Утро было пасмурным. Печальные псы, обозленные на примерзшие к шерсти цепи, заливались пронзительным лаем, с пеной у рта обнажали гневные улыбки. Лора гладила волосы Юна. Они лежали вместе, обнявшись, на полу в гараже, а Ник развалился рядом на своем водяном матрасе. Через щель под железной дверью внутрь заползали солнечные лучи.

- Вот почему ты все время пахнешь фруктами, - шептала Лора. - Это запах места, где ты живешь.

Юн открыл глаза.

- Знаешь, какой у меня любимый фрукт? - продолжала Лора, уставившись в обитый картонными коробками потолок. - Я обожаю яблоки, разных сортов и оттенков, люблю тот звук, когда надкусываешь яблоко; первый кусок всегда самый сладкий! Ты пахнешь чем-то другим, не яблоком, каким-то красным фруктом, грейпфрутом или гранатом, - но все равно очень вкусно.

Юн молчал. Он смотрел, как по пыльному телевизору ползет Чучу, и думал о том, что ошибся, что Лора, вероятно, не безликая девушка из его сна. Он боялся спросить Лору о чем-нибудь, что могло бы украсть у него последний остаток надежды. «Если я спрошу, не ее ли это паук, если я спрошу, не она ли играла на расстроенной гитаре у окна над розовой вывеской, и она ответит «нет», что же будет тогда? Нет, мне не стоит ее ни о чем спрашивать».

- Я рада, что ты впустил меня сюда, - сказала Лора, - в место, где ты спишь, где ты так беззащитен; в эти странные стены, в этот странный запах.

- Это гараж Ника, - ответил Юн. - Это не мой дом.

- Я знаю, ведь у нас с тобой нет дома.

Ее руки погружались в его волосы, и Юн чувствовал волнение Лоры на кончиках ее дрожащих пальцев. Ему захотелось сказать Лоре что-нибудь простое, отчего ей стало бы спокойнее:

- Все будет хорошо, Лора. Я хочу, чтобы было.

Девушка улыбнулась.

«Как дико звучат по-настоящему искренние слова, - подумал Юн. - Это нечестно».

Уставшие после бессонной ночи в заточении «Сансары», они проспали в гараже до самого вечера, не разбуженные даже грохотом поездов. Днем прошел дождь, а потом снова ударили морозы, превратившие провода в звенящие ледяные гирлянды. Под дверь натекло, и их вещи, сваленные на полу, отсырели - когда Лора надевала свой шерстяной жилет, ей показалось, будто она облачилась в кольчугу.

- Хвали деву утром, а погоду - вечером, - хмуро сказал Ник.

Ник вскипятил чайник, бросив туда здоровую сосульку, выросшую всего за несколько часов над входом в гараж. Потом они втроем долго смотрели сквозь прозрачный пластик на то, как внутри чайника закипает лед, и слушали вечернее шоу по радио. Приемник пришлось повесить на крючок для одежды перед самым входом в гараж, а антенну - протянуть наружу, и все равно были большие помехи. Пока Юн разливал кипяток по двойным пластиковым стаканчикам, ведущие говорили, перебиваемые белым шумом, о погоде и о пробках на дорогах; об экстренных мерах и двух сотнях дополнительных единиц снегоуборочной техники на улицах; о демонстрациях, раненых военнослужащих и - о мертвой десятилетней девочке, застреленной ночью в центре промышленного района из-за ошибки снайпера.

- Это была «У», - тихо сказала Лора. - Я знаю, я чувствую, это ее убили вчера ночью. В тот самый момент, когда я услышала выстрел, я уже знала об этом. Хотя догадывалась и раньше. Когда «У» покинула Убежище, я подумала: «Она больше не вернется». Ее больше нет.

Юн не стал спрашивать, почему Лора в этом уверена. Он и сам почувствовал, что убили именно «У», девочку, за которой он гнался по насыпи. Юн закрыл глаза и представил ее окровавленную улыбку, иссиня-черные волосы, рассыпанные на белом снегу, и зазубренное лезвие, выпавшее из бледных маленьких рук.

