигаться, Госпожа Дженни, — узловатые пальцы с силой надавили на грудину, заставляя Ким вернуться в лежачее положение. — Я рад, что Вы очнулись, но Вам ещё рано вставать. Боюсь, что Вы сейчас не в том состоянии, чтобы бодрствовать, Вам нужны только тишина и покой. Ваш бок, Вы, верно, где-то сильно поранились.

Черноволосая лишь прохрипела в ответ, и потому старик тут же попросил кого-то принести воды. Он взял чистую тряпку и, хорошенько её смочив, принялся выдавливать жидкость в рот бывшей принцессе. Долгожданная желанная влага, наконец, смочила пересохшее горло, заставляя саба прокашляться.

— К... Ка-а-ак мы зде... — ей не хватало сил на полный объём вдоха, горло всё ещё жутко саднило, а голову кололо точно скорлупу ореха. Она задыхалась от боли и слабости, от бессилия и чувств, — здесь оказа...лись...

Мужчина хмурится, пытаясь прислушаться к тихому едва различимому сиплому шепоту девушки, и слабо улыбается, когда всё же понимает суть вопроса.

— Мы подобрали вас в лесу. Вы были вся обмёрзшая и холодная, едва стояли на ногах, но тем не менее упрямо волочили на себе непонятный скоп из разной одежды. Казалось, что в этом заключался Ваш смысл существования. Но стоило мне Вас позвать, как Вы обессиленно рухнули прямо подле моих ног. Вы пролежали в бреду несколько дней, и мы, право, уже начинали терять всякую надежду на то, что сможем Вас спасти, но Вы всё же смогли.

— Г...де...

— Не беспокойтесь, с Вашим доминантом всё относительно в порядке, — он оборвал Ким на полуслове, пытаясь сохранить её силы. — Его состояние, конечно же, многим хуже Вашего, и он до сих пор не очнулся, но он хотя бы дышит, пусть и весьма тяжко. Во всяком случае, пока Вам стоит поесть и поспать, чтобы как следует восстановить силы, у Вас всё ещё держится некоторая хандра.

      Он ненадолго вышел, а когда вернулся, то уже держал в руках глубокую миску с похлёбкой и ложкой. Старик чуть приподнял саба за шею и начал её медленно кормить. Горячий суп обжигал дёсны и горло, Дженни чувствовала, как жидкость спускается всё глубже. Она была очень благодарна этому пожилому мужчине, что подобрал их. У неё всё ещё кружилась голова, она думала, что не голодна, но стоило в её нос забиться аромату пряной похлёбки, как живот её тут же завозмущался, издавая громкие утробные звуки. Впрочем, сейчас это вовсе не смущало Ким, потому что всё, о чём она мог думать в эту минуту, — еда. Когда с пищей было покончено, черноволосая вновь почувствовала страшную усталость. Старик убрал тарелку в сторону, укрыл свою гостью теплым покрывалом и обратился ко второму мужчине:

— Ну что, как он?

— Совсем плох. Дышит тяжко, весь в поту, жаркий точно чугунок на огне, да ещё и бредит. Но всё же карабкается. Остаётся только верить и молиться на то, что Всевышние смилуются да пощадят его душу и тело, — выдал он, обтирая влажный лоб Короля. — Да прибудет с ним Господь.

— Эх, — тяжело вздохнул торговец, — что нам эти молитвы, если они ещё никого не спасали. — Он взглянул на ослабшую саба и слабо потрепал её по волосам. — Не бойтесь, Вы обязательно сможете его вытащить, он ведь Ваш дом, как никак. А теперь просто позвольте себе немного отдыха. Поверьте, если Вы немного восстановитесь, Вашему Господину станет намного легче.

— Я... Как я... Я не смогу его вытащить, — голос всё ещё был слабым и тихим, но даже такая громкость, казалось, разрывала ей барабанные перепонки.

— Сможете, не волнуйтесь, обязательно сможете. Или я старый глупец, что ничего не смыслит в сабмиссивах. В конце концов Вы уже смогли спасти его однажды, пусть и сами ещё этого не поняли. А теперь, прошу Вас, отдыхайте, потому как в этом нуждаетесь и Вы, и Ваш Господин.

