Дженни всегда отчётливо видела себя в роли дома. В меру жестокого и в меру ласкового. Она легко могла себе представить своего будущего саба, чьё имя сладким шоколадным отпечатком было быть запечатлено на её запястье. Это мог быть миловидный парень с большими глазами и непременно сладкими губами. Только одного не могла представить себе Ким Дженни,что всё окажется совсем наоборот.

После того, как захватчик страны отдал приказ собрать всех сабов королевства на первом этаже поместья семьи Ким,для бывшей наследницы началось хождение по мукам. Её то пихали, то толкали, то осыпали ударами и таскали за волосы просто за то, что на ключицах теперь чёрным пожаром горела метка с именем их правителя. Что, в принципе, не дало ей каких бы там ни было привилегий: её били наравне, а быть может даже и чаще, чем остальных, она то и дело ловила на себе колючие взгляды, впивающиеся то в бледную спину, где-то меж острых лопаток, то в разодранные колени и испачканные в саже лодыжки. Иногда на неё смотрели с долей презрения, иногда с почти безнадёжной грустью; порой её ещё окидывали сочувственными взглядами. Одной из таких людей была Миранда — хрупкая и изящная девушка с длинными, убранными в толстые косы, доходившими до поясницы каштановыми волосами. Они были очень близки ранее,та всегда и во всём ей помогала. Дженни снедала одна только мысль о том, что теперь она не только обрекла её на повиновение новому, в этот раз действительно жестокому доминанту, которому было, в принципе, наплевать на все твои страдания, но так же стала частью этой массы людей.

Их всех поставили в несколько длинных рядов. То тут, то там дрожали от страха молодые сабы, не привыкшие к полному отсутствию каких бы то ни было прав. Одни держались за подолы своих одежд, другие кому-то молились, кто-то рыдал, оторванный от своего истинного или даже целой семьи, кто-то сломлено падал, не в силах найти сил в обезвоженном после наглого использования теле. По рядам прошелся шепоток. В помещение зашла смуглая, полноватая женщина с грубыми чертами лица и не менее грубым характером. Она ходила от одного саба к другому, ворочая их лица и тела на свой манер, то сплёвывая им под ноги, то крепко матерясь. Она отсеивала молодых парней и девушек одного за другой, шла дальше, снова щупала, оглядывала, осматривала и снова отсеивала или же указывала толстыми короткими, увешанными дешевыми перстнями пальцами на кого-то из подданных. Таких сразу же выводили из строя, толкая в спину, и собирали в две отдельные группы. Джен стояла в самом конце, поправляя и пытаясь снять с себя позорный ошейник с гербом чужого королевства, когда ей отвесили звонкую оплеуху, рассекая некачественным металлом колец щеку в нескольких местах. Неглубокие царапины тут же засаднили, а щека неприятно пульсировала от удара.

Когда женщина потянулась своими грязными руками к лицу Дженни,та отпрянула в сторону, скривившись отвращенно, рукой своей в тяжелых кандалах чужую на полпути останавливая. Всё в ней бурлило злостью и недовольством. Мужланка с силой махнула рукой, и вот уже через несколько секунд бывшую принцессу унизительно скрутили, поднимая голову за волосы. Невозможность вырваться из захвата сразу двух непомерно высоких и сильных мужчин, Дженни оставалось лишь кривиться от неприятно тянущей боли в затылке и жжения в растёртых кандалами руках. Она обхватила её лицо своими мозолистыми пальцами, грубо проводя ими по гладкой бархатной коже, надавливая ногтями на свежие царапины покрасневшей и вспухшей от удара щеки, оценивающе оглядывала и недовольно цыкала, приподнимая лицо за подбородок и высматривая изъяны в идеальном молодом лице. После её взгляд опустился на белую натянутую шею с толстым ошейником и острые содранные ключицы с совсем ещё свежей, краснеющей по кромке вязью имени. Рукой грязной провела, усмехаясь грубо и тело пачкая жирными пыльными следами своих мясистых неаккуратных рук, выбивая из Дженни странную дрожь и сдавленный стон. Довольно растянув свои нелепо большие губы, она схватилась за черную кожу ошейника и больно потянула на себя, самолично выводя её из ряда испуганных сабов.

— Это отродье тоже возьмите. Мороки с этой дрянью нам будет, конечно, но раз уж она истинная нашего господина, ничего не поделать. Всё. А этих, — женщина ткнула в сторону второй группы, — можете готовить на продажу. Остальных распустите, сил моих нет смотреть на этих грязных тварей.

