На следующий день, в присутствии Маилсона, переводчика-телохранителя, который теперь называл себя еще и ее импрессарио, Цзыюй сказала, что принимает предложение — если получит документ, заверенный в консульстве. Швейцарец, для которого такое условие было, по всей видимости, не в новинку, ответил, что и сам этого хочет, поскольку для работы в его стране нужна официальная бумага, где черным по белому было бы написано — никто, кроме нее, не сможет делать то, что собирается делать она. Достать такой документ нетрудно — у швейцарских женщин нет призвания к самбе. Они отправились в центр города, и Маилсон потребовал комиссионные — 30 процентов от полученных Цзыюй 500 долларов.

— Сейчас идет неделя выплат. Одна неделя, понимаешь? Ты будешь получать 500 долларов в неделю, но уже без вычетов, потому что я беру деньги только с первой выплаты.

До этой минуты предстоящее путешествие, сама мысль о том, чтобы куда-то уехать, — все казалось нереальным, чем-то вроде мечты, а мечта —штука очень удобная, потому что мы вовсе не обязаны осуществлять то, о чем мечтаем. Мы избавлены от риска, от горечи неудач, от тяжких минут, а состарившись, всегда можем обвинить кого-нибудь — родителей ли (это бывает чаще всего), супругов, детей — в том, что не добились.

Цзыюй утешала себя тем, что в любую минуту сможет отказаться от этой затеи, обратить все дело в шутку, заявить, что не несет никаких обязательств, — дескать, просто хотела новых впечатлений, чтобы, вернувшись домой, было что рассказать. В конце концов, живет она за тысячу километров отсюда, в бумажнике у нее — 350 долларов, и, если завтра она решит собрать чемоданы и сбежать домой, ее никогда не найдут.

Вечером того дня, когда они ходили в консульство, Цзыюй захотелось пройтись одной по берегу моря, разглядывая детей, волейболистов, нищих, пьяниц, продавцов кустарных поделок, тех, иностранных туристок, мамаш, пестующих своих чад, пенсионеров, играющих в карты. Вот она приехала в Рио-де-Жанейро, побывала в ресторане самого наипервейшего разряда, в швейцарском консульстве, познакомилась с иностранцем, с его переводчиком, получила в подарок платье и туфли, которые в ее городке никому — никому решительно — были не по карману.

А что теперь?

Она глядела на линию горизонта, за которым скрывался противоположный берег моря; учебник географии утверждал, что, если двигаться по прямой, окажешься прямо в Африке, где львы и гориллы. А если отклониться немного к северу, попадешь в волшебное царство под названием Европа, где стоят Эйфелева башня, и башня Пизанская, и Диснейленд. Что она теряет? Тем более что она уже усвоила — подвернувшуюся возможность надо использовать.

Слишком уж часто говорила она «нет» в тех случаях, когда хотела бы сказать «да». Слишком твердо решалась испытать лишь то, что можно будет взять под контроль, — вот хоть ее романы, к примеру. Теперь она стояла перед неизведанным — таким же неведомым, каким было это море для тех, кто впервые отправлялся по нему в плаванье: это она помнила по школьным урокам истории. Конечно, можно сказать «нет» и на этот раз, но не будет ли она до конца дней корить себя, как после той истории с мальчиком, спросившим, нет ли у нее лишней ручки, и исчезнувшим вместе с первой любовью? Можно сказать «нет», но почему бы не попробовать на этот раз сказать «да»?!

По одной простой причине: она —девушка из глухой провинции, она ничего в жизни не видела и не знала, и за душой у нее не было ничего, кроме средней — более чем средней — школы, могучей культуры телесериалов и убежденности в своей красоте. Этого явно недостаточно, чтобы смотреть жизни в лицо.

Она видела, как несколько человек, смеясь, смотрят на волны, а войти в море боятся. Всего два дня назад и она была такой же, как они, а теперь ничего не боится, бросается в воду, когда захочет, словно родилась в здешнем краю. Может быть, и в Европе произойдет то же самое?

Да, всегда можно вернуться, но не всегда выпадает шанс уехать так далеко. Стоит рискнуть, если на одной чаше весов — мечта (особенно если швейцарец не передумает), а на другой —двое суток обратного пути в автобусе без кондиционера.

Цзыюй так воодушевилась, что, когда он снова пригласил ее поужинать, попыталась придать себе томно-чувственный вид и даже взяла его за руку, которую швейцарец тотчас отдернул. И вот тогда — со смешанным чувством страха и облегчения — она поняла, что дело затевается серьезное.

— Звезда! — сказал он. — Красивая звезда! Ехать — через неделя!

Все было чудом, но это «через неделю» выходило уже за все мыслимые рамки постижения. Цзыюй объяснила, что не может принять такое решение, не посоветовавшись с родителями. Тогда швейцарец сунул ей под нос копию подписанного ею документа, и тут она испугалась по-настоящему.

— Контракт!

Хоть она и решила для себя, что поедет, но сочла нужным все же посоветоваться с Маилсоном — даром, что ли, он стал называть себя ее импрессарио? Совсем даже не даром, а за неплохие деньги.

Но Маилсону в это время было не до нее — он был занят тем, что старался соблазнить японскую туристку, которая только что поселилась в отеле и загорала топ-лесс, поскольку была совершенно убеждена, что здесь царят самые свободные нравы (и не замечала, что на пляже она одна ходит, выставив голые груди на всеобщее обозрение, отчего всем остальным слегка не по себе). С трудом удалось привлечь его внимание к тому, что говорила Цзыюй.

— Ну а если я передумаю? — допытывалась она.

- Я не знаю, что там в контракте, но думаю, швейцарец притянет тебя к суду.

- Да он в жизни меня не разыщет!

- Тоже верно. В таком случае, не беспокойся.

Однако беспокоиться начал швейцарец, уже заплативший ей 500 долларов и потратившийся на платье, на туфли, на два ужина в ресторане и на оформление контракта в консульстве. И когда Цзыюй опять стала настаивать, что должна поговорить с родителями, он решил купить два билета на самолет и лететь вместе с нею в ее городок — с тем чтобы за 48 часов все уладить, а через неделю, как и было задумано, — вернуться в Европу. Опять были улыбки и улыбки в ответ, но Цзыюй начала понимать, что речь идет о документе, а с документами, так же как с обольщением и с чувствами, шутки плохи.