      Он вышел, а вслед за ним удалился и второй мужчина, плотно закрывая за собой навес, чтобы холодный ветер и снег не проникли внутрь и не забрали хрупкого тепла. Этого старика звали Донхэ, он был старым и очень опытным торговцем. Сколько помнил себя, именно так всегда Чимин попадал в королевство «Ким», в те беззаботные деньки. Этому человеку верили обе королевские фамилии, потому как знали, что мужчина этот никогда не бросит то, что доверили ему. И было вовсе не важно, будь то товар или кто-то из обычных людей. Торговцы, что путешествовали с ним, доверяли ему свои жизни, и в ответ он дарил им надёжную защиту, кров и еду. Так же, как Чимин попадал к Кимам, обычно Дженни попадала к Пакам. Они были ещё совсем детьми, а тогда ещё молодой Донхэ был беззаботным весельчаком, если дело только не касалось жизней Дженни и Чимина. Он показывал им разных диких животных, рассказывал былины и легенды у костра во время вечерних пристанищ и всячески развлекал юных детишек. Он один мог обращаться с ними как с несносными хулиганами, и он один учил их как крепко держать меч, как сражаться не на жизнь, а на смерть. Он учил охоте, и однажды летом они с Чимином даже учились рыбачить. Джен лежала, тихо слушая окружающие её звуки, и наслаждалась накатывающими на неё воспоминаниями. Ким улыбается едва, думая, что время, должно быть, не щадит никого. И даже на таком обычно подвижном и громком человеке оно оставило свой отпечаток. Голос его поржавел, но всё так же хранил в себе знакомые интонации; пальцы и лицо его покрылось морщинами и старческими пятнами, но как и прежде оставалось приятным, пусть теперь у него на лице прибавилось несколько шрамов.

      За этими мыслями, истощенная во всех смыслах Дженни не заметила, как провалилась в глубокий спокойный сон. Все громкие звуки снова начинали двоиться, размазываться и утихать. Краем уха она услышала, как повозки вновь начали своё неспешное движение, буквально убаюкивая Ким. Во сне этом царило спокойствие. Она разглядывала старые пейзажи из своего детства, когда никого ещё не волновали ни глупые предназначения, ни битвы за престол, ни что-либо ещё. В той жизни ещё не было пугающей крови и леденящей душу жестокости. Там был забавный пёс по имени Робби, внимательный Хосок со своим нелепым смехом и любознательный Пак Чимин. Когда-то все роли казались лишь игрой, что никогда не настигнет их, когда-то все игры казались не серьёзней испачканной одежды и содранной кожи на руках и коленках. Сейчас Дженни наблюдала за этим со стороны, к горлу её подкатывал какой-то совершенно глупый ком, а на лице растягивалась беззлобная, но, несомненно, горькая в своей иронии улыбка. Она видела, как за ними гнались их тогда ещё весёлые и невинные сёстры, как улыбались братья, что постарше, когда смотрели на них издалека. Она вспоминала тысячи игр, тёплые от солнца и смеха дни. Сейчас они казались ей нереальными.

      Ким на Хосока смотрит, тогда ещё невысокого и смешно прилизанного, в вычурной, но испачканной одежде. И как эта улыбка превратилась в насмешку? И как этот смех стал предвестником чего-то нехорошего? Она пытается вспомнить, когда их всех сломала первая кровь, она пытается понять, как же так вышло, что всё некогда близкое стало далёким, а некогда важное вовсе стёрлось. Черноволоса, буквально, утопает в своём сне, что бесконечно длинной вереницей событий вытягивает из неё все самые хрупкие воспоминания. Доверие и дружба сменились выгодой и пафосным официозом, а некогда детские улыбки залили чернила новых обязанностей. Мимо проплывает первая хрупкая влюблённость и первая потеря, все взрослеют незаметно, кадр за кадром стирая с их лиц наивность и заменяя невинность истинную маской притворного благородства. Обещания превращаются в сделки, улыбки в проклятия, а игры — волны войн. На вечно зелёное детство падают первые серые капли дождя, превращая красочные ожидания в реальность, где отношения — выгодная единица разменной валюты в первую и каждую последующую очередь. Дженни смотрит на то, как они сами перед ней вырастают. Видит ту темноту, что в каждом отчего-то селится.