Молодая принцесса не понимала,от чего злится больше. От того, что она была рождена,чтобы прислуживать тираничному Чон Чонгуку , о котором злой молвы ходило едва не больше, чем о самом Дьяволе, или то, что этот самый Чон Чонгук так безразлично с ней обошелся, засунув в одну повозку с остальными сабами. Всех, кого отобрали, сковали по рукам и ногам, запихали в несколько повозок и отправили в путь. Дженни было неуютно и страшно, так же, как и всем присутствующим здесь. Их везли, как мешки с провизией, круто уходя в повороты и сильно подскакивая на ухабах с кочками. Нет, овощи с фруктами возят намного аккуратней.

Признаться, Джен попала в Южное поместье Чонов не в лучшем виде. На скуле распухли всё ещё жгучие ссадины от колец, губы пекло и щипало, бровь рассечена, на ней корка образовалась, по лицу разводы кровавые. Костяшки сбиты, по телу россыпь гематом, кровоподтёков и царапин. Всё это болело, нарывало и неприятно пекло. Они подрались по дороге. Кто-то вдруг решил восстановить справедливость. Набросился на неожидавшую этого Дженни и душить начал, осыпая проклятиями. Джен отбиться пыталась и попала не в того, так и завязалась возня с избиением.

Саб к шее прикасается и шипит. Там теперь совершенно точно всё напоминает один большой синяк. Её волочат, так же как и остальных избитых и грязных пленных, неизвестно куда и силой. Джен несколько раз безрезультатно порывается сбежать, но она теперь связана с остальными, и неудобно даже переставлять ноги. Приходится идти в ногу с предыдущим, иначе дёргает, и упасть не составляет труда. Что и делает один из впереди идущих. Дальше всё следует принципу домино и валятся люди как впереди, так и сзади. Дженни исключением не стала.

     В и без того содранные до крови колени врезается грязный металл цепей от колодок, а спину огревают несколько ударов к ряду. Надзиратели громко матерятся и осыпают новоприбывших сабов ударами, кому куда не повезёт. Она чувствует, как земля втирается куда-то в содранные ладони, и как неприятно липнет грязная рубаха к не менее грязной оцарапанной спине. Она поднимается со скрежетом зубов, получая ещё несколько ударов по лицу. Здесь не любят, когда выделяется кто-то, а она первым встала,когда остальные в месиве грязевом барахтаются, сминая ногами и руками рыхлую и мокрую земляную кашу. Кто-то плачет от боли, а кого-то почти всё устраивает, но просто не может подняться. Их заводят в деревянный длинный амбар и в стойла с присыпанной сеном холодной утоптанной землёй загоняют. Что ж, к сабам здесь относятся как к скоту, в самом что ни на есть прямом смысле слова. Они здесь новенькие, но за другими ограждениями сидят парни и девушки в одинаковых льняных рубахах. Кто-то прикован, а кому-то даже дозволено выходить за пределы своего места обитания. Все, как один, жадно на Дженни смотрят, проделывая дыры своим изучающим взглядом. Принцессе кажется, что она попал в цирк уродов, где она— гвоздь программы. Вокруг творится суматоха и неразбериха, туда-обратно носятся служанки и надзиратели, со всех сторон разносится гул, шум и гам. Слёзы, чьи-то разговоры, маты, чей-то некрасивый, но заразительный смех.

К Джен вдруг один из здешних сабов подходит и внимательно разглядывает так, что принцесса не сдерживается и метку на ключицах одеждой прикрыть нелепо пытается.

— Тебя что, уже прижгли? — смотрит удивлённо, прикасаясь аккуратными, но порезанными пальцами, проводя по имени и продолжает, как ни в чём не бывало. — Я и не знал, что клеймо может так аккуратно получиться. У меня вот некрасиво.

Отстраняется и отодвигает одежды, обнажая ключицы. Там страшное обожженное «Чон Чонгук» поверх настоящего имени, что из-под расплавленной кожи виднеется, повергая девушку в ужас. Незнакомец хмурится, пытаясь понять, что не так, а потом смотрит шокировано:

— Так ты что, истинная его величества? — голос громкий, и если раньше на Джен смотрела только часть людей, то сейчас на неё все взгляды обращены, что пугает вообще-то. У неё желудок сводит и неясно: от непривычного чувства голода или волнения, замешанного на растерянности.
На грязные волосы опускается рука парнишки и ведёт аккуратно, волосы вороша. Смотрит сожалеюще, даже, скорее, сочувствующе и советует, — просто сдайся ему. Ты красивая очень, наверняка, придёшься по вкусу нашему господину. — Наклоняется ближе и в самое ухо шепчет, голосом едва дрожащим. — Его величество — страшный человек, поэтому слушайся. Он не любит строптивых, ему нравятся красивые и покорные. Ну, удачи.

