Beta: Energy_vampi

Сквозь всхлипы и сдавленные стоны, доносившиеся из соседней спальни бункера, огороженной пуленепробиваемой стеной, мне удавалось услышать лишь одно имя, бьющее по болевым точкам изощрённей Кольта, способного убить любое существо, кроме пяти сильнейших.

Бьющее так, что где-то внутри что-то с треском ломалось на дешёвый фарфор с блошиного рынка и не собиралось обратно, как раньше, стоило мне только захотеть засунуть боль так глубоко, чтобы никто не видел: каково же мне на самом деле.

Каково это, когда боль ломает кости и сдавливает костлявыми пальцами сердце?

Каково, когда ничего хорошего не осталось, всё внутри превратилось в мёртвую пустыню, а единственный выход - сдохнуть самой, а не рыдать по ночам, глушить крики подушкой и надеяться, что Кастиэлю хватит ума не прилетать и не пытаться применить свои ангельские фокусы на мне?

На лисиц не действует - пробовал уже, оставив у разбитого корыта.

В итоге спать нормально я так и не научилась, всякий раз проваливаясь в подобие пространства между реальностью и сном, где частыми гостями оказались кошмары, мучившие с самого детства. Видимо, сознание помнило все события, так или иначе оставившие неизгладимый след, и психика в ответ на это давала отпор в виде расстройств, какие глушились как могли: горстями таблеток, украденных с аптечных полок, литрами виски, и чем крепче, тем лучше, чтобы наверняка потерять сознание и проснуться с забытьем в канаве или за барной стойкой очередной придорожной забегаловки, сигаретами высшей степени гадости, въевшимися в волосы и одежду намертво, и сексом.

Чем грубее, тем эффективнее для воспалённого мозга, и неважно, кто этот человек и какого пола: я выносила любой фетиш, любой акт в любом месте, чтобы вместе со спермой и демонской кровью в разодранной глотке давиться ненавистью к себе и чувством вины за всё, что произошло с нами, с Сэмом.

С Дином, которого больше нет.

Которого я считала своим другом и почти братом, пусть не родным, но близким человеком, понимающим так, как мать родная не понимала, а отец лупил армейским ремнём за любую «провинность», какую я таковой не считала, и плыла по течению жизни в собственном темпе.

С Дином, которого я спасти не успела, и теперь он гнил в могиле вместе с воспоминаниями, похоронить которые означало предать лучшего друга, что тоже было пыткой той ещё: каждый миг рядом с ним счастьем был, радостью наполнен и душу грел, словно солнце касалось лучами каждой клетки моей сущности, не прекращающей выть и скрести когтями стенки внутренней тюрьмы, куда пришлось заковать лисицу, чтобы не действовала на нервы и не толкала в ещё большую пропасть.

Не толкала к Сэму, к кому страшной силой зверя моего тянуло всегда от больной привязанности, выкорчевать которую с корнем хотелось, но не получалось: сущность не позволяла отталкивать дальше, чем на пушечный выстрел, словесно отгородить от себя, чтобы не видеть, не слышать, не смотреть на него и в глазах не замечать ту же вселенскую печаль и непередаваемую боль от потери самого дорогого, кто оставался с ним всегда.

Кто защищал, кто жертвовал собой, готов был сжечь мир дотла ради младшего брата, а теперь некому.

Его нет. Дина нет. И не вернётся.

Тело охотника посыпали солью и сожгли, как и полагается. Треск костра стоял в ушах музыкой и сравним со звуком забивания гвоздей в крышку гроба: посекундно усиливался и не прекращался, давил на виски и тянул закрыть уши и позорно, словно маленькой девочке, сбежать. Сбежать из бункера, из Канзаса, из страны на другой континент - от всех знакомых лиц, от охоты, от Сэма, чьё состояние «я смирился, но не совсем» вызывало беспокойство и тягу забрать его боль себе и захлебнуться в ней вместе с алкоголем и похотью, коей я заменяла остальные чувства и глушила вопли внутри себя и снаружи.

Лишь бы не плакать.

Не смотреть на центральную дверь в бункере с повешенным на дверь глоком, так любимым Дином, не вспоминать яркую улыбку и...

