Пока экипаж наскоро запрягает лошадей, Чонгук то и дело наворачивает круги по холлу. Туда же уже спускается и Пак, и Хосок. Они заинтересовано смотрят на напрягшегося в спине парня и слушают, как он через каждые несколько минут спрашивает, готова ли карета. Чон наглухо игнорирует все вопросы, словно бы вовсе никого не замечая. И как только кучер извещает молодого принца о готовности, тот, мрачный как чёрт, едва не вылетает из помещения.

Чонгук держит наготове меч и решительно ничего не понимает. Его трясёт на ухабах превратившейся в кашу дороги, а в окна не переставая барабанит дождь. За стеной воды ничего не видно и не слышно. Даже ржание лошади, находящейся совсем уж близко, слышится столь приглушенно, что принц не сразу понимает, — они попали в западню бандитов. Конечно, только глупец или самоубийца рванёт через этот лес в такую погоду и время суток. Чон Чонгук не был ни одним из, он был уверенным в себе и очень злым прямо сейчас. А потому, когда дверца кареты открылась, Гук тут же нанёс удар. Отсечённая голова тут же откатилась куда-то в лужу, а само тело упало в проходе, на что Чон лишь выпнул его ногой обратно, сам выбираясь наружу.

Возможно, при других обстоятельствах, он бы даже насладился этой битвой, но сейчас он очень спешил, а потому только безжалостно втыкал свой меч то в одного, то в другого преступника. Он месил ботинками грязь и смешивал её с чужой кровью. Большинство людей из его экипажа уже были мертвы, Чонгуку нужно было защищать себя и спасти хоть одну лошадь. Отвлёкшись на свист лакея, Гук пропустил удар, через пару секунд тихо вскрикивая от боли, — ему в плечо вонзился самодельный нож неправильной формы и с несколькими зубцами. Лакей в пылу боя умудрился запрячь одиночную лошадь для Чонгука и попросил его продолжить путь в одиночку. Вытащив нож, Чон скинул его в грязь и тут же устремился к коню, лихо его седлая и удаляясь прочь.

Дождь беспощадно хлестал по лицу, а промокшая насквозь одежда тяжелела с каждой секундой. Принц то и дело подгонял лошадь, заставляя бежать её на пределе возможности. На душе у него было всё тревожней, он ничего не мог себе объяснить, но это чувство не давало ему покоя, заставляя буквально сходить с ума. У него ужасно болела рука, но он почти не обращал на неё внимания, отягощенный всего одной мыслью: он должен успеть. Успеть, несмотря ни на что. Едва ли он понимал, зачем так спешит и куда ему нужно успеть.

Давно уже ночное, но всё так же неприятно серо-красное небо с тусклой луной освещали Чону дорогу. Он быстро пересёк границу, едва успев затормозить перед постом. Ему ничего не нужно было объяснять — принца все знали в лицо. А потому уже через пару секунд он вновь гнал коня, что есть мочи. Мимо улицы смазывались в одно пятно, да и ему некогда было смотреть на города своего королевства. Он тяжело дышал, и тело его, казалось, становилось всё тяжелей. Но он не мог. Не мог более останавливаться, потому что там, в замке, произошло что-то очень важное по своей серьёзности.

Чонгук слышал однажды, в один из тех редких вечеров, когда укладывать его приходила королева, об особой связи. Связи, что найти дано не каждому. Женщина рассказывала историю, которую Чону никогда не забыть. Историю двух душ, связанных одной на двоих судьбой и жизнью. О том, как однажды одна принцесса встретила своего предназначенного. Он был не богат и едва ли красив, но она полюбила его всей душой в ту же минуту, как увидела. Как они украдкой встречались в лесах и у торговых рядов, спрятавшись под толстыми широкими мантиями, позволяя себе лишь краткие касания и улыбки. Отчего-то его мать расцветала, рассказывая эту историю. В руках её не было книг, она прекрасно знала всё так. Она расцветала, но потом немного терялась, меркла и угасала. Потому что однажды слуги всё прознали и донесли королю. Её заставили убить свою любовь собственными руками, после чего продали примирения ради другому королевству. Она рассказывала, как больно стучало её сердце, и как душа её раскололась на мелкие осколки, когда её обрекли на несчастье из-за глупой традиции — убивать своих предназначенных свыше людей, показывая тем самым, что отвергают могущество природы и принимают лишь свою власть. Говоря это, голос её едва заметно дрожал. Впрочем, это ничуть её не портило. Чонгук помнит, как в тот вечер она так редко ласково ему улыбнулась и поцеловала в лоб, прежде чем покинуть покои, добавив:

