После того как серия с участием Майи была снята, и кровавая печать на ее договоре была разбита, она вернулась на работу в кафе – к поездам, танцующим чашкам, розовым занавескам и восклицательному знаку; пусть и ненадолго. Айван не оставлял попыток привлечь ее внимания: искал повода для звонка или случайной встречи, например, заставал девушку в ближайшем к станции книжном магазине, или у переезда, где обязательно предлагал подвести ее на машине, или сталкивался с ней на железном мосту будто безо всякого повода – якобы ему просто нравится местный вид.

– Верно, с этой точки открывается великолепная панорама на старую водонапорную башню и гаражный комплекс! – говорила Майя с улыбкой, а Айван краснел и принимался лихорадочно подыскивать себе оправдание.

– Это все для работы над ролью, я погружаюсь в среду моего героя, ищу вдохновение в эстетике забросов и пустырей... Это правда, почему ты улыбаешься?

Иногда он провожал ее до дома, но Майя, в основном, молчала, едва сдерживаясь, чтобы ненароком не начать смеяться от глупости и неловкости ситуации, боялась обидеть осторожного кавалера; а Айван, наоборот, всю дорогу говорил без умолку, боясь неловкого молчания: говорил о том, как продвигается работа на съемочной площадке после ухода Майи, говорил о погоде, о своих надоедливых фанатках, караулящих его у дверей дома, о работе в театре, на которую он хочет «сделать ставку» через пять, может быть, десять лет – словом, когда устанет от всей этой славы. И Майя слушала его скучные, но наполненные чувством к ней речи; и это чувство не могло ей не нравиться. А Айван, лишь раззадоренный еще больше от неприступного спокойствия Майи, влюблялся в нее с каждым днем все больше и больше. Она представлялась ему девушкой-загадкой, древней языческой богиней, способной на нечто невероятное, на забытое, страшное колдовство, с которым Айван прежде не сталкивался: Майя могла обрить себя наголо перед самыми съемками; могла жить в странном месте прямо над вывеской дешевой кондитерской; могла оставаться изящной, не прибегая к дешевым фокусам других актрис – не крася ногтей и не бросая томные взгляды из-под накрашенных – с комочками туши – ресниц... Все, что Айван видел в Майе, казалось ему полной противоположностью всем его представлениям о женщинах, и это его пугало, но привлекало одновременно.

Однажды Айван решился пригласить Майю на настоящее свидание, и она не отказалась, подумала: «Будь что будет». И все вышло довольно неплохо – конечно, не так, как пишут в сказках, не так, как встреча двух героев выглядела бы в любимом мультике Иды, но все же. Айван был мил, галантен и невероятно обаятелен. Они засиделись допоздна в уютном баре, который выбрала Майя, – в «Кроличьей Норе», что была затеряна в одном из переулков у центральной площади. Ей понравилось, что Айван, вероятно, потратил немало времени и сил, чтобы отыскать этот бар ради нее. Внезапно она почувствовала себя защищенной от всех бед холодного окружающего мира, впервые за долгое время.

Майя не смогла удержаться. К ночи она была уже пьяна от разноцветных коктейлей и широких улыбок исчезающих котов, поэтому позволила себя поцеловать. Айван в неловком порыве склонился над столом, задев рукавом оба их бокала; раздался резкий звон хрустального графина. «Интересно, чем сейчас занят отец? Уже вечер, и он, должно быть, разговаривает с зеленым змием, – подумала Майя. – Но отчего же я сейчас думаю о своем отце? Отчего же я постоянно о нем думаю?» Майя не сразу закрыла глаза и успела рассмотреть красивые черты лица Айвана на фоне причудливых люстр в форме корней деревьев, свешивающихся с потолка.

После этого они просидели в тишине несколько долгих мгновений. Майя решила, что ответит «да» на любое предложение Айвана. Теперь или никогда. Но для этого вопрос должен был прозвучать. И Айван тоже понял, что время пришло, – освободил себя от давления верхней пуговицы и остатков алкоголя в стакане, а после этого – самая сложная его реплика за всю актерскую карьеру – тихо спросил: «Уедем отсюда?» И Майя сказала: «Да». Она была благодарна за такую постановку вопроса и тому, что им почти удалось избежать игры в наивных Ромео и Джульетту.

– Что же мы делаем? – спросил Айван уже в отеле, когда простыни на кровати были смяты, и к потолку поднималась тонкая полоска дыма от двух сигарет.

– Мы занимаемся любовью, – ответила Майя и положила голову ему на грудь.