Не задыхаться от кошмаров, настигнувших в эту ночь ожидаемо. На такой случай я всегда готовила пачку «фенибута», высыпав из коей штук десять за раз и разжевав, удавалось мне ощутить вместе с тошнотворной горечью небольшое облегчение и жалость, что не скрутило в приступе удушья и я не откинулась. Глупо и наивно, лисица бы всё равно не дала отправиться на тот свет, направив все силы на исцеление организма, но не души. Её нельзя вылечить никакой магией, и не было способа прекратить этот круговорот из разврата и алкогольного дурмана с ненавистью и сожалениями.

А я не могла иначе. Процесс запущен, всё в голове в одну кучу смешалось, и оставалось лишь надеяться на то, что это ненадолго.

Но Сэм... Нет, я не могла так с ним поступать и своим уходом бросить в горе. Хоть и почти выбралась, открыв дверь бункера и переступая одной ногой в домашней тапке с дурацким помпоном через порог на идеально ровный асфальт, пока канзасский ветер трепал ворот халата и кусал кожу под ним за тонкой тканью. Жалкое зрелище, я бы тоже от такой сбежала, чтобы изумруды глаз слезящихся не видеть. Взяла бы за эти рыжие пряди, накрутила на запястье и ударила об стенку головой несколько раз, чтобы не раздражала и не была настолько...

Разбитой и загнанной в клетку с трауром.

В боль, заставляющую разлагаться заживо и гнить по крупицам, начиная с души и заканчивая сердцем, что билось равномерно, иногда перескакивая с дикой аритмии до нормы, портя результаты ЭКГ видимой мерцалкойМерцательная аритмия - нарушение сердечного ритма, для которого характерно частое (от 350 до 700 ударов в минуту), хаотичное возбуждение и сокращение мышечных волокон предсердий. Это создаёт эффект «мерцания» сердечной ткани.. Кастиэль уговорил, точнее - отправил пинком к врачу, чтобы я воочию увидела, что делала с собой, и немедленно прекратила.

Микроинфаркт на плёнке, тонкие руки-ветки в кровоподтёках от драк и синяках при сдавливании чужих пальцев, неисцеляемые из-за ненадобности и напоминания, что пусть будут здесь, на коже, кричать о моих поступках громче любых слов. Что уж говорить о выпирающих рёбрах, синяки на которых смотрелись привычнее улыбок на моём лице.

Уже забыть успелось, каково тянуть уголки губ вверх из-за искреннего чувства и смеяться громко, не натянуто, чтобы отстали и не лезли с заботой, воспринимаемой в штыки.

Я не заслуживала этого. Сама знала и потому не хотела делать больно никому, но, видимо, причиняла, раз Кастиэль смотрел с неодобрением, Кроули не звал больше выпивать и не разговаривал, уклончиво отвечая об отсутствии времени и возможности пропустить по стаканчику виски, а Сэм всё порывался сказать что-то, но отворачивался, поджатыми губами сигнализируя...

Да о чём угодно, я всё равно уходила. Позорно убегала или в свою спальню, или в бар, где ловила очередного демона и разрывала на куски ни разу не романтично, а жёстко и без жалости, как те до этого имели меня у стены, шлёпая по бёдрам и шепча всякие мерзости, от каких у нормальных людей завяли бы уши.

Но я в число топящих за адекватность восприятия этого мира не входила и вряд ли войду когда-либо.

Моя лисица не была стабильной, жаждала испить крови и вымазаться в ней: чёрная горькая жижа притупляла эмоции и помогала ещё как-то держать себя в спокойствии, не бросаться на людей, не ловить триггеры с каждого шороха и не хвататься за пистолет, когда ко мне подходили сзади и что-то спрашивали. Напрягало, заставляло всё внутри сжиматься и реагировать не самым лучшим образом.

Вторжение в комнату младшего Винчестера посреди ночи тоже входило в число не самых хороших поступков, но остановить себя я не могла. Или просто не хотела, идя на поводу у лисицы, уже обнаглевшей в край: к охотнику её тянуло, пушистый хвост - один из девяти - в раздражении бил о пол внутренней тюрьмы и тут же вилял приветливо, стоило только сделать шаг к мужчине, что лежал на кровати, а увидев меня - тут же засуетился, освободил место рядом, подвинувшись в сторону и похлопав по покрывалу ладонью.