      А потом, как ни в чём не бывало, убегает, когда всё та же противная и мерзкая женщина входит, с затруднением перебирая короткими плотными ногами, осматривая маслянистым взглядом всё помещение. Её голос скрипуч и так же неприятен, как внешность. Кажется, сама её гнилая душа лезет наружу через уродливую бородавку на четвёртом подбородке, не менее гнилые зубы и смрад рта. В амбаре пахнет немытыми телами, что идеально вписывается в образ этой ужасной женщины. Она снова презрительно тычет пальцем в парней и девушек, выборочно приказывая отмыть их и нарядить в «форму». Мытьём здесь называли выплеснутый на тело сначала таз едва тёплой пенной воды, завершаемое тазом чистой ледяной воды из колодца, а «формой» оказывается холщовая бесформенная рубаха немногим выше колен, обвязанная хитросплетением тонких кожаных ремешков, на голое тело.
Дженни кривится сначала от того, что щиплет, а потом из-за того, что холодно, но в целом, чище она не стала. С волос её капает вода, расходясь ручейками по всё ещё грязному телу, добавляя ощущение собственной загаженности, всю её пробивает крупная от холода дрожь, а потом её снова куда-то ведут, как и ещё нескольких других сабов. Это место кажется даже ещё ужасней. Подвальные пыточные камеры пахнут сыростью, гнилью и литрами пролитой здесь крови. От запаха мочи режет нос, а сухая, накиданная как придётся трава неприятно колет ноги. Её приковывают к прибитым к каменной кладке окровавленным кем-то другим кандалам, холодя кожу металлом. Охранники спорят между собой, что с ней делать, а Джен лишь думает, что хуже уже быть не может. Ещё две недели назад она была наследной принцессой своего королевства, а всего сутки назад у неё забрали всё. Родителей, престол, народ. Свободу. На неё ошейник показательно нацепили, говоря, что прав она более не имеет. Сломленная и униженная. Всё хорошее выкорчевали и линией войны резко разделилась жизнь на «до» и «теперь».

Из мыслей её выводит один из надзирателей, тычущий тугой плетеной рукоятью хлыста в щеку и продолжающий рассуждать:

— И что нам делать с ней? Этих ведь нам сразу оклеймить приказали, а она? И так ведь меченая. Господин говорил что-нибудь?

— Нам нужно её подготовить. Она— принцесса королевства Ким.

— Может развлечёмся? Смотри, какая хорошенькая. Ты вот порол когда-нибудь особу королевских кровей?

      Дженни настораживается вся и напрягается.

— Но Господин приказал подготовить ей покои, отвести туда и ничего не делать.

Джен выдыхает облегчённо, через долю секунды сжимаясь всем телом. Тело пронизывает резкая боль, а рубаху на плече пропитывает проступающая кровь. По всему подвальному помещению разносится несдержанный крик, на глаза выступают невольные слёзы. Она сжимает зубы до скрежета и кулаки до скрипа кожи, буравит мужчину злобным взглядом, но снова крика боли сдержать не может, когда плеть, со свистом рассекая воздух, раз за разом ложится на нежную кожу, распарывая её за один удар. Уже через минуту рубаха сменяет свой цвет с серого на грязно-красный и сползает с плеч до груди лоскутами тонкими. В оглушающей тишине слышны только стоны боли и свист плети. Больше в камерах не пытают никого. Дженни брыкается и вьётся ужом, пытаясь избежать удара, что и злит, и веселит двух доминантов одновременно. Девушке кажется, что это длится вот уже как вечность, а на её теле нет и клочка уцелевшей кожи. Когда охраннику надоедает, он плеть отдаёт второму и смотрит на него вопросительно, больно хватая рукой за горло.

— Может устроим ей... Боевое крещение. Всегда было интересно, каковы королевские сабы в постели. Господин даже не узнает.