      Громом и болью пронзает каждого, и сначала меняется Хосок, после Дженни, а потом и Чимин. Метки пестрят на ключицах и запястьях, некогда роли в игре оказались реальностью, но вовсе не с счастливым сюжетом и даже едва, чтобы видимым финалом. В серые капли кто-то подмешивает чёрной желчи и алой крови. Ощущения в кошмар превращаются, и, в самом деле, Ким не в состоянии объяснить даже себе, к чему противная скорбь просачивается водой и впитывается в неё через бледную кожу. Вокруг никого, только голос один. Перед ней предстаёт печальный мрачный силуэт — сама её горечь, проклятие и пепел ненависти. Чонгук. Вокруг темно, хоть глаза выколи: проклятая смола топит нещадным дождём, заполняя собой всё. Дженни слышит тихое дыхание. Робкое почти, такое же, как мольба о помощи.

«Пожелание смерти как самое интимное признание в любви».

      Фраза одна эта стены на осколки рассыпаться заставляет, смола, что желчь чёрная, разливается в стороны, заставляя вздрогнуть от порыва холодного ветра и жадного, как желанный глоток воды во время засухи, взгляда напротив. Напиться бы, да только куда там, всё тут же пьяно и развязно, будто не взгляд и не вода — вересковый мёд. Ей бы со скал да в обрыв прямо, но она внемлет каждому дыханию, забывая как моргать. Смола застывает у их ног и трещинами идёт, возвращая старые проблемы. На них снежным пеплом сыплются воспоминания. Но те уже, что свежие совсем. Неловкое «Я не умею плавать» и почти до неузнаваемости отчаянные попытки отдать весь свой кислород тому, кого ненавидела,боялась, и, чёрт, чью власть было столь сложно признать. Она вспоминает размазанные силуэты и ужасный холод. Она вспоминает, как считала собственные шаги и стук чьего-то из их сердец.

      Дженни глаза открывает вновь, отмечая про себя, что ничего не меняется. Их всё так же накрывает полумрак и тихий треск огня в небольшом очаге. Рядом хрипло дышит Чонгук. Ким и сама едва ли понимает, что делает. Но всё равно приподнимается на локтях, стараясь игнорировать зыбкую боль в теле. Руки дрожат страшно, и в самом деле она скорее ползёт, чем подходит к спящему доминанту, пальцы к запястью протягивая. Те её всё ещё плохо слушаются. Но она всё равно со всей своей упрямостью пытается развязать сковывающие запястья бинты. Когда ей это удаётся, она лишь вздыхает как-то облегчённо, совсем не манерно и неизящно заваливаясь от непокидающей тело усталости. На том запястье всё ещё виднеется чернильная вязь её имени. Ким Дженни. Не Жаннет. И это сейчас так отчего-то ужасно важно, оно заставляет успокоиться, живое доказательство священной связи отпугивает старые страхи, заставляет рождаться новые и тут же вновь их губит. Это продолжается вновь и вновь, словно бы стоит закончиться одному обороту, начинается новый. И так до бесконечности. Но тихо. Спокойно.

— Ох, видать, сабам и правда намного спокойней рядом со своими доминантами. Нужно было сразу их вместе положить, а не рядом, — по-доброму улыбается Донхэ, решивший проведать своих гостей. — Только глянь, Хесон.

      Старик смеётся тихо, крепко обнимая хрупкие плечи своей такой же уже морщинистой и постаревшей, но, для него, от того не менее прекрасной, спутницы. Женщина доверчиво укладывает голову на грудь своему доминанту, полностью расслабляясь.

— Эти дети, Донхэ, сейчас так слабы, но так спокойны. Не стоит будить Госпожу Дженни, — она держит в руках глубокую тарелку с едой, испускающую приятный ароматный пар, стараясь закрыть её от падающего снега. — Кажется, она наконец-то отдыхает.