Лисьи уши, будь их сейчас видно, прижались бы к голове, мои щёки от такого жеста налились нездоровой краснотой от чувства стыда: несмотря на моё скотское поведение, Сэм относился ко мне как раньше: с добротой, какую я определённо не заслуживала, и теперь расплачивалась опущенной головой и неловким топтанием на одном месте.

Пыткой было на него смотреть, а все последние дни на протяжении трёх месяцев я только и делала, что пряталась от него, стараясь меньше показываться на глаза, будто боялась увидеть среди листвы ненависть и холод, казавшиеся страшнее незнания друг друга.

И пусть нас отделяли стены и мы в любой момент могли пересечься на общей кухне, бункер был большой и мест для потери себя здесь предостаточно. Чаще всего - гараж, где автомобили на любой вкус со времён пребывания здесь Хранителей знаний. Настоящий раритет, на одну из таких малышек я глаз положила и хотела приватизировать, чтобы лишний раз не садиться за руль «Импалы», принадлежавшей Дину.

Он с неё пылинки сдувал не для того, чтобы она стояла под дымчатым брезентом бесхозная только потому, что ни я, ни Сэм не могли за неё сесть в силу моральной тяжести из груза вины и ответственности на плечах.

Очередную аварию на ней не выдержали бы ни он, ни я, и тогда всё было бы в миллиард раз хуже. Машина вместе с совместными воспоминаниями была связующей ниточкой с Диной, предметом, ассоциирующимся именно со старшим Винчестером, и лишаться этого равносильно потере частички, оставшейся от дорогого сердцу человека.

Как зияющая рана после потери органа: залатаешь её - образуется новая в другом месте и втрое больше. Какой бы протез ни использовался, организм продолжит отторгать чужеродные клетки, пока не погибнет или не научится жить без лишённой части.

Голос Сэма хриплый, и по витающему в воздухе лёгкому аромату виски стало понятно, что тоже выпивал, но только не как я - в диких количествах и без разбора. Знать наверняка я не могла и выводы делать не спешила, поднимая голову и заглядывая в глаза. Однако больше привлекли внимание растрёпанные каштановые волосы, поправить которые тянулась рука, но я не рискнула: не знала, как отреагирует, ведь близости не было с того момента, как началась заварушка с Чаком, оказавшимся мудаком и сукой. Было не до обнимашек, хотя бы дружеских, а на похоронах Дина я в глаза боялась смотреть.

Было тяжко. Мы ничего друг другу не обещали: ни отношений, ни романтики - просто привязанность, связавшая по рукам и ногам разбитые случившимся на осколки фарфора сердца и без того искалеченные души. Тянуло под рёбрами и жгло, лисица вновь завыла, вынудив зубы стиснуть, чтобы ни звука не издать.

Скулящая я - жалкое зрелище, по-настоящему мерзкое, отвратительное, недостойное внимания, и одной переживать раздрай проще и не так стыдно. Не перед Сэмом, в чьих глазах не хотелось быть монстром, и лучше бы тот штырь оказался в моей груди, а не между рёбрами Дина.

- Заткнись, Роуз, просто заткнись, - оказывается, последнюю мысль вслух произнесла, и Сэм отчего-то вздрогнул, смотря так, что ноги приросли к полу, коленки поджались неуклюже, и пальцы рук сжались в кулаки, повторяя жест мужчины.

В глубине души я знала - не ударит. Девушек он не бил, если только это не тульпа или вампир, которого необходимо обезглавить.

Или один бестолковый ёкай, выбравший самобичевание и все тяжкие вместо уютного кабинета психотерапевта.

- Как скажешь, - прекратив стоять столбом и пожав плечами, скрывая прокатившуюся по позвонкам дрожь, я с трудом подавила тяжёлый вздох и замолчала. Просто не знала, что ещё сказать, растеряв все слова.

Да и что вообще нужно говорить в таких ситуациях?

Лучше бы там действительно была я, а не твой брат, кто за тебя и в Ад, и Рай?

