Ни для кого не новость, что судьба любит воздавать по заслугам всем своим детям. В качестве воспитательных мер, так сказать. Не выучил домашнее задание - получил пару. Подставил человека - сам попал в неприятную ситуацию. Может, далеко не все в это верят, но это еще ничего не значит. Однажды карма поднапряжется и проучит все наше несчастное человечество. Нам воздастся за то, как мы перебили все алмазы в небе, как заплевали огни солнца и втоптали в грязь сорняки стремлений. И тогда, когда после нас останутся только камни да пыль, когда будет царствовать дым и хаос, - о, лишь тогда человек осознает, что все это время называл правильным неправильное, а ложью пометил правду.

Жаль, что будет слишком поздно.

- Кто? Питер?! - Кристофер, на мгновение забывший об осторожности и конспирации, воскликнул в голос.

- Шшш, - оборвал я его и всмотрелся в фигуру заложника. Теперь я был абсолютно уверен. - Определенно, это он.

- Вот это на тебе, - на выдохе произнес мужчина и забрал у меня бинокль. Уже через минуту он отложил его и перевернулся на спину, потирая виски. На его лице ясно вырисовывалось беспокойство.

- Он сам виноват, - внезапно сказал я, сам не ожидая такой реакции. Кристофер молчал. Удостоверившись, что мои слова не вызвали бурного порицания с его стороны, я продолжил: - Мне кажется, нам следует уходить. Он сбежал, как только почувствовал опасность - и вряд ли будет долго церемониться, прежде чем выдать нас всех с потрохами. Теперь оставаться действительно небезопасно.

- Не могу с тобой не согласиться.

Кристофер поднялся на ноги, чем привлек внимание Фредерики и Мелиссы.

- Собирайте вещи. Мы уходим.

Новость быстро разлетелась по всему фронту благодаря сарафанному радио. Не прошло и семи минут, как каждый покинул свой пост; половина даже успела собрать свои вещи.

- Питера поймали, - объявил Кристофер через пять минут, когда все наблюдатели собрались вокруг него в полукруге. По его лицу было видно, что ему крайне неприятны эти слова. - Неизвестно, каким пыткам его будут подвергать, дабы выбить из парня все, что он знает. Теперь, уже в целях нашей общей безопасности, нам лучше прекратить операцию прямо сейчас.

В толпе пробежал ропот, вызванный новостью о поимке Питера. Кристофер сощурил глаза, пытаясь не терять самообладания.

- Сейчас организованно, по двое-трое человек, мы идем к заброшенным баракам, где ночевали прошлой ночью, и полукругом выходим к городу с западной стороны. Мне кажется, нет смысла вам напоминать, насколько осторожен должен быть каждый из вас.

Я лишь кивнул и, не дожидаясь окончания плана, выдвинулся в путь.

Много лет мне пришлось провести в одиночестве. Сразу после того, как забрали моих родителей, государственные нелюди хотели забрать и меня. Чудом, лишь одним чудом я сумел выбраться из их цепких лап. Мне было не больше восьми, но я выжил. Не думаю, что Питер смог бы прожить хоть неделю.

Сзади послышались шаги расходящихся в неизвестность людей. Они разбредутся сейчас кто куда, и далеко не факт, что в следующий раз мы встретимся в том же составе. Мы гуляем по дулу снайперской винтовки, потому что не угодны обществу. Общество же, в свою очередь, не угодно нам.



Во втором часу ночи, когда я добрался до внутренней улицы, все одинаковые домики безмятежно спали. Проходя мимо парадных дверей, я старался не смотреть на них, не спуская глаз с единственного дома на углу, как будто боясь, что он исчезнет. Привычными движениями я забрался на самый верх по деревянному каркасу для винограда, сделал несколько шагов по крыше и добрался до чердачного окна. Ханна была крайне удивлена, когда узнала, что я могу пролезть через него, и я не стал открывать ей своих секретов. Пусть она пока не знает, что окно можно расширить вбок.

