После концерта в подвальном клубе «Сансара» Юна и Ника только под утро выпустили на улицу. Полночи они просидели в затхлом техническом помещении – мотыльки в плафоне – под присмотром организатора и двух охранников в ожидании хозяина клуба – все звали его «Начальником». В промышленном районе о Начальнике ходили разные слухи: говорили, что в молодости он был лидером одной из местных группировок, жестоким и вечно пьяным бандитом Холодного Острова, который «никогда не держал глотку сухой, а дуло холодным». Начальник слухов о себе не подтверждал, но и не пытался опровергнуть. В клуб он приехал к двум часам ночи на своем черном «Гелендвагене» с разбитыми передними фарами.

Лора, ждавшая Юна и Ника на улице, не на шутку испугалась, когда из подъехавшей машины выскочил невысокий толстяк с желтым галстуком и безумными глазами в сопровождении двух бритоголовых парней, вооруженных пружинными дубинками. Они быстрым шагом прошли мимо Лоры и спустились в клуб, исчезли за тяжелой металлической дверью. Начальник остановился в центре опустевшего танцпола, наступив ботинками из крокодиловой кожи в липкую каплю крови, и осмотрелся: разбитая техника, дыра в полу на сцене, осыпавшаяся с потолка штукатурка и крюки с болтающимися на них искрящими светильниками. Оценив причиненный группой The Trainspotters ущерб, Начальник молча снял пиджак, бросил его на барную стойку, налил рюмку горькой настойки и залпом ее выпил. После этого вошел в темную комнатку за сценой, сел напротив Юна и Ника и, положа руки, увешанные тяжелыми кольцами, на железный стол, спокойно назвал приблизительную сумму, которую им необходимо возместить.

– Это вряд ли, – так же спокойно отвечал Юн. – У нас нет денег, нам нечем вам платить. Хотя, если вас устроит, мы могли бы заплатить своей кровью, и это было бы честно, но в этом случае вы должны будете пообещать, что не станете бить этими здоровенными дубинками нам по рукам, ведь мы все-таки музыканты.

Ник испуганно уставился на Юна.

Начальник глубоко вздохнул, закрыл глаза, развязал галстук, размял костяшки пальцев. Он попытался представить, будто сидит в позе лотоса в ромашковом поле на освежающем весеннем ветру. Психиатр запретил Начальнику волноваться: в любой момент с ним опять могут случиться приступы неконтролируемой паники – из-за этого он был вынужден постоянно носить при себе сложенный бумажный пакет для вентиляции легких.

Врач сказал: «Вы легко реагируете на внешние раздражители». Начальник спросил: «Что это значит? Ты сейчас назвал меня слабаком?» Врач ответил: «Вовсе нет, просто у вас очень тонкая душевная организация, постарайтесь по возможности избегать лишних поводов для напряжения и держаться подальше от стрессовых ситуаций».

Вот почему Начальник теперь закрыл глаза и попытался представить, будто сидит в позе лотоса в ромашковом поле на освежающем весеннем ветру; он и без того был крайне взволнован и напряжен из-за того, что ему пришлось пропустить свое занятие йогой, а ведь он не пропустил ни одного за последние четыре месяца. «Абонемент пропадает», – подумал Начальник и тут же напомнил себе, что думать теперь он должен точно не об этом.

– Мне кажется, вы должны даже отблагодарить нас за то, что теперь светильники искрят, – продолжал Юн с улыбкой, – это ведь светильники, и они должны светить, верно? Уже хоть что-то, а ведь раньше они у вас вовсе не работали!

Ник пнул Юна по ноге, чтобы тот замолчал.

– Мы правда очень хотим разойтись по-хорошему, – забормотал Ник. – Мы приносим свои самые искренние извинения по поводу случившегося... пожалуйста, отпустите нас!

Юн презрительно закатил глаза и достал из кармана пачку сигарет.

– Нет, ребята, отпустить просто так я вас не могу. Вы превратили мой клуб, мое потаенное святилище, в руины! – Начальник закачал головой. – Давайте вместе подумаем, что мне с вами делать. Платить вам точно нечем?

Ник и Юн промолчали.

– Хорошо, – сказал Начальник. – У вас нет денег, но и к насилию я прибегать не хочу. Нет, только не я, с этим давно уже покончено; теперь я всего лишь лист лотоса, плывущий по водной глади, отдающий себя молчаливому наблюдению, невмешательству и неспешному течению праны(1) – дыханию, пронизывающему всю вселенную, но невидимому для глаз...

Начальник взглянул на бритоголовых громил, стоящих в дверях, подал им знак, и каждый из охранников сделал несколько шагов вперед; грозные тени нависли над затылками Юна и Ника.