Лучше бы ты никогда не встречал меня после ухода из Стэнфорда и не знал никаких проблем?

Или лучше бы очередной мужлан или демон, принявший меня за ночную бабочку, оказался извращенцем и садистом, и тогда никому бы из нас не пришлось сейчас изображать друг перед другом хрен пойми что.

Ничего не было в порядке. Ни Сэм Винчестер, устало вздыхающий и раздражённо поглядывающий на меня сквозь густоту ресниц, ни я, тянувшаяся резиной и в сторону окна, выйти в которое не казалось дурным вариантом, и в сторону двери для побега, и к мужчине напротив. Что бы я ни выбрала - всё обязательно закончится смертью, а моральной или реальной, хоть кицунэ невозможно убить, не лишив её жемчужного ядра вырыванием из грудной клетки, - не так важно.

Я уже умирала в моменте.

Сейчас.

Разделённая тремя шагами, казавшимися бездонной пропастью, куда летело моё сердце вместе с дыханием, я не понимала, чего сильнее хотела на самом деле, как себя вести и куда смотреть, потому что, чёрт дери этого мужчину, Сэм Винчестер решил добить меня окончательно такими ненужными, но приятными касаниями, какие я, объективно, не заслуживала и не слишком понимала.

Зачем? Для чего тебе это, Сэмми? Из жалости?

Тогда лучше пуля в висок или сожжённое на костре инквизиции сердце вместе с жемчужиной, чем это переступление границ.

Сотни вопросов крутились на повторе в голове, разум в отпуске или где-то не здесь, не со мной, тающей мороженым под палящим солнцем Флориды, вместо которого грели до приятных мурашек вдоль позвоночника тёплые, чуть шершавые, грубоватые пальцы, слегка сдавили локоть и потянули на себя - вперёд, чтобы подкашивающиеся ноги не удержали и я неуклюже рухнула на кровать.

Пропахшую разлитым виски, выпущенными в мишень на стене пулями и горечью потери близкого, какая ощущалась мною тактильно, проникала в лёгкие с кислородом и выдыхалась в разлёт глубоких ключиц в место рядом с пентаграммой, вбитой в чужую кожу чернотой линий тату-машинки слишком давно, словно в прошлой жизни, а в реальности - до прихода меня вместе c другими проблемами.

Однако колено между его бёдрами, зажатое крепко и грубо, пока второе оказалось поставлено с другой стороны, и всё выглядело так, точно оседлан мной Винчестер, - глобальная из проблем и какая-то... до неправильного уместная.

Будто так надо, и в первую очередь - ему самому необходимо вцепиться в меня и притянуть невыносимо близко, соединив наши тела в крепких объятиях и ударив былой ностальгией по голове.

Щёки тут же вспыхнули от осознания сей сцены и возник порыв встать и испариться, помолившись для этого в мыслях Кастиэлю, но крепко удерживали, не давая ни на дюйм сдвинуться от проникающего до костного мозга жара, расположив одну руку меж лопаток, а пальцами второй гуляя от растрёпанного затылка до поясницы, что нервировало до зуда и противных мурашек.

Раньше ведь так тоже было: сжимал меня до трясучки и перекрывал тяжестью жара кислород, ударяя по лицу аргументами, настолько смехотворными, что лисица заливалась хохотом и давилась истерикой, а разрывало-то меня всерьёз, а не показушно.

По-сестрински, Рози, это всего лишь по-сестрински.

Бросаясь этими речами, Сэм, видимо, не понимал, что до кожного зуда душил треском сгорающих в агонии надежд и при этом втравливался от корней волос до кончиков ногтей в дерму вместе с приступом подавляемой агрессии: разбить это красивое лицо с криком, что сестёр не обнимают так, будто хотят их всем своим естеством уничтожить тело и на трупе с удовольствием станцевать, стереть его с лица планеты вместе со всеми вызываемыми чувствами.

Хорошие братья не гладят сестринские бёдра сквозь тонкую ткань халата и в глаза не глядят пристально, с едва скрываемым голодом и болью, что разорвёт на куски всё в радиусе трёх метров.

Братья не хотят тех, кого считают сёстрами, Винчестер.