— Если Вам, мой маленький сын, посчастливится когда-либо встретить свою судьбу, то будьте с ней честны и берегите её больше, чем бережете своё королевство. Берегите даже более, чем семью, потому как знайте: когда встретите судьбу, она и станет вашей семьёй, она и станет вашим королевством.
Чонгук не знает, почему ему вдруг сейчас вспомнилась эта история, тянущая душу лишь больше грузом собственной глупой гордыни и независимости. Но он знает, что должно быть в тот день его матушка допустила его к своей душе, рассказав свою историю. Гук усмехается, думая, что, к сожалению, семья у него рождена без любви и от того любви не знает. В них этого чувства, видно, не воспитывали, заменяя более нужными экономикой и математикой. Принц не замечает ничего вокруг, вновь проскакивая в разбитые дождём леса. Тот путь, что он с комфортом проходил два дня, ему пришлось пересечь менее, чем за сутки.

Конь его издох на середине леса, запутавшись в ногах и увязнув в грязи. Он был весь взмылен и тяжело дышал, ноги его были разбиты и сломлены. Он более не смог встать. Потому Чону ничего не осталось, кроме как встать и упорно продолжить свой путь в полном одиночестве, упрямо идя вперёд. Ноги его почти не слушались, но что-то заставляло их всё так же нести своего хозяина в направлении замка. Боль руки расходилась пульсацией по всему телу и всё тянула принца вниз. Глаза безбожно слипались, а тяжелая и холодная от дождя одежда только мешала двигаться. Уставший наследник вяло стягивал с себя всё лишнее, оставляя на себе только рубаху, штаны и сапоги. Он добрался до замка только ближе к полудню. Загнанный, но мрачный как тучи на небе. Он был перепачкан в крови и грязи, а волосы его висели сосульками. С него стекала вода, и тело пробирал озноб. Но на перепуганное лицо служанки он лишь спросил:

— Где Жаннет?

      Чем, кажется, напугал её только больше. Она тут же сказала, в какой комнате та находится, и кинулась раздавать указания остальным слугам, — принца нужно было отогреть. Чон же, ничего не замечая и ни на что не отвечая, шел к двери, запинаясь о ступеньки от усталости.

      Ворвавшись в спальню, он заметил встревоженную Мэйлин, суетящуюся вокруг слишком бледного даже для Дженни тела. Она обтирала её и постоянно следила за повязками, а как только увидела на пороге комнаты Чонгука, то сама побледнела как Ким.

— Ваше Высочество, Боже, что с вами стряслось?! — она опомнилась. — Молю, только не убивайте! Делайте что хотите, но не убивайте! Весь штат слуг перепуган, пошел слух, что на замок пало страшное проклятие! Позавчера вечером на себя наложила руки Ваша невеста, а вчера и Жаннет! Мы пытаемся её спасти! Простите, Её Величество принцессу Минджу мы нашли только утром и не успели ничего сделать! — Девушка едва не плакала, дрожа от страха, и речь её скорее напоминала невнятную скороговорку.

— Что с ней?

— Ваша саб изрезала себе запястья. И сейчас она совсем плоха,Господин. Боюсь, если ничего больше не предпринять, она умрёт... Я здесь бессильна, моих знаний не хватает, а знахарке сюда в такую погоду не добраться...

Чонгук хмурится, выходя из комнаты ненадолго, но его тут же слуги перехватывают, настаивая на том, что принцу непременно нужно отмыться и отогреться. В купальнях стоит горячий пар, а у Чонгука перед глазами стоит отчего-то пугающая его картина — мертвенно бледная саб, уходящая всё дальше и дышащая всё слабее. Он смотрит на имя, режущее его запястье острыми чёрными буквами, от которого по всему телу расходятся странные волны слабой уже тревоги. Ему кажется, что прямо сейчас его душа, как рассказала когда-то давно королева, идёт трещинами.