– ...Хотя я не смогу препятствовать действиям других, ведь всякое сопротивление или неприятие чужой воли недопустимо, оно вызывает противоестественное давление в психоэнергетическом центре; а давление для меня губительно, и может иметь неприятные последствия: меня может даже закрутить в водовороте моей неконтролируемой агрессии. И если это произойдет, я могу вдруг захотеть, например, вырезать эту мерзкую татуировку паука у тебя под глазом или оскопить твоего крашеного дружка! Или скормить вас обоих диким псам на пустыре... Нет, это всего лишь мрачные подземные течения порочной мысли, гнилые стоки, в которые я отказываюсь больше погружаться; я сижу в позе лотоса на ромашковом поле; я – средоточие гармонии, танцующий лист на поверхности чистой родниковой воды... Как же тогда быть, может быть, вы мне подскажете выход из этой непростой ситуации, ребята?

Юн и Ник переглянулись.

В ту ночь застрелили «У». Когда раздался выстрел, Лора дремала на ступеньках перед клубом, и ее белая голова лежала на крышке переполненного мусорного бака. До Убежища было несколько кварталов, но выстрел в тишине молчаливой улицы показался Лоре настолько громким, что она вскочила на ноги и обхватила голову руками – еще несколько секунд у нее звенело в ушах. Лора сразу догадалась, что огонь открыли по Убежищу, и что кто-то из ее знакомых мог пострадать. В смятении Лора принялась ходить по кругу под тусклым фонарем. То и дело ей приходилось опускать голову и стряхивать с нее снег. В небе пролетел вертолет.

«С одной стороны, – размышляла Лора, – я не могу оставить Юна, ведь я пообещала, что дождусь его после концерта. С другой стороны, я сойду с ума, если не выясню, что произошло в Убежище!»

В конце концов, Лора решила, что возвращаться в Убежище одной, посреди беспокойной ночи, будет глупостью, поэтому, чтобы размять ноги, дошла до круглосуточного магазина в конце улицы. Через его большие стекла она могла следить за выходом из клуба – лестница хорошо просматривалась, и Лора решила, что она обязательно заметит, когда Юн и Ник выйдут на улицу; вместе с этим она каждые пять минут просила сонного охранника магазина переключать программы на древнем портативном телевизоре с телескопической антенной, чтобы не пропустить каких-нибудь новостей о стрельбе в центре промышленной зоны.

Юна и Ника выпустили из подвала «Сансары» только в половине шестого утра, и, стоило Юну ступить на последнюю ступеньку, как Лора, заметив его через стекло, вся в слезах выбежала из магазина и бросилась ему на шею. Глаза у нее были красные, с большими мешками, волосы грязные и растрепанные – от них плохо пахло после сна на мусорном ведре; под носом замерзла большая желтая капля. «Почему ей удается выглядеть привлекательной даже в таком виде?» – подумал Юн. И спросил:

– Что-то случилось?

– Столько всего, так много – и всего сразу! – всхлипнула Лора. – Я переживала за вас, ведь вас не было так долго! А еще посреди ночи услышала выстрел со стороны Убежища; я чувствую, что случилось что-то плохое, кого-то убили; у меня бывает такое предчувствие – что-то колит, сжимается в груди – и всегда, когда такое со мной происходит, обязательно случается что-то плохое... а еще я съела бульонный кубик, потому что охранник сказал, что я должна обязательно что-то купить, потому что он принял меня за бродяжку, и решил, что я пришла в магазин, чтобы погреться, представляешь? У меня почти не было денег, не хватало даже на банку газировки, а на бульонный кубик, к несчастью, хватило. Мне нужно было чем-то занять себя, иначе я сошла бы с ума, поэтому я решила, что положу его на язык, и что нет никакой разницы, где он растворится... Юн, никогда не ешь их, эти мерзкие бульонные кубики! Они очень-очень сильно обжигают язык, и от приправ потом становится нечем дышать, а слюна у меня стала вся какая-то зеленая и липкая-липкая, как мармелад; и я пыталась выплюнуть этот подлый кубик, а он повис и долго-долго сползал на слюне, на этой противной мармеладной нитке, на паутине, а все это время на меня таращился тот охранник...

«Как странно, – подумал Юн, пока Лора говорила, – все-таки в Мегаполисе все вокруг больны, непредсказуемы или на чем-то помешаны». Ему захотелось, чтобы Лора наконец замолчала, поэтому он поцеловал ее в губы. Лора тут же закрыла глаза и повисла у него на плече, а Юн едва сдержался, чтобы не поморщиться от ударившего в нос резкого запаха специй у нее изо рта.

Ник, находивший отношения между мужчиной и женщиной слишком пошлыми и лишенными всякой оригинальности, опустил глаза. «Какие интересные носы у моих ботинок! – подумал он. – Какой чудесный снежок, и какой же отвратительный сегодня день!»