Или только меня можно ронять на колени и смотреть снизу вверх, словно вот-вот по капле вытащат остатки души и вывернут наизнанку судорожно бившееся сердце, удары которого заглушали все звуки комнаты, отрезав от остального мира.

Сэм слышал это, я догадывалась. Видел собственными глазами, как ломало меня, как действовал на меня, придурок, и всё равно продолжал отрывать по кусочку от меня, жрать моё сердце и забираться всё дальше, пока не дойдёт до души и не вцепится в мою сущность, что чувствовала каждое изменение в дыхании нас обоих, сдвиг куда-то не туда в раскалённом до предела воздухе комнаты, дрожь хозяйки пропускала через себя и взвыла надрывно громко, вынуждая прикусить губу и заодно язык, чтобы ни звука не издать.

Иначе точно догадается, что, кажется, влюблённость моя не такая уж глупая, а Дин всё же был прав в одну из ночей в баре, где, за стойкой сидя и попивая пиво, говорил мне об очевидности моих попыток притворяться скалой, какой бы хорошей лгуньей я ни была и как бы ни прятала всё за семью печатями.

Сэм Винчестер способен в любую дверь без ключа войти, и моё сердце оказалось первым по нелепой случайности.

Плакать или смеяться?

Но не до смеха, когда губы его по щеке скользнули, дав ощутить лёгкую, но колючую небритость, но отчего-то приятно полоснувшую осязаемым алкогольным облаком по органам чувств, пока мои руки неуверенно легли на талию, сжав его футболку до треска серого материала меж пальцами.

И не до смеха, стоило его рту смять мои приоткрывшиеся от удивления губы и слегка прикусить, пуская меж них кончик языка дразняще. Ни разу не нежно. Я её не чувствовала, как и не чувствовала ласки, присущей мужчине в обычные дни, когда на тактильность его пробирало, а я мучилась, сгорая в объятиях спичкой, брошенной в бензиновую лужу, как заживо сейчас полыхала в процессе поцелуя и старалась не задохнуться от кома в горле.

Мир сошёл с ума, наверное.

Или лисица, скребущая когтями и поджавшая уши, свихнулась и перестала что-то понимать наравне со мной.

- Зачем? - выдавила из себя с трудом, отстранив лицо и повернув голову так, чтобы в глаза смотреть и не дышать в чужую шею, как это делал Винчестер, играя на моих нервах подобно гитарным струнам. - Для чего все эти игры? Если так хочешь трахаться, то сними девочку и езжай в мотель. Со мной не прокатит, Сэм.

Говорила одно, а голос-то предательски дрожал и срывался. Хождение по тонкому льду, не иначе, но как ещё тогда? Хотелось кричать, действительно наплевать на приличие и напомнить, что так не делается, если ничего не понятно. И я будто бы не в себе, раз добавляла бьющее тяжелее всего:

- По-сестрински между нами, помнишь? Братья так не делают, ты сам мне говорил.

По тому, как брови его нахмурились, стало понятно: вспомнил и, видимо, трижды пожалел обо всём, вынудив усмехнуться горько. Так-то, нечего нарушать установленные им же правила, но боль меж третьим и пятым рёбрами не делась никуда, становясь хуже и пронзительнее визга перфоратора с каждой затраченной на вздох и ещё более тяжкий выдох секундой.

- Рози, пожалуйста, - ненавистное мной уменьшительно-ласкательное с его губ шёпотом сорвалось, и я несдержанно взвыла сквозь стиснутые зубы, куда тут же упёрлись зудевшие клыки - нервное, да ещё и чесались жутко, намекая вонзить их в мягкую плоть и выпустить горячую вкусную кровь. - Пожалуйста, хотя бы сейчас.

- Не я устанавливала правила, - рыкнув в недовольстве, я воззрилась на него, как на нашкодившего ребёнка, не понимающего, за какие прегрешения ему от родителей достанется ремнём или потоп в скандале, что было вероятнее удара вдоль спины грубой кожей со всего размаха. - Очень лицемерно с твоей стороны было всякий раз давать мне тупую надежду, привязывать к себе и говорить, что я тебе как сестра, Винчестер. Или ты блядский фетишист? Так заводит одна мысль об инцесте или что?