Чон позволяет слугам оттирать его тело от грязи, а после даёт Мэй обработать и перевязать своё плечо. Он сидит недалеко от кровати Джен,сверля ту уставшим взглядом и спрашивая тихо, зачем та это сделала. В голове вдруг всплывает та мелодия, что недавно резала его сознание, и он сам не замечает, как начинает её насвистывать в тишине комнаты. Сейчас здесь совсем не уютно: камин разогрет, но огонь в нём будто бы не греет. Сквозь расшторенные окна пробивается тусклый свет тёмного неба. Чон не помнит, когда последний раз в его краях шел такой сильный и долгий дождь. Небо то и дело разражается страшным громом и гулом, сверкая молниями. Чонгуку ничего не остаётся, кроме как взять в руки книгу, сесть рядом и ждать.

Дженни не может понять, что она и где находится. Вокруг то ласково плывут воспоминания юношества, то резко обрываются диалоги. Она не может разобрать, что случилось и почему всё так.

Ей не плохо, но и не хорошо, она вообще не ощущает своё тело. Растворилась где-то в воздухе или, быть может, действительно расплавилась липким сахаром по рукам. Её бросает то в жар, то в холод, то на острые пики последних воспоминаний. Внутренности словно бы раскалённым железом наполняются, и гул нарастает, давя на уши. Она не может понять, откуда звук идёт, но тихий свист колыбельной мелодии родного королевства ласкает уши и успокаивает. Где-то на задворках памяти совсем тихо она слышит треск костра и приглушенное отдалённо знакомым голосом «Го...ин Ч...ук ... ...спод... ..эх... он ум...ет». Слоги и звуки выпадают, перекрываемые то ударами крыла в стекло и карканьем ворон, то раздражающим само естество звуком разбивающейся о гладь воды капли. Хочется попросить, чтобы кто-нибудь сделал тише, но в сознание срывается что-то слишком знакомое, но непривычно тёплое от чего-то.

— ..си лёд... я спра...сь с.м...

Через целую вечность Джен прошивает иглами холода и укрывает тёплыми волнами. Она слышит то разбивающийся о камни гул водопада, вспоминая, как в детстве увидела медведя, ловящего себе рыбу во время нереста, то бьющиеся о чугун струи воды. Она наполняет всё вокруг, и вот Ким уже окружает какая-то мутная жидкость. Не ясно только вовсе, холодная или горячая. Вот бы тёплая, как то недавнее, где-то у сердца самого. Она слышит слишком громко и чётко, вырывающееся из контекста «прости», и её почему-то ломает от того, как оно звучит. Немного сломано, почти незаметно отчаянно, словно бы на пределе возможных эмоций. Оседает пеплом горечи на руки, падая прямо с неба на землю, а у Дженни кожа белая совсем, и колени содраны в кровь. Она босая,а пепел жжётся. Совсем уж резко и насквозь. Даже душу прожигает, кажется.

Круг бесконечный повторяется, как встающее день за днём солнце. Свист колыбельной, треск костра, скрип кресла, звук перелистываемых страниц и чьи-то голоса. Звук открывающихся решеток от её камеры в подвале, скрип цепей, гул воды, костёр, слова, капли. Ворон, стук копыт лошадиных по мощенным дорожкам, ливень, что то сильнее, то тише, скрип, водопад. Она тонет? Как так получилось? Тепло, холод, пепел, тепло. Что-то руку греет. Кто-то сердце в руках сжимает сильных. Сколько можно?

Она не может разобрать уже, что её воспоминания, а что она сама. Её будто бы стёрли, не дав и малейшего шанса на существование. Ей хочется, наконец, встать и уйти от надоедливых звуков и урывков болезненных воспоминаний. Но.

      Водопад, медведь, голос, от которого воздух пузырится и лопается, выходя наружу, сквозь толщу ткани. Свист, ворона, свист, запах типографской краски, скрип кресла-качалки и потрескивание костра.

Прекратите кто-нибудь.

      Всплыть бы, да она плавать не умеет. И нечем ей,не определилась ещё, кто, что и где. Ким кажется, что у неё голова скоро лопнет, а ещё ей не нравится, как холодные капли бьют по лицу, одно за другим и так тысячи раз. Они слишком громкие, Дженни тонет. Её везде сопровождает тишина, которую хочется расколоть во чтобы то ни стало. Где-то на периферии сознания, у самой кромки её существования, она чувствует что-то мягкое и невесомое.

Опять голоса, но уже незнакомые. Или, быть может, забытые. Она вдруг вспоминает, как училась в детстве играть на пианино, перебирая пальцами по чёрно-белым клавишам. Она вся вдруг наполняется его звуками. Правда, те сквозь толщу воды. Ким кажется, что сама она — вода, наполненная чужими эмоциями. Воспоминаниями.