И не дожидаясь ответа по ногам изрезанным вверх ведёт, кровь размазывая по вспоротой коже. Джен отпихивается, что сил есть в ослабленном теле, её паника накрывает, и слёзы в глазах всё ещё стоят, так и не находя выхода. Ругается громко и хрипло, но у неё весь воздух вышибает, разнося слабый стон, когда одна рука на горло давит, а вторая на грудь ложится, сжимая. У неё тело бьёт судорогой предательской, приводящей в ужас, ненависть вулканом бурлит и непонятно, на кого больше обращена. Мужчина грубо рукой по бедру ведёт, смотря на измученную саба, и с горла руку на метку перемещает, вдавливая пальцы в угольные буквы, от чего Джен невольно ещё больше кроет, дыхание сбивая до рваных, пусть и тихих, стонов. В камеру входит всё та же женщина, насмешливо за картиной этой наблюдая, и после нескольких минут всё же приказывает заканчивать. Говорит, чтобы теперь тихо отнесли её в купальню и передали в руки служанок. Её, хах, якобы не в ту группу определили случайно, нужно отмыть нормально, да нарядить так, чтобы подозрений никаких. И в покои отвести.

Мужчина цокает недовольно, но руку с полувставшего члена всё же убирает, усмехаясь и смазку выступившую по щекам и губам Дженни размазывая. В купальни, как приказано, отводят, по дороге делясь сожалениями о том, что до самого интересного дойти не успели, и с восторгом тоже, что всё равно понравилось. Её в этот раз отмывают сразу трое, намазывая душистыми маслами и протирая тщательно каждый участок кожи, после чего рубаху чистую, уже хлопковую, натягивают и в комнату отводят. Там кровать большая с кучей выделанных шкур зверей и подушек перьевых, а ещё тоже цепи, но в этот раз её лишь на кровать укладывают, по уходу дверь на ключ закрывая. Джен в сон долгожданный тот час проваливается, где войны не было, и мать с отцом живы, где на ключицах нет ненавистного имени. Но и это долго не длится, из сна её вырывают служанки и женщина старая, в комнату входящая. Дженни стягивает режущей болью от каждого мелкого движения, но на это всем плевать. Служанки снимают мерки, а после оставляют принцессу один на один со старой крючковатой женщиной, одетой во всё чёрное. Та поправляет узловатыми тощими пальцами платок на голове, забирая вылезшие из-под него седые волосы назад и ставит рядом корзину с разными травами. Дженни в них слабо разбирается, но отчётливо чувствует запах шалфея и иван-чая. Женщина ничего не говорит, лишь смешивая что-то да перемалывая, после чего всё так же безмолвно порезы смазывает и уходит, собирая всё. Дверь, естественно, за ней с той стороны кто-то запирает. Она чувствует себя оскорблённой и униженной,в темноте комнаты набирает мощность тишина, разрываемая раз за разом тяжелым дыханием Ким. Ей стыдно и страшно, метка жжется, пульсирует. Сердце медленно восстанавливает ритм, успокаиваясь, но в мыслях её всё кувырком, мир переворачивается вверх дном и умереть хочется намного больше, чем находиться здесь живой. Она вспоминает пугающие её чувства наслаждения и удовольствия, которые доставляли боль от порезов, слабый доступ к кислороду и чужая мозолистая рука на груди. От этого стыдно и хочется убиться о стену. Лучше бы её прикончили. Боже. Лучше бы убили. Тираду самоедства вновь прерывают, молодой паренёк: тот самый, что до этого с ней говорил, заносит поднос с кружкой воды, похлёбкой и ржаной лепёшкой.

— На, поешь. Мне сказали, тебя готовят к встрече с господином Чон Чонгуком. Поверь, тебе нужно поесть. И лучше молчи, опустив глаза в пол. Это совет. Тебе и так уже...