Возможно, я и перегнула палку в моменте и не стоило пороть горячку, но остановить поезд из агрессии, если я заводилась, было невозможно. Уж точно ни когда обида играла на контрастах с чувством иного рода и делалось не по себе от одной мысли, что это всего лишь момент мимолётный и одноразовый, и тогда мне точно придётся уйти из жизни Сэма Винчестера, оставаясь в его воспоминаниях ржавчиной на ладонях.

Они коснулись моих волос и слегка сжали на затылке у корней, дав ощутить дрожь в конечностях непонятную: то ли от злости за моё высказывание, то ли от обиды в ответ, понимаемой лишь отчасти, то ли виной тому банальная нервная попытка объясниться так, чтобы поняла его и постаралась не вырвать гортань.

А я могла не только вцепиться в кость, но и прогрызть её.

- Я ошибался, это было глупо, признаю, - слегка прохладные губы коснулись виска, и я кожей каждую трещинку на них ощутила. - Неправильно, ведь ты постоянно была рядом со мной и Дином, помогала и ничего не требовала взамен. Да ты частью нашей семьи стала буквально, Роуз. Я думал о тебе чаще, чем хотелось бы, а из всех женщин в толпе мои глаза искали лишь тебя одну, и я сам не понял, как это в один миг стало поганой привычкой следовать за тобой хвостом, касаться тебя, - ладонь Сэма до странного нежно огладила моё бедро, испещрённое бороздами шрамов разной степени уродства и давности, что оказалось довольно приятным жестом. Отвыкшее от ласки тело, привыкшее к грубости и плевкам не только в лицо, но и в душу, слегка напряглось, но с места не сдвинулась, так и замерев в теплоте рук. - Относиться как к сокровищу, Рози. И я, видимо, заигрался и перестал понимать, что делаю тебе больно. Мне жаль, что так вышло.

Жаль, что ломал меня морально.

Жаль, что в какой-то момент между нами повисла неопределённость со странным ощущением нахождения в проруби с завязанными глазами прямо под толстым слоем льда. Нельзя было выплыть, как и нельзя от Сэма сбежать мыслями, а не только телом.

Понял же, что сломалось во мне что-то, что накручивала на клубок воспоминаний фразу болезненную, каждый раз думая, что, возможно, могло бы быть что-то, но била себя по лицу в мыслях и вынуждала лисицу молчать и не скулить (по возможности), а то гонять с жёлтыми глазами и ушками на макушке перед мужчинами не комильфо.

Хуже и быть не могло.

- Прости за сестру, лис, - горячее дыхание вновь мазнуло по моим губам.

Или нет, Вселенная решила сжалиться и подарок преподнести. Очень вовремя.

- Извинения приняты, - выдохнув, я сама вперёд подалась и поцелуем губы накрыла.

Ведь какая разница, что будет дальше, потому что то, что здесь и сейчас - гораздо важнее будущего, о котором можно подумать позже.

Не в моменте текущего по венам желания оказаться под мужчиной мечты безо всяких сожалений.

Его касания обжигали, возносили на небеса и заставляли падать обратно на грешную землю и разбиваться десятки тысяч раз. Никакой нежности - ею и не пахло, когда губы мои нашли его шею и кусачими поцелуями исследовать начали, ловя каждый шумный вздох, заставляющий кровь кипеть и ёрзать, нарочито сильнее прижимаясь к возбуждённой плоти, а пальцы, дрожа от спешки, подцепили его футболку, казавшуюся совершенно лишней, и отбросили на пол.

Моя очередь мучать и заставлять дрожать, не так ли?

За сестру, Винчестер.

За то, что издевался и к себе привязал, я вгрызалась поцелуями нетерпеливыми в основание шеи и втравливала себя под кожу Сэма, чтобы помнил о вреде игр со мной, не обращая внимания на довольное урчание лисы в голове; плечи и лопатки сжимала, царапаясь и полосы красные оставляя - на память, не забудет точно, получая в ответ от него сдавленное шипение, заводившее с пол-оборота.