Серия с Майей вышла в эфир в марте, в дни последней метели полугодовой северной зимы. В то же время фотографии Айвана и Майи появились на первых полосах желтых газет, и бури интереса было уже не миновать. По сценарию Майя должна была появиться лишь в одном эпизоде сериала, но после того, как на студию обрушилась волна из зрительских писем с просьбами продолжить историю странной девушки, чей образ выходил далеко за рамки привычных типажей сериала, сюжет был наскоро переписан, съемки возобновились, а уже готовые серии беспощадно перемонтировались под руководством продюсера, вовремя почувствовавшего денежный ветер и подставившего карман. Режиссеру – несчастному «Вороньему Клюву» – пришлось смириться с тем, что непредсказуемая и неуправляемая Майя останется в сериале. С привлечением дополнительной съемочной группы необходимый материал был доснят, и уже через две недели лицо Майи появилось на афишах, расклеенных по всему городу, рядом с лицом Айвана.

«Пусть метель метет, – думала Майя. – Как всегда, снег будет лежать до самого июня, но метель, должно быть, все же последняя в этом году. Шесть полнолуний в год лежит снег, семь полнолуний в год – идет дождь. Заведенный порядок вещей ничто не изменит, кто-то наверху то и дело подкручивает стрелку на часах, чтобы не разболталась. Конец света случится раньше глобального потепления. И даже далекий туманный город однажды превратится в руины... а туман останется. Пускай же метет, пока может, пускай надрывается старуха-истеричка – умирающая от смертельной болезни зима».

Майя сидела у окна в квартире в самом центре Мегаполиса, которую снял для нее Айван. Она тихо наигрывала на неподключенной, чуть расстроенной гитаре мелодию из заставки старого мультика и думала о Чучу – думала без всякой надежды, потому что надежды в ней уже не осталось, ее сменила теплая грусть. На радостях Айван накупил Майе целую кучу мебели и бытовой техники, но Майя еще не начала распаковывать вещи – они все еще лежали в картонных коробках, сваленных в углу просторного коридора. В комнате было тихо и пусто. «Двадцатый этаж, самая вершина мира, – думала Майя. – И никакого тебе шума поездов – все благодаря этим дорогущим шумоподавляющим стеклопакетам».

В тот вечер, когда Майя прощалась с Идой на ступенях «Королевства Розового Единорога!», ей было грустно, словно она снова бежит в неизвестность. Айван послушно ждал ее, прислонившись к дверце машины с заведенным двигателем. Стоя под мигающей розовой вывеской, Майя навсегда расставалась с битыми чашками и мятым занавесками; но больше всего она, конечно, станет скучать по улыбке Иды и по этому кричащему восклицательному знаку над головой, что придавал ей сил по утрам. Когда в сторону окраины, гремя, умчался последний поезд, объятия разомкнулись. Ида была вся в слезах; она не уходила с порога до тех пор, пока машина не скрылась за поворотом, и все это время продолжала махать Майе рукой.

«И вот прошло уже три недели, и бушует последняя городская метель в этом году, – думала Майя. – И я осталась одна... вернее, со мной теперь есть Айван, хоть у него работы еще больше, чем у меня, и он вечно занят. А вещи до сих пор не распакованы, и я играю на гитаре, положив ноги на подоконник, только нет ни засохшего фикуса, ни раздражающего света и шума за окном... только город лежит у моих ног. Не об этом ли я мечтала, когда стояла на центральной площади с закрытыми глазами в день, когда выпал первый снег?»

За окном медленно вечерело, но темнее не становилось. Вдоль высотных домов тянулась бесконечная сверкающая гирлянда из рекламы, вывесок и ослепительно ярких фонарей. Свет отражался от снега, который все сыпал и сыпал, и его не успевали счищать. Четырехметровый неоновый ковбой над входом в казино стрелял из своего револьвера прямо в зад нагнувшейся к дверям стриптиз-клуба трехметровой стриптизерше; на огромном экране на крыше торгового центра весело смеялся мальчишка с рекламы зубной пасты. На перекрестке прямо под окном Майи с грохотом столкнулись две машины – водители не справились с управлением из-за заносов. Майя отложила гитару в сторону, открыла балконную дверь и в одной майке вышла наружу, в метель, чтобы посмотреть на аварию. Сверху все казалось таким маленьким и ничтожным. Нельзя было разобрать, что водители кричат друг другу, и о чем перешептываются зеваки, уже наверняка включившие камеры на своих мобильных телефонах. На такой высоте шум Мегаполиса поглощал все человеческие звуки, оставляя лишь тень суеты под стеклянным колпаком, – на нее можно было любоваться, но нельзя было потрогать.

Насмотревшись на маленькие точки, водившие хороводы вокруг смятых железных банок, Майя запрокинула голову, высунула язык и закрыла глаза – начала ловить снежинки самым кончиком своего проколотого языка, на котором блестел в свете неоновых вывесок маленький металлический шарик. «Странно, – подумала Майя, – вкус как будто изменился».