      Да так и выходит спешно, стараясь не смотреть на красные вспухшие полосы, что покрывают всё тело и видны даже сквозь рубаху. Её так держат ещё около недели, выводя лишь в купальню и уборную. После приходит знахарка, обрабатывая раны, а потом снова заходит Рен, занося еду. Он по секрету говорит, что вообще его зовут Минки, но Господин решил, что он будет Реном, а с правителями спорить не положено как-то. В первые два дня Дженни стойчески игнорирует и саба, и еду, что ей преподносят, но потом всё же съедает всё, что ей предлагают. Желудок отзывается восторгом даже на совершенно безвкусную кашу и пресную лепёшку, что немного стыдно, вообще-то, но плевать. К концу недели в комнату заглядывают сразу три воодушевлённые служанки, занося с собой целые чемоданы с не пойми чем. «Не пойми что» оказывается кучей одежды, что заполняет деревянный шкаф едва не доверху. Ведут её в ванную комнату, усаживая на перевернутый деревянный таз, и снова долго вмазывают в кожу пахучие масла, выводя из кожи ароматы лечебных трав. Не отстают от её волос, длительно мучая их, и Джен не знает, что они творят, но ей жжется и не хочется. Они после долго переглядываются, смотря то на Ким,то на гардероб, а после всё же, видимо, приходят к общему решению и приступают к своей работе, выряжая её в белоснежное атласное платье с нежными оборками на рукавах и воротнике, натягивают высокие сапоги и снимают ошейник, заменяя держащей белые воротники платья чёрной шелковой лентой. Ей крахмалят лицо, отмечая, что ей этого почти не требуется, укладывают волосы и подводят глаза сурьмой. Губы смачивают, румянят. Джен решает не сопротивляться и никуда не вырывается, когда её ведут по длинным коридорам поместья, однако натыкается на своё отражение и смотрит долго полным шока взглядом. Волосы, что прежде смоль чистая, сейчас выжжено белые и похожи на что-то между сеном и молочной пенкой в кофе. Спокойствие как рукой снимает, заменяя жгучей злобой и обидой. Она волосами своими гордилась,чёрные и густые волосы, переливающиеся чёрным золотом на солнце, славились на весь континент и были отличительной чертой королевской семьи Ким. Но Чон Чонгук решил отнять даже это, заменив на тусклый и безжизненный цвет сушеного пшена. Её дёргают за плечо и снова ведут против воли куда-то, заводя парой минут позже в одну из комнат. Там шторы тяжелые цвета бордо, обшиты золотыми нитями, кровать огромная, стол дубовый с кучей бумаг. А за ней кресло резное и стеллажи с книгами. И всё бы ничего, если бы не специально привинченные к полу, так любимые Чон Чонгуком кандалы, что тут же тяжелым грузом опускаются на узкие запястья Дженни,не давая поднять руки или отодвинуться. Ким почти успокаивается, но стоит ей услышать стук каблуков о паркет, как сердце тут же заходится в бешеном ритме, а внутри всё снова предательски трепещет от ядерной смеси животного страха и невообразимого желания пасть ниц. В комнату заходит как всегда безупречный Чонгук, Его величество принц. Имя на языке скапливается вязкой слюной, заполняя собой весь рот и заставляя проглотить образовавшийся в горле комок, что не остаётся незамеченным. Дженни ненависть изнутри испепеляет, перед глазами всё ещё стоят отрубленные головы родителей и замызганная их кровью площадка эшафота. Чон подбирается опасно медленно, завораживая каждым своим движением, и руку тянет к лицу Ким. Та хочет отвернуться и пытается вывернуться из плена длинных пальцев, но не может заставить себя хотя бы оторвать взгляд от невозможно пленяющих глаз. Он подчиняет, ломает и заставляет трещать по швам всё самообладание Дженни.
Пальцами свежевыжженные прядки волос перебирает и пальцем большим по ссадине мажет, опускаясь к покрытой россыпью синяков шее. Тянет за одну из сторон ленточки шелковой, зрительного контакта не прерывая. Желание против ненависти. Оба жгутся, кусаются и возрастают с каждой секундой всё больше. Концентрация в двести десять процентов, и Дженни может поклясться, что слышит, как развязывается шелковый узел ленты, рассыпая атласный ворот по бархату плеч. Невероятный контраст текстур сводит с ума, дом ведёт, едва касаясь, пальцем вниз по ключицам и руку отстраняет тут же, стоит лишь слегка задеть метку. Джен прошибает разрядом тока по телу, что волнами расходится и стоном неосознанным с губ срывается.

— Ну что за прелестная саб... Чистый сахар...

Ким себя едва в руках держит, некстати в сознании всплывают воспоминания об ощущениях удушье. Они кажутся столь вялыми и безжизненными рядом с лёгким мазком пальца по гравировке букв, что бороться с собой всё сложнее, но там внутри всё ещё микс отвращения, проигрыша и гордость доминанта, что в ней всю жизнь взращивали. Она шипит змеёй на своего дома и палец ему до крови прокусывает, за что тут же коленом в живот получает, на пол оседая. Да, на колени.

— Ах, а характер вот вовсе не сахар, да? — за волосы хватает больно, заставляя шипеть и злиться ещё больше. — Запомни. Это твоя правильная поза. Забудь уже о своей свободе. И ты, и она мне принадлежат.

Ткань нежную обрывает, плечи обнажая и замирает, забыв о том, что сделать хотел. Там роспись плети по телу алыми узорами цветёт. Глаза кровью наливаются, а в голосе сталь такая, что пробирает даже Дженни,хоть она и не при делах:

— Кто трогал моё?