Как дикие животные, голодавшие много лет, мы изучали тела друг друга, не в силах насытиться раскалённой кожей, запах которой проникал в лёгкие и плавил внутренности, заставлял забыть обо всём: что случилось за эти месяцы, что мы делали и как жили, мучимые тактильным голодом, - ничего неважно. Только здесь и сейчас.

Только его пальцы, стягивающие с меня халат по крупицам, обнажая не только тело, напоминающее больше сплошную гематому с космосом из подтёков, но и душу, открыть которую хотелось до конца и быть честной, но страх и стыд вместе с неловкостью внезапно сдавили ледяными пальцами шею.

На несколько секунд захотелось тупо прикрыться и отвернуться, прервать желаемую близость и не показывать, как же мне сейчас хотелось оказаться в другом теле, более идеальном, в другом времени, когда я ещё не вела себя настолько аморально, наказывая себя чувством вины, а сейчас бы не ощущалась самой себе грязной, не желала следы из-под кожи вывести и просто забыться снова.

И тем не менее мужчине было всё равно на физические травмы, уродовавшие моё тело: его поцелуи терзали кожу, спускаясь то к шее, то к ключицам, то к животу, заставляя всё внутри сжиматься, а лицо, пылающее в оттенок волос, отвернуть к стене, пальцы длинные переплетались с моими и подбадривающе оглаживали вспотевшие ладони.

Вообще не изменился за эти месяцы. Всё такой же нежный. Аккуратный. Чуткий. Добрый и искренний, несмотря на вагон и маленькую тележку секретов в шкафу из шрамов на сердце. И сейчас со мной, словно действительно видел во мне сокровище, не обращая внимания на внешние недостатки.

- Я здесь, Рози. Всё хорошо, - Сэм губами коснулся моей горящей щеки, и я всё же посмотрела в это лицо, огладив кончики которого трясущимися пальцами, увидела в глазах лишь обожание и искреннюю поддержку. - Не нужно стыдиться себя такой, какая ты есть, - мазнул по одной груди кончиком языка, затем по второй, накрывая чувствительный сосок ртом, тем самым вышибая кислород из моих прокуренных лёгких и выгибая мою спину до хруста в позвонках. Чертовски приятно, но приём запрещённый - наглец. - Доверься мне. Пожалуйста.

Доверие - хрупкая вещь, не каждому дана, но в моей голове это звучало настоящим призывом к действию. Всё стеснение как рукой сняло, стыд тоже на второй план отодвинут оказался, понимая наконец, что глупо стесняться перед этим человеком, видевшим меня в разных состояниях.

А главное - настоящей.

И себя я таковой показывала, лёжа под ним и своего желания не скрывая. Видимого в расширенных зрачках, в сверкнувшей золотом радужной оболочке, означающей лишь то, что лисице всё очень-очень нравилось, в том, как цеплялась за него отчаянно, обнимая за плечи и вплетая пальцы в волосы, тяжело дышала и старалась быть ближе, чем было, избавляя мужчину от остатков одежды.

Обнажённый Сэм Винчестер как телом, так и душой, - искусство во всём своём грешном великолепии. Растрёпанный, волосы в разные стороны, горящая пожаром листва вокруг и без того широких зрачков - такими картинами да в Лувре любоваться, но проснувшаяся во мне жадность была против, чтобы кто-то ещё видел его реакцию на меня, знал, что его тоже крыло не по-детски в моменте.

Внутри трепетало всё, каждая клетка то в холоде топилась, то в жар окуналась - двойственность ощущений проникала лентами в костный мозг и на сознание не давила. Наоборот, я чётко и ясно понимала и была готова рухнуть в пропасть, откуда дороги назад не будет: либо вместе будем, либо порознь - исчезну и не оглянусь назад, если выяснится об одноразовости акции или попросит уйти.

На самом деле, уход в мои планы не входил. Не этого так сильно желало всё моё существо, и как бы я ни храбрилась перед самой собой - не было никаких «мне плевать», лишь лёгкий налёт безысходности, глушимый чужим запахом пороха и виски.