Перед ней вдруг предстаёт картина не её детства. Страшная картина. Холодно становится так, что Ким съеживается вся и вздрагивает. Обезжизненный взгляд и разметавшиеся ветром белокурые длинные волосы, перепачканные в крови. Вспоротая грудь, живот. Крови много слишком. Неживое, измученное и изувеченное. Тихое бормотание вливается в уши невнятным обеспокоенным «мама», приводящее Джен в замешательство. Эту женщину она никогда не видела,а это может значить только одно: сердце её доминанта сейчас столь отчаянно открыто, что Ким становится больно от осознания действительности. Это воспоминания Чон Чонгука.

Он там совсем ещё ребёнок, шагает в нерешительности, пачкая руки в крови.

— Юный Господин, Королева велела передать это вам. — Женщина старая, очевидно, слуга, тянет свёрток.

— Что это?

— Ох, Королева сказала, что это вам за то, что вы смогли победить своего брата в фехтовании. Она сама сделала это.

— Что это? — Снова задаёт вопрос, рассматривая леденец на палочке.

— Жженый сахар, (во вселенной истории- Жаннет) , карамель, Юный Господин. Полагаю, Королева хотела вас порадовать.

Дженни кажется, что её будто бы мечом проткнули насквозь. Но крови нет. Только боль тупая и вода чёрная вокруг. Ей неловко, она видеть это не должна была,но видит. Душу колет собственные страх и ненависть. Ей хочется сдаться, она более не хочет страдать, не хочет видеть картин чужого детства. Ей хватает личного несчастья, но в голове проносятся мириады звёзд не её жизни, сотни диалогов, страхов

«Когда встретите судьбу, она и станет вашей семьёй, она и станет вашим королевством».

«Что такое любовь, сын мой? Это сказки. Тебе она не нужна».

«Королева мертва.»

      Голос мужской, грубый. Надменный и сухой. Дженни однажды видела его владельца. Статный мужчина, от которого всегда пахло только горем, жестокостью и кровью. От Чонгука пахнет так же.

      Хотя, она и сама не лучше.

      Дженни страшно, она воспоминаниями захлёбывается. Принцесса уже ко сну готовилась.

— Ты, Жаннет, случаем не знаешь, нет ли в замке кого-нибудь с именем Дженни? Мне отчего-то кажется, что мой будущий супруг вздумал водить меня за нос. Он, конечно, мог её убить, но отчего-то мне кажется, что это всё ложь. Госпожа Минсу тоже не верит.

— Нет, не знаю, Ваше Высочество. Кто, если не секрет, эта Госпожа Минсу?

— Ох, эта женщина — саб Короля, — девушка вдруг встрепенулась. — А хочешь быть правой рукой Королевы? Ты ведь никому не расскажешь?

— Я уже Ваша правая рука, Ваше Высочество. Что вы, я верна только вам, — не сказать, что Джен ложь казалась чем-то трудным. Скорее, ей просто было противно и унизительно прислуживать этой девушке.

— Я не про себя, что ты. Королевой станет Госпожа Минсу. Она умна и хороша собой. Я здесь вовсе не просто так. Мне нужно избавиться от твоего Господина, Жаннет. Но не сейчас, а когда проведут церемонию бракосочетания. Если я убью его, а потом откажусь от престола, и точно так же сделает невеста Господина Хосока, тогда власть перейдёт в руки Госпожи, а нас она оставит как правящих вдов при этих замках. Чтобы было проще следить за народом. Так хочешь стать правой рукой Королевы? Я думаю, Госпожа прислушается к моему совету.

Дженни тогда и слова вымолвить не могла, пораженная тем, что только что услышала. Недолго помедлив, она подумала,что теперь уж точно нельзя откладывать свои дела, тем более, что метка всё ещё раздражала её. Она вдруг взяла в руки нож и протянула его принцессе:

— Вам не стать ни королевой, ни правящей вдовой при замке. Мне вас, Ваше Высочество, даже жаль, — она слабо собой управляла,а голову её не покидала боль и мысли о только услышанной информации.

      Девушка в непонимании нахмурила брови, пока Ким садилась на её кровать и обхватывала рукой её хрупкое запястье.

— Вас, Госпожа, интересовало, кто же истинная саб вашего будущего супруга, — опасно начала Дженни. Девушка же, кажется, тут же расслабилась, слушая тихий голос служанки. — Так знайте, это я.

