Эван сидел на кровати, поджав ноги и со слезами на глазах читал белый дневник Аллена.

Он прочёл только одну запись, после этого у парня случился нервный срыв. Он не выходил из комнаты, почти не ел и пил. В его голове все ещё стояла надпись «Мы тогда выпили чаю, Аллен.». Он старательно избегал всего, что делал с Аллом: не пил чай и кофе, не рисовал и не играл на любимой гитаре, его пение и игру очень любил Аллен. Теперь блондину не для кого играть или петь.

Он все перечитывал о их первой встрече, о том, каким растяпой он был. Портфель и сейчас стоял у стены, увешаный брелками и значками Аллена, на одном из них большими красными буквами было написано: «Аллен».

"Странно," думал мальчишка, гладя исписанную страницу, "Почему я ничего не знал о дневнике? А я хоть что-то знал об Аллене? Нет, не о моей любви, а о том Аллене, который был до моего приезда..."

Он перевернул страницу:
«Вот и вновь я, прошло уже больше десятка дней с того момента, как я записал о нашей первой встрече.

Эван странный, но не такой, как я. Он просто другой, зачем ему это?

Знаешь, Днев, а он взял у меня пару брелков для портфеля. Эван взял моего любимого Бакса Банни и Лоллу, но мне не жалко. Для него мне ничего не жалко.

Ты себе не представляешь, он пересел от Майи ко мне. Я чуть было не умер от счастья, что смогу быть с ним за одной партой. Мы стали общаться на переменах. Однажды он спросил:

- Аллен, - его щеки все равно были красными, как всегда, когда мы разговаривали, - скажи, какого цвета твой второй глаз?

- Какой именно? - удивлённо спросил я. Эван дотронулся подушечками пальцев до моей правой щеки, медленно проводя ими до висков. Он повторил:

- Какого цвета твой второй глаз? - Я смутился, его мягкие пальцы на моём лице, приятное напряжение витало в воздухе. - Этот цвет, он сливается со зрачком... Я не могу выделить радужку в этой черноте... - Он вновь вздохнул и медленно убрал руку с моей щеки, она подрагивала.

- Тёмный коричневый, - растерянно ответил я, едва понимая, что говорю, - вроде. Но многие говорят, что правый глаз чёрный. Почти всех это пугает...

- Мне нравится, - робко улыбнулся Эван, держа свободной рукой портфель, и едва ли понимая, что говорит, - я всегда хотел себе тёмного цвета глаза, чтобы люди говорили, что они чёрные и сливаются со зрачком...

Он улыбался, а мы шли от одного кабинета к другому. До конца дня оставалась лишь пара уроков. Следующим предметом по расписанию стояла Анатомия, которую Эван обожал, а я ради него не прогуливал этот отвратительный предмет, который вызывал во мне ярое отвращение. Наверное, я слишком странный, чтобы понять Эва.

Мы общались только в школе на переменах. Мне хотелось большего, я хотел общения и не только в школе, но и на улице, долгих прогулок по берегу озёра, общения и пикников. Я бы даже этюды согласился с ним рисовать, хоть и совершено не умел рисовать, в отличии от меня, Эван умел все или почти все. Он превосходил меня во всем, а я втайне любовался им, радовался каждой его победе, удачному рисунку или немного нелепому моему портрету. Он часто рисовал меня, красками или карандашами, рисовал всем, что попадалось под руку. Через несколько недель общения у меня уже лежала тонкая стопка портретов, но самые лучшие он хранил у себя.

Однажды он пригласил меня на чай и я зашёл к нему в комнату, там везде были мои портреты, их было несколько десятков, они висели на стенах, на стеллаже с огромным количеством книг. Он был таким красным, когда я зашел в его комнату, заикался и говорил что-то странное. У него в углу стояла слегка поцарапаная гитара. Тогда я спросил:

- Играешь? - На что он ответил:

- Да так, не много. - Он улыбнулся и спросил меня, - Хочешь сыграю? Могу спеть!

Я утвердительно кивнул, присаживаясь на его мягкое кресло ядовитого зелёного цвета. Оно стояло в углу, заваленое кипой смятых бумаг и мягких игрушек. Он взял гитару и сел на кресло, начав играть чудесную мелодию. А, когда запел на чистом английском неизвестную мне песню, я не устоял... и запел с ним вместе:

”Я не смогу успокаивать тебя вечно,
Я не могу так уничтожать тебя.
Я не чувствую себя с тобой свободно,
Я как путешественник в городе без имени.
Вокруг меня злые люди,
Мне страшно представить, что и мы могли такими стать...
Я не могу говорить об этом, как о невозможном,
Вспоминая былые дни...*„

Он улыбался и пел, мне тогда было очень хорошо, я даже не думал о своём ужасном и хриплом голосе. Мы пели, казалось, одна песня растянулась в вечность, которая продолжалась и продолжалась. Мелодия сменилясь, но вдруг он прекратил.

- Твоя песня? - Выдохнул я.

- Нет, что ты! Это песня одной британской метал-группы, я её фанат! Там на стене под чёрным портретом плакат висит, если хочешь - посмотри. - Он улыбался и немного тяжело дышал, как я после у него узнал - астма.

- Круто, как давно играешь?

- Да лет с пяти... - Ответил он, смесь, - Ты хорошо поешь!

- Не ври! Я отвратительно пою и голос у меня мерзкий... - Сказал ему я, немного запнувшись на последнем слове. Я знал, что после этого мы завтра не встретимся.

Боль сковала виски, но я упорно разговаривал с ним, пил чай и позировал для рисунка. Он пообещал, что научит меня рисовать. Я вновь, не помню который раз за день был счастлив. Он смеялся и я с ним, заражаясь его счастьем и настроем. Но все равно было больно, как всегда, после того, как я пою или занимаюсь чем-то.

С ним моя боль становилась все меньше и отходила на задний план сознания, а потом с удвоенной силой атаковала меня, но уже дома...

Надеюсь, Эв, ты никогда об этом не узнаешь... Ты, для меня, как источник боли, но и, одновременно, лекарство.

Верю, что ты сможешь избавить меня от боли, удачи, Эв.

20.09.2013 год.
Аллен Биттербак.»

Парень вновь плакал, громкие всхлипы грозили перерости в истерику, но он старался сдерживаться.

Эван рывками, задыхаясь от слез, встал и дошёл до стола, схватил ручку и, вновь, едва ниже записи Аллена добавил:

«Аллен, это ты был моим лекарством. Хотелось бы вновь обнять тебя...
Твой Эв.
19.05.14 год.»

______
* Использован перевод песни Bullet For My Valentine - No easy way out
Здесь и далее примечание автора.