– Тебе что, зуб выбили? – спросила Лора, опустившись на пятки. Она нащупала подозрительную дыру во рту у Юна своим языком.

Юн широко улыбнулся и показал пальцем на то место, где раньше был задний коренной.

Они зашагали по пустынной улице. Издалека доносилось неразборчивое бормотание рупоров, мимо них в сторону центра промышленной зоны промчалась полицейская машина со включенной сиреной. Бетонную башню без стекол, насквозь продуваемую зимними ветрами, пытались отрезать от города, замкнуть в кольцо из постов, баррикад и метелей. Покрывшееся инеем Убежище напоминало теперь замок Снежного Короля или неприступный белый утес в сердце ледяной пустыни. Юн смотрел на возвышающийся вдали небоскреб и думал, что эта крыша, должно быть, самая лучшая в городе сцена – тот самый пик Джомолунгмы, опасный и непокорный, освещенный не жалкими искрящими светильниками, но грозными прожекторами круглосуточно парящих над ним вертолетов.

Постепенно просыпался город, хотя до рассвета оставалось еще несколько часов. В Мегаполисе были длинные ночи: с утра солнце долго не может выплыть из-за высокого горизонта новостроек; вечером – быстро в них тонет. «Идеальные мрачные джунгли для моего тигра», – подумал Юн.

– Почему вас так долго держали в подвале, что же все-таки там произошло? – спросила Лора, когда они дошли до железнодорожного переезда.

– Ничего. – Юн пожал плечами и посмотрел на Ника с ухмылкой. – Ник уже был готов отсосать у хозяина клуба, когда тот вдруг предложил нам послушать одну историю...

– Не историю, а притчу, – поправил Юна нахмурившийся Ник. – И ничего подобного я ему не предлагал!

– Притчу? – удивилась Лора. – После всего, что вы натворили?

– Да, хотя после этого нам все же крепко досталось.

Юн подвигал вывихнутым плечом и хмуро закурил.

– Они ведь не трогали наши руки, как ты и просил, – вздохнул Ник, потирая подбитый глаз. – Истинные святоши с окраины промышленной зоны! После их смерти Будда должен лично зажечь ароматизированные свечи с благородным запахом мускуса и, если они не ели при жизни свинины, священных коров или запретных плодов, отправить их в Валгаллу, чтобы там они вечность провели в райском саду, где бы змей лизал их безгрешные жопы за забором из золотых кирпичей и серебряной колючей проволоки!

Юн слегка улыбнулся.

– Так что же это все-таки была за притча? – настаивала Лора.

– Пошлая и бессмысленная, – сказал Юн.

Затянувшись, взглянул на небо, чтобы собраться с мыслями.

– В общем, встретились как-то волк и олень. Олень начал упрекать волка за то, что тот губит живых существ, и потому ему уготована плохая карма. Олень же, питаясь растительной пищей, считал себя добродетельным и рассчитывал на достижение вечного блаженства. Однако после смерти двух друзей всё вышло совсем не так, как предполагал олень: вместе с растительной пищей он уничтожал мириады живых существ, мелких насекомых и, поскольку ни в какой мере не раскаивался в содеянном, заслужил плохое перерождение. А испытывавший постоянное раскаяние волк, образ жизни которого был вызван естественной необходимостью, как раз достиг желанного блаженства.

– И что было потом, когда он вам ее рассказал? – спросила Лора.

– Он хотел узнать, что мы о ней думаем, – ответил Ник.

– И что же вы ему сказали?

– Я сказал, что хищником, очевидно, быть лучше, – сказал Юн.

– А ты? – Лора повернулась к Нику.

– Я сказал, что мне жалко оленя. Ему не в чем было раскаиваться, если такова его природа.

Лора задумалась, вспомнив ночной выстрел, и беспокойство снова вернулось к ней вместе с привкусом бульонного кубика на языке; после паузы она тихо проговорила:

– А мне вот кажется, это как-то странно, что волк и олень вообще были друзьями... Волк ведь должен был сожрать оленя, так ведь?

Они вышли на мост над железной дорогой. Первый солнечный луч скользнул по ржавому пути, скатился по осыпающейся гальке и начал копаться в потрохах мертвого кота на обочине. «Если день будет солнечный, – подумал Юн, – труп начнет разлагаться, и черный ворон, что живет в разрушенной кирпичной водонапорной башне рядом со станцией, почует падаль нутром, пролетит над этим мостом, чтобы выклевать жертве глаза». В воздухе пахло первым утренним поездом, железом и керосином, запекшейся кровью и вонючим алкоголем, впитавшимся в куртку.

__________

(1) prāṇa [санскр.] – жизненная сила, вселенская энергия в йоге, эзотерике.