— Почему ты говоришь это только сейчас? — вдруг насторожилась она и приняла первую попытку вырвать свою руку из чужого захвата.

— Потому что Вы всё равно никому лишнему этого не расскажете.

— С чего бы это?

— Мёртвые, Ваше Высочество, к счастью, довольно молчаливы.

Джен и не знает, откуда в ней вдруг проснулась эта жестокость, но от испуганного лица юной доминантки всё в ней ликовало и трепетало. Хватка, до того момента довольно мягкая и не вызывающая у принцессы никаких подозрений, вмиг стала стальной. Пусть она и саб, это не отменяет того факта, что она всё ещё довольно сильная девушка. Минджу затрепыхалась, пытаясь вырвать руки, и зашипела:

— Если я погибну здесь, моё королевство непременно об этом узнает и развяжет войну!

— Ох, ну что Вы, никто в здравом уме не пойдёт войной на королевство Чон,— слова девушки рассмешили бывшую принцессу. — Вам должно быть известно, что Ваш несостоявшийся супруг — жуткий тиран, а у всего королевства довольно кровавая история. Никто не захочет умереть за Вас, Госпожа.

      Ей было её даже немного жаль. Девушка оказалась в ловушке и, скорее всего, изначально была лишь пешкой в игре Госпожи Минсу.

— Вздор! Мой народ предан мне! — голос её уже открыто дребезжал от отчаяния и страха.

— Тогда Чонгук предаст их праху. Чонам не привыкать к войнам.

      Она отпустила её руки, и та тут же схватилась ими за свою голову, рыдая от ужаса и понимания того, что её никто не спасёт. Джен вновь протянула ей нож.

— Вам лучше умереть самой. Вы в любом случае погибнете. Сейчас, сами или от моей руки. Или, быть может, потом, когда попытаетесь воплотить свой план. Вам едва ли удастся убить Чон Чонгука.

— Почему? — сквозь слёзы спросила девушка, обхватывая нож обеими руками. — Почему мне не победить?

— Потому что будь смерть Чонгука чем-то реальным в своём воплощении, я бы уже давно сделала это вместо вас. И да, пожалуй, вы были чрезвычайно правы, говоря, что честь и любовь не известны нашему веку.

      Сейчас Джен казалось, что она наблюдает это будто бы со стороны. Отчаяние бедной девушки захлёстывало и её саму,но она нашла в себе силы улыбнуться ей на прощание и удалиться из комнаты прочь, оставляя принцессу один на один со своими мыслями и ножом в руках. Она знала,что та предпочла бы умереть сама, нежели дать кому-то себя убить, чем и сыграла на руку Ким. Метка ещё жгла некоторое время кожу, но продлилось это не долго. Всё в её теле затихло, как только она по утру вновь вошла в комнату. Минджу сейчас была красива в своей тишине. Запястья её были перерезаны, окровавленный нож лежал рядом с ней, а в окно стучались капли дождя. Рядом с ней также лежала записка, в которой дрожащим почерком принцесса просила у Бога прощения и говорила, что не готова нести на себе бремя Кровавой Королевы империи Чон.

      Пожалуй, это было идеальное время для собственной смерти. Потому как она чертовски устала притворяться и играть в смирившуюся со своей судьбой служанку. Пока она точила нож, она вдруг почувствовала какой-то странный прилив сил. Настроение её было прекрасным впервые за долгое время, не поддающееся исчислениям. В глазах металлом ножа блеснула надежда на скорое окончание собственных мук. Точа нож, она насвистывала играющую в её голове мелодию из глубокого детства и представляла,насколько раздосадованное выражение лица будет у Чон Чонгука, когда тот поймёт, что проиграл.

      Мысли эти смешили Дженни,и она спускалась куда-то всё глубже в свои воспоминания, не совсем понимая, все ещё жива она и стремится к выходу или же умерла,и это душа её теперь блуждает по миру собственных воспоминаний. Тишина в ней всё нарастала, вытесняя саму Ким. И когда места ей уже совсем в той напирающей со всех сторон давящей пустоте не осталось, что-то её вдруг потянуло назад, через все преграды, пики и диалоги. Что-то неумолимо тащило её наружу до тех пор, пока сквозь толщу чёрной глуши она вновь не услышала тихое шуршание страниц, скрип кресла и треск костра. В голове её,прежде чем она открыла глаза, ещё раз прокрутилось странное в своей невозможности чужое прошлое, заевшее в сердце тихим «прости».