Стараясь ступать как можно тише, я преодолел расстояние, разделяющее центр коридора и дверь, сквозь щель которой много лет назад я подглядывал за играющий девочкой. Сейчас дверь была плотно прикрыта, но спокойствия за этой дверью не было.
Дождавшись, когда глаза окончательно привыкнуть к темноте помещения, я открыл дверь и заглянул вовнутрь. Несмотря на то, что я видел эту комнату каких-то несколько дней назад, я был удовлетворен и удивлен, когда увидел все вещи на своих местах. На кровати у окна, наполовину прикрытая одеялом, спала Ханна. 

Тишину, устоявшуюся с моим приходом, нарушил тихий вздох облегчения. Я не сразу понял, что он был моим. Тихим шагом я приблизился к окну и выглянул на улицу. Все по ту сторону стекла умиротворенно спало, совсем как семья Паттерсонов. Воспаленное воображение уверяло меня, что я вижу огни далекой лаборатории, где сейчас, скорее всего, пытали Питера. Так или иначе, живым он оттуда уже не выйдет.

Тишину комнаты, вновь устоявшуюся, как ножом прорезал судорожный вздох. Я повернулся к кровати как раз вовремя, чтобы заметить, как Ханна вздрогнула всем телом. Темные брови на светлой коже нахмурились, голова совершила несколько движений вправо-влево. Что-то беспокоило ее во сне, и это что-то так же не давало мне назвать тишину в ее комнате спокойной. Невидимые руки как будто ватой обложили душу, и никакие звуки, кроме ее прерывистых вдохов, не касались моего слуха. Это напрягало и тревожило одновременно.

Рука Ханны дернулась под одеялом, и девушка пробормотала что-то нечленораздельное, прежде чем я подумал, что должен что-нибудь сделать. Определенно, ей снится кошмар. Но что мне прикажете делать? Зная даже мою самую краткую биографию, можно догадаться, что будить кого-то от плохих снов (а, тем более, успокаивать) мне не приходилось.

Чертово, чертово одиночество.

Ханна простонала куда-то в подушку, и слой ваты стал толще. Если я не разбужу ее сейчас, я сам сойду с ума. Надо что-то делать.

Я сделал несколько шагов по направлению к кровати и замер.

Что же я творю?
Пытаюсь не сойти с ума.
Это не влияет на мою психику.
Я так думаю лишь до ее следующего стона. Еще раза два меня добьют.
Я вру сам себе.
Не врешь.

От этого внутреннего диалога мне стало смешно и неудобно одновременно. Так ли спорят с собой шизофреники? Используют они первое лицо или второе, ведь все их личности - один человек? Или они так не думают?

Может, даже у каждой личности на это своя точка зрения. Одни между собой разговаривают на ты, а другие спорят сами с собой.

Какие только мысли не зарождаются в моей голове, когда я не хочу что-либо делать.
Прежде, чем я успел коснуться плеч Ханны, она вздрогнула всем телом, напряглась и проскулила сквозь крепко сжатые зубы. Она что-то говорила, или пыталась говорить, и я напряг слух, чтобы расслышать ее надрывный шепот. Как только у меня появилась цель, груз тишины спал с моих плеч; теперь мне больше казалось, что на самом деле это был груз бездействия.

- Не надо... только не снова... не надо...

Между этими словами было что-то еще, но мне и эти дались не сразу. Я слушал ее, как завороженный, и ничего не мог поделать. Это как стоять под дверью и подслушать чей-то разговор. Как оказаться около своего шкафчика в школе, а в соседнем кабинете два учителя выясняют отношения. Это было не правильно и не красиво, но происходило не по твоей вине и не было такой силы, которая заставила бы тебя просто пройти мимо. Откровения из первых уст в самом чистом из трансов, в котором человек не может ни соврать, ни уйти от вопроса.

Внезапно ее голос затих.

Я и сам удивился, увидев свои руки на ее плечах.



Поезда проносятся мимо.

Поезда рассекают дали.

Их высокие скорости мнимое

Расстоянье на части рвали.

Их открытые окна - шлюзы,

Расплываются блеклой рябью.

Сквозь туман, непогоду и стужу

Развезут они души частями.

Поезда не подарят покоя,

Они любят шуметь и плакать,

Не давать людям спать ночами,

Заливаясь крикливым лаем.

Поезда проносятся мимо,

Поезда рассекают дали

И гудками кричат мое имя.

Возвращусь я теперь едва ли.

   Ханна

Снова.

И снова.