Ник выключил приемник и опустился на матрас, уныло жуя лапшу. Юн взял гитару и, сидя на полу, принялся тихо наигрывать минорную мелодию. Лора горбилась в углу на ободранном диване, сжимала двумя руками свою чашку - из нее шел пар; и длинные рукава кофты Юна, которую Лора надела под жилет, чтобы было теплее, прятали ее пальцы. Лора подумала: «Как мало мне надо, чтобы привязаться к кому-то, - чтобы со мной всего лишь поделились теплом. Это опасное, но приятное чувство».

- Слушайте, я хочу стать вашим менеджером, - вдруг сказала Лора.

Юн и Ник уставились на нее.

- Вы напоминаете мне сломанную музыкальную шкатулку, - говорила она, - или, может быть, тот расстроенный рояль... Не подумайте, я вовсе не хочу вас обидеть, ведь ваша мелодия громка и узнаваема, хоть и неприятна на слух. Зато у вас есть свой звук, простой, грубый и честный. Незабываемый, как запах въевшихся в память фруктов. И я подумала, раз я вовсе не занята, то могла бы помочь вам.

- К чему ты клонишь? - спросил Юн. - Ты умеешь настраивать рояли?

- Нет. - Лора качнула головой. - Но я знаю, где звук битых, расстроенных клавиш не будет звучать фальшиво, где он придется к месту.

- В Убежище? - спросил Юн.

Лора улыбнулась.

У станции они купили бутылку дешевого бреннивина(1), потому что Юну захотелось «черной смерти», пусть и без аромата гнилого мяса убитого левиафана. Втроем они шли вдоль путей, с инструментами в чехлах за спиной, согреваясь брагой, обжигающей щеки и мысли; они пили прямо из бутылки; и что-то поднималось у них внутри - то ли от градуса, то ли от ощущения чего-то предстоящего; и с настойчивостью гейзера это пьянящее-чувство-юности - «нечто» - рвалось наружу. Лора прыгнула на Юна сзади, поджала колени и сомкнула в замок руки у него на груди; Юн едва удержался на ногах, чуть не уронил свою гитару.

- Хочешь, сделаю тебе «космос»? - прошептала Лора прямо ему в ухо.

Юн не успел ответить, как девушка вонзилась зубами в его плечо и не отпускала - хватка бульдога - еще несколько секунд. Юн притворился, будто ему совсем не больно, и сделал глоток, зажмурился. Потом Лора медленно стянула куртку с плеча Юна и любовалась черным синяком с кровавыми подтеками, действительно напоминавшим звездный космос.

- Это тебе - на память обо мне!

Лора смеялась; вдали показался поезд, и им пришлось скатиться вниз по насыпи; тарелки звенели у Ника в чехле.

Они погрузились во мрак подземного прохода у недостроенной эстакады и оказались в Убежище, обойдя оцепление - огненное кольцо из патрульных, демонстрантов и журналистов. Вечером внутри бизнес-центра, как и в тот день, когда Юн попал сюда впервые, было тихо, словно в гробнице; но теперь здесь действительно чувствовалось незримое присутствие смерти - можно было закрыть глаза, вдохнуть поглубже, чтобы ощутить запах вчерашней запекшейся крови. Ник удивленно осматривался по сторонам. «Как же давно я здесь не был, - думал он, - с самого детства. Десять лет уже прошло, а здание все стоит, хоть и нельзя сказать, что живет; и все же здесь ничего не изменилось, лишь немного сгорбились стены, просел потолок, и между стен протянулись гамаки бездомных. Кажется, когда волк пожрет Солнце, погрузив мир во тьму, из глубин всплывет змей, а из-за моря приплывет корабль мертвецов, - даже тогда этот бетонный утес не пошатнется... инеистый, предвечный великан»(2).

Лора предложила Юну и Нику выступить следующим утром в главном зале Убежища в память о застреленной девочке, но Юн настаивал на том, чтобы дать концерт ночью на крыше.

- Это самоубийство! - говорила Лора, качая головой. - Это не просто концерт в подвальном клубе, ты говоришь о выступлении на глазах у всего Мегаполиса - в самой горячей точке, на самом острие его лезвия! Если вчера они, - Лора подняла палец наверх, - убили маленькую девочку, то двух идиотов на крыше в сердце запретной зоны во время комендантского часа точно не пощадят!

- Нам и не нужно, чтобы нас щадили, - холодно сказал Юн.