К каждому дюйму его солоноватой кожи прижаться и не отрываться, пока сознание не улетучится вместе со спокойствием: его было мало. Всё заполонил густой туман, круживший по комнате вихрем и яркими всполохами в глазах, и меня затрясло, стоило Сэму избавить меня от нижнего белья, огладив большой ладонью тазовые косточки, и проникнуть в меня тягуче медленно, давая привыкнуть к ощущениям.

Мне казалось, что секс я возненавидела после перепихона с демонами и всей их грубости, но, в отличие от черноглазых, Сэм не давил и больше думал о моём удовольствии, без спешки всё делая: оглаживал лицо ладонями, собирал поцелуями слёзы, хлынувшие по щекам от нежности, давно позабытой мной, шёпотом успокаивая и приговаривая, что всё хорошо, какая я молодец и как же хорошо со мной, стоило ему начать двигаться чуть быстрее после осознания, что мне действительно комфортно с ним.

Было б некомфортно, так бы не цеплялась в его плечи, а всё внутри не скручивалось бы в готовую вот-вот лопнуть пружину и не клокотало в такт высыпанию мурашек по коже от разносившихся по спальне звуков из наших стонов в унисон и шлепков тел друг об друга, сигнализирующих о происходящем здесь и сейчас.

Слишком хорошо, слишком прекрасно, и много других «слишком», заставляющих извиваться под ним, для удобства скрестив лодыжки на его пояснице, чтобы полностью ощущать все фрикции вместе со сбитым дыханием, делимым одно на двоих, и поцелуями, каждый из которых - чистейший восторг, возводящий все чувства в абсолют вместе с одним конкретным, таким важным и необходимым, как кислород.

Каждое распирающее давление члена на стенки влагалища ощущалось как что-то запредельное, плавящее мозги в кашу, ломающее пополам позвоночник - подбросило на месте с болезненным ударом сердца в рёберной темнице.

- Сэм, - Господи, чёртов скулёж, оказывается, исходил от меня, словно от побитой собаки, такой же пронзительный. Хотелось в этот момент разлететься на осколки фарфора и сказать слишком многое, всё, что вырывалось вместе со вздохами и клокотало в горле вязким комом. - Сэм, я...

Но не смогла. Не вышло попросту.

Тело задрожало от переизбытка ощущений, в глазах словно миллиарды звёзд взорвались все разом вместе с развязавшимся в самом низу живота узлом до блаженной вязкой пустоты, от которой одновременно хорошо и так одновременно недостаточно - погружение в плотный вакуум, куда не дойдут любые звуки.

По-настоящему приятно. Гораздо лучше грубости, идущей со мной рука об руку все эти месяцы, уступившей место нежности, растворяющей на анатомы. Взглядом потолок серо-жёлтый окинув и упав на спину рядом с Сэмом, я не придумала ничего лучше, кроме как найти пристанище в изгибе его плеча, за которым могла с лёгкостью спрятаться, если бы представилась возможность.

Но скрываться не хотелось. Наоборот - рассматривала во все глаза, без утайки изучая профиль, слегка искажённый в белом свете лампы с прикроватной тумбы.

Не верилось, что такой чертовски сексуальный мужчина был рядом со мной.

Да и не так важно, ведь грелись мы оба сейчас в лучах близости, деля одно сузившееся до разноцветного кольца пространство на двоих. Слова любые тут излишни, а молчание не казалось давящим и тяжёлым.

Понятное. Приятное.

Очевидное, повисшее в воздухе недопризнание, какое я озвучу, наверное, гораздо позже, как наберусь смелости и перестану теряться рядом с ним глупой школьницей, влюбившейся по уши в мужчину гораздо старше. Глиной, из которой можно вылепить всё, что душе угодно.

Однако и понимала прекрасно, что не станет Сэм делать из меня непонятно кого, не попросит измениться до неузнаваемости или вытравить с помощью ведьмы моего зверя для обретения истинной «человечности»: ему нужна Розанна Ли такой, какой та являлась, без прикрас и масок, оказавшихся сорванными сегодня.

- Я тоже, Рози, - от хриплого голоса и от его ладони в своих волосах и лёгкого чмока в висок я сильнее разомлела и ближе прижалась, испытывая простое то, что называлось «счастьем»: понятно и так, что имелось им в виду. - Всё в порядке.

Возможно, всё было не так уж и плохо.