И снова.

Кажется, это не закончится никогда.

Сколько можно.

Столько нельзя.

Я боюсь ложиться спать, потому что терпеть эти издевательства уже выше моих сил. Я закрываю глаза и не вижу своего будущего. Я закрываю глаза, и мне снится, что впереди - абсолютное, беспросветное ничто. 

А все потому, что я уже одиннадцать раз видела, как умирает Оливер.  Одиннадцать раз.

Кто этот Оливер в моей жизни? Никто, по сути. Он ничего не менял, не врывался в мою жизнь как ураган и не переворачивал мое мировоззрение с ног на голову. Но он знает что-то, без чего я не смогу существовать спокойно. Не в этой вселенной. 

А сейчас Оливер где-то вне пределах моей досягаемости. И мне страшно.

Мое подсознание посылает мне сигналы о том, что мне нельзя его потерять. Иначе я могу забыть о спокойной жизни раз и навсегда.

Но не случится ли то же самое в случае, если мой выбор останется за Оливером?

Тут мне остается только гадать. 

А пока что настало время погрузиться в очередной кошмар.

Прошу, Оливер, останься жив.



Меня оглушил резкий паровозный гудок. Создалось впечатление, что я не просто засыпала, а вся переносилась в новую страшную историю. И сейчас меня выбросило прямо на пути поезда. Вскрикнув, я успела вырваться из-под его колес в самую последнюю секунду. Машинист еще долго недовольно сигналил мне в спину,  но меня это не заботило. В этих снах меня вообще мало что заботило помимо Оливера. Составы гремели и грохотали, уносившись вдаль, и в их гудке было столько одиночества и отвержения, что на моих глазах невольно навернулись слезы. Они тянули меня, эти поезда. Казалось, они кричали своими гудками мое имя. "Ханна, Ханна...", - уносилось в безводные и безветренные дали.

Я невольно повернула голову к громыхающим составам, чьи открытые двери, как зияющие пасти дыр, сливались в одну сплошную полосу. Если совсем расслабить зрение, то в итоге вся цепь вагонов превратится в триколор с черной линией посередине - как флаг страны с войной в самом сердце, куда и спешит этот поезд.

Но внезапно, хоть и на мгновение, темная полоса прервалась цветным пятном. Не успела я сфокусировать зрение, как все приняло свои прежние очертания. Но я знаю, что я видела это изменение. Я даже знаю, кого я усмотрела. 

Мое дыхание сбилось  еще до того, как я начала свой забег не на жизнь, а на смерть. Ноги сами несли меня вперед и одновременно назад, вслед за поездом, от которого я так старалась сбежать. Поначалу я все так же не могла ничего увидеть, но моя надежда подстегивала меня. "Давай же, Ханна, беги, ты сможешь, все будет по-другому в этот раз, все будет по-другому!"

"Да бегу я, бегу!" - срывающимся голосом бросила я своему внутреннему голосу, хотя никакой усталости от бега не ощущалось. Но и передвигаться быстрее я тоже не могла: так и проявлялись отличия между сном и реальностью. Я смогу догнать его. В этот раз я не потеряю ни его, ни свою надежду узнать что-то большее. Не надо повторений. Только не снова.

Чем больше я думала о том, что я смогу, тем быстрее я начинала бежать. Почти что парить вслед за гремящими железными ящиками.  Наконец,  я поняла, что я перегоняю поезд, и вагоны относительно меня медленно, но верно пошли в обратный путь.

А вот и виновник забега.

Он смотрит на меня и, возможно, смотрел все то время, что бежала вслед за ним. Оливер смотрит на меня все теми же глазами, которыми смотрел все эти одиннадцать раз во сне. Смесь страха, обреченности и надежды. В его взгляде в реальности просто не может быть такой суммы чувств, потому что это сочетание невозможно и противоестественно.

Тем не менее я вижу его, и это подстегивает меня. 

Быстрее. Ближе. Резче.

Я вижу, что Оливер висит на самых пальцах над землей.

Он смотрит на меня, умоляя сразу о двух вещах:

Спаси меня.

Не делай этого.

Я разрываюсь. Оливер на миллиметр стал ближе к земле.

- Не надо... Только не опять, только не снова.

Оливер....

Толчок.