Ник хотел было вставить слово, но Юн жестом показал ему молчать.

- Ты сама привела нас в Убежище, рискуя собственной жизнью, чтобы мы подарили надежду этим людям, прячущимся в тенях, дремлющим по ночам на паршивых матрасах, выстраивающимся по утрам в очередь за мутной водой! Но ты не хочешь, чтобы мы играли громко, предлагаешь шептать вполголоса - спрятавшись, исподтишка, на рассвете, пока все спят? Ты хочешь, чтобы мы спели песню о жертве десятилетней «У», но ты не хочешь, чтобы эту песню услышали за пределами этих стен? Не ты ли говоришь, что у нас есть свой «звук», не ты ли хочешь, чтобы наш гром гремел под самым подходящим небом? Нашему звуку нужна цель, и теперь я знаю ее - это вершина мира; и там я снова выпущу своего тигра из клетки!

- Остановись и подумай о последствиях, держи своего тигра на цепи! Ты слишком вспыльчив, Юн, я не могу позволить, чтобы из-за тебя кто-то пострадал, - отвечала Лора. - Слава обязательно придет, рано или поздно, но не беги вперед поезда. Пожалуйста, ради меня, играй на рассвете только для жителей Убежища.

Юн покачал головой.

- Нет, мы выступим на крыше.

Юн заметил, как горели щеки Лоры, как раздулись ее ноздри, как сверкали ее глаза. «Это не от алкоголя, - подумал он, - теперь она действительно на меня злится».

- Чего ты хочешь, Юн, скажи мне? Может быть, ты хочешь засветиться в лучах вертолетных софитов, попасть на пленку тысяч телекамер, а потом упасть замертво с дырой груди и секундой славы за спиной? Всего и сразу, с места в карьер? «Только вперед, по дороге и вброд, и в бреду; на свою беду - на эшафот и на бойню», так? Не о том ли все слова в твоих песнях?

Юн не ответил. Он продолжал смотреть Лоре в глаза, и она увидела в глубине его взгляда что-то темное - древнее, ритуальное зло, скрывающееся в тени левого зрачка, будто бы пожираемого вытатуированным под веком пауком.

Лора замолчала: она сама виновата, и ей не хочется больше спорить. Вдруг она почувствовала страшную усталость, обреченность человека, смотрящего в глаза дикому зверю.

- Ты хочешь быть нашим менеджером, хочешь помочь нам, - говорил Юн, все говорил, стараясь звучать как можно спокойнее, но голос его дрожал. - Так помоги нам донести инструменты наверх. Ты сказала, что Убежище нам подходит, так не будем ссориться по пустякам. Зачем топтаться у подножия горы, когда можно покорить вершину?

«Зачем я сама предложила сыграть в Убежище? Зачем я подразнила его куском мяса, который он не способен откусить?» - подумала Лора.

- Делай, что хочешь, Юн, раз уж ты никого больше не слушаешь, - тихо ответила она после паузы. - Не ты будешь плакать, когда все будет кончено, не ты испачкаешь руки в земле, ведь не тебе придется копать себе могилу... Только помни - на вершине горы никого не хоронят. Будь готов к худшему.

А на вершине горы гулял ветер, гоняя по небу снежные облака. Юн и Лора помогли Нику затащить барабан и гитарный усилитель по проржавевшей пожарной лестнице (другого пути наверх не было, потому что бетонные ступени центральной лестницы обвалились между девятнадцатым и двадцатым этажами), протянули провода к генератору. Когда они все наконец оказались на крыше, Юн глубоко вдохнул и расставил руки в разные стороны. Внизу, как на ладони, перед ним убегает из горизонта в горизонт игрушечная железная дорога, вдоль нее тянутся бесконечные склады и невысокие промышленные здания; чуть вдали, за мостом, виднеются серые монолитные дома, улицы и дворы, напоминающие лабиринты древних руин; и где-то там - вероятно, за этим лабиринтом, - таится центр города, обещанный победителю, размотавшему клубок из автострад и тупиков окраин и оставшемуся голодным до про́клятых сокровищ, приз - золотой кубок, вылепленный из стекла, стали и мрамора, с драгоценными камнями мостовых и бархатными ковровыми дорожками у подошв дорогих отелей; кубок, наполненный до самых краев беспечными радостями жизни; сказочное место, в которое все жители Мегаполиса так мечтают попасть, о котором так много говорят, но которого Юн так ни разу и не видел.

«Теперь все изменится, - подумал Юн. - Этой ночью я поставлю город на колени. Я чувствую, звук на моей стороне; мой тигр готов, и я не боюсь освободить меч из ножен. Лезвия струн просят крови, значит - никто не встанет на пути моей песни! Будет достаточно и света, и звука. Сегодня я там, где и должен быть».

Kikashite yaru ze ore no sakebi!(3)

Юн подошел к краю грязного стеклянного кубка - бассейна, опустошенного и печального, чуть покрытого инеем. Юн посмотрел сквозь его мутное стекло и увидел черную пропасть до самого дня глубокого колодца, и о края этого колодца - о перегородки центральной шахты - бились со всех сторон нарисованные волны, стекавшиеся по штольням последнего этажа, где прожил свои последние дни безумный художник. Мозаика из черных треугольников не дополняла картины, разрушала ее, звучала чуть фальшиво; смотрела на Юна тысячью своих пустых взглядов. «Должно быть, это какая-то загадка, - думал Юн. - Тайное послание, предсмертная записка, истинное знание, которое все изменит. Однажды я смогу сложить все это вместе».

Паутиной протянулись провода, гитара была освобождена из чехла и не должна была вернуться в него, пока не отведает чьей-то крови; Ник подкрутил мембрану на своем барабане, его руки дрожали. Он испуганно посмотрел на Юна, но тот был спокоен. Над крышей недостроенного центра парили вертолеты - они слетались к центру промышленной зоны, как вороны на мертвецов. Лора развернула плакат с надписью, выведенной кроваво-красной акриловой краской: «Отправьте меня на бойню!» В глазах у нее застыли слезы, нос был красный от холода и пронизывающего ветра.

Время пришло, саундчек был пройден. Миллионы взглядов прикованы к экрану - группа протестующих дает концерт в самом сердце зла Мегаполиса; месть за пролитую кровь или предвкушение свежей, что вот-вот прольется. Ослепительно белый свет ударил Юну в лицо; порыв ветра от лопастей - и он едва устоял на ногах, чуть наклонившись вперед. Закрыл глаза, провел плектром по струнам, призывая своего тигра. Микрофон был включен, и Юн заорал в него во все горло, надрывая связки, заставляя багровые реки по венам бежать быстрее. Волны ударились о бетон. «Я - в звуке. Я - уродливый шрам на лице Мегаполиса. Я - тот, кто вспорет ему брюхо своей песней!»

По тигру на крыше открыли огонь свинцовые птицы, из ран сочилась смола - черная и густая, как слюна ядовитых черных мотыльков; но ритуал должен быть завершен, и песня должна быть сыграна до самой последней ноты. Раненый зверь с обломанными клыками рассвирепел и зарычал вдвое сильнее; в небо устремилась печальная мелодия, затаившаяся в грубом перегрузе. Чучу сплетет паутину на алмазных колках, лады покроются инеем и примерзнут к струнам; Юн хрипло закричит в микрофон, заглушив гром оторвавшихся от земли, поднявшихся в воздух бурых левиафанов товарных вагонов - они воспарят на тысячах ржавых оборванных нитей рельс, превратившихся в трели лопастей вертолетов. И сквозь помехи эфира, сквозь дикие шаманские ритмы барабанов, наложенные на глухие удары толпы о прозрачные щиты на улицах в огне и дыме, сквозь безэмоциональные речи дикторов и репортажи взволнованных корреспондентов - до слуха донесется кровавое слово музыканта с пауком под левым веком: «Отправьте меня на бойню!»

__________

(1) Бреннивин - крепкий алкогольный напиток (популярный на Холодном Острове из-за дешевизны, в основном, у алкоголиков и бомжей); в народе - «черная смерть». Его аромат принято забивать протухшим акульим мясом.

(2) Ник описывает события Рагнарека: в германо-скандинавской мифологии - конец света, смерть богов и всего мира.

(3) Следуй зову, чтобы что-то изменить! [яп.]; Girugamesh - Zantetsuken